Николай Максимович Сорокин
Эльфийская кулинария
Эльфы.
Подлинный опыт животного Духа, его логос, «вещь в себе», воля, всё это непознаваемо, и того и не требует то, что именуется жизнью. Всякая жизнь, даже жизнь как субстанция проистекает в гармонии, и сама гармония есть закон жизни, и мерой этого закона выступает дух всякого живого (дух кошки определяет жизнь всякой кошки, дух собаки жизнь собаки и т.д.). То есть раз закон жизни стоит выше жизни, а потому вне неё, но и не является смертью, которая является необходимым условием того, чтобы познать и утвердить закон выше жизни, ибо не будь смерти, то и не было жизни, но было лишь то бытие, в коем и пребывают животные субъекты в своём Духе. Смерть всякого живого является необходимым условием для возникновения той ткани, что порождает трудом иероглифера «источник», а потому сами «источники» возникают законно и гармонично путём работы интеллектуального характера. Понимая здесь, что гармония как закон жизни выше жизни, где смерть выступает этому как свидетель и как необходимое тому мыслимое условие, всё равно несведущий профан (как я) упирается в вопрос о том, каким образом опыт, причём что очевидно непознаваемый интеллектом, может стать интеллектуальной категорией, то есть «мерой» жизни для всякой отдельной жизни.
Проблематика заданного вопроса раскрывается сама из себя если вернуться к тому условию, что для жизни в принципе-то и не требуется чтобы её как-то интеллигибельно обозначали, она лишь требует своей единственности и одержимости ею же в пределах порождаемой ей же природой. То же что открывает нам смерть, прежде всего созерцание чего-то иного вне жизни, побуждает нас, людей, отделить жизнь от не-жизни, выйти из одержимости живым бытием как единственным, и обозначить что есть единственное, а что отдельное от него. Формируя тем самым язык и письменность, мы отделяем из общего единственного множество «отдельностей», как выражаются иероглиферы: «обнаружив жизнь и не-жизнь, мы единый и необъятный организм стали уже резать на тканевые инаковые лоскуты и тем более умножать мёртвое». Для них тот язык и та письменность что «умножает мёртвое» является языком профанов, повседневным языком, который, стоит только вымереть той или иной культуре «возвращается своими разрезанными лоскутами в единое целое организма, которое всегда и было таким».
Непознаваемый жизненный организм на время лишается души дабы его самость обрела слово профанного языка, и затем сам профан, опытно возвращаясь в организм, несёт за собой слово мертвецов, механизм, который отныне по собственному неведению применяет на всё, что механизмом и не было никогда в собственной своей природе. Тот же, кто созерцает, запоминает и впитывает непроизносимые профанным языком «источники», то есть по сути созерцает выраженный своим естеством в символ подлинный опыт, не представляющий из себя ничего что не является им же, утверждает, что язык «источника» не «режет на инаковые лоскуты», то есть не выходит из вневремения и потому не механизирует организмы, но является подлинным языком самой жизни, и лишь по причине собственной непроизносимости, ибо произнести можно лишь механическое, мёртвое, язык этот подлинно лишь становится языком тогда, когда иероглифер занесёт его множественное единство в чертоги собственного царства памяти. Здесь, в мыслеощущающем органе всякое невысказанное повседневное слово не исчезнет в небытии, но с помощью работы подсознательного характера «вольётся в источник». Учение о такой словесной деконструкции именуется «эльфизмом», и практикующих эльфизм – эльфами.
Эльфизм красочно утверждает, что «слова для бытия сродни тренировкам перед проведением игр, ибо несут в себе пользу сами по себе даже если одержишь поражение, выполняют свою прямую функцию в случае удержания победы, и недоступны животным, которые не могут выйти за пределы бытия и потому не владеют они ни тренировками, то есть пониманием того, что приносит им победу, ни словом. Однако игры неповторимы при своём проведении, за жизнью всегда стоит нечто неподвластное тренировкам, как за всяким словом стоит контекст. Профаны попадаются в ловушку интерпретаций и тем самым оживляют мёртвый лоскутный мир собственной самостью, и здесь же образуют ту реальность, что именуется «общественной». Выйдя за пределы общественного лоскутного королевства человек обнаружит, что обретённые им в «загробии» слова не имеют никакой силы для окружающей его действительности, ибо как оказалось, общение этими словами не общение вовсе, но игра, в которую не посвящены многие духи. То, что всегда считалось «миром первого плана» оказалось лишь сладкой эгоистичной грёзой, перекидыванием разноцветных платков, камушков, бусинок и иных сувениров с тура по загробию; показать же эту бусинку дереву, так дереву будет ни тепло, ни холодно. По легенде учения эльф здесь не устрашится, как то сделает человек, пожелав вернуться обратно в лоно интерпретационных игр на логику, ведь одерживать малые, но постоянные победы в понимании других тем прекраснее, чем дольше продолжается такая игра.
Деконструируя «лоскутные» слова в «источники», всякое такое слово теряет свою способность к интерпретации, ибо границы его размываются и сами собой становятся частью единой непроизносимой силы, и сила эта сама собой выйдет мир, когда лёгкая воля эльфа возжелает чего-то; игровое отграниченное от подлинного мира пространство лоскутного словоблудия ослабеет и выльется в подлинный мир посредством эльфов. Как сейчас люди собственных детей обучают словам, так сейчас и эльфы обучают бутоны «источникам», прямо ведущей к подлинной коммуникации посредством, не побоюсь этого слова, телепатии, и всякому иному волеизъявлению на языке самой жизни.
Однако отнюдь не каждый из бутонов разделяет эльфийскую позицию по отношению к обществу и миру в целом. Учение, сулящее неисчерпаемую мощь её последователю чаще вселяет ужас, чем почтение со стороны тех, кто так и остаётся человеком. Эльфы это объясняют тем, что люди живя в лоскутном королевстве терпят неприязнь к тем, кого они не понимают, по причине того, что понимание есть победа в игре коммуникаций, и ужас настигает их перед теми, кого они не понимают, но кто понимает при этом друг друга. Тем более для них ужасно видеть одурманенных чем-то головокружительным, ибо тогда они лишаются сами по себе возможности выражаться словами и становятся сродни животным. И представить какого не уподобиться животным, но подлинно понимать тот язык, из чего дух всякого такого животного был скроен, и так понимать, чтобы обладать возможностью общаться, не подавая при этом ни малейшего намёка, ни единого жеста для принимающего такую информацию, и тем более собственной волей иметь возможность им управлять, в воззрении устрашённых это обретает понимание об эльфах как о лишённых человеческого естества субъектах: ещё вчера твой брат по крови был человеком, а сегодня его эльфийская природа позволяет ему же читать твои мысли и управлять тобой на расстоянии усилием одной лишь собственной воли. Испытавшим этот страх предстаёт нелёгкий выбор: или уверовать благость новой ступень человеческого естества и довериться их учению как подлинному, или установить форпосты на подступах к лоскутному королевству, укрепив его стены и усилив его границы, явив его игру еще существенней чем есть и было изначально.
Видение эльфов об устрашившихся.
Бутоны, что не пойдут по эльфийским стопам разделятся: одни заживут обыкновенной жизнью в лоскутном королевстве, практикуя иероглифическую письменность и воспроизводя традицию эльфийского народа если и серьезно, то только в пределах какой-то своей, малой магической практики сродни мантики, а другие столь подлинно устрашившись перед эльфийским откровением уверуют не только в слова, но и в механистические единицы счёта как истинные, когда эльфы числам и геометрии никогда не поклонялись, но почитали их как благие инструменты. «Устрашившиеся» или те, кто сами себя назовут «киберами» войдут в лоскутное королевство на правах новой элиты, как те, кто наиболее всех среди всех был в загробии и познал оккультное естество профанационных символов. Они будут покровителями, потребителями и производителями техники, и они непременно заставят уверовать в то, что границы лоскутного королевства не заканчиваются нигде, ни в «мире первого плана», ни в параллельных и воображаемых мирах. Числа они будут отождествлять со всем и говорить, что число и есть всё, и раз оно всё, то будут врать они, что интерпретировать каждое число в моменте и есть подлинная суть человеческого естества. Всё обретёт программу, смысл, ради которой цифровой объект стал объектом, даже то, что этой программы и не имело. Границы этой лжи будут проистекать и распространяться даже на мир за пределами лоскутного королевства, ибо, захватив воображение, мир за пределами его также отождествится с королевством; эту ложь не нужно будет транслировать и заставлять слушать, её достаточно будет купить, особенно если покупка будет сулить еще больше и ещё быстрее интерпретационных побед, чем то само себе может позволить человечество.
Можно представить, как вместо того чтобы встретиться с друзьями в королевстве за километр друг от друга, будет достаточно обратиться к трупу-транслятору, техническому информационному алтарю и выйти на общий коммуникативный процесс сразу же. И все возражающие против этого, все те, кто заявит: «нет, а как же запахи, как же такты и акты» вскоре получат стимуляторы, что должны будут работать по своему предназначению как обонятельные и тактильные согласуясь с принципами технического торжества над эльфийским естеством. Города этого королевства замкнутся сами в себе и станут величайшим достижением киберов. В самом начале такие города будут служить в качестве космических станций на поверхности иных планет, затем такие станции появятся в глубинах океана и на небесах эльфийского мира, и после будут приняты за градостроительную практику повсеместно, и благо для человечества, если всё произойдёт без войны, ибо на осуществление таких проектов потребуются ресурсы, каким не сможет обладать ни одна страна по своей единичности. А когда этот момент настанет, разница между людьми и эльфами будет столь отлична от настоящего момента, что войну между расами сможет предотвратить лишь подавляющая интуицию и волю техника киберов, в ином случае эльфы, носители подлинной природы рода человеческого возьмутся за оружие. То единственное, что может позволить эльфам победить в будущей войне, это вера и храбрость восставших людей против современного мира, те, кто сами уйдут из городов и те, кто останется верен собственной религиозности. Воистину это будет священная война эльфов и рыцарей против коммунмаркетполисов!
В завершение к приведённому эльфийскому видению, которое я получил и изложил так, как мне то предстало возможным, эльфы также добавили тот момент, что азартные игры и игры головокружительные в лоскутном королевстве мыслятся как игры деструктивного характера, не стимулирующего культуру, вызывающего страх и отвращение из-за обессмысливания роли профанических слов и символов, самого пространства постоянных побед, вокруг которого и функционирует общество бутонов. Алкоголиков, картёжников, акробатов и всех падших в играх этих эльфы не осуждают и держат с ними союз, и посвящают потому им то, что именуется эльфийской кулинарией, принципы чьи я также намерен сообщить на страницах далее.
