Николай Максимович Сорокин
Россиянство
Доктрина православного анархо-аморала, что выражена посредством откровения, или “Ordo Angulus: orthodox veneficus amorales”
Православный анархо-аморализм – это политическая и религиозная организация, что направлена на приход православных анархо-аморалов к власти согласно тому, что аморальность есть деструктивность, где для государства – это её распад, а для анархии – её институциональная государственность, после чего, силой истины суждения, так как Бог есть Истина, после обвинения такого государства в некоторой неправде посредством личной правды само государство, признав правоту обвинения тем самым перестанет существовать, то есть государство распадается, а так как оно анархо, то есть личностно, и аморально, то есть государственно, распадается тем самым и сам Бог, то есть государство личностно и тем самым подобно Богу, то есть Истине, во множестве причастных к ней субъектов.
Посредством субъектной правды происходит претворяемый в Истине личностный распад, и в этом Истина есть Святой Дух и в Теле Отца и Сына; исходя из этого распада правды в Истину происходит её становление, а для того чтобы учредить и продемонстрировать Истину требуется в этом случае православным (или ортодоксальным) православным аморалам прийти к власти, чтобы правдой распался Бог как Личность в государстве. Если тем самым после Бога Его не останется, то Бог как Истина ложен; если Бог есть Истина, то Бог претворится в политическом анархо-аморализме и его субъектах как истинном православии. В этом случае Бог снизойдёт на землю и начнётся жизнь в Нём. Личностная правда в этом смысле будет правдой Божественной, а посредством её всемогущего претворения в мире будут возникать чудеса посредством силы Истины из распадающейся в действии субъектной правды. И только для того, чтобы не установить такую чудесную анархию на всех не православных анархо-аморалов, человечество им предложит свои блага, в связи с чем история остальных государств продолжится.
Для того чтобы стать анархо-аморалом потребуется прочесть этот текст и быть православным. Его прямая покупка обеспечит партии православных анархо-аморалов деньги на свою политическую деятельность с требованием убрать бюрократию, законы и налоги на религиозную деятельность, чтобы вести религиозную деятельность без уплаты налогов и вне тотального документооборота, то есть негосударственно, – для этого формируется партия в защиту духовных ценностей православного анархо-аморализма. Для учреждения такой партии потребуется капитал, который и формируется посредством покупки всего, что к деятельности анархо-аморалов имеет отношение. Если при этом будет пиратство – это хорошо, так как пиратство позволяет бесплатно транслировать правду. Если кто-то будет на этом получать деньги, не веруя в православный анархо-аморализм, значит он поступает аморально, что для нас правда и православно, а для него не православно и деструктивно.
Игра пытается создать правила, в этом смысле она анархична, так как выстраивает правила согласно себе, то есть она анархична в личностном плане, а потому не государственна. Она правда, так как её правила позволяют в ней играть как быть собой. Она аморальна, то есть призывает к своей системности по отношению к себе, так как системность для личности деконструктивна, если не деструктивна напрямую. Она государственна если придёт к власти посредством себя самой. Её идеи для такой цели должны реализовываться согласно правилам государства, то есть согласно правде её структуры. Таким образом при любом обвинении себя самого в собственной неправде возникнет Истина и её обрётшие. В этом случае обрётшие Истину станут истинно магами, так как маги с ней несогласные используют миф – личностную структуру неправды, организованную в обществах не государственных или политических. Отсюда выходит, что православные против магии, так как та не православна, а не анархо-аморальна в собственном негосударственном уровне; при этом игра ритуальна, так как её система институционализирована в себе. Синтез идеи государства как деконструирующей себя силы и правды позволяет в политическом моменте установить Истину, что приведёт нас к обществу Бога по окончании собственной игры. Здесь мы и выйдем как свободные личности из мира замкнутой в себе игры в космос, предрешает это тот момент, когда православный анархо-аморализм придёт к власти, когда посредством собственных судебных институтов узнается собственная неправда от любого его обвинившего и чье обвинение было доказано судом самой правды. В этом моменте прервётся наша история, и в случае, если Бог не есть Истина умрёт само Православие и Истина будет во множестве правд от её религиозной доктрины; в этом смысле миф как инаковая от системы мифа Истина есть такая же Истина, потому Православный анархо-аморализм не будет являться движением политическим, но вполне обоснованным религиозным движением, так как его религиозность высказана в правде и может существовать как в себе, так и за собственными пределами, если только её капитал с учения о православном анархо-аморализме будет достаточен для дальнейшего существования как религиозной организации, из чего следует, что необходима структура рыночная, чтобы можно было получать то, чем платить, и политическая, что требует своего существования как партия, требующей отказов от бюрократии, налогов и законов преследующих чисто-религиозные организации. В этом смысле не умрёт само православие, умрёт её истина в личности и личность сама позволит воплотить собственного Бога, учредив тем самым либеральную демократию и светский принцип, и такова природа возникновения такого государства: через происхождение из отрицания православной анархо-аморальности; установится тотальное неоязыческое поле мифологик как личностей в собственных истинах и в этом смысле общества с личностным я-истиной субъектов, ведущих себя анархо-аморально.
Если установить их правду сомадостаточно собственной правде, тогда правда личности выражается соразмерно её свободе и равенства правд других. Потому равенство другой правды анархо-аморально, а значит я православно анархо-аморален и в собственном я прав также, как и несогласный со мной согласно собственной правде. Тогда мы и понимаем, что общество не в Истине, а во множестве правд, организующих себя посредством ментальной структуры, где её качество как государства соразмерно её степени развития до полной осознанной деструкции, то есть аморализма. При этом сам аморализм не может выйти в пределы государства, потому ему требуется анархия себя же отрицающая и учреждающая собственное Я в православии. Само православие вынесется на Высший и Верховный Суды разом как одно в момент его обвинения себя в себе самом; в этом случае его обвиняющий субъект будет в его глазах также православно анархо-аморален, так как он в него включен посредством обретения власти православного анархо-аморализма в государстве. Тогда возникнет православный анархизм, и чудеса будут творимы силой Истины с помощью правд. Видно, что наделить православную анархо-аморальность государственными регалиями вынесет на суд не только православие, но и её анархо-аморальность как одну личность, демократическую и истинную. Поэтому, по существу, приход к власти анархо-аморализма будет выступать в качестве суда Бога над самим Собой и истинен Он в том случае, если Он Сам Себя признаёт. Непризнание Самого Себя и последующее признание посредством правды деконструирует Себя, а в следствии с этим признаётся аморальным по отношению к Богу, – моральность в этом понимании собственная личностная правда, а аморальность – её намеренная деконструкция. Следственно Бог аморален, так как сам себя познаёт посредством субъектной правды. Его предначертанная истинность во власти государства принесёт в Его мир аморальную силу, посредством которой будет возможно за счёт Его незнания, так как будет отсутствовать Его аморальное стремление к установлении правды о Себе Самом самим производить чудеса, как то Он делает Сам в мире и которые позволяет в себе представить. В том нет разницы Правда это или Бог, так как в любом случае и то и другое претворяется в одной Истине. Потому Бог аморален в Игре как собственной Истине и Сам в Себе аморален. Понять то, что Бог есть Истина- аморально, а потому и православно; в Игре Он, потому что Он устремлён к собственному суду над Собой, для чего Ему требуется как Единому личностному герою дойти до этого суда. Его Игра – охватить больше народа посредством собственной аморальности или моральности для аморальных личностей. Его правила анархичны и дойдут до структуры вселенной только в приходе к власти, и Его приход к власти завершает игру Его же самостью, что Игра и есть.
Когда настанет тот момент, то истинно православные анархо-аморалы станут кудесниками, а в том, есть ли Бог Истина или нет не будет требоваться установить исход, так как он всё равно один, потому Истинен в собственном противопоставлении Себя, а потому перманентно-лиминален как качественная личность, которой позволено использовать правду в силе Истины как аморальное, и в этом смысле сдельную констатацию правды против Бога взамен обретения силы творить чудеса от Него. Его аморальное поведение тем дольше заходит в глубину собственной деконструкции, чем больше есть учений Его обвиняющих. Потому всякая правда для Истины как Его аморальная потребность быть в Себе как Собственного от Себя ухода тем дальше, чем меньше у Него власти над Собой в православной доктрине.
Смерть в угаре – жизнеутверждающий принцип экзистенциального становления посредством собственной дереализации как отказа от самосознания. Согласно этому суд над Богом посредством Бога есть акт угара и моментально Его смерть; в подлинном смысле Бог сойдёт в мир, как только Он потеряет собственную Самость как человек, кто, теряя собственную самость сходит в обстоятельный угар – в том смысл суда.
О греховности магии
В повествовании заложена структура текста которой определяются использованные понятия; эта структура определяется некоторой модальной установкой, а так как понятиями можно выразить одно и то же по-разному, о чем свидетельствует поэзия, то ключевой к выражению установкой, её модусом, является миф; так как числа выражают отношения, то отношения смыслов можно условно представить как матрицу, как код, в котором проявляются знаки подобия, деления, равенства и т.д. Это действие, то есть, например, деление, происходит в момент, что переживает свою завершённость. Математика, отсюда, может быть языком мифологии, так как числовые отношения суть в действиях выраженные конструкты сюжета; речь идёт о выборе модуса за абсолют, то есть почему один модус мне более близок, чем другой. То, посредством чего это можно определить, есть язык ценностей.
Ценности, позволяющие определить выбор мифологии как модуса в выражении понятий, должны быть определяемы каким-то конкретным языком, при этом существующем автономно от чувств, так как ценности могут противоречить чувствам.
Описание чувств есть описание эзотерического содержания, ценности же поддаются логическим определениям; потому миф, который позволяет выразить в себе солидарность с переживающим, есть миф, посредством которого он может быть воспринят человеком как модус, что предопределяет разговорную речь, расстановку в ней акцентов и прочее.
Может ли от этого эзотерика быть языком выражения такого мифа? Так как идёт деконструкция мифа, то можно понять, что текст делится на текст увеличиваясь, описывая сам себя. Потому делений может становиться так много, что кажется невозможным представить такие элементы в полном объеме. Эзотерика – язык перехода от чувства к ценности, а потому она отвечает за движение души и её проявления в теле, так как происходит становление из чувства “к” и “в” логике.
Мир извне влияет на этот самый переход, так как именно он формирует личное отношение к миру, а не его идеальным математическим отношениям. Можно сказать, что чувства есть переживаемый Мир, а ценности лишь модели переживания мира. Этим образом чувства конструируются миром и выражаются его языком, а значит, что эзотерический мир наполнен языком культурного дискурса целиком. А потому, читая эзотерический труд, мы деконструируем переживаемый мир автора в область мифологии, пытаясь его описать. Если в таком послании заложено знание, то этот миф будет обладать культурной ценностью, или ценностью мировой, которая и будет влиять на окружающий мир. Конструкцией знания такого формата является поэзия, так как добывать знание непосредственно из переживаемого мира есть наипростейшая деятельность в таком роде. Поэтому поэзия мифологического содержания позволяет утвердить миф в его воспринимаемом видении, а значит, что миф становится частью реального.
Конечно, можно говорить не только о поэзии, но именно она, как и устное народное творчество, объединяет один социум и разграничивает его от другого. Искусство в этом плане более тотально, так как посещение каких-то готовых культурных объектов обязывает субъект к своему пространственному перемещению, в то время как устное обладает большей мобильностью и спектром распространения по миру.
Значит, требуются такие знания, которые можно описать в чувственном переживании; напоминаю, что именно выражение эзотерического в мире обязывает обналичить язык герметический (в смысле язык направленного искусства), поддающегося своему изучению в его общих законах.
Можно сказать, что культура выросла из единого зерна в своём многообразии переживания мира и “эзотерическим” мы называем только то, что оказалось ненужным в процессе становления истории нашей какой-то конкретной культуры.
То есть эзотерическим может называться мертвая религия, которая оказалась за пределами нашей, например, территории, и не смогла выжить в своей истории, никак не повлияв на воспринимаемый сегодня континуум. То, что можно формировать свою религию и её практики – именно деятельность эзотерическая в нашей культуре.
Какие могут быть в этом скрытые проблемы, если мы сюда включаем магию как часть воспринимаемого мира в пределах его поэзии… Тут сказать можно, что именно воля позволяет человеку конструировать новые вехи переживаемого в мире, но это отступление от текущей темы.
Если теперь магию понимать за пределами культуры, тогда она должна быть обусловлена логически, в обход знания в чувстве. То есть магия должна быть ценностью, но не затрагивающей культуру как самоценность. То есть мы должны отказаться от неё как от ценности традиционной и перейти в её непосредственную ценность: иметь представление, в котором её можно понять как действие, позволяющей влиять на мир в обход воспринимаемых отношений в реальности, то есть действия влияния в обход воспринимаемому, но приводящему к результатам: то, что происходит в обход воспринимаемому и называется “скрытым знанием”, то есть оккультизмом, так как лежит за пределами эмпирической реальности.
Следственно, магия имеет самоценность в знании и тем, что лежит за восприятием; то, что лежит по обратную сторону мира. Значит, что магия есть уход из воспринимаемого, и ценность её в самом бегстве от воспринимаемого мира.
Бегство от мира – преображение воспринимаемого пространства, то есть космоса, в обход непосредственного участия в нем. Ценность магии в самом переходе отношения с реальностью посредством интеллектуальной работы, или чисто разумом. Поэтому в ритуале требуются предметы реального, чтобы ими интеллектуально повелевать законами в мире воспринимаемого, так как именно этими предметами и выражается реальность. Это и есть выход за пределы реального, так как некто не принимает мир им же, но использует выражения космоса в собственном мире.
Тут вопрос того, может ли некто собственным миром повелевать в реальность мира, то есть вступит ли он с ним в противоречие. Если мир только его, то он сам повелевает своим миром, если же мир есть в обход воспринимаемых им отношений, то есть мир обладает собственной самостью, а некоторому же будет требоваться установить с этим миром отношения.
Здесь каждый может ответить о том, вступают ли его ценности с предложенными вариантами в противопоставление. Если за ответом будут скрываться чувства (историзм событий, которые вызвали отношение), то мы не вышли за пределы отношения человека и культуры, то есть человека и воспринимаемого мира. Если же за ответом будут скрываться ценности самознания, то в ответе заложены предметные знания: “мир мой т.к…”; “мир может быть за пределами меня т.к”… Это противоречие в мире, – есть ли он в себе или нет чисто в самом знании о нём, даёт самоценность магии как самодостаточной единице. Здесь будет магия или магией за счёт управления собственным миром, или же миром в его космических пределах, в обход воспринимаемых в нём действий, то есть ритуалов. Формула “ритуал + своим миром управление” известна, так как работает и в области игр, и в области собственно-переживаемом, ведь мы знаем, что сами можем влиять на собственное реальное, но этого знания мы можем достичь только если понимаем, что мы снова говорим о воспринимаемом.
Второй же ответ утверждает, что существует мир в своём знании отдельно от субъекта, то есть сам по себе в собственных же законах, но таких, которые также не лежат в области наблюдаемого реального. Тут, конечно, известна вероятность о том, что мы еще всего не знаем, и потому не стоит отрицать вышесказанное, но и не следует тогда принимать мифологию, чья доступная область постигаемого была перешагнута человечеством. Последнее говорит, что мифология не может обладать самоценностью, и это так, если мы в своём разговоре говорим о самоценности магии без мифологии и её культуры. Однако вера в наличие знания в обход мифологии утверждает автономное знание, которое может постигнуть человек в момент его снисхождения. Это можно понять как Святой Дух.
Здесь Святой Дух находит в магии её самоценность в обход даже тех культур, которые этот святой Дух признают.
Греховно относиться к Святому Духу как к Духу, проявляемого в эмпирической реальности того или иного мировоззрения, так как он не привязан к месту и культуре, и существует автономно от них, то есть даже в обход социального. То есть христианское утверждает, что Дух не разговаривает в мире собой, но лишь исходит, так как он существует от реальности автономно, и в порядке исключения может в космосе снизойти как Бог. Принятие этой культуры и сопровождается тем, как святой Дух нисходит на адепта в качестве откровения в пределах её же диалектики, то есть церковного таинства. Тут уже вопрос: существует ли культура автономно от субъекта? Если да, то святой Дух работает в пределах христианской культуры автономно, и потому можно, например, крестить ребенка без его согласия.
Утверждать такое можно только тогда, когда можно утвердить, что церковь Христа работает, собственно, без Христа, но этого церковь не делает, так как Церковь всегда с Христом в Таинстве Евхерастии. То есть Церковь без Бога не работает, а Христианская Церковь работает, так как в момент Евхерастии Бог Нисходит в Своё Тело и Кровь, то есть сам Святой Дух в тело Мира. Остальные же, за отсутствием такого Бога, не являются самодостаточными, а потому претендуют на свою временность. Но это если понимать христианскую культуру в пределах её же дискурса.
В обход этого мы утвердим, что Святой Дух существует в Мире и только в нём, что мы живём в лучших из миров, и никуда его не покинем до всеобщего Воскресения, и после. Тогда Бог всюду как Он Сам, и мы наделяем Его самостью Его же выражения в культурах, понимая какие-то выражения как самоценности, которые доступны и для эго человека; тогда христианская культура лишь славит эту данность, не претендуя на качественную преемственность традиции. Тогда мы рассуждаем лишь о добровольном принятии христианства как культурного модуса, так как оно не существует автономно в себе; в ином случае мы говорим о “злых” и “добрых” культурных модусах, в то время как о зле и добре будет говориться именно как об отсутствии и наличии культуры.
Два культурных христианских модуса отвечают тем эпизодам, что один рассматривает тотальное неприятие магии в обход культурного канона как проявление зла, а второй понимает магию как выстраивание отношений с Богом, не входящих в канон церкви, где самим злым будет являться отсутствие культуры, то есть ритуалистики по своему преимуществу. Греховностью здесь, понимая магию как грех, будет являться не акт злодеяния, а сама метода проведения ритуала, что может выражаться в неприятии форм взаимодействия с Богом, или отрицанием только Святого Духа, в пределах которого можно взаимодействовать внутри Его Мира с сущностями вне Его.
Что в этом случае понимать под греховностью магии: культурная инаковость, неприятие альтернативных отношений или обращение к сущностям невидимым, но лежащих до Бога? Грех культурной инаковости не введён в канон грехов, нет греха за различение культур за пределами культуры Церкви; неформальные отношения с Богом, то есть отношения за пределами Церкви, также не являются грехом, и потому грехом скорее будет выступать неформальное отношение в пределах формального отношения. Что максимум, будет греховно считать, что Бог действительно может в обход собственной воли влиять магу в его угоду. Этого, однако, не возникнет, если маг будет обращаться к сущностям по-типу демонов и ангелов; ересью считать ангелов за Богов и им поклоняться, но не еретично с ними вступать во взаимодействие, тем более, если канон церкви признаёт существование как тех, так и других. Если принять этот факт и обращаться к ним, то в этой связи индивид примет и христианскую диалектику.
Если же не принять предлагаемую каноном систему сущностей, то почему бы в этом случае не обратиться к собственной системе, – этот вариант является наиболее приближенным к греховному, так как такие сущности могут быть за пределами культуры. И тут, опять-таки, мы получаем вопрос: требуется ли нам канон христианских сущностей, или нам достаточно, чтобы те были лишь интегрированы в культуру, ту или иную. Последний случай обязывает иметь чёткую диалектику мира, и христианство ей может дать здоровое выражение, чтобы не пуститься в мистицизм. Если же требуется канон, то стоит сказать, что в Христианском каноне действительно существует признаваемая структура ангельского мира и соответствующих иерархий, демоны же и прочая нечисть исходят здесь как внутрикультурные сущностные выражения, и по своему существу являются в понимании культурными пережитками. То есть здесь культурное понимается как злое, так как противоречит канону добрых сущностей (или установления с ними отношений), а не потому, что отсутствует культура установления с этими сущностями отношений.
Каноны добрых сущностей – это ангелы и святые, чьи функции могут быть выражены в структуре языческого отношения как к “Богам”, и только потому могут пониматься греховными, как в связи с тем, что им поклоняются, а не выстраивают с ними взаимодействие.
Если же все языческие сущности есть зло в обход их “добрых” функций самих по себе, даже если им не происходит поклонений как богам, то магия как раз понимается как зло, внутри которого заложен смысл о греховности постижения всякой иной культуры, кроме христианской. Можно сказать, что греховна деятельность за пределами христианской культуры, так как та не входит в область её реальности, а значит, что путешествие за этой реальностью греховно, так как человек греховен с грехопадения по своей природе, и только таинство Причастия есть единственное, что позволяет ему быть с Богом в прямых отношениях. Грех, отсюда, есть все, что находится за пределами церкви, и это есть естественное состояние человека. При этом человек не обязан быть злым во грехе, так как зло здесь будет лишь отсутствие культуры, а грех – это жизнь за пределами церкви.
Если же греховно поклонение сущностям как богам, то здесь христианство выступает в противодействие с “языческим” миром лишь тем, что не признает сущностей как Богов, так как знает, что это не проявления Бога, а только лишь существующие отдельно ангелы, демоны, естественные явления и святые. То есть здесь Христианская диалектика понимает грех как заблуждение в отношениях с эзотерическим, а зло – как отсутствие какого-то определённого институционализированного регламента отношений. В этом смысле, если сохранить регламент отношений и не заблуждаться в том, как выстраивать с сущностью отношение, то магия не будет являться греховной, даже если речь идёт о гоэтии.
