Николай Лединский
Амулет. Книга 5
– Если мы быстро перехватим ту сволочь, может, еще удастся спасти похищенных… – вскользь проговорил Дуглас, давая понять выходившей из машины Марайе серьезность ситуации.
Личность на фотографии, сделанной Сэйрой, представлялась нам все более и более зловещей. Надо было как можно быстрее найти и обезвредить ее.
Мы вернулись в участок, и Иннокентий, не теряя ни минуты, стал сразу же звонить в Питер. Как я понял, он разговаривал с моим старым знакомым, всесильным дядей Лешей, который в это время в России усиленно собирал сведения о родном брате Григория.
Ему удалось узнать, что сам Григорий родился в одном из лучших роддомов Ленинграда. У его матери была какая-то серьезная патология беременности, именно поэтому она оказалась в хорошей клинике, а не в затрапезной районной больнице. Ребенок появился на свет хиленький, и то благодаря «кесареву сечению». Мать тоже была крайне слаба и долго витала между жизнью и смертью. Никаких сведений о близнецах, родных братьях или двойниках Григория обнаружено в роддоме не было.
Иннокентий поинтересовался, можно ли найти врача, который принимал у нее роды? Дядя Леша доложил, что уже поинтересовались, но и тут прокол. Этот человек – Воревода Муза Пафнутьевна – скончалась десять дней назад. Других свидетелей рождения Григория, спустя столько лет, пока найти не удалось. Но ищут.
– Что ж, будем ждать, – невесело смирился Иннокентий, закончив пересказ своего разговора с дядей Лешей.
«Воревода… Воревода… – навязчиво крутилось у меня в голове, – что-то знакомое… Муза Пафнутьевна…»
И тут меня осенило. Я стукнул себя по лбу и даже подскочил на стуле от избытка чувств.
– Черт! Я же знаю ее! Это же тетя Муся! – вскрикнул я. – Иннокентий, срочно звоним ее дочке. А вдруг она что-нибудь нам подкинет?
Но Иннокентий вяло отреагировал на мой энтузиазм. Он безнадежно махнул рукой:
– Толку-то: человек умер. Хотя попробуй, чем черт не шутит…
Я набрал номер, и на другом конце провода услышал знакомый Женин голос. Был он заплаканный, хрипловатый; по-видимому, она еще не отошла от свалившегося на нее горя. Мы с Женей тепло поговорили. Причиной смерти тети Муси было ее больное сердце…
Я находился в некотором замешательстве: в разговоре с Женей сейчас мне было неловко переходить на «деловую» тему, но сделать это было необходимо. Неожиданно Женя сама помогла мне:
– Спасибо, что позвонил. Может у тебя какое-то дело?
Я заволновался.
– Честно говоря, да. Слушай, тетя Муся ничего после себя не оставила? – задал я довольно нелепый вопрос.
Женя помолчала немного и уточнила:
– Ты имеешь в виду деньги? – и продолжила: – Как ни странно, денег у нее оказалось больше, чем можно было предположить…
– Нет, Женя, – торопливо, словно извиняясь за свою бестактность, перебил ее я, – меня интересует, не остались ли у нее какие-нибудь записки, воспоминания… или что-то в этом роде.
– Есть одно письмо – без адреса. Она оставила его человеку со странной фамилией – Ачамахес. Но где же я найду этого Ачамахеса?
«Вот оно! Везение, удача, судьба – не знаю, как это назвать… один шанс из тысячи…» Я мгновенно вспотел, но, сдерживая радость, сказал как можно спокойнее:
– Я его хорошо знаю!
Теперь пришла очередь удивиться и обрадоваться Жене – она охнула:
– Господи! Ведь это последняя воля мамы. Ты поможешь мне переслать это письмо?
– Конечно, – как завороженный отвечал я. – Только я сейчас нахожусь в Америке. Может, ты передашь его через моих знакомых, а уж они доставят его мне?
Женщина замялась:
– Честно говоря, я бы не хотела передавать его так… через третьи руки.
– Женя, этот Ачамахес находится сейчас тоже в Америке, рядом со мной. И мы еще долго здесь пробудем. Я думаю, что способ передачи письма, который я тебе предложил – самый быстрый и надежный, – постарался убедить ее я.
И проинструктировал:
– Слушай внимательно. К тебе придет мой друг, скажет, что «от Фаворского». Ты отдашь ему письмо. Если вдруг появятся какие-то сомнения – звони мне. Хорошо?
Я дал ей номер своего телефона и заверил:
– И не беспокойся – скоро письмо будет у Ачамахеса.
– Ладно. Я жду твоего человека, – согласилась Женя.
Глава вторая. Григорий.
После ухода моего надзирателя я еще долго сидел в оцепенении. Из этого состояния меня вывело чье-то легкое прикосновение – от неожиданности я вздрогнул. Высунувшись из-под кровати, на меня с робкой улыбкой смотрело девичье лицо. Я улыбнулся в ответ и приложил палец к губам.
– Тихо, – прошептал я, – вылезай.
Девушка выбралась из своего убежища.
– Привет, – сказал я ей очень тихо, опасаясь, чтобы нас никто не услышал. – Как тебя зовут?
Девушка пододвинулась поближе и представилась:
– Сьюзен. Меня зовут Сьюзен Хоуп.
Она пытливо разглядывала меня.
– А вы не американец, – с неожиданной проницательностью заметила она.
– Угадала. Я из России, – опять улыбнулся я.
– О, Россия! – ее глаза оживленно округлились. – Нам говорили в школе… Это очень далеко. Там холодно, много снега и медведи на улицах, – вывалила она на меня весь ворох своих «глубоких» знаний о России.
От такой нелепости я даже поперхнулся.
«Как же так получается, что в наше время, в такой цивилизованной стране, как Америка, дети в школах получают такие дикие знания? Ладно еще, если бы она была из племени мумба-юмба с дебрей Амазонки… Впрочем, скорей всего, это привычный высокомерный взгляд американцев на весь остальной мир с высоты их небоскребов…»
– А еще там любят играть на таком маленьком банджо, которое называется… – она запнулась и проговорила по слогам: – ба-ба-лай-ка.
– Балалайка, – поправил я, еле сдерживая смех. Но заниматься просветительской деятельностью сейчас было не время.
– Сьюзен, – сказал я шепотом, – если мы выберемся отсюда, я тебя обязательно приглашу к себе на родину, и ты сама увидишь пушистых мишек на наших улицах, и мы будем кормить их с рук.
Сьюзен идея понравилась.
– Здорово! А они не кусаются? – спросила она опасливо.
– Нет… У меня прямо дома живет один старый толстый медведь. Обычно он приносит мне тапочки для отдыха после работы, а когда смотрю телевизор – кладет голову мне на колени, – я будто рассказывал ей и себе сказку, стараясь хоть на минуту отвлечься от гнетущей реальности.
– Я тоже хотела бы завести доброго, воспитанного такого медведя, а то у нас все собаки, кошки… никакой оригинальности, – вздохнула Сьюзен.
– Я тебе подарю одного, – сказал я, – но для этого надо попытаться выбраться отсюда.
Сьюзен осторожно, на цыпочках подошла к окну.
– Нет, отсюда нам не выпрыгнуть, – она грустно покачала головой, – высоко.
Я не мог с ней не согласиться. С высоты двенадцатого или тринадцатого этажа, где мы находились, можно было спрыгнуть только на тот свет. Возможность сбежать через дверь оставалась единственной, но казалась мне еще менее реальной.
Я стал успокаивать девушку, а, скорее, самого себя:
– Сьюзен, не бойся. Я обязательно что-нибудь придумаю.
Но Сьюзен как бы и не проявляла особого беспокойства по этому поводу. Я подумал с грустью, что эта девчушка так хорошо держится, потому что не догадывается, для чего ее привезли в это учреждение. Вот уж поистине психология юности – жизнь кажется бесконечной, и все беды, несчастья случаются только в романах, кино, у кого-то, но только не у меня… А впрочем, может это и хорошо.
– Ты давно здесь? – спросил я ее.
– Не-а, меня вчера приволокли сюда какие-то гады.
– А как ты к ним попала?
– Я сама не поняла. Короче, один мой знакомый-режиссер посоветовал мне обязательно сняться в кино, потому что у меня талант и внешность, и все такое… Правда, я красивая? – обратилась она ко мне с вопросом, предполагающим только положительный ответ.
– Ну, ничего… – выдавил из себя я.
– Вот-вот. Я тоже думаю, что я совсем даже ничего, – удовлетворенно подтвердила она мой скупой комплимент, и продолжила уже сердито:
– Мы с ним встретились, чтобы договориться о кинопробах. Но в его машине меня скрутили, завязали глаза, и больше я ничего не помню. Очнулась уже здесь.
Она хитро сузила глазки:
– Но я обманула охранников – не показала виду, что пришла в сознание, и эти гады думали, что я сплю. Когда они вышли, я тихонько выбралась в коридор и юркнула в первую же открытую дверь, и очутилась у тебя. А как тебя зовут? – наконец-то задала она вопрос, с которого я начал наше знакомство.
– Грег, – представился я.
– Интересно… В России имена такие же, как в Америке, – удивилась она.
– Не совсем. Вообще-то меня зовут Григорий. Это «Грег» по-английски.
– Интересно… А как будет по-русски Сьюзен?
– Черт его знает… – задумался я. – Нюся, наверное, – неуверенно предположил я, припомнив какое-то созвучное имя маминой приятельницы.
Но девушке понравилось.
– Нюся! – она вся засветилась радостью.
«По-моему, девочка совершенно утратила чувство опасности, – подумал я. – Но, может, это и к лучшему. По крайней мере, если нам придется погибнуть, последние часы она проведет в относительном спокойствии».
В это время в коридоре послышались чьи-то неторопливые шаги. Сердце мое неприятно сжалось, я уже знал, что идут по мою душу…
– Сьюзен, под кровать! – скомандовал я, а сам прыгнул на одеяло и уселся в невинной «позе лотоса», делая вид, что медитирую.
Я был прав. Дверь распахнулась, и на пороге появился мой так называемый «учитель», на его губах змеилась уже такая знакомая мне зловещая улыбка.
Он зорко взглянул на меня и спросил почти по-приятельски:
– Как дела, Грег?
– Дела как сажа бела. Размышляю, – ответил я, напряженно следя за ним.
– Размышлять в твоем положении – это полезно.
Голос этого субъекта был каким-то липким, ласково-проникновенным и, казалось, влезал в самую душу и парализовал ее.
– Ты умный человек. Чем больше ты будешь размышлять, тем быстрее поймешь, что ты – один из нас.
Каждая клеточка моего существа запротестовала против этих слов, но я попытался скрыть свои подлинные чувства, и подыграл ему:
– Я размышляю и об этом тоже.
– Приглашаю поразмышлять вместе. Только уговор – быть честным и искренним перед собой. Тогда тебе откроются многие скрытые истины, и, может быть, ты изменишь свой взгляд на мир. Ты думаешь, что я дьявол?
Он вонзил в меня свой острый взгляд.
– Я не дьявол, – успокоил он меня.
Он неторопливо мерил комнату уверенными шагами, из угла в угол.
– Но хочу попытаться защитить его. Не возражаешь? – остановился он передо мной.
Я не возражал. Надо было как-нибудь тянуть время.
– Итак, давай-ка начнем с примера. С твоей жизни, – обратился ко мне мой тюремщик.
– Ты о чем? – не понял я.
– Подумай, сколько ты в жизни сделал добра и сколько зла?
Вопросик был не из легких. Похоже, он приглашал меня к себе на исповедь. Я мысленно разозлился: «Тоже мне святой отец… проповедник чертов!»
– А ты не сердись, – предупредил он, оказавшись хорошим психологом, – я предлагаю заново пролистать твой жизненный путь, как книгу, и поразмышлять над ней для твоей же пользы. Начнем?
– Да, – процедил я, не зная, как иначе, кроме согласия, от него отделаться.
– Вот, например, о твоей матери? Любил ли ты ее, заботился ли о ней?
Я задумался, и честно признался:
– Скорее, я был плохим сыном.
Мои слова порадовали собеседника. Но я тут же попытался немного оправдаться, радостно припомнив некоторые положительные детали своего поведения.
– Но я всегда ходил в магазин за картошкой, когда она просила… И старался делать все, что она просила… – как-то неубедительно обобщил я.
– А если не просила? – подковырнул меня мой мучитель. – Что ты еще можешь вспомнить хорошего, что сделал для матери?
К своему ужасу, больше ничего хорошего за собой я припомнить не смог.
– А как здоровье твоей матери?
– Вроде бы ничего… – опять неуверенно протянул я.
– Вроде бы ничего… – эхом отозвался его голос, и звучал он издевательски. – А ты знаешь, что у нее больное сердце и что ей предстоит операция?
– Нет, – испугался я. – А ты откуда знаешь?
– Я знаю очень и очень многое, но сейчас мы говорим о тебе, а не обо мне. Итак, подводим первый итог – сыном ты был неважным, а ведь одна из заповедей твоего Бога гласит: «Почитай отца и мать…»
Он притворно вздохнул, «жалея» меня, грешного.
– А теперь поговорим о твоей бывшей жене. Как у нее дела?
– А черт ее знает, – равнодушно бросил я.
– Черт-то знает! – засмеялся мой собеседник. – А вот ты – нет. А она – мыкается сейчас одна, без работы, без средств к существованию…
Я возмущенно прервал его:
– Нет, уж это меня никак не касается!
– Касается, касается, – уверенно возразил он. – Ибо если ты считаешь себя христианином, то женившись, ты поклялся перед Богом, что отвечаешь за дальнейшую судьбу своей второй половины. А ты просто вышвырнул ее, как надоевший предмет.
– Но с ней невозможно было жить! С ее-то характером…
– Дело не в ее характере, а в твоей безответственности. В вашем христианском учении сказано, что муж является воспитателем жены своей. Ты пытался ли что-то сделать в этом духе? Нет!
Я молчал. Если вспомнить историю моего развода, то первое, чем я тогда руководствовался, было острое чувство антипатии к моей бывшей жене и жгучее желание поскорее расстаться с ней.
– Итак, итог номер два – ты стремился только к своей свободе, думал только о себе, а не о судьбе этой женщины. А как насчет вашего христианского правила «Возлюби ближнего своего, как самого себя»? А?
Он, похоже, читал мои мысли, как в открытой книге.
– Идем дальше…
– Я устал, – угрюмо буркнул я.
– Устал? – он пронзил меня испытующим взглядом. – Я думаю, дело не в усталости, а в страхе взглянуть на себя трезво. Ты боишься правды. Ты боишься того, что чем больше ты разглядываешь и анализируешь свои прожитые годы, тем больше понимаешь, насколько ты близок к тому, что так упорно пытаешься отвергать.
Он помолчал, готовясь, по-видимому, к новой атаке.
– Давай-ка поговорим еще о Милочке, кажется, так ты называешь свою подружку?
– Про Милочку я все понял сам, не надо! – взмолился я.
– И это тебе неприятно. Но мы договорились объясняться начистоту. Будь любезен, ответь, почему ты, не любя эту девушку, так охотно пользовался ею? Ты нарушил еще одну божественную заповедь – «не прелюбодействуй», что означает – не будь близок с нелюбимым человеком. Ты же мучил ее и, самое главное, знал это! – он победно поднял вверх указательный палец. – Но ты предпочитал не думать о неприятном, не так ли?
Никакого возражения с моей стороны не последовало, и этот иезуит продолжал терзать меня:
– Потому что у тебя на первом месте всегда только одна мысль, одна цель, одна забота…
Я изобразил немой вопрос.
– Ты сам – любимый и обожаемый, собственной персоной. Твое «я», твой махровый эгоизм, – он безжалостно хлестал меня этими словами, и это было больно, потому что было правдой.
– Так что скинь свои ложные белые одежды, больше они никого не введут в заблуждение. Ты наш человек с головы до ног, – уверенно подвел он все под общий знаменатель.
Усевшись в кресло и закинув ногу на ногу, он, не без оснований, чувствовал себя победителем. И снисходительно посматривал на меня, напоминая доброго дядюшку перед своим несмышленым племянником, которому он подарил приличную сумму денег.
Он не только не проявлял ко мне никакой враждебности, а наоборот, был даже благосклонен. По-видимому, я, поверженный, доставлял ему огромное удовлетворение. И чем больше я понимал причину его благодушия, тем омерзительнее становился самому себе.
– А боишься ли ты смерти? – вдруг полюбопытствовал он, играя со мной, как кошка с мышью. И сам же ответил: – Боишься. И совершенно напрасно, ведь смерть – это извечное возвращение человека к своему началу.
Он опять внимательно посмотрел на меня:
– Однако пред тем, как вернуться к этому началу, приходится преодолевать страшную огненную реку, текущую между двух миров. И вот там-то и творится Страшный суд. Каждая попавшая туда душа взвешивается на Весах Правды и после этого попадает либо в чистилище, либо в вечный рай.
Он помолчал, ожидая моих ответных реплик. Но я уже практически не мог сопротивляться. Я был морально уничтожен им и не ощущал ничего, кроме усталости и огромного желания поскорее избавится от этого вампира. Я лишь покорно смотрел на него и ждал, когда это все закончится.
– Представь, – садистски слащавым голосом продолжал мой палач, – на одной чаше весов – твои добрые дела, – он развернул руки ладонями вверх, изображая ими воображаемые чаши весов, – на другой … – он сделал паузу и понимающе посмотрел на меня. – Как ты думаешь, что перевесит? – он сладострастно улыбался.
Я попробовал робко возразить:
– По–моему, я не так уж много наделал зла на этом свете.
– Может быть, – снисходительно согласился со мной духовник, – но много ли ты успел сделать добра? Вот в чем вопрос. Я перечислил твои неблаговидные дела, теперь послушаем тебя – давай, предъяви-ка свои добродетели.
Кисло усмехнувшись, я задумался про себя: «Что же мне, действительно, бросить на чашу добра? Есть ли у меня за душой этот спасительный противовес?»
Тюремщик просто наслаждался моим молчанием. Затем, не дождавшись ответа, продолжил свою «проповедь»:
– На ваших христианских картинах на тему Страшного суда можно видеть, что, когда человек предстоит перед этим самым судом и взвешивается на Весах Правды, рядом обязательно присутствует какая-то добрая сила. Это либо Дева Мария, либо ангел, которые слегка смещают чаши, чтобы помочь грешной, но верующей душе войти в царствие Божие. Да… – протянул он иронически и опять просверлил меня взглядом. – А теперь признайся, насколько велика сила твоей веры в Бога, чтобы Он закрыл глаза на некоторые твои грехи.
Мой исповедник вновь был прав. Я никогда серьезно не верил в Бога, поэтому не мог надеяться на Его снисходительность. Я не хотел больше врать ни себе, ни… Кому?
– Вот и сейчас, – услышал я тюремщика, – ты пытаешься совершить доброе дело, но ничего у тебя не получается. Может, ты думаешь, что ты, грешник, сможешь окупить свои неблаговидные поступки одним махом, как евангельский разбойник, который за правильное поведение на кресте попал в рай?
– Ты о чем? – устало спросил я.
Он по-отечески пожурил меня:
– А кого ты скрываешь у себя под кроватью?
Это было последней каплей. Моей усталости – как не бывало, все мои эмоции – растерянность, страх, стыд – пестрым калейдоскопом вспыхнули и молнией пронеслись в моем сознании. Каждым своим новым доводом мой мучитель сжимал, оборот за оборотом, пружину моего терпения. Но запас моих психических сил был не беспределен и пружина, взведенная до отказа, выстрелила.
Как дикий зверь я бросился на этого ненавистного мне человека, повалил его на пол, вцепился в горло и стал душить. Но вдруг руки мои ослабли, потому что он судорожно… засмеялся. Не боролся, не звал на помощь, он – смеялся!
Затем, одним движением он легко отшвырнул меня в угол комнаты. Встал, оправился и, как ни в чем ни бывало, даже как-то весело спросил:
– Это и все твои доводы?
«Господи! – взмолился я, наверное, впервые в жизни, по-настоящему. – Куда же я попал? Кто этот человек? Дай мне силы! Помоги!»
Но мне все же стало неловко за свое поведение, и я нехотя проговорил:
– Я сорвался… Но откуда ты узнал про девушку? Ты так проницателен… и силен…
Мой противник совсем не сердился на меня. Он вновь опустился в кресло, уютно устроился там, и опять залился каким-то сатанинским смехом:
– Друг мой, поздравляю! За нашу столь короткую беседу ты прошел еще три круга ада. Сначала круг шестой – распределение грешников в аду, – здесь ты добровольно подыскал себе подходящее место. В седьмом круге ада – обитают насильники над людьми и их достоянием: не ты ли кинулся сейчас на меня, аки хищный зверь? А в восьмом круге – находятся льстецы: не сумев меня победить, кто мне начал говорить комплименты о моей проницательности и силе, не ты ли, милый льстец?.. Теперь ты видишь, насколько мы с тобой сродни. И вот перед тобой – финишная прямая: остался всего лишь один, последний круг, и тогда – ты наш!
Он легко встал и направился к выходу. Но на пороге обернулся и глубокомысленно изрек:
– Обрати внимание – я не закрываю за собой дверь. Но оставляю решетку. Пока.
Он опять отвратительно захохотал и, наконец–то, ушел.
А я с ужасом наблюдал, как в дверном проеме, нашем единственно возможном пути к спасению, медленно опускается решетка, давя, как яичную скорлупу, все надежды нашего освобождения.
Я оказался запертым, вместе с девушкой, укрытие которой было рассекречено.
Сьюзен выползла из под кровати.
– О чем это вы говорили так долго? Похоже, вы с ним друзья.
– Ты очень ошибаешься, Сьюзен. Мы с ним – враги.
– Какие же? – заинтересовалась она.
– А такие: особенно лютые. Он в роли убийцы, я – в роли жертвы. Так, пожалуй, можно охарактеризовать наши взаимоотношения. И теперь нам с тобой отсюда не удрать.
При этих моих печальных словах девушка опять улыбнулась, но как-то хитренько:
– А вот в этом ты ошибаешься…
– Да? – безучастно спросил я.
– Пока ты тут болтал о всякой ерунде с этим придурком, я там, под кроватью, кое-что нашла. Иди сюда.
Она вновь шлепнулась на четвереньки около кровати, предлагая мне сделать то же самое.
Я покорно опустился на колени и без интереса заглянул под кровать.
– Смотри, видишь ящик? Пока ты там разводил «трали-вали» не пойми о чем, я сидела тут, и, пытаясь хоть что-то понять из вашего разговора, вдруг услышала совсем близко еще какие-то голоса. Я на всякий случай заглянула в этот ящик – и на тебе – там оказалось отверстие! Ишь, как замаскировали, но я-то все равно нашла! – похваливала она себя.
Я залез под кровать поглубже и, отодвинув ящик, похожий на вентилятор, действительно, обнаружил небольшое окно, ведущее в полутемную комнату. Я заглянул туда.
То, что я увидел, не прибавило мне оптимизма, но удивило и насторожило. Это было похоже на средневековый спектакль.
В слабо освещенной комнате, которая находилась прямо под нами, за столом, покрытым черным сукном, сидели люди, тоже одетые во все черное – как я успел заметить, любимый цвет в этом доме. Перед ними слабо мерцали свечи. Главным у них был дурковатого вида человек в некоем подобии сутаны, только на груди у него висел не традиционный крест, а какая-то страшная рожа. Он вещал что-то, благообразно сложив руки на толстом животе.
Прислушавшись к его речи, я даже заинтересовался, потому что говорил он не о чем-нибудь, а об оживлении мертвых. При этом он уверенно сыпал цифрами, датами, историческими фактами. То есть был основательно подкован в этом вопросе.
Сначала он рассказывал о случаях оживления Лазаря и сына вдовицы Сарептской. И, как я понял, своей истовой речью он старался убедить аудиторию, что люди способны вернуться из мира усопших в мир живых. Он утверждал, что умерший человек может восстать из могилы. Для примера он привел даже легенду, которая была описана Иаковом Варачинским, доминиканским монахом.
Эта была история о том, как одна женщина передала александрийскому патриарху Иоанну Милостивому письмо с описанием совершенного ею греха. Но патриарх умер, не успев выполнить ее просьбу: отпустить грех. Тогда женщина, ища справедливости, пришла на его могилу и потребовала закончить исповедь, как полагается. И патриарх восстал из могилы, и сказал, что «твой грех искуплен моими заслугами, поэтому такового нет».
Далее «профессор», блистая своей эрудицией, поведал о случае, описанном в 1801 году доктором Иоганном Йеллизоном в Петербурге, о том, как умерший открыл глаза при одевании. Не миновал он и участи Гоголя.
Люди за столом слушали его паранойю с болезненным вниманием, и глаза их все более и более разгорались от восторга.
Вскоре лектор от теории перешел к практике.
– Перед вами – труп умершего, – указал он в сторону, где на столе лежало тело, покрытое белой простыней. – Если мы с вами, возлюбленные друзья мои, помолимся, как следует, и совершим правильный обряд, то мы увидим, какая могущественная сила находится на нашей стороне.
К моему удивлению, происходившее внизу действие полностью захватило и Сьюзен. Она, открыв рот, зачарованно наблюдала за этим представлением так же, как и паства, находившаяся в состоянии, близком к трансу. Я подумал, что этим мистическим настроением вполне можно воспользоваться. Даже если вероятность успеха не более одного процента – это хотя бы какой-то шанс на спасение. Терять нам всё равно было нечего. Я ещё раз взглянул на эту странную публику. Люди, действительно, были похожи на загипнотизированных. По моим представлениям, нормальный человек не станет в экстазе воздевать руки к небу, выкрикивая непонятные фразы, приплясывать и жечь какие-то коренья, от которых исходит отвратительный запах.
Неожиданно мне пришло в голову, что в этих-то кореньях и кроется причина их странного поведения. Я знал, что некоторые растения имеют свойство при сгорании выделять ароматы, обладающие наркотическим действием. Люди могли быть просто одурманены наркотиком! Если моя догадка верна, то наши шансы на успех резко повышались.
Я скомандовал Сьюзен:
– Раздевайся, быстро!
Она, с трудом оторвавшись от околдовавшего её зрелища, подняла на меня удивлённые глаза:
– О чём ты?! – в её голосе звучало возмущение. – Ни за что!
Объясняться с упрямой девчонкой не было времени, поэтому, придав своему голосу ещё больше строгости, я повторил приказ:
– Сейчас не время спорить! Делай, что сказано! Снимай джинсы!
– Ты не понимаешь! Я не могу! Я ещё девственница! – продолжала она упорствовать.
Её глупые подозрения вывели меня из себя, и я зашипел:
– Да мне безразлично, кто ты! Хоть Дева Мария! Делай, как я! – с этими словами я начал быстро раздеваться.
Видимо, я уже забыл, как устроена психология юных девушек, которым с детства внушается страх перед потерей девственности и всё такое, потому что мои действия не только не побудили Сьюзен последовать моему примеру, но и произвели неожиданный в моих глазах эффект. Она вдруг отстранилась, прикрыла грудь руками и стала на колени в позу Святой Магдалины, завывая:
– Умоляю тебя, сэр! Не лишай меня невинности! Если мы выберемся отсюда, мои родители дадут тебе столько денег, сколько пожелаешь, только не трогай меня! – в её глазах был уже неподдельный испуг.
– На черта мне твоя невинность?! – разозлился я. – Только её для полного счастья мне сейчас и не хватает! Ты просила помочь тебе – я пытаюсь! Так не мешай мне и слушайся. Давай, живо снимай одежду и укройся простынёй.
Сьюзен, всё еще недоверчиво глядя на меня, начала робко раздеваться. К этому времени я уже разоблачился и, сорвав с кровати пододеяльник, завернулся в него. Не знаю, на кого я стал похож, но, видимо, мой облик произвёл на Сьюзен благоприятное впечатление, потому что она, осмелев, тоже быстро скинула оставшуюся одежду и завернулась в простыню, как в греческую тунику.
– Так, теперь нужно закрыть волосы, – сказал я, и оглядел комнату в поисках подходящей маскировки. К счастью, на кровати оставалось ещё две наволочки, которые мы и натянули на головы.
– Теперь отлично! – удовлетворённо заключил я, придирчиво оглядывая себя и Сьюзен. – Можно начинать.
Мне предстояло осуществить довольно сложную задачу, поэтому нужно было успокоить Сьюзен и добиться от неё полного доверия:
– Девочка моя, – я постарался вложить в свой голос максимум мягкости и убедительности, – послушай меня внимательно. Это наш единственный шанс на спасение. Сейчас я возьму тебя за руку, а ты, в свою очередь, ни при каких обстоятельствах не выпускай мою. Держись крепко и, что бы ни случилось, умоляю тебя – не кричи и не дёргайся. Доверься мне, – я погладил её по голове, взял за руку и заглянул в глаза. Сьюзен покорно кивнула, давая мне понять, что я могу на неё положиться.
Наступил самый ответственный момент. Я крепко сжал её руку и стал медленно просачиваться через окно в полу. Я всегда отличался тщедушным телосложением, поэтому мне легко удалось протиснуться в небольшое отверстие. Вслед за мной пролезла и Сьюзен.
Удивлёнными, широко раскрытыми глазами она смотрела на меня, как на величайшего чародея и фокусника. Подозреваю, что в тот момент я был для нее даже выше Дэвида Копперфильда. И было отчего! Происходило то, чего она даже не могла предположить: вместо того, чтобы элементарно грохнуться с потолка на толпу, сидевшую в зале, мы, вопреки всем физическим законам, медленно парили над ней. Я крепко держал Сьюзен, и вместе мы произвели на ожидавшую чуда публику нужное впечатление. Одна из молящихся подняла глаза к небу и, увидев наши парящие под потолком бренные тела в развевающихся белых одеждах, истерично взвизгнула и рухнула в обморок. Её примеру последовали и остальные.
