Николай Старинщиков
Слуга
– Что с ним? Ему нужна помощь? Вы можете его пригласить?
Оперативник протянул Михалычу трубку.
– Слушаю, Кожемякин…
– Приветствую, полковник. Что известно ему о тебе?
– Только то, что я работник МВД. Надо лишь подтвердить мои полномочия перед этим человеком. Записывайте адрес.
Михалыч продиктовал адрес местной администрации и фамилию руководителя, отметив, что в прошлом это был человек МВД.
– Ждите…
Связь прервалась. Только бы не тянули с подтверждением. Им там хорошо в прохладных кабинетах – мухи не пристают.
Михалыч поймал взгляд опера:
– Хочешь, расскажу всю правду, пока там соображают?
– Давай…
– Перед тобой действующий полковник. Можешь не сомневаться и не дрожать. Оружие для того, чтобы ты не наделал глупостей. Сфера моей деятельности – всего лишь сбор информации. Но здесь я оказался совсем не для этого… Я приехал к матери в отпуск… Я так соскучился по родной деревне, что сразу отправился туда и жил там, на берегу, в палатке. Я всего лишь хотел нестандартно провести отпуск – с другом детства, с Физиком. Он сразу мне не понравился, но я не лез ему под шкуру. Возможно, думаю, ему изменила жена – вот он и кинулся в лес без оглядки. Еще я подумал, что через какое-то время он поделится со мной своей тайной. Но я не дождался: у ручья показался джип. Потом – аквалангисты. Я был в это время на горе, красил надписи у почетного гражданина…
– Так это, выходит, ты их подкрасил?
– Потом я бросился вниз. Физик попёрся в реку. И вдруг в воде возникла борьба. Физик крикнул, ушел под воду. С ножом в зубах я кинулся в воду. Физика видно не было. Я нырял, пока не увидел его на дне.
– Понятно…
– Вытащил на берег, положил на песок. Но оживить организм не удалось. И тут ты меня повязал. Потом ты пришпилил меня к трубе отопления, и я решил убежать. Элементарно. Меня прикончили бы в следственном изоляторе. А дело об убийстве Физика на том прекратили бы…
– А ласты? Ты говоришь – мелькнуло… Следовало заявить, и всё бы пошло по-другому.
– Извини, но этот бред не пришел мне в голову: меня взяли на месте преступления.
– И все-таки, что у тебя с глазами?
– Контактные очки из мягкой пластмассы. Их иногда используют такие товарищи, как мы с тобой.
Иванов хлопнул ладонью себя в лоб и в первый раз улыбнулся.
За дверью послышались чьи-то шаги, в дверях блеснула лысина главы администрации:
– Только что по факсу пришло. Напрямую. Минуя управление внутренних дел.
Иванов развернул бумагу и принялся читать, потом повторил вслух:
– Главе администрации Нелюбину Юрию Фроловичу. Главное управление фронтальных исследований МВД Российской Федерации. Полномочия полковника полиции Кожемякина подтверждаем в полной мере. Просим оказывать ему всяческое содействие, вплоть до предоставления статистических данных закрытого характера…
Вот это завернули. Умеют в Центре пудрить мозги.
Фролыч сидел напротив, гордо блестя вспотевшей лысиной.
– А что это за управление? – спросил он.
– Новое, – ответил Михалыч. – Вроде прежнего отдела борьбы с бандитизмом.
– А-а… Понятно…
Фролыч вытянул губы и больше ни о чем не спрашивал, дергая бровями.
Михалыч решил спросить у него, можно ли обвинить в побеге человека, когда тот, уходя от незаконного преследования, превышает пределы необходимой обороны.
– Как вам сказать… – Фролыч напрягся. – В моей практике была лишь одна бытовуха, и та вся доказанная, без этих самых проблем. Как ни странно, мне попадались одни виноватые.
Он нервно цыкнул языком, снова дернул бровями.
Михалыч пожал ему руку.
– Но это еще не все, – опомнился Иванов. – Егоровна, у которой дом сгорел, – мать его родная.
– Вот те раз! – Фролыч выкатил глаза. – И что вы намерены делать?
– Родные тополя милей московских улиц…
– Вот оно что…Имеется комнатенка. Состояние, правда, не блещет…
Иванов хмурился:
– Приходил запрос из УВД вот на эту фамилию. – Он ткнул пальцем в бумагу. – Я ответил, что людей с подобной фамилией у нас не значится. Возможно, ниточка тянется из вашей деревни…
Глаза у главы бегали по столешнице и, когда Иванов замолчал, вдруг заявил, что видели вчера, между прочим, джип. Говорят, искали какого-то военного. Мальчишкой якобы знали его… К мужикам липли, а одного с собой увезли.
Иванов насторожился:
– Кто такой?
– В больнице работает… И там у них нынче потоп.
Михалыча передернуло с головы до ног. Чачин! Это мог быть только он, слесарь-сантехник.
– Надо съездить к нему!
Втроем они вышли из здания, сели в машину Михалыча.
Чачин? Кем он был для Михалыча? В принципе – лучшим другом. Бегали по деревне, играли в войну. И не заметили, как выросли: один в мореходку подался, другой – в менты. Ещё был Физик, Бутылочкин. Из той же команды…
Вечерело. Предзакатное солнце било вдоль улицы по глазам. Чачин вместе с матерью жил за парком. Только б застать его дома – живого и невредимого.
Михалыч свернул на перекрестке, остановился: улица Некрасова, тот самый дом.
Ворота изнутри оказались заперты. На стук никто не выходил. Однако Михалыч был настойчив и продолжал в них стучать – то кулаком, то, развернувшись, подошвой. У соседей надрывались собаки. Неужели можно не слышать стук? Так поступают лишь те, кому отсидеться – за счастье. Еще так поступают покойники.
Михалыч дернулся к палисаднику, прильнул к окну, стараясь рассмотреть помещение. Иванов обошел его и прилип к другому стеклу.
– Ну что вы тут лазите, а?! – донесся из дома женский голос. – Лег человек отдохнуть, так нет! Нету нигде покою! Ну что ты стоишь, а?! Что тебе надо?!
Женщина спрашивала у Иванова, решив, вероятно, пойти ва-банк. Она никому не откроет, потому что это ее дом.
Михалыч подошел к Иванову и увидел тетку Катерину.
– Свои это, тетя Катя! – Он снял фуражку, отпрянул от окна. – Помнишь меня?! Толька я! Кожемякин!
– Идите своей дорогой! Говорю: забей калитку, так нет… Вон же лазиют все подряд…
Она никого не хотела знать. Если надо – клюнет любого. Было бы чем…
Иванов оживился:
– Хватит прятаться! Вон же ноги торчат из-за печки!.. Вставай, поговорить надо!
Михалыч присмотрелся: в глубине комнаты, на кровати, виднелись ступни. Вот одна нога шевельнулась, почесала другую, опустилась к полу. Чачин приподнялся, сел в кровати и, сидя, посмотрел в окно. Затем встал и, тряся головой, двинулся к выходу.
Тетка Катерина сразу умолкла: ее миссия на этом закончилась. Чачин вышел на крыльцо, зевнул, подал руку, дыхнул перегаром:
– Ты же уехал вчера…
– А теперь вернулся. Говорят, вчера на джипе кого-то катали… Не тебя ли?
Чачин напряженно икнул:
– Довезли… Не то ночевал бы в канаве.
– Говорят, тебя спрашивали обо мне…
Чачин смотрел в пол, судорожно скреб в голове. Сколько человеку нужно выпить, чтобы так отравиться?
– Спрашивали или нет?
– Вроде нет. А может, спрашивали…
Он снова зевнул, сложил губы скобой.
– Вот даже как? Ну хорошо… Иди, отдыхай…
Михалыч шагнул к машине, оставив Чачина одного зевать у ворот.
Двое других жили на краю поселка, в районе двухэтажных брусчатых домов под названием «Шанхай». Иванов вызвал их из дома на улицу и, когда все уселись в машине, Михалыч подступил с расспросами.
Друзья оказались в курсе событий и живо откликнулись на происшествие. Вор хоть стены оставляет, а тут слизнуло, будто корова языком. Они в стороне стоять не будут, помогут – силой и техникой, какая найдется. Странно, однако, что Чачин какой-то неадекватный… Выходит, вчера добавил… Мужики в джипе? А хрен их знает, кто они такие. Остановились, спросили о каком-то военном. Самым знающим оказался Чачин, потому и оказался в машине. Пришли вместе, а его, как царя, на джипе повезли. Фамилию военного не называли. Сказали, что полковник…
Друзья перебирали версии случившегося. Учитывая, что дверь дома подперли снаружи, получалось, что кто-то пошел на заведомое убийство. Однозначно, это не житель поселка, потому что сгореть может и дом поджигателя.
Друзья уверяли:
– Не думай плохого. Поможем…
– Мы ей квартиру выделим, – подал голос глава. – Она ветеран труда все-таки.
– На счет Чачина тоже не думай, – заверил Михеичев. – Это у него от пьянки заклинило.
Друзья вылезли из машины и пошли по домам в разные стороны – каждый к своему брусчатому «гнезду».
Беседа многое прояснила. Двое в джипе – не миф. Друзья даже пытались описать их приметы. Двое из внедорожника похожи на людей, которые свидетельствовали по делу об убийстве Физика. Они это были. Возможно, им стал известен адрес: полковник живет в поселке у матери. Но мать не спала. Она, слава богу, в своем уме…
Подъехав к зданию администрации, Михалыч остановился, продолжая начатый разговор. Впрочем, теперь ничего нового не прибавилось – хоть так крути, хоть эдак. Глава выбрался из машины и отправился домой.
Сумерки сгущались.
Иванов тоже вышел из машины:
– Если что, я буду внутри, а этих, – он указал на дверь, – я отпущу домой. Какая может быть операция, когда убийцы генерала давно известны. Постучишь – я открою…
– Если что – я у тетки Матрены. Как раз за нашими огородами.
Оперативник махнул рукой и скрылся в подъезде…
Тетка Матрена с матерью сидели на лавочке возле заросшего ромашкой палисадника. В старом ведре дымился сухой навоз, разгоняя комаров. Заметив машину, они вскочили:
– Где тебя носит? Ужин давно простыл…
– Мне бы машину поставить…
Не успел Михалыч загнать машину, как в проеме ворот мелькнула фигура Чачина. Его словно подменили.
– Здорово, братан!
Михалыч насторожился. Откуда это? В прошлом они никогда не обращались с такими словами друг к другу. Михалыч затворил ворота. Мать с теткой ушли в дом.
Чачин присел на лавочку, протянул руку к городьбе, вынул из гущи полыни пакет. В нем оказалась плоская бутыль и бумажный пакет с закуской. Из пакета торчали куски хлеба и рыбьи хвосты.
– В «Голубой Дунай» заскочил, – торопился он. – Я чо думаю. Ты опять уедешь, а мы с тобой так и не посидели… Пожары у многих бывают, отстроитесь…
Михалыч присел на скамью, наблюдая за движением пальцев у Чачина. Вот он налил жидкость, поднимая граненую рюмку к свету из окон, чокнулся, поднес к губам и закатил глаза. Михалыч тоже поднес рюмку к губам, но пить не стал – лишь крякнул досадливо. И выплеснул спиртное позади себя, за лавочку. Копчения рыба оказалась впору.
Чачин продолжал наливать. Они чокались. Все остальное продолжалось в том же духе, пока Михалыч не почувствовал, что пора бы уже опьянеть. И «опьянел». Откуда взялось виски у безработного? Но лучше об этом не спрашивать. Пусть сам расскажет, если захочет.
Бутылка закончилась, и Чачин засобирался домой.
Михалыч поднялся на шатких ногах:
– Провожу!
– Куда тебе…
– Молчать!
Михалычу вдруг вспомнилось, что он мент и может качать права.
– Но ты не дойдешь назад! А у меня спать там негде. Даешь слово, что вернешься?
– Ты не веришь мне, Лешка?
– Мать твоя будет потом ругаться. Переживать будет…
– Она у меня с пониманием!
И вот они бредут среди парка. Какие, однако, твердые корни у сосен – подошвы того и гляди отлетят.
Выйдя из парка, они поднялись по Дубровской улице. Маневрируя между свежими коровьими лепешками на белесом песке, прошли мимо магазина с темными окнами и остановились на перекрестке.
Чачин по-прежнему беспокоился о Михалыче:
– Но только чтобы до дому и нигде не свались. Кажется, в сон тебя клонит.
– Не клонит!
– Пошел я. Иди…
Михалыч куражился:
– Провожу до самого дома. А потом сверну к парку. Понятно?
Они остановились у Чачиных ворот и стояли, словно перед отъездом в разные края.
– Давай, Кожемяка…
Чачин вильнул было за дверь, но Михалыч не торопился. Не стая волков гонится – можно и подождать. Он посмотрел на часы и тут согласился. Пора.
Чачин протянул на прощание руку:
– Я посмотрю, как ты пошел…
– Так и пойду…
Михалыч пожал руку и зашагал бодрой походкой прочь.
И тут же услышал, как хлопнули сзади воротца. Оглянулся – на крыльце никого. Оставалось лишь прыгнуть к забору, чтобы не было видно из окон. Здесь он прислушался: во дворе слышалось журчание. Потому, видно, и торопился Чачин домой, что его поджимало. Но это он мог и по дороге где-нибудь сделать.
Между тем Чачин в дом почему-то не торопился: из глубины двора слышался голос – он будто бы разговаривал с кем-то. Говорил, но ему никто не отвечал.
Потом снова послышалось:
– Алло!
Дружок говорил по телефону, хотя (точно известно) не было у него мобильника. У других были, у этого – нет. Оказывается, у него в доме телефон. Они теперь у многих стоят после ввода в действие новой станции. Но не во дворе же у него стоит аппарат. Да и провод телефонный к дому не тянется. Его нельзя не заметить.
Чачин молчал.
– Алё, – раздалось над самым ухом. Чачин бродил по двору с сотовым телефоном. Хорош гусь… – Это Чачин… Короче, подсыпал ему, как учили… Будет спать теперь мертвым сном. Точно. Абсолютно. Еле ходит наш генерал… Ну, полковник. Я сразу понял, про кого речь. У нас один только был в деревне. Он самый и есть… Хорошо… Понял… Спасибо…
Заскрипела сенная дверь, раздался материн голос:
– Отвернет он тебе голову – вот посмотришь… Доиграешься ты с огнем. Думаешь, не слышала, как ты сейчас говорил? И телефон тебе сунули, чтоб звонить. Зачем ты связался?
– Ты не знаешь. Он всю жизнь мне испортил… С самого детства… Он – Кожемяка. Я – Алеша Попович…
– Алеша и есть!
– Он полковник, а я кто?
– Не пил ба-а! Не порол ба-а! И жизнь была ба-а! А так ты себе зарабо-о-ташь! Меня боля не проси, чтобы прятала под подол!.. Сам думай теперь!..
– Отстань!
– Уйду завтра к Тамаре, а ты живи здесь, как хочешь…
Раздался громкий сигнал мобильника. Чачин откликнулся:
– Да! На улице Набережной!.. Там у них номер висит на углу, а машина стоит во дворе! Именно!
Мобильник пискнул.
– Доиграешься…
– Без тебя знаю, что мне делать и чем заниматься, училка проклятая…
Скандал набирал обороты; в любой момент из ворот мог выскочить Чачин либо его мамаша. Михалыч быстренько отошел вдоль забора вглубь улицы, огляделся. И пошел ложком в низину, потом вверх, до перекрестка, собираясь там повернуть в сторону парка, – туда, где остались и матушка, и тетка, и дом, и машина. Чачин, старый дружочек, да ты ж подколодный змей. Тебя в чащобе не видно было: ты лежал под колодой и только ждал, чтоб укусить. Дождался – и тяпнул…
Михалыч летел парком. Пистолет лежал в кармане с передернутым затвором. Нужно лишь снять с предохранителя – и заказывай отпевание. Навстречу ему никто не попался.
В кабинете главы светила настольная лампа – сторож, скорее всего, дремал, сидя в кресле Нелюбина. За окнами полицейского пункта стояла кромешная тьма. Может, разбудить Иванова? Но это его не касается, пусть отдыхает. А Чачин – сука, предатель…
И Кожемякин продолжил путь.
На стук в ворота открыла тетка Матрена. Она явно нервничала: никому не понравится скакать среди ночи, в то время как по округе рыщут шайки головорезов.
Михалыч обнял старушку, чмокнул в лоб. Не расстраивайся, тетенька, раньше времени. Он ляжет спать во дворе, в машине, чтоб остальным было спокойнее.
Так и договорились. Избная дверь перед ним закрылась. «Гости» могли пожаловать с минуты на минуту. Максимум – через час. Их «дятел» сделал «наколку» – значит, надо спешить.
В контейнере томилась от бездействия портативная снайперская винтовка, совмещаемая с прибором ночного видения, – возможно, пристрелянная: лишние выстрелы здесь никому не нужны.
Михалыч открыл контейнер, вынул из гнезд детали оружия. Несколько движений – и винтовка собрана: ствол, приклад, затвор, магазин. Приличная получилась дубина. Во дворе она неудобна. Здесь хорош был бы «ТТ» с глушителем, а также «узи», переведенный на стрельбу одиночными, тоже с глушителем, чтоб не пугать старух.
Он вышел в огород. Темная безлунная ночь овладела округой. Солнце взойдет в пятом часу, а до этого будет долго лежать над лесом заря вполнакала. Недавно здесь стояли белые ночи. Было светло. Без луны.
На соседней улице, за двумя огородами, белела печь на пожарище, темнела баня – пожарным удалось ее отстоять.
В тонком спортивном костюме, сетке от комаров и куртке Михалыч двинулся вдоль городьбы к своему огороду, перелез через жерди и двинулся дальше. Пожарище. Запах горелой древесины. Мать была жива. Был жив ее Тузик женского пола. Другой скотины она давно не держала.
И вдруг на полу возле бани что-то мелькнуло, а потом донеслось знакомое:
– Мяу…
– Люська? Кис, кис…
Животное сунулось мордочкой в ноги. Михалыч наклонился, погладил кошку. Непривычно твердая шерсть цеплялась за пальцы.
– Обгорела ты, Люська… Иди ко мне…
– Мяу…
В бане пахло мылом и вениками. Недавно Михалыч здесь парился. Дом тетки Матрены едва виднелся из-за малинника. Плохая позиция для обороны. А если забраться под крышу?
На стене в предбаннике висели материн халат, полотенце, фуфайка. В ногах лежала клеенка. Надо забрать весь этот скарб.
Михалыч бросил под крышу манатки, забрался, расстелил клеенку, халат. Фуфайку свернул валиком.
Кошка мяукнула снизу. Пришлось спускаться за ней и вновь подниматься. Наконец улегся.
Люська бодалась в плечо. Подумать только: у хозяйки дом сгорел, а этой ума нет… Люська сверкнула глазами и отвернулась. Потом легла, свернулась в комок и запела, впуская когти передних лап в хозяйкин халат.
Винтовка лежала поверх фуфайки. В прицеле виднелись дома, столбы, черемуха на углу. Ничто не напоминало о присутствии хоть какой-нибудь живности. Всё тихо и спокойно. Даже собаки не лают.
Шел второй час. Наступало время убийств, краж и поджогов. Человек ничего не слышит, сомлев у себя в постели. Преступный элемент помнит об этом с давних времен… Надо смотреть. И беречь глаза от усталости: собаки все равно залают, почуяв неладное.
Прошел еще час. Веки липли, и не было сил с этим бороться. Нет ничего страшнее, чем спать под шорох спичек в чужих руках. Михалыч распахивал веки, смотрел. Однако вскоре опять просыпался, пугаясь от мысли, что вновь дремал – с открытыми глазами. Дождаться бы до рассвета. Потом можно будет уйти… Никем не замеченным… Никем не…
Зуммер мобильника вывел из спячки – словно удар весла по мокрой заднице. Михалыч забыл его отключить, и теперь он гудел на всю округу. Вокруг было по-прежнему пусто. Палец нажал нужную кнопку, и тут загремел женский голос:
– Ты спишь, что ли, там?
Какая-то дура ошиблась номером, она могла испортить всю кашу. Палец отключил абонента, однако через секунду вызов повторился:
– Разинь глаза. Это вредно, когда ты в гнезде кукушки.
Михалыч дернулся, шаря глазами.
– Не верти башкой… Тебя заметно.
– Кто ты?
– Я твой напарник… Выйду к тебе по прямой от перекрестка.
За столбом среди улицы мутнела чья-то фигура. Фигура махнула рукой.
– Теперь вижу, – подтвердил Михалыч. – Но я не знаю тебя и не могу тебе верить, тетка?
– Можешь не верить, а вот надеяться просто обязан. Тебе привет от Абрамыча.
– Иди… Но не делай быстрых движений, Маруся.
– Меня зовут Надеждой.
– Наденька? Это хорошо. Иди ко мне, Надя. Если тебя не купили, будешь жить и размножаться.
– Не груби женщине, Толя…
Сердце у Михалыча трепетало. Его знали по имени, а он при этом лежал как на ладони. С помощью гранатомета наблюдательный пункт мог превратиться в щепки.
От столба отделилась фигура в брючном костюме. Скорее всего, это была одежда спецназовца. Оптика сильно приближала. Фигура казалась стоящей рядом. Перекрестье прицела упиралось ей в лоб. Если слегка нажать на спусковой крючок, то на лбу вспыхнет лазерное пятно. Женщина погрозила пальцем, и он убрал фалангу с крючка.
Она остановилась у обгоревшего тополя. Возможно, это всего лишь наводчица, корректировщик. Шаг в сторону, и пуля будет для нее не страшна за громадным сырым стволом. В нем застрянет и не такая болванка.
– Еле тебя нашла, – щебетала дама. – Неделю кручусь, и все без толку, пока случай не помог.
Она указала рукой на головни.
– Где ж ты жила?
– У местного батюшки.
– У попа?
Михалыч замер, прислушиваясь: за бугром, на соседней улице, двигался автомобиль. Электрический свет прыгал по огородам. Напарница обошла головешки пожарища и уже ухватилась за край сруба. Михалыч не шевельнул пальцем. Через секунду она легла рядом, дыша Кожемякину в грудь. В руках у нее был израильский автомат.
Сеанс телефонной связи закончился. Кошка недовольно открыла глаза. Михалыч сгреб ее за шиворот и посадил у карниза.
Автомашина приближалась. Вошла в улицу и остановилась на бугре, потушив фары. Это был джип, внедорожник.
Напарница замерла. Почему-то Михалыч верил ей. Выходит, беготня по вагонам и всё остальное – мартышкин труд. На кого же тогда он в вагоне наткнулся?
– Кстати, цела ли моя косметичка? – зашептала дама, касаясь Михалыча упругим бедром. Господи, в такой момент ее интересовала пустяковая вещь.
– Цела…
Михалыч смотрел в прицел. Господа на бугре между тем, опустив стекло, жестикулировали в салоне. Пассажир показал пальцем, и водитель в ответ кивнул. Затем стекло поднялось, оба субъекта вышли из машины, после чего квакнула сигнализация.
Они уверенно двигались к пожарищу. Остановились. Затем, лавируя меж головешек, пошли к огороду.
– Приятно? – спросил один. – Смотреть на дело рук своих?
Вероятно, он любил эту фразу и казался себе суперменом.
– Если честно, то не очень…
– Закладываешь термичку, подпираешь дверь и возвращаешься. Короче, делаешь так же, как в прошлый раз. Усек?
– Скоро здесь не останется домов…
– Не твое дело. На этот раз мы с ним покончим. Шеф будет доволен…
– Кто он? Скажешь ты, наконец-то?
– Политик – вот кто. Скоро рассвет, а нам еще надо успеть вернуться.
Распоряжался старший по возрасту. Молодому, как видно, приходилось исполнять чужие прихоти. Он ничего уже не мог поделать. Он подписался на облигацию займа, и жизнь у него после этого стала как сплошной заём. В руках он нес темную сумку с ремнями.
Его покровитель остался на месте, тыча кнопки мобильника:
– Все нормально… Стоим на месте. Молодой исправит ошибку… Я лично контролирую…
Это был не рядовой бандюган. Первым на мушку следовало брать именно его. Михалыч прицелился. Выстрел из винтовки оказался беззвучным и почти без отдачи. Бандюган упал навзничь в крапиву. У него дергались ноги. Через секунду он затих.
Фигура «брандмейстера» темнела у городьбы. Михалыч прицелился и положил поджигателя в картофельную ботву.
Михалыч узнал их. И Физик узнал бы, если б остался жив: те самые были ребята, что следили за Физиком.
У Михалыча дрожали колени.
– Что с тобой, полковник?
– Я убил человека…
– Двоих…
– Я всю жизнь собирал информацию…
– Может, заплачем? Вдвоем? Это же мафия, Толик. Наркокартель… Так что не надо кукситься.
– Откуда тебе известно?
– Оттуда…
Она лежала спокойно. На востоке, под темной полосой, моргал огнями далекий город. Вероятно, напарницу можно было обнять за плечи, талию или чуть ниже, но Михалыч воздержался. Вдруг она неправильно поймет.
Он дернулся, поднимаясь:
– Надо избавиться от трупов.
Они опустились вниз. Михалыч нагнулся к убитому, обшарил карманы. Вынул ключи зажигания. В нагрудном кармане лежал револьвер с длинным стволом. Их выпускали в Штатах по тысяче баксов за штуку.
Рискуя провалиться в подполье сквозь обгоревшие половицы, они вышли с пожарища на улицу. Михалыч подошел к машине, сел в нее и запустил двигатель. Спустившись с пригорка, остановился возле углей, открыл заднюю дверь.
Вдвоем они подошли к первому и, ухватившись за конечности, подтащили к машине, кинули в багажное отделении. Кинули – слишком громко сказано. Труп оказался невыразимо тяжел. Не дамское дело – покойников таскать, но женщина молчала. За вторым Михалыч отправился один. Взвалил на плечи труп и, спотыкаясь в ботве, двинулся назад. Напарница стояла возле машины.
Покойник брякнулся рядом с приятелем.
Машина дернулась и пошла, набирая скорость. Дама управляла машиной, Михалыч подсказывал, куда ехать.
Они выехали из поселка и летели теперь вдоль речной гавани. Флот находился в плавании. Следовало удалиться подальше от Затона, однако на излучине оказался земснаряд. Утопить внедорожник не удастся. Они развернулись, полетели в обратную сторону и вскоре въехали в лес.
Напарница выбралась из машины, достала из сумки убитого термические шашки, разложила по углам салона. Одну из них она расположила в горловине топливного бака, предварительно выставив на таймере самое короткое время. Этого хватит, чтобы скрыться в лесу. Они ничего не взяли с собой из машины, включая оружие и патроны, – всё осталось внутри салона.
Безжалостное устройство пожирало время. Вскоре донесся взрыв, потом стали вразнобой стрелять от жары патроны…
Михалыч шел напролом, пихтовые лапы хлестали в лицо. Напарница пыхтела сзади:
– Темнотища… Мы заблудились…
– За мной!
Он взял ее за руку и потащил среди зарослей. Впереди мелькнули огни среди зарослей. Наконец-то.
– Поднажми… Иначе мы не успеем…
– Куда? Куда мы должны успеть?
– Не отставай.
Михалыч прибавил ходу: с неба упали первые капли дождя. Вот и поселок. Достигнув пожарища, они пробрались огородом во двор, встали возле машины.
Напарница перевела дух:
– Кажется, темноту можно даже потрогать.
– Слава богу… Следы будут смыты.
– Наконец я нашла тебя.
– Хочешь под дождь?
– Обойдусь…
– Сейчас ливанёт. Садись в машину… – Михалыч потянул с себя одежду. – Я мигом – туда и обратно.
Открыв огородную дверь, он отправился в баню. Всё уйдёт в землю… Всё, кроме измятой ботвы.
Баня у матери с теткой была одна на двоих. Михалыч сунул одежду в печь, плеснул керосином из фляжки и поджег. Пусть горит. У напарницы одежда чистая – она бралась руками лишь за конечности трупов. И то в перчатках…
Дождавшись, когда сгорит одежда, Михалыч пошел назад. Дождь хлестал как из ведра. Михалыч подставил лицо небу и наслаждался, умывая при этом руки. Всё уйдет в землю, кроме памяти.
