Николай Старинщиков
Слуга
Глава 2
В Матросовку наехало начальство. Проезжий арестант удавил раззяву-сержанта, убил ученого-физика! В отделении толклось чуть не всё руководство УВД, среди которых подполковник Тюменцев, похожий на взрослого поросенка. И даже бригада ФСБ во главе с полковником Серебровым. Эти последние стоят сторонкой, мыслят промеж себя, дают указания, в то время как всю черновую работу менты исполняют, измаялись. И всё напрасно. С чего это сбежавший задержанный прихватил лишь затвор от пистолета? Брать – так уж ствол целиком, поскольку затвор ни на что не годится. Опер Иванов и так крутится и эдак. Выходит, не избежать ему нахлобучки.
Тюменцев подсунул «ловцам шпионов» очередную версию: по личным делам, де, ученый приехал. Выпил, купаться полез. А сердце не выдержало.
Серебров моментально вскипел:
– Чтобы вы знали! Потерпевшего утопили!
– Оставив на берегу?
Но Серебров гнул свою линию: не забывайте о главном, речь о стратегических интересах. Начнем-ка мы с ваших… Пусть расскажут, как было на самом деле.
– Хорошо, Федор Адамович, пусть расскажут…
Допрос начали с Иванова. Рассказывай капитан, как ты докатился до жизни такой.
– Сидел я. Писал. Слышу – орет кто-то… Спускаюсь – Гуща… К трубе прикованный. Короче, приехали…
– Дальше!
– Я понял, что задержанный саданул его чем-то, потом схватил за горло и стал душить… Мы пытались организовать погоню… Поехали по поселку следы искать. Вроде в сторону стекольного завода они поехали, но так и не нашли никого.
Тюменцев по привычке разинул рот. Почему ты нарушил инструкцию?! Ты должны сообщить в дежурную часть отдела полиции, а ты как поступил?! Ты способствовал уходу преступника!
– Сомневаюсь… Он не взял даже оружие, а Гущу всего лишь обезвредил на время.
– Ваша жизнь меня как-то не волнует!
– Умер Максим – и хрен с ним…
– Как ты сказал?!
Тюменцев кинулся к Иванову. Серебров скакнул между ними:
– Брейк, ребята! Разойдись! Меня интересует причина задержания. Бежавший прихватил тулуп, связал сержанта и не взял табельное оружие.
– Как не взял?! – Тюменцева трясло. – У него, может, затвора одного не хватало…
– С вами не соскучишься. – Серебров шагнул кабинетом. – Нет, дорогие мои. Думаю, пистолет ему не был нужен. Но он прихватил тулуп… Учтите, времени у него было в обрез, он действовал быстро и, скорее всего, подсознательно. Вопрос: каковы могут быть действия с его стороны в дальнейшем? Лично я сделал следующий вывод: мы имеем дело с подготовленным человеком. Пистолет ему не нужен, поскольку у него имеется собственное оружие. Тулуп он будет использовать для ночевок в лесу, у костра. Возможно, у него имеется точка – там он хранит передающее устройство, продукты питания… Может быть, у него там есть и сообщники.
– Да-а-а, – Тюменцев закатил глаза. – Не было печали…
– Хочу заметить, – дополнил Иванов. – С тулупом ему не до города.
Серебров благодарно взглянул в его сторону:
– Верно подмечено. Я и говорю, что он будет ночевать в лесу. Ваша точка зрения подтверждает мою версию… – Он присел на стул. – Теперь пригласите дежурного сержанта.
Вскоре Гуща стоял в кабинете. Он проклинал тот день, когда согласился на уговоры зятя и пошел служить в «мусора». Раньше было ещё ничего. Отдежурил – и шагай домой на двое суток.
Полковник Серебров слегка ободрал его взглядом и подступил с разговором, поднимаясь со стула:
– Прошу садиться, товарищ сержант.
– Спасибо, я постою.
Однако Серебров поставил перед ним стул. Гуща уселся.
– Я полковник ФСБ Серебров… Никто вас не собирается преследовать, поскольку нет к тому оснований. А если кто и надумает, – он покосился в сторону Тюменцева, – приходите прямо ко мне – вот моя визитка. А теперь прошу рассказать по порядку.
Сержант взял картонку и стал рассказывать, глядя в пол:
– Нас было двое. Нам приказали ехать в Нагорную Дубровку – там вроде один утопился. Когда приехали, там стоял этот, над трупом, который сбежал.
– А утопленник?
– Лежал на песке. Я так понял, что сбежавший жил там в палатке… Короче, мы поймали его почти что с поличным – он накинулся в воде на того покойника и утопил. Об этом говорили два мужика. Они на джипе потом уехали.
Серебров обрадовался:
– Где их данные?
– В рапорте.
– Но там нет этих сведений! Или я что-то не понимаю…
– Я писал два рапорта. Один – когда только приехали. А потом – когда на меня напали. Передал Иванову.
Серебров уставился в его сторону:
– Где первичный рапорт?
Оперативник поднялся со стула, улыбнулся нервно:
– Все документы я передал оперативно-следственной группе…
– Свидетелей допросили?
– Почуяли жареное – их и смыло. Вдвоем нам было не удержать никого. Только и смогли, что доставить того буяна… Не виноват, говорит… Спасал потерпевшего, когда тот захлебнулся.
– Спасал, говоришь?
Гуща продолжал страдать на своем стуле. Шею после вчерашних объятий ломило. И когда только кончатся испытания!
– Что еще можешь сказать, сержант? – спросил полковник.
– Больше ничего, – развел тот руками. И вдруг вспомнил: – Куртку забрал с собой. Из камеры. Говорит, клопы завелись у вас, вытряхнуть надо. Как дал мне по ребрам, так чуть душу не вытряхнул, зараза. Подготовленный бандит – это уж точно. А ведь я в детстве-то сам был драчун превосходный.
– Да что ты говоришь!
– Так точно!
– Тогда отдыхай…
– Не понял…
– Ступай, говорю! Из отделения не отлучаться – до особого распоряжения.
Гуща поднялся и, подобрав живот, вышил из кабинета.
Время тянулось к обеду, а уголовное дело нисколько не сдвинулось с места: отсутствовал подозреваемый, пусть совсем никудышный, но с которым можно было работать. И руководство решило приступить к масштабной операции.
ОМОН погрузился в автобусы и тронулся в путь. Дорогой командиры выставляли посты, инструктируя бойцов. Каждому посту придавались портреты беглеца, изготовленные полицейским фотороботом. По такому портрету можно было хватать чуть не каждого бородатого.
Глава 3
Обойдя косогор, Михалыч вошел в лощину, у ключа напился и стал подниматься среди кедров в деревню. На задах, помнится, была вдоль кедрача приличная тропка – езжай хоть на телеге либо на машине. Теперь здесь вплотную стояли участки. Распахали даже тропинки.
Михалыч опустился ложком вдоль забора и, обжигаясь крапивой, поднялся с другой стороны. Забор здесь стоял на корневищах кедров. У основания одного из деревьев – куча банок – и свежих, и давно заржавелых, пивные баклажки.
В груди опять разлилось жаром, застучало. Кругом всё изгадили, засранцы…
В конце забора должен быть проулок. Вместо проулка оказался забор – из кроватных панцирных сеток. Михалыч перелез через него и вышел в улицу. Именно здесь, возле яра, оказалась чья-то нехилая дача в два этажа, из красного кирпича, огороженная стальными пиками. На окнах – витые решетки, со столба тянется к дому телефонный провод. Вот и славненько.
Михалыч взялся за ручку – открыто. Он вошел на участок. Вдоль дома вела дорожка, уложенная извилистым кирпичом. Входная дверь, вероятно, за углом. Однако не успел он завернуть, как на него бросился мраморный дог – черепок здоровенный, глаза кровяные.
Обдав слюной и сипло рыкнув, дог грохнулся на дорожку: еловая палка острым концом пронзила, как минимум, до хребта. Дернув ногами, он закатил глаза. Наверняка эту тварь натаскали на людях, и он, может быть, даже пробовал человечину…
Входная дверь оказалась за углом. Она подалась легко и без скрипа. Внутри – прихожая, виднелась приоткрытая застекленная дверь. За ней – просторная комната с окнами на пустынную улицу, круглый стол, кожаный диван казенного типа. В мебельной стенке – телевизор. Телефонный аппарат, наподобие корабельных переговорных устройств, висел на стене – без него жизни теперь не было никакой. Даже если в доме будут люди, обязательно следует позвонить.
Из прихожей кверху вели ступени. Пожилая дама, пустив слюну, спала поверх одеяла. Дверь открывалась наружу, поэтому не составляло труда подпереть ее стулом, подоткнув спинкой под ручку. Несмотря на шорох, женщина не проснулась, не бросилась выяснять отношения.
Теперь вниз, к телефону. Сигнал мощный, устойчивый. Условный код – и в Центре прозвенит звонок.
– Слушаю вас…
– Прошу об отмене отпуска – так будет лучше для всех. Похлопочите о моем новом назначении по месту моего пребывания. Мне нужен помощник, в следующий четверг, на Главном вокзале… Со мной будет Ревиста.
– Что-то ещё?
– Волосы у меня совсем выпали. Я голый, как шар.
– Понятно. До связи…
В трубке звучал сигнал отбоя. Так что в четверг, на главном вокзале. За трое суток как раз доберется…
У стены в коридоре стоял холодильник. Чего здесь только не было, но Михалыч захлопнул дверцу. На столе, рядом с настольной лампой, валялась школьная тетрадь – из нее торчала ручка. Рядом лежала коробка спичек и свеча. Выдрав листок из тетради, Михалыч написал печатными буквами: «Лес – не мусорная свалка. Леший».
Поднявшись наверх, он убрал от двери стул и вновь опустился.
С запиской в руке он вышел из дома. Кобель лежал на прежнем месте.
Нагнувшись, Михалыч сунул под лапу записку. Напоследок оглянулся и, заметив торчащую в клумбе лопату, прихватил с собой. Тем же путем, не встретив ни единого человека, вернулся к косогору. Осталось спуститься к ручью, набрать воды в какую-нибудь баклажку – и дай бог ноги…
Михалыч прислушался: из деревни доносились звуки автомобильных моторов. Выходит, народу прибыло немало. Михалыч скользнул в пихтач, опустился в лощину и здесь остановился: надо проскочить голое пространство – мимо оврага, идущего к церкви. Потом обойти косогор, повернуть к елям. Только бы никто не заметил!
Косогор поверху темнел зарослями. Среди них мелькнула чья-то фигура – одна лишь всего голова. В такой ситуации низиной не проскочишь, заметят сверху. Другое дело – вдоль яра, к церкви. Дверь, помнится, была без замка. Только бы успеть. Сейчас они кинутся сверху, примутся рыскать по кустам, но беглеца здесь не будет – он окажется наверху. Возле церкви. Или в ней самой…
И Михалыч свернул в овраг. Прижимаясь к заросшей ельником стороне, хватаясь за кусты полыни, он достиг почти что самого верха и здесь уткнулся в завал из пластиковых мешков, битого стекла и бутылок. Ноги вязли в мешанине, стекло хрустело. Вжимаясь боком в обрыв, он добрался до верха и выглянул: рядом совсем – рукой подать! – темнел угол церкви. Каменная плита прислонилась к двери. Дверная накладка откинута в сторону, без замка. Вокруг никого.
Михалыч выбрался на поверхность и, не поднимаясь, покатился брёвнышком. Поднялся, двинул плиту на себя, потянул дверь. Протиснувшись внутрь, опустил дверь. Тяжелый камень, шурша, встал на прежнее место. Вряд ли у кого возникнет мысль, что беглец подпер сам себя, – ведь это же невозможно.
Заглянул на лестничный ход: пролет обрушен, лежит на полу в полумраке. Путь на колокольню отрезан. Михалыч бросился коридором в центральную часть церкви. Светло, в окнах ржавеют решетки, темнеют рамы без стекол. А сверху, как и прежде, свисает кручёный стержень – с него не скользили руки. Под куполом стержень изгибался в виде петли, вися на толстом кольце.
В колхозные времена здесь висела люстра. В церкви хранили зерно, пустые бутылки. Потом здесь играли в войну, в немцев и русских, после чего куда-то исчезла люстра. Вместо нее свисал кусок кабеля, привязанный к стержню и бороздивший о пол. С кабелем в зубах можно было взобраться по стене кверху и, ухватившись руками, лететь, пружиня ногами о другую сторону. Теперь на том месте зияла дыра.
Дальнейшие действия Кожемякин свершил на «автопилоте». Схватил кабель и, цепляясь пальцами в штукатурную дрань, взобрался по обрешетке наверх, подтянул к себе стержень, ухватился за него и со всей силы оттолкнулся ногами.
Времени на повтор у него не было: он ударился коленями в стену, уцепился за край пролома, протиснулся внутрь. Потом намотал кабель на конец стержня и выпустил из рук. Кронштейн качнулся к противоположную сторону и вскоре замер.
Пробравшись щелью к обшивке купола, он опустился на чердак, затем – на площадку. Вдоль голого сруба, наискосок, здесь тянулись кверху ступени с перилами. Они оказались целы. Вот и ладненько. Он поднялся к колокольне и здесь присел на площадке, не поднимаясь выше подоконников. Снаружи доносились обрывки фраз. Хлопали двери автомашин. Слышалась брань. Омоновцы, прочесав овраг, столпились теперь, как видно, у входа, читая надпись на могильной плите… «Юлия Захарова… Мир праху твоему… 1916 год…» Непременно найдется какой-нибудь умник и полезет внутрь.
Нанесло сигаретным дымом. Значит, открыли дверь и стоят в проеме.
– Нельма, след! Ищи, радость моя. Кому я сказал!
Голоса доносились как из пустой бочки.
Подъехала еще чья-то машина, пискнула сирена.
– Товарищ подполковник, никто не обнаружен.
– Собака?
– Не хочет, шельма, работать.
– Докуда она довела?! Показывай!
На минуту все стихло, и вдруг раздался тот же голос:
– Прочесать! Сверху донизу! Где альпинисты?!
– Да мы все тут такие…
– Давайте!
Над Михалычем потолок. Над потолком – граненый купол с крестом. Потолок в углу так и остался проломанным, несмотря на реставрацию. Впрочем, реставрировали церковь только для вида, снаружи. Отреставрировали – и вновь ободрали. До маковок…
Дыра в потолке темнела заманчиво. Можно пролезть в нее, как и раньше, встав на подоконник, но могут заметить. Наверняка у них пост наблюдения выставлен, и по церкви издали шарят в бинокль. Остается одно – уйти с колокольни.
Он опустился на два пролета. Слева – на уровне колен – желтела по-прежнему бревенчатая стена, прикрытая досками, виднелся пол. Михалыч нагнулся, нырнул в проем и выпрямился, но видны были ноги, и с этим надо было что-то делать. Зависнуть в воздухе? Прилипнуть к крыше? Стать невидимым? Или скользнуть за сруб: за ним, снаружи, пришита обшивка. Скользнуть, как в подростках.
Он уцепился ладонями за верхнее бревно, подтянулся, махнул ногой через стену. Штанина тут же зацепилась за гвоздь обшивки. Одно радовало: концы у гвоздей тупые, торчат лишь местами.
Опустив ноги в проем, он снял куртку и, держа ее в руке, стал опускаться вниз: рубашка трещала, собственный вес тянул книзу. Вот и упор под ногами, поперечная доска. Дышалось с трудом, но терпимо.
Где-то внизу бубнил начальничий голос. Поднимитесь по лестнице, осмотрите.
Все стихло, и через минуту – хохот:
– Ну, как ты?!
– Ступеньки же сгнили в пазах!
Потом грохнуло по крыше и покатилось. И снова прогрохотало в других местах – бойцы, вероятно, решили взбираться снаружи, и это гремели их кошки, брошенные снизу.
Над головой, пыхтя, поднялся наверх один из них и пошел, хрустя железом. Остальные, как видно, приближались с других сторон, ворчали:
– Давай – и всё тут.
– Баран упрямый.
– Они там все такие, в УВД… Вот я наступил, и след мой видно, а больше здесь никаких следов.
– Точно…
Выходит, спецназ. Отряд мобильный особого назначения… Вот так встреча… Омоновцы – было слышно – перелезли с крыши на колокольню.
– Отдохнем, а потом спустимся. Нечего там делать.
– Естественно…
Запах дыма достигал ниши.
– Нормальное преступление – и на тебе, войсковая операция. Что-то тут не то. Может, учения?
Раздалась сирена. Командир внизу приказал строиться.
– Никак не уймется…
Бойцы, гремя ступенями, стали спускаться.
– Смирно! Равнение на середину! Товарищ подполковник, в результате проведенной операции бежавший преступник не обнаружен… Нельма сбежала… У нее течка…
– Поставьте пост наблюдения из двух человек. Остальных в лагерь…
***
Михалыч торчал в щели, не зная, что предпринять, – было жарко и душно. Именно в таких условиях происходит мумизация трупа. Погибнув от голода, человек начинает сохнуть. Возникает мумия. Церковь могут снова отреставрировать и закрыть. В таком виде она простоит века. Потом ее всё же снесут… Либо она свалится в яр… При этом выпадет из укрытия легкая и страшная мумия. Здесь уже приходилось застревать подростком, но тогда спасла чрезмерная худоба.
Он уперся стопами в пазы между бревен, дернулся кверху и сразу застрял: обувь скользила, а грудь упиралась в сруб. Если подниматься, то лишь на выдохе, когда объем груди уменьшается.
Обшивка трещала. Михалыч божился, что в следующий раз, прежде чем совершить подобный поступок, обязательно просчитает все его варианты и учтет все последствия.
Измочаленный, с забитыми пылью ноздрями и курткой в руке, под конец перевалил он через верхнее бревно.
Омоновцы тут же забеспокоились:
– Кто там?!
– Да ладно тебе! Это здание от жары трещит!
Именно! От нагрева! Кожемякин лежал на иссохших досках и приходил в себя. Дышалось легко. Тянуло ветерком. Слава богу. Только не надо в следующий раз совать голову куда попало – она у человека одна, она еще пригодится.
Саднило спину. Он снял рубашку и осмотрел: обильной крови не видно – старинные гвозди лишь слегка спустили кожу. Такое бывает… И пройдет незаметно…
Внизу вновь заговорили: произошла смена караула. Кожемякин лежал теперь на площадке для звонаря, под оконным проемом, прижавшись спиной к стене. Дерево было теплым, спокойным. Отсюда виднелись макушки леса на Бариновой горе.
Смеркалось. Краснорожая луна вылезла на горизонте из сизых потемок и замерла, соображая, как видно. С утра здесь применят «Черемуху» – и беглец, как жук из дупла, выпадет в руки полиции. А как бы он думал! От газа нет спасения никому!
Михалыч лег на спину. Колоколов вверху, конечно, не было давно. Их сняли еще до войны, каким-то образом сохранив, – они звонили теперь в поселковой церкви. Сквозь окна гулял ветерок. Вот так прогулка по родным местам! А всё она виновата, ностальгия. Ведь жил же до этого. Но нет! Понесло! И сразу попал в историю…
Под утро разбудила прохлада. Луна давно побледнела, отошла за лощину. Над заречной низиной угадывался рассвет. Двое бойцов, оставленные дежурить у входа, молчали. Они, вероятно, подпёрли дверь плитой и на том успокоились. А тут дремота подоспела.
Вариант с дверью отпадал сразу. Оставалась крыша. Но если отсюда прыгнуть, повиснув, допустим, на карнизе, то еще неизвестно, как приземлишься. Окнами тоже не выйти – на каждом окне решетка. Обшивка на восточной стороне церкви ободрана по самый карниз, там голый сруб. Если добраться карнизом до сруба, то по углу можно спуститься к земле. Иначе придется прыгать. Но прыгать с крыш – это не то, что с молоденьких берез, держась за макушку…
Легко сказать, свисни ногами с карниза, нащупай ногами сруб… Однажды уж приходилось это делать: ноги уходят в пропасть и не находят опоры. Ты пытаешься подвести их к стене, и в этот момент центр тяжести перемещается в пятки. Тебя несет книзу. Последствия приземления непредсказуемы…
Можно из куртки нарезать ленты, сплести подобие бычьего хвоста. Но она слишком мала для такого дела. Можно надрать пакли из пазов в срубе. Но какая это будет веревка – из хрупкой от времени пакли?
Михалыч опустился на чердак, пробрался к отверстию – здесь он с помощью «маятника» поднялся вечером снизу. Если предположить, что вновь удастся каким-то образом подтянуть этот предмет и спуститься, то по причине зарешеченных окон уйти будет невозможно.
Он вернулся на чердак и стал шарить по стенам, надеясь наткнуться на потеки смолы. Смолой можно намазать ладони, предотвратить скольжение. Но смолы на срубе не было и в помине. Вместо смолы он нашел под ногами металлическую скобу.
Поднявшись на колокольню, он вылез через окно на карниз – металл еле слышно промялся под ногами. «Только бы ты не хрустел», – упрашивал он железо. Чуть ниже начинался конек. Металл может подать голос даже тогда, когда уберешь ногу. Можно идти лишь по коньку, балансируя руками. Под кровлей здесь мощная деревянная опора. Вот и центральный купол. Его можно обойти только сбоку, по карнизу. Здесь-то и может сыграть злую шутку капризный металл.
Михалыч щупал ногой поверхность: здесь всегда гремело, это трудно забыть. Жесть ворчала под ногами.
Заря расцветала над заречной низиной. А вот и восточный карниз.
Опустившись на четвереньки у самого края, он попытался выудить гвоздь из гнезда, подцепив его лезвием ножа, и это удалось: старая древесина не держала в себе металл. Вращая гвоздь, он вынул его, вставил вместо него один из концов скобы и, вращая, вогнал как можно глубже. Держась одной рукой за скобу, а второй – за гребень кровли, он опустился ногами вниз. Рубашка на животе задралась и мешала, и тут его понесло: скоба прогнулась, руки скользили. Ноги, слава богу, нащупали угол. Осталось перенести к нему руки, по очереди, – только бы сруб выдержал, не крошился. Михалыч, ухватившись ногами за угол сруба, перенес к нему левую руку, а затем и правую, и стал опускаться. И вскоре уже стоял на земле.
Сбоку от церкви обозначилась ель, виднелись могилы Векшиных. Почетный гражданин вряд ли предполагал, что в будущем кто-то найдет здесь свое убежище.
Оглядываясь, Михалыч шагнул к косогору. Тулуп висел на прежнем месте. Он сдернул его с сучка и, перекинув через плечо, спустился к болотцу. Пахло коноплей, крапивой и лопухами. Ноги в росе сразу вымокли. Среди зарослей он подошел к речному обрыву, намятой тропкой спустился к реке: на берегу вверх дном лежал обласок – весь в заклепках, привязанный тонкой цепью к торчащему из песка тросу. Казалось, долбленые лодки – это уже история. Суденышко доживало свой век. Его жалкий вид, вероятно, отталкивал от себя любителей прибрать чужое к рукам. Да и где его можно использовать, если только не здесь, на тихой воде.
Поперек лодки располагалось обычное сиденье в виде доски. Цепь крепилась к стальной поперечине в носу. Весла под лодкой не оказалось. Придется идти за брошенной впопыхах лопатой.
Отыскав лопату, Михалыч вернулся к берегу. Оставалось освободить лодку от металлических пут. Уцепившись за корму, Михалыч потянул обласок за собой – тот послушно опустился в реку, качаясь. Михалыч вернул его обратно к берегу и с силой дернул назад. Конец цепи с выдранной из бортов перекладиной упал в воду.
И в этот момент послышался шорох: овчарка, увешанная сухими репьями, выглянула из кустов. Бросив в сторону Михалыча безразличный взгляд, она отвернулась и вновь полезла в заросли. Ее товарищ, серый, со стоячими ушами и поджарым брюхом, тоже выскочил на площадку и последовал за ней. Теперь они будут один за другим ходить, пока не наскучат друг другу и не разбегутся каждый по своим делам. Собака – к хозяину. Волк – в таежные просторы. Полицейская помощница нашла себе друга.
Забравшись в лодку, Кожемякин пошел вверх, работая лопатой вместо весла. Солнце вставало за лесом: лучи ударили в берег, осветили красным лощину, косогор и церковь на самом верху. Стальное «весло» норовило уйти на дно. Лодка против течения идти не спешила. Добраться бы только до Плотбища, а там – пешком. Когда-то там делали плоты, берег был чистым. Тропки в тех местах должны сохраниться…
Едва подумал – на косогоре показалось движение, блеснули стекла. Его рассматривали в бинокль. И тут ударило по ушам:
– Прекратить движение! Возвращайтесь назад! В случае отказа – открываем огонь на поражение!
Наверняка мужик наверху блефовал – он же не знает, кто плывет в лодке. Однако тут булькнуло по воде, донеслась автоматная очередь. Потом еще одна. Затем ударила в воду одинокая пуля снайпера. Били прицельно. Вот опять шлепнулась пуля – рядом с бортом. Что делать? А если вот так: руками в сиденье – и как учили старшие. Хлоп – и тебя уже вроде как нет. Шаткий обласок перевернулся вверх дном и тотчас накрыл Михалыча сверху. Ну конечно, его узнали в бинокль. А если подняли стрельбу, так было на то дозволение.
Держась за сиденье, Михалыч свободно дышал воздухом, оставшимся при опрокидывании. Внутри было пока что темно. Приглушенно била снаружи о борт волна. Тело замерло: лодка не должна изменять положение, не должна вращаться и проседать, а шуба должна идти по течению. Но та, зацепившись за что-то, волоклась пока что за лодкой.
Голова не кружилась. Лодка, должно быть, шла теперь мимо деревни. Только бы не прибило к берегу. Ноги вдруг нащупали камень. Вот и другой. Их тут целая куча. Если это берег, то вот и конец. Но камни, помнится, были только в середине реки. Воды там было по щиколотку. Застревать здесь никак нельзя.
Это была коса: быстрое течение лизало стопы. Обувь он сбросил, как только перевернулся. Носки тоже стянул.
Щупая ногами камни, Кожемякин миновал косу. У полиции не было плавучих средств, иначе лодку давно бы поймали. Но выловить лодку можно и ниже, в Козюлино, – протока впадает там в основное русло. Полиция может там поджидать – ей нужны хоть какие-то доказательства, им нужна лодка…
Прошло как минимум полчаса. Помнится, во время купания компанию быстро сносило, так что приходилось возвращаться в пешем порядке. Где же сейчас находится лодка? Надо нырнуть под борт и, не торопясь, тихо вынырнуть, осмотреться.
Михалыч поднырнул, осмотрелся: берег низкий, с прогалиной между деревьями. Это был Старый Затон. Брошенное пристанище речников.
Михалыч выпустил из рук обласок и поплыл к берегу – туда, где когда-то жили люди, туда, где лежал заржавелый якорь.
Добравшись до берега, ступил на дно и, утопая в синей глине, с трудом выбрался на берег. Якорь с обломанной лапой лежал на прежнем месте. Луговина кем-то выкашивалась, поэтому не заросла лесом.
С наступлением ночи, обходя на дорогах посты, Михалыч вернулся в поселок и постучал в материнское окно.
Новый Затон отходил ко сну.
