Николай Старинщиков
Слуга
– Правила знаем. Какой-то умник позвонил: говорит, зашел к ним, а у них там пусто. У нас все теперь – дай надзирать над органами.
– Всё под контролем.
– А дежурка?!
– Там же замок!
– Тогда ладно. Прошу извинить…
Лысина у главы покрылась испариной. Он обернулся к Кожемякину и представился:
– Нелюбин. Юрий Фролович. Бывший начальник местного отделения. Майор. Ветеран МВД. Теперь глава администрации. А они, – он развел руками. – Они все мне как дети. Штаты у теперь сократили. Не мог отстоять… Иногда захожу…
Нелюбин трепал в руках рыбину.
– Вот не лежит у меня душа к этому сушняку. Дай лучше колбаски, – попросил глава. И к Михалычу: – Интересная пошла нынче жизнь, товарищ полковник. Ухайдакали недавно ученого – и не касайся. Утопили в реке. Но Физик – это же не шаляй-валяй. Это даже не гималайский медведь. Это выше. Такие профессии на дороге не валяются. Я бы начал, будь я следователь, с этого физика. Надо взять за основу место его работы и обитания. Вы понимаете?
Михалыч кивнул.
– Так что вот именно с этого. А ребята вам помогут. Правда, ребята?
– Так точно! – ответил Гуща. Наверняка он забыл, что полковник здесь совсем по другому делу.
– А эта! Теща Безгодова! – продолжал глава. – Вы не поверите! Позвонила в Затон и орет: «Хочу мавзолей для собаки! Завтра же вас не будет, если не исполните!» А директор – Рюмин! – не будь дурак… Забальзамировать, говорит, – и под стекло… К вам в спальню… На том и разошлись. Якобы леший сучком кобеля пропорол. И записку оставил: «Приберись, старуха». Теперь она думает – где ей прибраться? Вот врать нынче пошел народ…
Михалыч мотал на ус. Повезло деревне, если в ней губернаторы водятся.
– Согласно разработкам, – Михалыч посмотрел себе под ноги, – именно там отсиживался на лето подозреваемый.
– А что он натворил? – спросил глава.
– Банк ограбил. В составе группы.
Алкоголь начинал действовать на мозги. Ненароком можно проговориться, и Михалыч поднялся из-за стола.
Гуща встал со стаканом в руке. На дорожку, товарищ полковник! А тот о своем: женщина, у которой остановился, будет волноваться. Думал снять гостиницу, но ее уж давно закрыли. Даже дом успели снести.
Иванов поднялся над столом:
– Завтра мы в полном вашем распоряжении. Гуща, проводи полковника. Или лучше я сам…
Но Михалыч остановил их: не беспокойтесь. И к двери.
Закрыв за собой дверь, он опустился вниз.
На улице горели редкие огни. Вынув пистолет из кобуры, дослал патрон в патронник, сунул оружие в правый карман пиджака и, держась за рукоять, пошел домой. В мыслях рисовались планы, один причудливее другого, однако один из них нравился больше всего: вынудить врага на скорые решения. В бандитском бизнесе скорость опасна. Она приводит к ошибкам, цена которым – смерть. Молодец был полковник Перельман, преподаватель академии МВД, который говорил: «Не кривите губы при слове провокация. У него совсем другое значение, и мы от него отвыкли…»
Однажды он внес в аудиторию один из томов современного русского языка и торжественно произнес:
– У слова несколько значений. Вот это, третье, мне особенно по душе: искусственный вызов всходов семян сорных растений с целью последующего их уничтожения…
Ту лекцию никак не забыть – она врезалась в память. Надо определить, кто здесь главный кукловод? Чтобы получить хоть какой-то результат, надо выйти на след покойного Физика, надо использовать свое положение. И не надо терзаться муками совести, оттого что ребята не поставлены в известность. Им это ни к чему.
Михалыч остановился около дома. Светилось лишь кухонное окно. Сердце прыгало в груди. Михалыча никто здесь не помнит, кроме старых друзей по далекому детству.
Глава 11
Михалыч проснулся от сорочьего треска. Две балаболки, тряся от натуги хвостами, стрекотали в черемухе. Михалыч захлопнул створку – сороки вскинулись на крыло и, бултыхаясь, улетели через дорогу к соседней березе.
На часах было пять. Если снова лечь, то едва ли уснешь. Черт принес белобокое племя.
Мать спала в другой комнате, тяжело дыша. У нее бронхиальная астма, она поздно встает.
Вышел во двор. Прохладно. На огороде роса. Солнце в сиреневом мареве стоит над заречными пихтами. Молчаливый пастух прогнал на задах общественное стадо, и всё опять стихло.
Кожемякин вернулся в дом, поставил на плиту чайник, затем включил ноутбок и приступил к отчету о предстоящей операции. Неизвестно, как сложится дальнейшая жизнь. Возможно, карьера, будь она не ладна, на этом оборвется. Чайник на кухне давно фырчал, но Михалычу было не до него, он переживал вдохновение.
«Здравствуй, дорогая бабуля! Во первых строках моего небольшого письма спешу сообщить, что жив и здоров, чего и вам всем желаю. Как я раньше писал, можно сказать, что жив только наполовину. Хорошо, что есть на что жить и чем пахать землю. Инструменты получил по наследству исправные, в полном наборе. Деньжонки тоже. Как обнищаю, опять обращусь к тебе, потому что больше не к кому: родня вся наша здесь попала под влияние к начальнику цеха. Вчера хоронили одного дяденьку. Вся родня собралась. На поминках выпили, и все жаловались на начальника цеха. Занимается, говорят, нехорошими делами. В общем, заставляет делать в цехе не те болванки, какие необходимы, а какие-то другие, и все недовольны.
Начальник, говорят, раньше был аптекарь. Пилюли делал и продавал. Теперь он стал начальником цеха. Здесь есть всё, но аптеку он не бросил. Он ее расширяет и окончательно обнаглел, потому что ему законы не писаны. Всех мастеров понизил, а одного, нам он с родни, решил отправить на покой. Тот расстроился, пошел к своему другу и там выпил, а когда возвращался – на него напали фулиганы и зарезали до смерти. Вот его и хоронили вчера.
Работать в цехе стало плохо. Все локти у людей в занозах, а начальнику хоть бы хны. Ему это даже нравится. А куму всё равно. Он мог бы помочь, но не буду к нему обращаться. Обойдусь сам, потому что кум потом будет меня славить на каждом углу. Так мы и живем, бабуля. Без братца мне скушно. До вас далеко, но я не унываю. Сама не болей. Писать мне особо некогда. Черкну пару строчек через недельку, если будет время и позволит здоровье».
Михалыч закончил писать и отправил письмо в Контору. Пусть гадают. Михалычу их думы до лампочки, потому что в большом он долгу за напарника перед здешним начальником «цеха».
Он вышел на кухню, снял надоевший чайник: на дне едва бултыхалась влага. Добавив воды, поставил на плиту и стал готовить завтрак. Взгляд упал на мешок из-под сахара, лежащий в углу за тумбочкой. Он был куплен в первую поездку в город. Неужели он все-таки пригодится? Скорее всего, да, потому что обещание не забыто.
Взяв мешок, он положил его в «дипломат», накрыл газетой. Сверху положил пачку бланков разного назначения – протоколы допросов, постановления об изъятии вещественных доказательств и прочий хлам. Снаружи придавил это хозяйство видеокамерой. Пусть смотрят и делают выводы: следователь выехал в полном вооружении.
Михалыч плотно позавтракал. Матушка проснулась и лежала, не вставая. Она слушала инструктаж, моргая в такт указаниям. Конечно, она всё понимает. Остановился у нее какой-то военный на несколько дней.
Михалыч проверил маманю:
– Какой военный?
– А почем я знаю!
Мать затворила ворота. Нету ее дома ни для кого. Матушка перестраивалась на ходу. Ее лишь беспокоило, что цвет глаз у сыноньки изменился с серо-зеленого на темно-карий.
К зданию администрации Михалыч подходил вооруженным до зубов. Приобрел по пути две поллитры, круг колбасы «Михеевская» и пару баллонов с пивом «Медовое». На месте бы только оказались «гусары». Без них служба не представлялась возможной.
«Гусары» оказались на месте. Что удивительно, в кабинете у Иванова сидели также Иосиф и Фролыч. Они словно не уходили с насиженных мест. И если бы не гладко выбритые подбородки, можно было подумать, что они просидели здесь до утра. Не было лишь Гущи. Накануне, по словам Иванова, сержант надорвал себе организм и теперь лежал внизу, возле пустующих камер.
Михалыч поставил «дипломат» в угол, пакет повесил на спинку свободного стула. От тяжести стул пошатнулся, бутылки тихонько тенькнули.
В помещении возникло слабое шевеление. Иванов зачем-то открыл сейф и стал в нем рыться. На столе – шаром покати, лишь вчерашняя газета, в масляных пятнах, лежит сиротливо.
Иванов продолжал рыться. Михалыч удерживал стул. Вчера ребята постарались на славу, иначе было не написать отчета. Пусть хоть десять процентов из того, что они рассказали, окажется правдой. Не может такого быть, чтобы они за просто так подозревали своего губернатора. Нет дыма без огня. Это давно известно. Хорошо бы съездить в деревню, порыться в кустах, где стояла палатка Физика. Можно, в конце концов, искупаться в том месте, где его утопили, – там могли обронить что угодно
Иванов так ничего и не нашел в сейфе, подпер всклокоченную голову ладонью и задумался.
Михалыч оседлал стул, уставился в сторону Иванова: процесс должен иметь естественный характер.
– Сдурели… – Иванов моргнул. – На усиленный вариант службы перевели. Будете находиться, говорят, на казарменном положении, пока преступников не поймаем. Как будто никому не известно, кто убил начальника УВД. Сегодня воскресенье, и я не намерен здесь больше преть…
Михалыч согласился. Какой смысл от подобного сидения. Подозреваемые известны. С ними должен работать следователь.
Иванов вскочил из-за стола:
– Еще не так заплачем! Теперь-то уж точно Тюменцева поставят начальником!
Он вкратце повторил историю с послужным списком господина Тюменцева. Михалыч покорно слушал.
Оба участковых копались в папках. Именно в воскресенье им понадобилось перекладывать в них бумажки: заявления, запросы, материалы проверок, о которых давно плачет полицейский архив.
Михалыч снял со спинки пакет и стал перекладывать содержимое на стол. Не переборщить бы: внештатные помощники не обязаны исполнять напрямую чужие прихоти – съездить в деревню, покопаться в чужом дерьме, поддержать штыком, огнем, прикладом. Мало ли чем может поддержать мент мента! Хотя бы тем, что приезжал, мол, один следопыт из своих, искал какого-то хрена, который банк ограбил в Новосибирске – сто лет назад. Дело, говорит, возобновили и теперь макулатуру добирают – для веса…
Михалыч провел ребром ладони по колбасе – порезать бы. Опер нагнулся к нижнему ящику, достал оттуда одной рукой сразу пять стаканов, уцепив каждый изнутри пальцем. Еще раз опустил руку и достал еще один стакан.
Иосиф скрипнул стулом:
– Опять пьянка…
Глава администрации как бывший начальник полиции ничего не сказал, только кашлянул. Лысина у него покраснела, и стали заметнее волосинки. А Богомолов удивился:
– Что мне с этим материалом делать?! Опять огород делят!
– Выкинь из головы, – велел Иванов, вынимая из стола складной нож. – Пусть едут в суд и там тренируются. У нас не арбитраж. Позовут за порядком следить – приедем, посмотрим…
Михалыч разлил по стаканам. Мужики выпили по первой и принялись закусывать. Не пил лишь Богомолов – ему за рулем сидеть. Глава Нелюбин гонял по столу сушеного окуня.
Молебнов куда-то сбегал, принес свежих огурцов и буханку хлеба. Было воскресенье. Оперативная обстановка в сельском округе не внушала опасений, и дискуссия набирала обороты. Распалившись, ее участники перешли на личности.
– Носатая тварь! – ругался глава, блестя натруженной лысиной. – Сухофрукт поганый! Банк к рукам прибрал, а сынок у него – наркуша! Посадил генерала на лезвие и теперь выкручивается, тварь подколодная!
– Даже контрольный выстрел не помог, – вспомнил Богомолов. – Остался жив…
– По причине дефицита мозга в башке… – добавил Иванов: – Хотя пуля прошла сквозь котелок – в прошлом году.
Михалыч рассмеялся. Ничего удивительного. Такое бывало. С Кутузовым, например. Пуля вошла в глаз, а на затылке вышла…
С ним не спорили, веря на слово.
– А этот, – встрепенулся Иосиф, – генератор идей который… Говорят, он свалился когда-то с лошади, оттого генерирует. Всю область пургеном завалил, будто у всех запоры. В старые времена давно скулы сушил бы на нарах… .
– Думаю, в Северный лапы тянут, – добавил Иванов. – За периметр… Благодать будет для мафии…
В голове у Михалыча щелкнуло. Вот оно! То самое! Это он хорошо сегодня зашел.
– А не съездить ли нам в деревню, ребята?
Полковничья мысль пришлась впору. Иванов поднял трубку внутреннего телефона и долго ждал.
– Гуща! Спишь?! Запрягай машину и палатку кинь туда… Которую изъяли тогда. У тебя их там много, что ли? Тогда что ты спрашиваешь?! Не можешь?! Тошнит?! Хорошо. Останешься здесь. Всё равно кому-то надо сидеть. Выгони машину, проверь бензин, масло… – Он опустил трубку. – Трезветь неделю будет, гроза алкоголиков…
А вскоре они опустились к подъезду. Микроавтобус с полосой вдоль кузова и надписью «полиция», стоял у крыльца. Гуща, согнувшись, сидел напротив и держался руками за скамейку.
Богомолов сел за руль. Глава администрации – рядом. Остальные – в салоне.
Надсадно гудит мотор, ворчит под колесами гравий. Машина летит новой дорогой. Михалыч поглядывал по сторонам. Находясь в отдалении, он готов был порвать с внешним миром и жить здесь целую вечность. Недавно пришлось ему тащиться старой дорогой, обходя посты. Сегодня – другое дело. Полчаса не прошло, как они уже в деревне. Даже с сиденья вставать неохота.
«Вот моя деревня; вот мой дом родной; вот качусь я в санках по горе крутой…»
Машина остановилась среди улицы. Михалыч поднялся с сиденья и вышел наружу. «Летучая группа», будь она не ладна, двинула следом. Как бы от нее избавиться. Ведь не отстанут.
Иванов строил планы – туда сходить, сюда заглянуть. Глава сельского округа вспомнил о планах зловредной старухи – губернаторской тещи, – туда бы ему наведаться. С пьяных глаз. Впрочем, это было бы на руку.
У перекрестка под шатровой крышей притаился магазин. Древние стены изветрились, почернели. Михалыч вынул камеру и стал снимать «для потомков», попутно отвечая на вопросы. Приходилось придумывать на ходу: фигурант, ограбивший банк, бывал здесь, заходил к продавщице на огонек… И вообще, говорят, он из здешних.
Продолжая снимать на видео, они вошли в магазин. С продавцом теткой Марфой случился столбняк. Возможно, на днях она собиралась свести «дебит с кредитом», а «сальдо» положить в карман. Поневоле будешь стоять с разинутыми глазами, когда от звездочек и фуражек в глазах рябит. И за то спасибо: не узнала, родимая… Стой! Тебя же снимают. Для потомков…
– Чего хотите?
Тетка Марфа подавила волнение и даже настроилась, как видно, жертвовать рублями на нужды неимущей полиции. Умела строить «баланс» мадам. Об этом давно известно. И бог с ней. Не пойманный – не вор.
Михалыч подступил к прилавку с пятитысячной купюрой меж пальцев.
Старая пройдоха заметила деньгу. Чего хотят господа? Водки? Но магазин не торгует подобным товаром. Запрещено решением садоводческого товарищества: всех решили трезвенниками сделать. Разумеется, это нарушение, потому что магазин подчинен райпотребсоюзу и к обществу садоводов-любителей отношения не имеет.
Глава Нелюбин стоял рядом, хлопая белёсыми ресницами. Как глава администрации он тоже приложил руку к известному запрету. Не подпиши он в начале весны «проект согласования», сейчас на полках стоял бы полный набор ликероводочных изделий.
– Очень плохо, – размеренно и внятно произнес Иванов, выпучивая глаза, – придется делать обыск.
При слове «обыск» у бедной старухи начала трястись голова. Под белым халатом вибрировали плечи.
– Ну, вообще-то… – она отшатнулась от прилавка. – Вообще-то, у меня есть там, в запасе, пара ящиков. – Она махнула ладошкой в сторону складской двери в проеме между полками. – Забыла про них совсем, не торгую потому что. Нельзя нарушать запрет… А так-то оно стоит…
– Ну и хорошо, что стоит – вы же не торгуете, – промямлил Нелюбин, блуждая глазами по полкам. – Значит, не нарушаете. Давайте нам их. Комиссия пересчитает, сверится… Неси, Марфа Степановна! Отменим мы это бессмысленное распоряжение. Завтра же и вынесем постановление.
Вибрация моментально прекратилась. В груди у Марфы Степановны, по виду, свистали теперь соловьи.
– Сколько вам? – В её голосе звенело торжество.
– Три… – показал пальцами Иванов.
– Бутылки, что ли?
– Литра!
– Понятно…
По лицу старухи скользнула улыбка. Шмыгая носом, она обернулась к складу. Еще бы ей, Марфе Степановне, не улыбаться. Благодаря «черной дыре» она выучила двоих дочерей и сына-офицера, и теперь еще продолжала слать им деньги в далекие края.
– Я ить не ворую, Фролыч, – повторяла она Нелюбину. – Вы меня давно знаете…
– Если раньше сесть, то быстрее выйдешь, – отпускал плоские шутки Иванов. Ему не жалко было бабу Марфу. Он знал о ней всю подноготную. И если бы не сын-офицер, сидеть бы ей на старости лет. С «офицером» Иванов учился вместе в школе. Иванов в пятом, тот – в десятом.
Забрав с прилавка товар, покупатели удалились.
«Уазик» тронулся и поехал – мимо дачных домов, похожих на скворечники, мимо просторных узорчатых особняков из красных кирпичиков. Промелькнул мимо и губернаторский дом с витыми решетками на окнах и стальной изгородью из островерхих пик. Около дома на скамье, улыбаясь, сидела белокурая женщина пенсионного возраста.
– Дозор на месте! – крикнул Иванов
Машина остановилась у церкви, на косогоре. Крест, из ошкуренных жердей, стоял на прежнем месте.
– Вот, – сказал Нелюбин. – Крест кому-то понадобился, будто здесь у нас кладбище. Ума не приложу, для чего это надо. Никогда здесь не было крестов, старики помнят…
– А давай его выдерем – и под яр. – Иосиф улыбался. – Раз здесь он не должен стоять. Махновцы, может, поставили.
– Откуда здесь-то?! – У Нелюбина глаза полезли на лоб. – Ну, ты, Иосиф, даешь. Забыл, где обитаешь? Хе-хе-хе… Эти его поставили. – Он прислонил указательные пальцы к основанию лысины, изобразив рога. – Их здесь опять видели недавно…
– Понятно…
– Скользкие. Говорят вроде конкретно, по существу, а копнешь – пустота. Одна трухлявая солома… Камешки, что лежат у креста – их рук дело. С кладбища, говорят, натаскали, разбили… Лишь бы своё решить…
Забрав из салона сумки, они спустились под гору, расстелили палатку. Совсем недавно она принадлежала Кожемякину. Теперь у нее статус ничейной собственности – так и будет кочевать туда-сюда, пока кто-нибудь из рыбаков не приберет к рукам.
Оба участковых собирали вдоль берега сухие, изглоданные водой, палки. Иосиф, присев на корточки, подкладывал под охапку веток кусок бересты, чиркал спичкой.
Михалыч торопливо разделся и вошел в воду. Как раз в этом месте напали на Физика. Надо опередить гвардию, пока воду не замутили.
– Сейчас и мы к тебе…
Глава присел к костру, цепляясь пальцами за шнурки. Он торопился. В реке только его не хватало.
Возле берега было уже по грудь. Отсюда можно уйти на глубину, пересечь протоку и забраться на борт катера. Ушлый пошел душегуб, изворотливый. Дно реки никто не осматривал. Если здесь что и было, могло уйти по течению вплоть до Обской Губы. Унести могло при условии, что предмет относительно легкий, как бревно-топляк, – не всплывает и на дно не ложится. А если вещь тяжелая? Она ляжет на дно и будет замыта песком.
Михалыч ушел на глубину вниз ногами, нащупал песок. Физика, вероятно, поджидали именно здесь, однако напали ближе к берегу. Бедняга был неплохой пловец. Хорошо бы иметь подводный фонарь, но тогда «гусары» поймут, чем занимается полковник.
Михалыч нырял, не боясь за глаза – их защищали мягкие линзы.
Нелюбин, подобрав живот, пытался войти в воду. Однако, подмочив трусы, раздумал и возвратился назад. То ли вода показалась холодной, то ли его позвали назад.
От погружений в голове гудело, сверкали и гасли звездочки. Веки начинало саднить, но Михалыч продолжал нырять – и всё впустую.
Напоследок он решил нырнуть еще раз, как в детстве, поднимаясь вдоль дна к берегу. На дне становилось светлее. И вот она – баночка. Лежит на дне и хлеба не просит. Михалыч ухватил ее, сунул в плавки и вышел на поверхность. Оставалось положить находку незамеченной. Банка могла выпасть у Физика во время борьбы.
«Гусары» разливали водку, теребили рыбу, звали к себе Михалыча. Сверху, от церкви, равнодушно смотрел полицейский «уазик».
Никакой больше водки! Михалыч теперь сушился, бродя вдоль кустов – именно здесь стояла палатка. Трава как трава. Даже бумажек нет никаких. Начнут спрашивать, придется лгать: потерял резинку, от трусов…
Оставалось еще одно дело, в котором «гусары» точно будут помехой – особенно Фролыч…
– Вы побудьте тут без меня, а я отлучусь… – Михалыч взялся за ручку «дипломата».– А чтобы не было скучно, выпейте пивка.
Бутыли грузно сели в песок. Михалыч стал одеваться. Мужики не задавали лишних вопросов: не надо учить дедушку кашлять. Полковник освежился и теперь может заняться следствием. Для того он сюда и приехал.
Михалыч вынул камеру и снял вид от реки – по берегам, в сторону деревни. Откуда им знать, для чего полковник это делает. Возможно, они считают, что это нужно для уголовного дела. Небрежность в следствии здесь не пройдет…
Положив камеру в «дипломат», он щелкнул замками.
– Пока, ребята!
Михалыч козырнул и пошел с «дипломатом» в руке. Слава богу, ребятам не до полковника. Надо заставить местную гадину шевелиться. Если гадина – то самое, о чем он догадывается, – концерт обеспечен, а заодно и танцы под балалайку. Потому что после такой выходки не может она не залаять по-собачьи. Тем хуже для нее…
Обогнув косогор, он вошел во взвоз. Когда-то здесь была дорога. Она проходила низом лощины и поднималась у старой пилорамы. Вдоль дороги булькал ручей. Теперь здесь порядком всё заросло. По дороге давно никто не ходил и не ездил. Молоденькие пихты, теснясь, подступали сверху. Тем лучше.
Раздвигая пихтовый лапник, он углубился в лес и остановился: по склону, желтея среди кедров, тянулась кверху старая тропка. Ноги скользили по хвое, но подниматься надо было именно здесь. Как раз в этом месте, впритык к кедрачу, располагался участок губернатора.
Михалыч открыл «дипломат», вынул мешок, встряхнул, распрямляя, – и принялся складывать в него ржавые банки. Вскоре мешок был набит до отказа. Присев на корточки, он положил «дипломат» на колени, достал лист бумаги, маркер и, свернув бумагу пополам, стал писать. Потом собрал в кучу горловину мешка, подложил под неё бумагу и стянул шпагатом. Посылка готова. Пусть наслаждаются.
Положив фуражку в траву, он выглянул из-за края забора: пустынный проулок тянулся до самой улицы. Изгородь была здесь невысокой, как раз через нее пришлось скакать в первый визит. Михалыч размахнулся и метнул мешок в огород. Тот брякнулся за оградой и белел теперь среди картофельной ботвы, как бельмо на глазу.
Вот и ладненько! Теперь бы пройтись по деревне. Он взял дипломат и направился среди кедров к старой дороге. В конце деревни вышел на Центральную улицу, снимая на видео. Вот дом Кольки Михеичева. Здесь никто не живет, и дом, присев окнами к земле, подался вперед. Вот дом Шурки Мозгалина. У него та же история. Вот дом Кольки, Вальки, Сашки и остальных Литвиновых. Дом стоит, словно кланяется. Хотя кланяться должен Михалыч: он здесь родился, осознал себя человеком. Здесь впервые его полюбили.
А этот вот дом просто жалок до боли: его обрезали ровно наполовину, распилив вторую часть, мажет быть, на дрова. Маманя когда-то снимала в этом доме квартиру с отцом. В деревне нет теперь ни дома бабушки, ни материнского дома. Бабкин – сгорел, оставив после себя лишь золу. Материн продан за бесценок в Пригородное.
Выходит, с десяток домов осталось. Остальная земля – под «скворечниками» либо особняками.
Михалыч возвращался к Городищу мимо губернаторской дачи. Дозор в виде старухи куда-то исчез. У церкви бродили овцы, увешенные репьями и жадные до общения, – они тянули морды к «дипломату». Им бы корочку хлебца, но у Михалыча ее не было.
Вот и косогор. Михалыч подошел к машине, потянул ручку водительской двери. Кнопка сигнала – и звук машины, ударив в ложбину, эхом вернулся назад. Всё так же. Как в прошлые времена. Кому не спится в ночь глухую?! – У-ю. Кто ворует хомуты?! – Ты-ы…
У реки, из-под обрыва, выглянуло сразу пять голов. Следовало возвращаться как можно быстрее, потому что губернаторская теща, возможно, уже прочитала послание: «Приберись в лесу, старая холера. Твой Леший».
Михалыч махнул мужикам рукой – головы исчезли: им требовалось одеться.
Михалыч присел на скамью и задумался. Интересно, чем бы он сейчас занимался, если б не сбежал из местного каземата? Скучал от безделья и строил эфемерные планы? Зато теперь у него зудело в глазах. Накупался до безобразия. А в найденной баночке, может, всего лишь грузило да пара крючков заржавелых…
