Николай Александрович Игнатов
Бесконечность в кубе
Но здесь, в этой черноте, он звучал отчетливо и был точно таким, каким я слышал его в детстве. Только вот слов я никак не мог разобрать, как если б мама пела медленную и нудную песню на иностранном языке.
Чернота тащила меня к середине. Это было очевидно для меня, хотя я и не понимал – почему именно туда и какая здесь вообще может быть середина? Стоило только мне подумать об этом, чернота вдруг исчезла. Будто кто-то провёл рукой по мутному от грязи стеклу перед моим лицом, и я увидел тусклую залу, похожую на мою комнату, только почему-то очень старую.
Мамин голос затих. В самой середине комнаты сидел кто-то на моём табурете перед огромным трюмо и глядел в пыльное зеркало. Как бы абсурдно это ни звучало, но в сидящем я узнал себя. Странно и жутковато смотреть вот так на себя со стороны, хотя и обстоятельства были сами по себе жуткие и странные.
Тот я, что сидел пред зеркалом, как-то уж слишком отчаянно пялился в него, казалось вот-вот дырку проглядит. Я попытался разглядеть, что этот другой я там такого видит и вдруг оказался сам на его месте. Я сменил перед зеркалом себя. Какой бред! Но по-другому и не скажешь.
Сначала в зеркале было пусто, не отражалась ни комната, ни моя рожа, ничего вообще. Я даже успел заметить, что сама поверхность зеркала это вовсе не стекло над алюминиевой фольгой, а всё та же чернота, что засосала меня в стенку… Мамино лицо появилось в этой черноте внезапно, но я даже не вздрогнул. Оно было странное, угловатое, ненастоящее, но, всё же, это было именно её лицо, только состоявшее из бесконечных маленьких треугольников.
Мама заговорила, но голос был теперь чужой, грубый и механический:
– Денис, здравствуй. Надеюсь, ты узнал мой образ. Я приняла его по твоей воле, ибо этот облик тебе дороже всего.
– Я слышал мамин голос, я тоже умер что ли?
– Нет, ты не умер.
– Кто ты вообще?
– Я – никто. Всего лишь одна ипостась твоего вечного внутреннего диалога.
– Ясно. Знал ведь, что с галоперидолом шутить нельзя, а тем более – нельзя бухать под аминазином.
– Да, Денис, ты прав – всё это лишь твоя галлюцинация, но только внешне.
– Это как?
– С помощью мутационных факторов действия специальных препаратов, в частности – нейролептиков, ты сумел отбросить все ингибиторы и расширить сознание до уровня, позволяющего пребывать здесь.
– А где это «здесь»?
– В центре. Вселенная не имеет ни границ, ни пределов, потому и центр её находится в любой её точке.
– Отлично. Но не очень понятно.
– Посмотри наверх.
Я посмотрел и увидел на потолке, на месте люстры, большой круг, в котором жирно крутилась тёмно-синяя воронка.
– Что это за хрень?
– Там все ответы на вопросы, которые ты задавал себе всю жизнь.
– Да ладно!
В воронке вдруг появились буквы: «Прохладно. Да, твоей матери здесь нет, но зеркало покажет, где её найти».
Я тут же опустил взгляд к зеркалу, мое сердце забилось чаще. Неужели, думал я, я её встречу; неужели, все эти мысли о ней не были простым клиническим бредом, как меня уверяли эти поганые врачи?!
В зеркале теперь не было маминого лица. Теперь там была какая-то мерзость: множество мелких треугольников бегали друг за дружкой, образовывая странную фигуру, похожую на огромного таракана, стоящего, как в сказке про «тараканище» на задних ногах. Боже, как же я их ненавижу! Не понимаю, зачем их вообще создали, от них никакого проку, кроме вреда! И зачем это тупое зеркало приняло именно такой вид?
Таракан кивнул вверх, я посмотрел в круговерть на потолке, там светились буквы: «Да затем, Дениска, чтоб тебе жутко было. Это же твой глюк, вот ты сам себя и пугаешь. Видимо, в таком состоянии ты лучше соображаешь. А вообще – черт тебя разбери, ты же больной на голову».
Буквы растворились в темно-синей жиже, я снова перевел взгляд на зеркало.
Мамино лицо вернулось, но теперь оно было на туловище таракана, а из её головы торчали длинные тонкие антенны. Какая гадость! Меня затошнило, и я захотел просто встать с табурета и убежать… обратно в очередь к гастроэнтерологу, (всё-таки там, среди унылых зомби, было не так противно), но ни убежать, ни даже приподняться с места я не смог. Что-то держало меня на месте словно паралич. Ладно, думаю, членистоногая тварь, что дальше?!
Произошедшее далее я толком описать не в силах, потому как не могу самому себе даже дать отчёт в том, что это было; поэтому расскажу упрощенно, игнорируя множество деталей; изложу всё так, как оно запечатлелось в моей воспалённой памяти.
Я увидел множество себя. Да, черт побери, иначе не скажешь. Бесчисленные миры, точками разбросанные по поверхности зеркала и в каждом есть я. Ума не приложу, как они уместились в таком маленьком прямоугольнике. Я произвольно выбрал одну из точек и сконцентрировал взгляд на ней.
Всё вокруг вдруг задрожало, замутнело, померкло, и я проснулся. Да, провалиться мне на дно вотчины Плутона, я проснулся в своей кровати, в своей комнате! Только как-то непривычно чисто было в ней, мебель другая, ремонт какой-то новый…
«Дениска, хватит дрыхнуть, на работу опоздаешь», – прозвучал звонкий и строгий мамин голос из кухни.
Я закрыл глаза. Открыл, закрыл опять и снова открыл. Если это и был глюк, то настолько реалистичный, что… Да нет, не может быть.
Моего старого привычного зеркала в комнате не было, видимо как ремонт делали и меняли мебель, так и выбросили его вместе с прочей рухлядью. Стоп! Какой на хрен ремонт? Кто делал?
«Мам!» – неожиданно для самого себя, небрежно крикнул я.
Мама вошла в комнату. Боже, как она была прекрасна! Её немного волнистые, чёрные волосы, казалось, были сотканы из самой ночи. А глаза! Это были все те же, самые добрые и ласковые на свете глаза, которые я сумел сохранить в памяти. От всей её фигуры, (облаченной почему-то в строгий тёмно-синий костюм) исходило тёплое и мягкое сияние, обещавшее покой и радость.
«Забыл сказать вчера, я ж отгул взял», – небрежно прогавкал я усталым голосом, вместо того, чтобы кинуться к ней, обнять и не отпускать никогда.
«Понятно, – буднично отвечала она, глядя на свои золотые часы, – топить будешь. Вчера опять поддатый небось пришёл?! Гуляка. Ладно, завтрак на столе, а мне пора уже на работу».
«Давай, мамуль. Удачного дня», – снова бубню я, возвращаю лицо на подушку и тут же засыпаю.
Точнее, засыпает этот, другой я, лениво и неблагодарно принимающий факт того, что мама жива, а мне остаётся только перевести взгляд на другую точку на зеркале и всмотреться в неё.
Я поднимаюсь на лифте на восемнадцатый этаж. В руках у меня огромный букет красных, немного пошловатых роз и красиво завёрнутый подарок. У мамы юбилей, шестьдесят лет.
Вот это да! Это ж сколько тогда мне здесь? Тридцать четыре!
Это как это я так на девять лет постарел-то?!
Я хотел посмотреть на себя со стороны, получше оглядеть, но то моё тело подчинялось тому, другому мне, а я настоящий был допущен к нему лишь в роли пассажира и наблюдателя.
Дверь, конечно же, открыла мама. Она всегда сама встречала гостей. Да, она немного постарела, но на шестьдесят явно не выглядела. Максимум – на пятьдесят.
Как всегда называет меня любимым сыночком и, хоть и с улыбкой, всё же пристально разглядывает меня строгими глазами сквозь изящные свои очки.
За столом уже собрались почти все; отец – во главе, его место рядом с маминым, справа от него брат, Олег, почему-то лысый и тоже в очках (очень непривычно выглядит), а дальше, как обычно куча родственников, друзей и знакомых, большую часть которых я и не имел никогда желания знать.
Шум, приветствия, болтовня, поздравления, теснота, подарки, тосты. Кто-то открывает шампанское и пробка, вылетев пулей из бутылки, попадает в люстру. Свет гаснет и мне ничего не остается, как перевести и сосредоточить взгляд на другой точке.
Мама плачет, сидя за столом и обхватив голову руками. На столе лежат какие-то бумаги. Я вижу её сзади, из дверного проёма. В комнате грязно, скверно пахнет и вообще какой-то полумрак – под потолком одиноко и печально висит на проводе лампочка. Я с трудом узнаю нашу квартиру (какой контраст с предыдущими хоромами, где был юбилей!); с грустью осознаю, что этот её вариант неизмеримо хуже реального. Всюду на полу лежат какие-то шмотки, обои на стенах загажены и оборваны. А где мебель? Где шкаф, где холодильник, где всё, чёрт возьми!? Лампочка вдруг на секунду тускнеет, обнажая безразличную тьму, кажущуюся здесь истинной хозяйкой.
Я молча подхожу к матери и кладу ей руку на плечо. Она вздрагивает, поворачивает ко мне заплаканное, морщинистое и изможденное лицо и, тут же вскочив со стула, бросается обнимать меня.
«Дениска! Живой! Живой! Слава тебе Госп… Да родненький ты мой! Ой, сыноок…»
Её бьёт озноб, она вся вдруг обмякла и повисла на моих руках. Почти невесомая, до того худая…
Я дал ей воды, мы присели за стол и мама, немного успокоившись кивнула на лежавшие на столе письма:
«Олега… убили. Похоронка».
Её глаза вновь силятся заплакать, но слёз уже нет, она берёт себя в руки и продолжает: «Сначала отца, теперь вон, Олежку… Гады! Убили! Хорошо хоть ты живой, Дениска!». И снова она упирается в моё плечо, и снова судороги пробирают её изможденное тело.
Меня просто рвёт от этой ситуации, рвёт от того, что я ни черта не понимаю – какие похоронки, кто убил Олега, отца?! Аааа! Что происходит?! Война что-ли идёт?!
«Ну конечно война, Дениска, – вдруг перестав рыдать, тихим голосом говорит мама и поднимает на меня строгий взгляд, – А посмотри-ка на потолок!»
Я не хотел смотреть. Честно. Делал все, чтоб не посмотреть, но то моё тело мне не подчинялось. На потолке висела проклятая тёмно-синяя воронка, в которой весело запрыгали буквы: «Ну что, дубина, дошло или жвалами всё разжёвывать надо?»
Мне показалось, что я закричал.
Но на самом деле, кроме оглушительной тишины ничего кругом не было. Мерзкий тараканище, во всё зеркало размером, молча глядел на меня и вертел что-то с огромной скоростью в двух верхних конечностях. Несколько секунд я молча испытывал отвращение к этому визави, затем гадкая тараканья башка легонько кивнула вверх.
В иссиня-чёрном круговороте повыскакивали буквы:
«Всё ясно, Дениска, придётся разжёвывать. Какие ж вы все все-таки… ну да ладно. Сущее возникает и самоопределяется с вероятностью 50%. Так, если Вселенная возникает в одной из бесконечных вероятностей, то в следующей ей уже не возникнуть. Понял?»
Я, само собой, не понял.
Буквы перестали появляться в чёрном бублике и мне пришлось снова опустить взгляд к мерзкой роже… Но в зеркале теперь рожи не оказалось. Мама была вся в белом. Какое-то модное вечернее платье, белые жемчуга на серьгах; она сидела вполоборота за столиком в каком-то ресторане, в её руке дымил мундштук.
– Сынок, не слушай этого зануду. Сущее, вселенная, вероятности самоопределения, это всё пустословие.
– Ты – ненастоящая? – прервал её я
– Конечно нет, Диня, – она сильно затянулась и выпустила дым. – Я, как и все остальное сейчас – плод твоего больного воображения. Однако, как уже было сказано, это только внешняя сторона медали. Ладно, давай уже к делу. Я тебе быстренько сейчас всё раскидаю, а то твой трип скоро кончится и мы опять не успеем.
– Валяй… Опять? Ты сказала «опять»?
– Проехали. Слушай внимательно и не перебивай. Смотри, зеркало показало тебе суть бесконечности. В беспредельном пространстве не может быть ничего ограниченного, предельного, потому и количеству самих Вселенных нет числа, а у самих этих вселенных – нет размера. Ты про параллельные измерения слышал поди?
– Ну да, в фильмах видел.
– Ага. Так вот, сравнение конечно очень приблизительное, но суть уловить можно. Ты увидел себя, ну и меня тоже, в трёх разных мирах: это был тот же ты, но немного другой, та же я, но тоже чуть другая, да и весь мир там такой же, но чуть-чуть не такой.
– Подожди, ма…, постойте. Голова кругом идёт от всей этой лажи. И в глазах, кстати, темнеет…
– О, нам надо спешить! Твой глюк заканчивается, скоро ты выпадешь из вневременной локации.
– Так давай…те уже поскорее.
– Не вопрос. Все так называемые «параллельные миры» отделены друг от друга бесконечным расстоянием, поэтому для обычного физического понимания ни один из них не досягаем для другого. Однако, при большом желании, это расстояние можно рассмотреть как бесконечно малое, и тогда получится, что вся эта бесконечность миров слеплена в один безразмерный ком.
– Не понимаю, – держась за голову обеими руками, сказал я, мне правда становилось очень дурно, – не понимаю, к чему ты всё это ведёшь?!
Тараканище полностью вытеснил маму из зеркала, теперь на ее же месте, в ее же платье он изящно дымил тонкой сигаретой в мундштуке.
– Чего тут непонятного, я хочу показать тебе, как найти твою мать, как оказаться в том мире, где и ты и она живы, и даже счастливы. Или не хочешь?
– Очень хочу, мерзкая тварь. Даже готов обнять тебя, если не врёшь.
– Это лишнее. Видишь кубик?
Я присмотрелся и вновь увидел, как таракан что-то быстро вертит в средних двух лапах; было похоже на то, как если бы он с невероятной скоростью собирал кубик Рубика.
– Вижу, уродец, вижу. Не могу, глаза слипаются, сейчас усну.
– Осталось немного, потерпи, сынок. Представь, что в этом кубе бесчестное количество граней. Пусть тогда его и кубом назвать нельзя, но так нам будет удобнее, мы же не зануды-отличники геометрии, наш кругозор шире, да? Я выбрал именно куб для примера, потому как ты очень любил играться с кубиком Рубика в детстве и, думаю, отсылка к этому детскому опыту даст тебе возможность понять все лучше…
– Всё, засыпаю…
– Посмотри наверх.
Я взглянул в червоточину на потолке и оттуда мне в глаза вдруг ударил такой яркий свет, что сонливость вся вдруг куда-то испарилась; как если нашатыря нюхнёшь, примерно такой эффект был.
