Николай Бердяев
Духовные основы русской революции
Гибель русских иллюзий
I
Катастрофа, именуемая русской революцией, должна через все унижения, испытания и разочарования привести к новому, лучшему сознанию. Такой опыт в жизни народа не может не обогатить и не обострить нашего познания. Но познанию этому будет предшествовать душевный кризис, готовность покаяться и смириться. Свет рождается после внутреннего очищения и аскезы. Это – закон духовной жизни. И нужно сознаться, что всей мыслящей части русского общества, которая почитала себя носительницей сознательных идей, есть в чем покаяться и от чего очиститься. Верования и идеи – ответственны, от них идут эманации освобождающей правды или порабощающей лжи. Величайшую ответственность за торжествующее в жизни зло несут те, которые зачали его в идее, те первые, немногие, которые в извращенном духовном опыте поддались обманчивым и лживым призракам. Русская идейная интеллигенция, принадлежащая к разным лагерям, жила иллюзиями, вдохновлялась ложной верой и призрачными идеями. И вот наступил час расплаты. Настало время, когда это нужно сознать под принудительным давлением жизненного опыта. Под свободным влиянием творческой мысли это сознали лишь немногие. Вспомним раздраженное и негодующее отношение к «Вехам» и в тех кругах, которые ныне горьким опытом познают правду «Вех». Но справедливости по отношению к авторам «Вех» ждать трудно.
Русская революция в своем роковом и фатальном развитии означает гибель русских иллюзий – славянофильских, народнических, толстовских, анархических, революционно-утопических и революционно-мессианских. Это – конец русского социализма. Самые противоположные русские идеологии утверждали, что русский народ выше европейской цивилизации, что закон цивилизации для него не указ, что европейская цивилизация слишком «буржуазна» для русских, что русские призваны осуществить царство Божие на земле, царство высшей правды и справедливости. Это утверждали справа славянофилы, сторонники русской религиозной и национальной самобытности, и слева революционеры, социалисты и анархисты, которые были не менее восточными самобытниками, чем славянофилы, и буржуазному Западу противополагали революционный свет с Востока. Бакунин исповедовал русский революционный мессианизм. Его исповедуют и те, которые кричат все эти страшные месяцы, что русская революционная демократия научит все народы Запада социализму и братству народов. Этот русский свет, который должен просветить все народы мира, и довел Россию до последнего унижения и позора.
Все идеологии этого типа, владеющие умом и сердцем русской интеллигенции, основаны были на вере в народ, в народную мудрость и народную правду. У народников правых, стоявших на религиозной почве, вера в народ была лучше обоснована и оправдана, чем у народников левых, стоявших на почве материалистической. Славянофильство было единственной серьезной русской идеологией, с которой можно считаться по существу. Религиозное народничество есть иллюзия и самообман, от которого дорогой ценой излечиваемся, но идея эта не лишена глубины. Идея эта настолько глубоко была заложена в народном сознании, что она освятила русское самодержавие и сделала невозможной никакую эволюцию монархии. Так толкало Россию религиозное народничество, видевшее в самодержавии высшую правду, на путь катастрофический. Революционное народничество не имеет глубины, оно основано на тьме и путанице сознания, оно в значительной степени есть порождение отсталости и невежества, плод русского экстенсивного хозяйства. Революционный шовинизм есть самый дурной и низменный род шовинизма. Россия сейчас растерзана оргиями этого революционного шовинизма, кричащего «шапками закидаем» весь мир, покоряющего весь мир революционным пустословием. Время уже сознать, что все формы русского народничества – иллюзии, порождения русской культурной отсталости; они означают рабскую зависимость русского культурного слоя от народной тьмы, потерянность всего качественного русской жизни в количествах. Вера в «народ» всегда была малодушием и бессилием русских мыслящих людей, боязнью возложить на себя ответственность и самим решить, где истина и правда. Малодушные и боязливые думают, что источник истины и правды лежит вне их, в народной стихии, народной массе, в народной вере или народном труде. С вершины мысли и духовной жизни самые замечательные русские люди стремительно падали вниз и в приникновении к низинам народной жизни искали высшей мудрости. Для одних то была мудрость религиозная. И. Киреевский предлагал почитать святость иконы потому, что народ молился перед этой иконой и освятил ее своими поклонами и целованием. Для других то была мудрость социальная, правда трудовой жизни, правда жизни, близкой к природе. Но все боялись своей высшей культурной жизни как неправды, как отпадения от естественного, благостного миропорядка. Л. Толстой был самым крайним выразителем этого русского народничества. В его лице соединилось народничество религиозное с народничеством социальным.
II
Русская вера в «народ» была идолопоклонством, поклонением человекам и человечеству, сотворением себе кумира из внешней массы. Вера в народ как простонародье, как крестьян и рабочих, была верой в эмпирическое количество. Объект этой веры не обусловливался его качествами, его внутренней ценностью, сколько-нибудь постижимой и близкой для веровавшего. Интеллигент, уверовавший в народ, не знал души народной, он не постигал ее в себе самом, в родной ему глубине, он поклонялся народу как неведомому и чуждому, манящему своей далекостью. Истинная душа народа, душа нации, как мистического организма, неопределимая никакими социологическими признаками, душа, постижимая прежде всего в собственной глубине каждого сына этого народа, была заслонена народническим идолопоклонством и народническими иллюзиями. Само религиозное сознание было замутнено и засорено социально-классовой точкой зрения на народ, зависимостью от эмпирической данности, гипнозом категории количества. Для народнического сознания народ подменил Бога, служение народу, его благу и счастью подменило служение правде и истине. Во имя народа как идола готовы были пожертвовать величайшими ценностями и святынями, истребить всякую культуру, как основанную на неравенстве, всякое бытие, как наследие отцов и дедов. Религия «народа» есть поистине религия небытия, религия темной, всепоглощающей и всепожирающей бездны. Идея народа, определяемого по социально-классовым признакам, есть фальсификация идеи нации, неопределимой ни по каким социально-классовым признакам, объединяющей все классы, все группы и все поколения, прошедшие и будущие.[2] Народническая идеология – чисто интеллигентская, она есть выражение оторванности от «народа» и противоположности «народу». Для самого «народа» народничество невозможно. Лучшие люди из «народа», из низшего трудящегося слоя, стремились к свету, к знанию, к культуре, к выходу из народной тьмы, они никогда не идеализировали «народа» и не поклонялись ему.
«Народ» долго безмолвствовал. Разные самозванцы пытались за него говорить. Но бессильная, народопоклонническая интеллигенция ждала, что «народ» наконец сам заговорит и скажет слово, которое будет светом для всего мира, и что этот свет просветит народы Запада. Грянула революция, пала старая власть, и сломлены были все препятствия для изъявления народной воли. «Народ» получил возможность говорить. Русская революционная интеллигенция, вся изъеденная застарелыми болезнями, отравившая народ злобными нигилистическими чувствами и мыслями, начала кричать, что в «революционной демократии» раскрывается какая-то неслыханная и невиданная на Западе правда, брезжит свет с Востока. Но правда и свет этот ни в чем не выразились, кроме бессмысленных отвлеченных формул вроде «без аннексий и контрибуций», «вся земля трудящемуся народу» и т. п. Все это выкрикивает интеллигенция, заимствуя свои формулы из плохо переваренных и невпопад примененных западных учений. Но что раскрыл из себя и обнаружил тот «народ», в который верили русские славянофилы и русские революционеры-народники, верили Киреевский и Герцен, Достоевский и семидесятники, «ходившие в народ», новейшие религиозные искатели и русские социал-демократы, переродившиеся в восточных народников? «Народ» этот обнаружил первобытную дикость, тьму, хулиганство, жадность, инстинкты погромщиков, психологию взбунтовавшихся рабов, показал звериную морду. Собственные слова «народа» нечленораздельны, истинные слова еще не родились в народе. За весь этот ужас, за всю эту тьму народную ответственность лежит прежде всего на классах командующих и интеллигентных. Одни не хотели просвещать народ, держали его в принудительной тьме и рабстве; другие идолопоклонствовали перед народом и несли ему новую тьму вместо света, тьму полупросвещения и интеллигентского нигилизма. И в самый страшный и ответственный час русской истории за элементарные блага государства и культуры, за национальное достоинство стоит у нас лишь очень тонкий, немногочисленный культурный слой. Слой этот легко раздирается, и под ним обнаруживается зияющая бездна тьмы. Необъятное и темное мужицкое царство поглощает и пожирает все блага и ценности, в нем тонет всякий лик человеческий. Многие прекраснодушные народолюбцы в ужасе оттолкнулись от того, что они увидели и услышали. Совсем недавно еще «народ» был черносотенным и солдатскими штыками поддерживал самовластье и темную реакцию. Теперь в народе победил большевизм, и он теми же солдатскими штыками поддерживает гг. Ленина и Троцкого. Ничто не изменилось. Свет не просветил народную душу. Царит та же тьма, та же жуткая стихия под новыми оболочками, под новыми личинами. Царство Ленина ничем не отличается от царства Распутина.
III
Все одержимые народническими иллюзиями и справа и слева должны наконец понять, что «народу» поклоняться нельзя и нельзя ждать от него правды, неведомой более культурным слоям, – «народ» нужно просвещать, подымать, приобщать к цивилизации. Прославленное русское смирение было в сущности страшной гордостью и самомнением. И настало время, когда нам нужно, наконец, настоящее, более простое и элементарное смирение, смирение не перед мудростью русского народа, а перед законом цивилизации, перед культурой, перед светом знания. Огромное темное мужицкое царство должно пройти долгий путь цивилизования, просвещения и просветления. Это – мировой путь развития и лишь через него может быть выявлена национальная сущность и национальное призвание. Дионисические оргии темного мужицкого царства грозят превратить Россию со всеми ее ценностями и благами в небытие. Разбушевавшаяся темная стихия должна быть введена в нормы, подчинена закону. Без этого нельзя мечтать ни о каком высшем призвании России, так как не будет и самой России. Русский народ не выше закона, это – иллюзия; он не в благодатном царстве, он – ниже закона, он в значительной массе своей в зверином царстве. Это сознание и есть подлинное религиозное смирение, большее смирение, чем полные гордости и самомнения слова о святой Руси или об интернационально-социалистической Руси. Русские смешали свободу с хаосом, смешали самое низшее с самым высшим, верхнюю бесконечность – с нижней бесконечностью. И наше поколение жестоко расплачивается за это смешение. Русскому народу нужна еще элементарная правда, он не прошел еще элементарных наук, а мнит себя преодолевшим все науки высшей мудростью. Трагический опыт русской революции подтверждает элементарную правду западничества. Это – не последняя правда, это – правда предпоследняя. Но и предпоследняя правда бывает до крайности нужна. Пора уже отказаться от той русской иллюзии, что русским нужно исключительно самое конечное и последнее. Пора излечиться от утопий, от зловредной социальной мечтательности, пора религиозно смириться перед реализмом, перед правами относительного и среднего. Из русских мыслителей наиболее прав был Чаадаев. Во многом прав был и Вл. Соловьев, он был свободен от народнических иллюзий. Гоголь видел в России звериные морды и потом каялся в этом. Ныне гоголевские морды торжествуют. Славянофильство же убито во всех своих видах и формах. Вера в «святую Русь» ныне звучит нестерпимой фальшью и ложью. Нужно позаботиться о том, чтобы Русь сохранила сколько-нибудь человеческое обличье, чтобы в русском человеке не окончательно погиб образ и подобие Божие. Многие идеи великих русских писателей потерпели страшное крушение. Достоевский пророчески предвидел бесовство русской революции в «Бесах», приоткрыл демоническую метафизику революции в «Братьях Карамазовых». Многое гениально прозревал он в природе русского человека, в особенности в природе русской революционной интеллигенции. Но все положительные идеи Достоевского о русском народе оказались иллюзией, ныне они звучат ложью. Л. Толстой должен быть признан величайшим русским нигилистом, истребителем всех ценностей и святынь, истребителем культуры. Толстой восторжествовал, восторжествовал его анархизм, его непротивленство, его отрицание государства и культуры, его моралистическое требование равенства в нищете и небытии и подчинения мужицкому царству и физическому труду. Но это торжество толстовства оказалось менее кротким и прекраснодушным, чем представлялось Толстому. Вряд ли он сам бы порадовался такому своему торжеству. Изобличен безбожный нигилизм толстовства, его страшный яд, разрушающий русскую душу. Для спасения России и русской культуры каленым железом нужно выжечь из русской души толстовскую мораль, низкую и истребляющую. Сам Толстой был бесконечно выше этой морали, но он внес страшную отраву ложной морали, в которой сконцентрировались широко разлитые средние русские чувства, русские моральные иллюзии и русские ошибки морального суждения. Один из величайших русских гениев оказался погромщиком из морального рвения. Он усилил у русских людей всеистребляющую эгалитарную страсть.
Наступил конец всем основным линиям интеллигентской мысли и настроенности, как линии, идущей от Киреевского, так и линии, идущей от Герцена. Славянофильство, народничество, толстовство, русское религиозное самомнение и русское революционное самомнение – кончены, трагически изжиты. Дальше нет движения на этих путях, дальше разверзается бездна небытия. Русские иллюзии кончились безобразной оргией. Но гипноз скоро пройдет. После очищения от грехов, от старой лжи нужно начать новую жизнь на новых путях. Исстрадавшиеся русские люди должны будут обратиться к долгому труду цивилизации. В душах их родятся иные мысли, иное, лучшее сознание. Душа русского народа закалится в более суровой морали. Россия имеет свою миссию, отличную от миссии Германии, Франции или Англии. Но выполнение этой миссии лежит через культуру, через долг послушания бремени цивилизации. Мы приняли свою отсталость за свое преимущество, за знак нашего высшего призвания и нашего величия. Но тот страшный факт, что личность человеческая тонет у нас в первобытном коллективизме, не есть ни наше преимущество, ни знак нашего величия. Совершенно безразлично, будет ли этот всепоглощающий коллективизм «черносотенным» или «большевистским». Русская земля живет под властью языческой хлыстовской стихии. В стихии этой тонет всякое лицо, она несовместима с личным достоинством и личной ответственностью. Эта бесовская стихия одинаково может из недр своих выдвинуть не лица, а личины Распутина и Ленина. Русская «большевистская революция» есть грозное всемирно-реакционное явление, столь же реакционное по своему духу, как «распутинство», как черносотенное хлыстовство. Русский народ, как и всякий народ, должен пройти через религиозную и культурную дисциплину личности. Для этого необходимо отказаться от русских иллюзий. Гибель этих иллюзий не есть еще гибель мира. Нам не дано знать времен и сроков конца мира. И не есть ли эсхатологическое и апокалиптическое истолкование религиозными народниками всех русских несчастий и русских грехов – одна из русских иллюзий и соблазнов, порожденных русским самомнением?
«Русская мысль», январь-февраль 1918 г.
Глава III. Революция и национальное сознание
Интернационал и единство человечества
I
Давно уже разложившаяся идея интернационала, давно потерявшая всякую силу в жизни, вновь в несколько дней извлечена на свет Божий, вновь владеет сердцами и господствует в массах. Вряд ли длительным может быть это господство, но очень интересно понять, как и почему столь выветрившаяся идея могла стать действенной. Идеология социалистического интернационализма была на скорую руку приспособлена к инстинктам и настроениям сегодняшнего дня. И как это часто бывает, за лозунгом интернационала может скрываться совсем не то, что он реально должен означать. Социалистическое движение на Западе давно уже вошло в национальное русло, и никакого социализма, кроме социализма национального, французского, немецкого или английского, не существует. Идея интернационала родилась в революционной атмосфере зеленых социалистических надежд, первых детских грез социализма, и соответствовала она детски-незрелому состоянию рабочего движения. Это была утопия, не соответствующая духовному возрасту человечества, но утопия эта вечно способна возрождаться в известной стихийной революционной атмосфере. В человеческой душе есть место для самой разгоряченной социальной мечтательности, и самые безумные мечты вспыхивают в состоянии духовной и социальной незрелости. По мере того как рабочие начинают чувствовать себя гражданами своего отечества и своего государства и рабочее движение делается более зрелым, социализм становится национальным, реформаторским и эволюционным, реализм побеждает в нем утопизм. В. Зомбарт верно назвал революционный социализм доисторическим фазисом социального движения. И нужно сказать, что немецкая социал-демократия сделалась наиболее национальной и эволюционно-реформаторской. Именно она наиболее изменила идее интернационала, и, когда грянула война, немецкие социал-демократы переродились в социал-империалистов. Это – не упрек, а констатирование непреложного факта. И необходимо считаться с этим фактом – мечтательное отрицание его может нам слишком дорого стоить. Давно уже идея интернационала омертвела и продолжала влачить жалкое существование в идеологии социал-демократии лишь за неимением в ее распоряжении каких-либо других конечных идей. Ревизионизм бернштейновского типа фактически победил, победил даже у таких людей, как Г. В. Плеханов, хотя он и не хочет этого признать. Идея интернационала, международного социалистического царства продолжает исполнять роль великой идеи, конечной идеи у тех, которые не вступили на путь духовного углубления и возрождения, которые не порвали с ограниченным позитивизмом. Утопическая мечта о социалистическом царстве Божьем на земле противоположна тому здоровому пессимизму религиозного сознания, для которого торжество высшей и окончательной правды всегда переносится в мир иной.
Русская социал-демократия хотя и сложилась теоретически под влиянием германской и находится у нее в рабстве, но носит на себе специфически русские, совершенно восточные черты. В ней очень сильны элементы восточно-русского утопического народничества и анархического бунтарства. И это особенно ярко отразилось у так называемых «большевиков», которые никак не могут быть названы марксистами и которые в сущности типичные восточники. Русский большевизм и максимализм есть порождение азиатской души, отвращающейся от западных путей культурного развития и культурного творчества. Основная марксистская истина, которую провозглашали первые русские марксисты в своих боях с народниками, та истина, что России предстоит еще пройти через эпоху капиталистического промышленного развития, что буржуазии предстоит еще у нас политически и экономически прогрессивная роль, что не может быть скачка в социалистическое царство из во всех отношениях отсталого старого русского царства, была основательно забыта социал-демократами еще в 1905 году. Ныне же в русской социал-демократии возрождается старый народнический утопизм, буржуазия объявляется классом контрреволюционным, торжество социальной революции считается возможным в стране, прошедшей лишь первые стадии промышленного развития и культурно отсталой, еще не прошедшей элементарной школы свободной гражданственности. Русский революционный социализм легко переходит в извращенный русский мессианизм, основанный на смешении разных планов и разных миров. В русской революционной стихии вечно рождается разгоряченная мечта о царстве Божьем на земле, царстве всечеловеческом, которое раскроется всему миру из пожара, загоревшегося в России. В этом чувствуется исконная хлыстовская русская стихия, и в ней тонет сознание личности. У Бакунина была идея русского революционного мессианизма, революционного света с Востока. Она по-своему конкурировала с консервативным мессианизмом славянофилов. Основана эта идея на преклонении перед народом и народной стихийностью, и переходит она в идолопоклонство перед количественной массой. Эта старая идея вновь вспыхивает в стихии русской революции.
