Юрий Никитин
Князь Владимир
Владимир старался не смотреть на конунга. Берсерки всегда были позором семьи. Их брали в набеги, но в мирное время изгоняли из селений под страхом немедленной смерти. Им разрешалось жить, как зверям, только в дальних пещерах, куда не позволяли остальным гонять скот и охотиться. Даже само слово «викинг» является бранным, как на Руси – тать, или разбойник, а уж берсерк – это не просто разбойник, а порченый разбойник, который в припадке может убить и лучшего друга, как во сне, так и наяву.
– Я не знал, – сказал он, выравнивая дыхание, – что Олафу хочется достать птенцов орла. Я, чтобы сократить дорогу, пошел напрямик как раз через ту скалу… Твои люди меня увидели рядом с гнездом! Они и провели к твоему дому.
Ужинали в мрачном молчании вдвоем. Двое хмурых траллов обслуживали стол, бросали боязливые взгляды на гостя конунга. Тускло поблескивали широкие ошейники с именами владельцев. У обоих на лбу были выжжены тавра. Даже траллы знали, что гость оказался великим воином, одолел в поединке неистового Олафа, сына конунга. И что Олаф, к великому стыду отца, внезапно стал берсерком.
В дверь боязливо заглядывали, слышалась возня, сопение. Под окнами тащили что-то тяжелое, слышался стук топоров. Конунг наконец поднял тяжелый взгляд на тралла:
– Пусть войдет.
Тот исчез, вскоре за дверью послышались голоса. Появился Олаф, из-за плеч выглядывали стражи. Конунг раздраженно повел дланью, те с облегчением исчезли.
Олаф приблизился к столу. Мокрые волосы прилипли ко лбу, он зябко вздрагивал, потирал распухшие от веревок кисти рук. Лицо было бледное, вытянулось, как у коня. С Владимиром старался не встречаться взглядом.
– Садись, – велел конунг, – ешь.
Снова ели в молчании, уже втроем. Олаф держался непривычно смиренно. Даже ростом стал как будто меньше. Владимир не уловил той неистовой злобы, которой сын конунга полыхал совсем недавно.
Когда трапеза кончилась, конунг налил себе пива, спросил внезапно:
– Ну, что скажешь теперь?
Олаф пробормотал, не поднимая глаз:
– Я не знаю, что на меня нашло… Словно красная пелена упала на глаза! Я ничего не помнил.
Конунг кивнул:
– И проиграл с треском. Теперь понимаешь, почему старшим должен быть Вольдемар? Туда, куда ты едешь, все так бьются. Ну, пусть не все, но многие. Там правильному бою обучаются в особых школах!.. И те, кто их прошел, умеют побивать быков и покрупнее тебя.
Олаф бросил быстрый взгляд на Вольдемара, опустил глаза в тарелку. Владимир сказал серьезно:
– Олаф дрался очень здорово! Не многие и в Царьграде сумеют его побить.
Глаза Олафа исполнились горячей благодарности. Конунг побагровел, стукнул кулаком по столу:
– Не защищай!.. Ты же вредишь ему! Он только-только начинает понимать…
Олаф сказал поспешно:
– Отец, я не самый последний дурак на свете!.. Я жаждал убить твоего гостя за тот позор, на который он меня выставил. Но когда на меня вылили половину нашего моря – я и не знал, что в нем столько воды, – я понял твой подлый замысел… Ты опять прав, но когда же, наконец, я начну быть правым?
В его голосе было столько горечи и детской обиды, что конунг засмеялся, а на сердце Владимира тяжесть стала меньше. Олаф угрюмо рассматривал его через стол, внезапно протянул руку. Его ладонь была чуть шире, чем ладонь Владимира, но у хольмградца, как Олаф заметил теперь, желтело больше твердых мозолей от рукояти меча.
Владимир пожал руку. Еще не взял Киев, не отомстил, даже не побывал в Царьграде, но тяжесть на сердце в самом деле стала чуть-чуть рассасываться.
Глава 20
Конунг и Владимир, сталкиваясь головами, рассматривали расстеленную по столу карту. Конунг водил корявым пальцем, следуя по возможным дорогам. Владимир вздохнул, выпрямился:
– Вокруг всей Европы!..
– Но путь «из варяг в греки» вам заказан, – напомнил конунг. – Люди Ярополка тебя поймают и посадят на кол либо все-таки отпустят, но сперва привяжут за ноги к пригнутым к земле вершинкам деревьев… А заодно с тобой и Олафа.
– А он при чем?
– Он дурак и тебя не оставит.
– Из него получится хороший конунг, – сказал Владимир. – Таких воины любят. Но если плыть этим кружным путем, то сколько у нас на пути удивительных и богатых стран, городов, портов, таверн? Я могу вытащить Олафа из первой, могу из второй, третьей… Но вся жизнь уйдет на то, чтобы дотащить его до Царьграда!
Конунг хмуро молчал. Тралл принес холодного мяса и пива. Эгиль порезал длинным ножом, молча ел, запивал, разливая пиво на грудь.
– А что предлагаешь ты?
– Рискнуть коротким путем через Русь.
Глаза конунга предостерегающе сощурились.
– В тебе говорит нетерпение. Но так легче потерять голову.
– Конунг, – сказал Владимир тоскливо, – мне волхвы рассказывали, что однажды отец Юлия Цезаря застал его плачущим над книгой о подвигах Александра Великого. Отцу объяснил, что ему уже двадцать лет, а еще ничего не сделано для бессмертия! А ведь Александр, о котором читает, уже в восемнадцать лет вел свои войска завоевывать мир!
– Ну-ну, – подтолкнул конунг.
– Мне сейчас восемнадцать, когда вернусь, будет двадцать. Но и тогда я еще буду так же далек от трона, как и сейчас. Мне в самом деле надо торопиться, конунг! Для чего рождаемся и живем, как не для ярой жизни и славной гибели?
Далеко-далеко зазвучали боевые трубы. Или обоим показалось, в их душах они звучали часто.
Конунг наклонил голову:
– Прости, во мне заговорила слабость. Я шел через огонь и кровь, но сына пытаюсь уберечь! Но он такой же викинг, как и я. Нет, я могу гордиться сыном – он будет великим викингом и станет, может быть, станет… конунгом!
Они шли через леса, переправлялись через реки и озера, обходили болота, пробирались через луга и свободные от леса места, защищали жизнь и калитки от разбойников, при случае грабили сами, жгли дома и посевы, задерживая погоню.
В одной из малых весей Владимир купил двух коней. Олаф все еще не бывал в седле, и Владимир подвел к нему толстую спокойную лошадь:
– Пробуй. Я подержу.
Олаф огляделся по сторонам, прошипел зло:
– Выйдем за околицу.
– Ты чего? – удивился Владимир. Из-за плетней на них смотрели бабы и любопытные детишки. – А-а, соромишься… Ну, разве ты с ними когда-то встретишься?
Олаф сказал еще злее:
– Ты сможешь вывести коней из села?
Но и за околицей Олаф все мялся и, только когда с двух сторон потянулись деревья, надежно отгородив его от веси, сказал нервно:
– Ладно. Только если засмеешься – убью.
Голос его был холодным, а лицо словно окаменело. Владимир отступил на шажок:
– Олаф… В драккаре, что скачет по волнам, стоять труднее, чем сидеть на коне! Я бы не смог, клянусь. Ты уже почти все умеешь лучше.
Олаф смотрел недоверчиво, у хольмградца чересчур честное лицо, но уже и конь поглядывает с некоторым удивлением, пришлось браться за седло, вставлять ногу в стремя. Владимир замедленно сел на своего буланого, слез, снова сел, показывая каждое движение, и викинг наконец решился оттолкнуться от такой надежной земли.
Седло под ним крякнуло, заскрипело. Он замер, оказавшись высоко над землей, да не на скале, твердой и надежной, а на живом и теплом, что двигается само, уже прядает ушами и переступает копытами. Внезапно конь под ним шагнул в сторону, остановился, шагнул снова вбок, почти вломившись в кусты.
– Что с ним? – спросил Олаф шепотом.
– Не дави коленом, – посоветовал Владимир, он изо всех сил держал лицо неподвижным. – Не дави! Он же не знает, что это ты так… от радости.
Олаф бросил злой взгляд, но колени заставил застыть. Конь тоже застыл, спокойный и ждущий приказа. Олаф легонько коснулся его пятками, как делал Владимир, и конь тут же двинулся вперед. Олаф, замерев, смотрел, как мимо проплывают деревья, как далеко внизу уползает земля, и внезапно дикое ликование наполнило его от ушей до пят. Он едва не завизжал в восторге, подавил дикое желание вскочить на коня с ногами, запрыгать там, как ребенок под летним ливнем: устрашился, что конь тоже поймет как некую команду.
– Влад, – сказал он хриплым от волнения голосом. – Я могу ездить!
– Сможешь и скакать, – бросил Владимир одобрительно. В его голосе звучало облегчение. – А то все пыль, пыль, пыль из-под шагающих сапог! Ведь идем по Руси. Все просто, когда попробуешь.
Олаф все еще держался на коне как столб, напряженный и страшащийся сделать лишнее движение, но голос дрожал, едва не срываясь на ликующий визг:
– Боги Асгарда! О степных народах говорят, что едят и пьют на конях и все остальное тоже ухитряются делать, не покидая седла… Как это великолепно!
– Гм… лучше не пробуй. Ручей далеко, да и стираешь ты паршиво.
– Остряк! На коне, говорю, хорошо.
– Ты ползешь как улитка, – сказал Владимир беззлобно. – Но ты еще не скакал, обгоняя ветер. Ты не мчался так, что догонял бы выпущенные тобой же стрелы. А та радость, что еще впереди, намного хмельнее.
Два дня Олаф осваивал езду, повороты, учился седлать, затягивать подпруги, а на третий день, когда собрался было попробовать себя в лихой скачке, оба услышали конский топот.
Навстречу по лесной дороге ехали пятеро. Увидев Владимира и Олафа, чуть придержали коней, подали в стороны, так что перегородили дорогу. Тот, что ехал впереди, грузный и с роскошной черной бородой, прогудел, как раздраженный медведь:
– Клен, что тут за народ неведомый топчет нашу землю?
Второй, подвижный и с широкой улыбкой на лице, ответил услужливо:
– Да пусть топчут! Лишь бы пошлину платили.
Чернобородый впервые зыркнул на двоих встречных. Глаза были узкие, прятались под мощными надбровными дугами.
– Слышали?
Олаф напрягся, бросил руку на меч. Владимир ответил холодно:
– Нас пока никто не спрашивал.
Чернобородый надулся, проревел:
– Я говорю! Здесь земли принадлежат Черному Беркуту! И всякий, кто шастает здесь, платит. За топтание его земли, за то, что гадит и сморкается.
Владимир смотрел мимо него, как и Олаф. Чернобородый, он явно тиун, пыжится и сотрясает воздух, но слаб как телом, так, похоже, и духом. В нем нет твердости, он чувствует сам, потому злится и пыжится еще сильнее. Но сзади на конях двое настоящих, их видно по глазам, посадке, по тому, как держат руки вблизи рукоятей, а каблуки чуть отведены от боков коней, чтобы в нужный момент сильным толчком послать в галоп. Трое просто всадников, пусть и при оружии, и двое воинов, которые чего-то стоят.
Олаф, он тоже все видел, хмыкнул и неспешно потащил из-за спины меч. Его мускулистая рука напряглась, мышцы играли и перекатывались, как сытые змеи, а меч все выдвигался и выдвигался, наконец со вздохом облегчения покинул ножны. Олаф весело смотрел на чернобородого, но еще веселее был блеск его меча.
– Я слышу, ты хочешь заплатить нам за топтание?
Владимир буркнул с укоризной:
– Олаф… ты так давно не зрел девок, что готов топтать эту тучную свинью?
Олаф прорычал, скаля зубы:
– Ну, раз обещает еще и заплатить…
Владимир опустил ладони на швыряльные ножи. Глаза его не отрывались от двоих, которые выглядели наиболее опасными. Оба сидели спокойно, в глазах одного мелькнули веселые искорки.
Чернобородый задыхался, глаза стали как у совы. Он вытянул вперед палец, но Владимир перевел прицельный взор на его горло, расстегнутый ворот, и вдруг взгляд чернобородого протрезвел. Пока его люди бросятся на этих чужаков, швыряльный нож вонзится в плоть быстро и смертельно. Этот с черными глазами выглядит сущим бесом, в глазах смерть, а плечи уже напряглись для броска.
– Вы, – прохрипел он, сдавливая самого себя, – вы еще услышите обо мне…
Он подал коня назад, но Владимир, ощутив его страх, пустил буланого следом. Он все время держал глазами обнаженную грудь в разрезе рубахи. Всадники расступились, кони вовсе сошли с дороги. Олаф ехал следом, он надулся, как жаба перед дождем, и выглядел свирепо, готовый бить и рубить во все стороны.
Наконец тиун догадался подать коня на обочину. Чужаки проехали мимо, не удостоив его взглядом. Владимир слышал, как он орал и бранился им в спину, но пустые угрозы позорят говорящего больше, чем того, на кого обращены. Тиун этого не знает, но знают те, настоящие, и Владимир впервые ощутил, что значит поговорка «брань на вороте не виснет».
Олаф оглянулся:
– Смотри, так и остались!
– А чего ты ждал?
– Ну, погонятся… Я бы не стерпел.
– Олаф, он торгаш, а не боец. Что получит, даже убив нас? Этот Черный Беркут его заживо съест, что с нас ничего не взял, а троих потерял.
– Троих? – оскорбился Олаф. – Да я их один всех! Ладно, готов вон до той березы наперегонки?
Звездное небо колыхалось в такт конскому шагу. Владимир ощутил приступ тоски. Невидимые пальцы сжали сердце. Что за яркие костры в небе? Вон на ту, самую большую, волхвы говорят, что это небесный камень, которым заперта дыра в куполе. Если отвалить, то вода зальет землю. Но Сувор говаривал, что это золотой кол небесной коновязи, к которой боги привязывают своих коней. Ее ковали девять небесных кузнецов, она будет стоять до скончания мира. А вот ему кажется, что это нестерпимо блестит вершина далекой горы, самой высокой на свете. И всякий раз в груди разливается щем от жажды достичь, добраться хотя бы до подножия… А потом, передохнув, попытаться забраться как можно выше.
Олаф ехал залитый лунным светом, красивый и мрачный, как бог смерти. Золотые волосы в лунном свете блестели серебром, казались седыми, а его неподвижное лицо заострилось, как у мертвеца.
– Что это так сияет? – спросил Владимир негромко.
Олаф ответил, не поворотя головы:
– Золотые яблоки.
– Яблоки?
– Да. Золотые яблоки Асгарда, – сказал Олаф мрачно, – их охраняет богиня Идунн. Только они дают богам вечную молодость.
– А, – сказал Владимир. – А наши молодильные яблоки где-то на земле. Но только в тридевятом царстве.
В полночь стреножили коней, поспали у костра, а с рассветом уже снова были в седле. Когда впереди на берегу речушки показалось с десяток домиков, Олаф сказал живо:
– Заедем?
– Стоит ли, – поморщился Владимир. – У нас пока есть еда, воду пьем из ключей. Что тебе еще надобно?
– Да так… Интересно живут у вас.
Уже в двух весях Олаф ухитрился поучаствовать в обычной забаве славян: стенка на стенку. Две веси сходились на границе, схватку начинали два признанных бойца, потом в общую драку бросались все мужики и парни. Олаф всякий раз бил и крушил, показывая невиданное в деревенских весях воинское умение, но во второй раз Владимир уже привязал ему левую руку за спину, и Олаф дрался только одной правой. Соблазнившись легкой добычей, на него наседали больше всего, и снова Олаф расцветал от свирепой радости, слыша, как под его кулаком хрустят челюсти, а бойцы выплевывают с кровью и крошево из зубов.
– Только купим овса коням, – предупредил Владимир, – сыра и мяса. К полудню надо одолеть верст сорок.
– Одолеем, – согласился Олаф легкомысленно. – Сколько уже проехали? Не может же Царьград быть дальше, чем еще за пару весей?
Дорога петляла, тонкая и непробитая, по такой ездили явно мало. Судя по всему, весь жила замкнуто, сюда если и приезжали, то лишь за княжескими поборами раз в год, да и то по зиме.
На околице Олаф внезапно остановил коня так резко, что сам едва не сверзился через голову. Владимир встревоженно посмотрел по сторонам:
– Что стряслось?
– Погоди, – прошептал Олаф испуганно, – дай ему пройти…
Дорогу пересекал важный кот, черный, как будто купался в дегте, хвост трубой. Когда лениво посмотрел в сторону всадников, зеленые глаза предостерегающе блеснули. Владимир шикнул, пустил коня вперед. Кот даже не ускорил шаг, важно подошел к изгороди, протиснулся в щель и пропал.
Олаф нерешительно тронул коня, еще не уверенный до конца, пересек ли его друг кошачьи следы. Владимир покачал головой. Олаф спросил, защищаясь:
– Ты не веришь в беды от черных котов?
– Для мышей – да, – сказал Владимир. – А ты кто?
Олаф, доказывая, как быстро освоился на Руси, потащил Владимира вперед. Его нос подергивался, и Владимир сказал насмешливо:
– Ежели корчму ищешь, то зазря.
– Почему?
– Да кто в такой крохотной веси корчму держит? Поедем к войту. У него наверняка есть не только сыр для продажи, но даже бочка пива. Правда, с утопшими крысами и тараканами, но сколько там они выпили?
Избу войта он уже видел, самая добротная, а когда подъехали ближе, Олаф указал на крупного мужика в глубине двора. Тот обтесывал на колоде заостренный кол, острое лезвие снимало стружку почти любовно, и обычный кол, явно для изгороди, выглядел как игрушка.
Мужик поднял голову. Серые глаза внимательно смотрели из-под седых бровей. Он молчал, Владимир сказал дружески:
– Боги в помощь! Мы проезжаем мимо. Можно воды холодной напиться? Еще мы могли бы сыру и мяса купить на дорогу.
Мужик ответил замедленно:
– Спасибо на добром слове. Мы таких крепких ребят на конях не видывали уже много лет. А теперь вот за одну неделю уже второй раз…
Владимир окинул его быстрым взглядом. Он почувствовал этого человека сразу. Упорный работник, честный, не боится ни божьего гнева, ни мокрых лап ночных упырей. Поручи любую работу – сделает, к тому же всегда лучше, чем ожидаешь, а когда нет работы, то не сидит на завалинке, а что-то копает, тешет, строгает, точит, и всегда либо с усмешкой в глазах, либо вовсе с широкой улыбкой на лице. Таких он встречал в Киеве, Новгороде и уже понял, что на таких стоит любое племя.
– Да, – ответил он спокойно, хотя на затылке зашевелились волосы, – это в самом деле удивительно.
Из дома выбежали двое мальчишек, с восторгом ухватили коней, едва не подрались, увели к колодцу. Мужик широким жестом указал на дом. Ладонь была широкая, в мозолях, привычная к рукояти топора.
Владимир уже в сенях обронил как будто невзначай:
– А кто они, эти крепкие ребята?
– Княжьи дружинники, – ответил войт спокойно. – Кто же еще? Самые крепкие туда идут, там им задурно деньгу дают.
– Разве задурно? – засмеялся Владимир. – Голову кладут!
– Да сейчас вроде бы ни с кем не воюем.
Олаф первым припал к ковшику, его подала юная хозяйская дочь, и Олаф пил, пожирая ее глазами поверх края ковша, пока у девушки румянец не залил щеки, а потом перетек и на шею.
– Да, – согласился Владимир, – что ж их сюда занесло? Тут вроде ни князья на охоте не бывают, враг не показывается, непокорных бояр нет…
Войт опустился на лавку, Олаф с готовностью сел к столу. Из хозяйской половины пришла женщина, молча и деловито засуетилась у печи.
– Кто их знает, – ответил войт с расстановкой. – Я ж говорю, крепкие ребята… Кого-то ищут. Вроде должны перехватить! Ребята подобрались дубки, один к одному. А их вожак так вообще велет. Настоящий велет! Сам здоровый как бык, мечом орудует почище чем ложкой. Я сам видел, как разрубил трехгодовалого быка одним ударом!
Владимир спросил с ленивой насмешкой:
– А у быка тоже был меч?
Олаф весело скалил зубы. Огромные руки выложил на столешнице, кулаки с детскую голову, большой палец одобрительно оттопырил вверх.
Женщина поставила на стол дымящуюся овсяную кашу с молоком. Олаф выждал, пока хозяин скажет слова благодарности богам, потом с Владимиром наперебой ухватились за ложки. Расписные, легкие, и выделаны так любовно, что в руке лежат так, будто там и были всегда.
Олаф глотал горячую кашу, фыркал как кот на горячее молоко, он еще ничего не чуял, а по спине Владимира уже побежала липкая струйка пота. Проклятый викинг накаркал со своим черным котом. Эти дружинники киевского князя здесь проехали неспроста.
– Как называли их вожака? – спросил он между делом.
Он чувствовал на себе взгляд войта. Этот взгляд стал тверже, хотя ответил войт с некоторой заминкой:
– Я сам не слышал… Проехали не останавливаясь. Но моя Златка узнала от девок, что его кликали не то Збаражко, не то Валяшко…
– Варяжко! – вырвалось у Владимира.
Олаф уронил ложку, а войт кивнул удовлетворенно:
– Похоже. Ты его знаешь?
– Слыхал, – пробормотал Владимир. Он наклонился над миской, пряча глаза. – О сильных да могучих везде рассказывают.
– Это верно, – согласился войт. – О таких парнях и здесь долго будут помнить. Только мимо проехали, но для россказней много ли надо? В наших краях одни медведи да волки. Сегодняшний день похож на вчерашний, и так из года в год. Пожар когда случится, и то вроде праздника.
Со двора донеслись детские голоса. Войт выглянул, погрозил пальцем. Там заверещали веселее. Войт снял со стены кнут и, кивнув гостям, вышел.
Владимир пересел так, чтобы видеть двери. Да и рукоять скифского акинака теперь торчала из-под руки, едва не задевал, когда работал ложкой. Олаф проследил за его взглядом:
– Ты слишком подозрительный!
Владимир пожал плечами:
– Зато еще жив.
В молчании ели, прислушиваясь к голосам. Похоже, войт с помощью кнута разбирал детскую ссору. Но мог и послать мальчишку вдогонку за дружинниками великого князя. Добротный надежный мужик, опора любого княжества, он и должен помогать князю крепить порядок, покой, ловить беглых преступников!
