Юрий Никитин
Князь Владимир
Часть третья
Глава 18
Море грозно обрушивало на берег тяжелые серые волны. Голые скалы, блестящие как тюленьи спины, холодно блестели под низким свинцовым небом. Владимир продрог, едва держался на ногах. Только что в бурю пересек Варяжское море, ледяные волны захлестывали драккар, поднимали так высоко, что мачта распарывала тучи, а потом бросала в пучины, и Владимир видел в пропасти между серыми волнами острые камни на дне.
Сейчас он, оставив корабль, карабкался по крутой тропке между скалами. Пронизывающий ветер обледенил одежду, а все члены застыли, отказывались повиноваться. Когда он наконец увидел маленькое селение, не осталось сил на горькую улыбку. Это и есть крупнейший город, откуда вылетают свирепые викинги? Понятно, почему с такой легкостью захватывают на юге богатые города и даже целые страны. В этих голых и холодных скалах только и остается, что умереть от голода и холода. Прокормиться здесь и малому числу трудно, вот и выплескиваются отсюда все новые отряды. Все равно голодная смерть, так не лучше ли умереть с оружием в руках?
Цепляясь за камни, он потащился вверх, отыскивая едва заметную тропинку. Сердце снова сжалось в тоске, как было при захвате его терема дружиной Ярополка, как сжималось на море в разгар бури. Как-то примет конунг?
Страшны викинги! У народов Запада есть особая молитва от самой грозной беды: «Боже, спаси нас от норманнов!» Ее каждодневно с мольбой произносят по всему побережью Британии, Франции, Испании, Италии, по всей-всей Западной Европе и даже в далеком Царьграде.
Крохотные отряды яростных викингов вдрызг разбивают вдесятеро более крупные ополчения местных жителей, врываются в города и нещадно грабят, убивая всех, кто попадается на пути.
Привычные к морю, бороздят по всем направлениям, а не плавают трусливо в виду берегов, как мореплаватели других стран. Они совершают малые походы на десятках боевых кораблей, а в большие уходят на сотнях. Богатые приморские области как ни сопротивляются, но викинги всякий раз легко разбивают их отряды, собирают золото, драгоценности, накладывают тяжелую дань.
А вот в глубь Русской земли, Владимир это перепроверил у разных волхвов, попасть не могли. От моря далеко, а чтобы добраться до Киева, нужно долго плыть вверх по реке против течения. Но если от стрел и копий с берега еще можно как-то защититься, то как перетащить ладьи посуху из одной реки в другую? Тут-то пешая рать славян, что вдоль берега проследит путь норманнов, возьмет в кольцо, порубит героев, пока они, как быки, еще в широких лямках… А союзные им берендеи или торки, а ныне печенеги, помогут конными отрядами!
Любому киевскому князю достаточно поставить на волоках крепкую заставу, чтобы преградить варягам путь хоть в свои земли, хоть через них дальше на юг.
Потому путь «из варяг в греки» совсем не тот, что «из грек в варяги». Если сладкоязыкие ромеи поднимаются по Днепру беспрепятственно, дальше перетаскивают волоком до Ловати – местные помогают за плату, – из Ловати попадают в Ильмень, а оттуда по Волхову через Ладожское озеро и по Неве уже в море Варяжское, то варяги вынуждены огибать земли славян с незапамятных времен. Из Варяжского моря идут вокруг всей Европы в Средиземное море к Риму и варяжским владениям в Сицилии и Неаполе, дальше на восток по тому же морю к Царьграду, а затем и в Черное, более привычное как Русское море. Вот такой длинный круг.
Сто лет тому варягам впервые удалось взять с русичей дань. Огромное войско, кровавые затяжные бои, и вот чудь и словене предпочли откупиться, а потом весь и меря… Но чудь живет на открытом для морских набегов берегу, словене на большой реке, оттуда рукой подать до моря, весь и меря как раз на пути варягов, когда те вынуждены огибать владения Руси с северо-запада…
А еще через два года, в следующий поход варягов, по словам стариков, словене «изгнаша варяги за море и не даша им дани…».
Новгород уже много лет уплачивает варягам дань-откуп, чтобы избежать опустошительных набегов. Правда, еще большую дань ежегодно выплачивает Константинополь Киеву, чтобы избежать разрушительных походов славянских, а ныне русских войск на империю и сам Царьград.
Закрепиться варягам удалось в Британии, Франции, Италии, но не на Руси. Там охотно нанимают их отряды, щедро платят, но в мирное время не держат. Более того, изгоняют. Аскольд, этот прямой потомок древнейших сколотских царей – если волхвы не брешут, – нанимал варягов для похода на Царьград, князь Игорь посылал за море за варягами… Правда, киевские князья нанимали для боя или охраны своих границ и диких печенегов, но для честного землепашца все едино – грабитель-варяг или грабитель-печенег.
По дороге от моря заблудился, попал в тупик между скалами. Измученный, он хотел опуститься на камни, и будь что будет, лучше умереть здесь, как вдруг в вое северного ветра услышал далекий зов боевой трубы. Скорее всего, это звучал охотничий рог, но ему упрямо чудился призыв медной трубы. Со стоном он поднялся, ухватился за край выступа, подтянулся, встал ногами, снова нащупал едва заметные выступы, пополз, как ящерица, наверх. Измученное тело одеревенело, но пока звучала труба, он чувствовал, как в его теле живут небесные силы, посланные богами, и эти силы не дают ему распустить слюни как простому смертному.
Когда голова наконец поднялась над краем, он увидел далеко внизу замкнутую отвесными стенами долину. Два десятка крохотных домиков из серых глыб, а также дом конунга, похожий на отесанную со всех сторон гору, мрачный и угрюмый, обнесенный высоким забором. У каждого свиона дом – маленькая крепость, никто не защищен от кровной мести, что обрушится на тебя нежданно-негаданно: кто-то где-то из твоей родни убил кого-то из его родни, теперь придут и убьют тебя и твою семью, но на кресло конунга посматривают еще и мятежные ярлы, а всякий ярл становится мятежником, когда видит так близко богатство и власть!
Божественная сила покинула тело, он ощутил себя опустошенной оболочкой. Но теперь и без тропинки видел, куда спускаться, а ледяной ветер остался грызть камни наверху. От домов его заметили, в его сторону побежали ребятишки. Вышли мужчины – все рослые, крепкие в кости, иным в этом краю не выжить, но одетые бедно. Так не одевались на Руси даже обельные холопы и рабы.
– Я с миром, – объявил Владимир хриплым голосом. – Я гость Эгиля Тригвасона!
Его рассматривали без враждебности, но холодно и неприветливо. Никто не двигался, стояли как прибрежные скалы, провожали взглядами светлых, как вода у берега, или с недоброй голубизной глаз.
Владимира встретили в сенях стражи, не удивились, и он вспомнил горластых ромеев, что тут же наполнили бы весь двор восклицаниями, расспросами, теребили бы, предлагали меняться одеждой, оружием, обувью, спрашивали бы, как плыл, что видел, какие новые песни слышал…
Кто-то пошел искать конунга, а ему велели ждать в большом зале. Он опустился на лавку у стены, с наслаждением вытянул гудящие ноги. Сладкая усталость охватила все тело. В двери с двух сторон входили крепкие белокурые молодцы, играли могучими мускулами, врывались крупные лохматые псы. Рычали враждебно, но Владимир не двигался, и псы о нем быстро забывали. Но не люди.
Появлялись молодые женщины, жены или дочери конунга, откровенно глазели на гостя. Весть про сбежавшего князька из Хольмграда, везде распри, распространяется быстро. Владимир видел, как иные здоровяки с голодными глазами уже хищно потирают руки, любовно хлопают по рукоятям боевых топоров.
За помощью прибыл, ха-ха! Будет кровавая сеча, будет много злата, серебра, драгоценных камней. Конунг потребует и дани с русских городов, а этому князьку ничего не останется делать, как покорно склонять голову. Раз уж уцелел от меча брата своего, то все отдаст, только бы сесть обратно на свой стол, пытать и казнить соперников…
Вечером был пир в доме конунга. Владимир терпеливо выдержал все, пиры для него не в новинку, пил и ел, осушал кубки за конунга и знатных гостей, улыбался, терпеливо ждал конца.
После пира его провели в верхнюю комнату. Стены были из толстых глыб, воздух был сырой, хотя в открытом очаге полыхал жаркий огонь. Вдоль стены горели светильники, однако даже они не могли наполнить комнату запахом масла и благовоний. Маленькие узкие окна были забраны толстыми решетками, узкие струи холодного и влажного воздуха моря изгоняли все запахи жизни.
Владимир окинул быстрым взглядом мечи, алебарды, щиты на стенах. Все знакомо, только и разницы, что в теремах это все висит на стенах из толстых бревен, а здесь на стенах из массивных камней.
Конунг Эгиль Тригвасон вошел в сопровождении двух стражей. Они остались по обе стороны двери. Конунг кивнул на стол с двумя лавками:
– Садись. У тебя был трудный путь.
– Да, легче вскарабкаться к гнезду орла, – согласился Владимир.
Блаженное тепло прокатилось по ногам, лавка показалась мягче ромейских кресел. Тригвасон сел напротив, его серые глаза внимательно рассматривали молодого хольмградского князя. Владимир чувствовал за этими глазами холодный и беспощадный мозг, что уже рассчитывает, прикидывает, оценивает, собирается выдрать из загнанного в угол беглеца деньги, душу и печень. А сам предаст так же легко, как и заключит договор. Это не печенег, тот даже не представляет, как можно нарушить слово.
По знаку конунга перед гостем поставили блюдо с едой, затем внесли наполненные до краев кубки. Владимир по запаху уловил хмельной мед. Тригвасон подчеркивал, что принимает его как знатного гостя, согласно его обычаям, хотя мог бы наполнить кубки вином или даже свейским пивом.
– С чем прибыл, князь?
– Великий князь Святослав погиб, – сообщил Владимир. – Остались мы трое, его дети. Ярополк уже убил брата своего Олега, теперь хочет убить меня. У меня есть новгородское войско. Оно на моей стороне. Но за Ярополком стоят печенежские войска, с ним дружинники Святослава. Я пришел за помощью. Если с вами я разобью Ярополка, то щедро заплачу за помощь.
– Чем? – спросил конунг скептически. – Дашь города?
Владимир покачал головой:
– Города дать не могу, сам знаешь. Прошли времена Рюрика! Все племена поднимутся, нас сметут вместе. Но Киев – город богатый. Я могу собрать с него плату.
– Богатый, – согласился конунг. – Однажды я побывал там.
– С того времени он стал намного богаче, – заверил Владимир.
Конунг неспешно рассматривал молодого князя-изгнанника. Могучие руки викинга двигались по столу, бесцельно трогали кубки, металлические блюда, в рассеянности сворачивали железный поднос в трубку, распрямляли и выравнивали неровности с такой легкостью, словно мяли сырую глину.
– Я не могу дать воинов, – сказал он наконец. – И никто в здешних краях не даст. Скажу больше, юный конунг… Никто тебе не поможет! Ни в моей стране, ни в Британии, ни на островах, ни в польских или чешских землях.
Владимир побледнел. Тон конунга был обрекающим. Хуже всего, он сам понимал, что в Свионии вряд ли помогут. Но резкий отказ услышал слишком быстро. И такой, что уже нет смысла разговаривать еще, торговаться, обещать деньги и земли, которые еще не являются его собственностью.
Он поднялся:
– Благодарю, конунг, за прием, за ласку.
Тригвасон кивнул:
– Не за что. Что будешь делать?
– Буду пробираться на острова. На Буяне живут люди нашего языка. Они могучие воины и свирепые викинги. На Готланде – готовые к походам готы. Еще буду говорить с вождями тех племен, через чьи земли пойду.
Тригвасон покачал головой:
– Дорога опасная. Ты один?
– Нет. С надежным другом.
– С кем?
Владимир молча хлопнул по ножнам меча. Конунг улыбнулся:
– Да, этот не предаст…
Он продолжал смотреть на молодого воина изучающе. Таких встречал в своей полной опасностей жизни. Именно из этих вырастают вожди отрядов, что захватывают целые страны, раздают города своим сотникам, а каждый простой воин у них получает земли с деревнями, становится знатным господином и получает право первой брачной ночи! Как жаль, что оба его сына не такие. Свирепые и яростные, но нет в них расчетливости, нет чувства опасности, а в пирах напиваются до бесчувствия, и тогда их могут одолеть даже дети. А третий сын совсем еще мал…
– Никто не сможет тебе дать войско, – сказал он. – Да и не захочет. Твои шансы на возврат престола чересчур малы. Кто пойдет с тобой, когда погибнуть слишком легко, а надежда на успех ничтожна? И награда так мала?
– Я все понял, конунг, – ответил Владимир. Он был смертельно бледен, но спину держал прямой, а взгляд темных глаз был твердым. – Но мы еще не мертвы, верно?
Он повернулся к дверям, но конунг бросил резко:
– Сядь.
Владимир повернулся, брови поднялись в удивлении:
– Конунг, я не хочу у тебя отнимать зря времени…
– Сядь, – повторил конунг. – Я не закончил говорить. Так просто никто войска не даст, но я мог бы… при одном условии.
Владимир насторожился. В суровом голосе конунга появилось нечто новое. Словно собирался признаться в чем-то стыдном.
– Какое? – спросил он.
Они сели напротив друг друга. Конунг сказал изменившимся голосом:
– Мой старший сын Олаф через два дня уходит. Ему тесно здесь, тут только суровое море и голые скалы. Его манят южные моря, богатые города. Он пытался собрать викингов, но сейчас не время для похода. И он уходит один…
– Куда?
– Сперва идет в Царьград. Простым наемником, какой позор для сына конунга! Но я боюсь, что его необузданный нрав там накличет беду. Здесь ему многое сходит с рук. Когда как отважному и сильному воину, а когда, надо признаться, как сыну конунга… А там немало могучих воинов, и там он не сын конунга, а наемник, каких в империи тысячи… Да что там, сотни тысяч!
Владимир смотрел непонимающе. Конунг опустил взор, голос стал хриплым:
– Он старше тебя… но ты взрослее. Я понимаю людей, князь. Ты – уже князь, хотя, как я слышал, ты не рожден был князем, а сделался им. У нас не стыдись этого, этим гордятся!.. Викинги ценят и почитают тех, кто становится правителем благодаря уму и силе, а не по благородному рождению. Я наблюдал за тобой на пиру. Ты не пил, а только ел, ты всех слушал, а говорил мало, ты успел понравиться лучшим людям, а враги не сумели к тебе придраться и вызвать на ссору. Ты видишь не только то, что спереди, с боков и даже сзади, но умеешь заглядывать далеко вперед, а мой сын не видит и того, что перед носом!
Владимир слушал внимательно, но лицо держал почтительно удивленным. Конунг закончил совсем упавшим голосом:
– Я хочу, чтобы ты поехал с ним.
Владимир поднялся, в глазах был гордый отказ. Он поклонился:
– Спасибо за прием, конунг.
– Не спеши. – Голос был не конунга, а усталого и терпящего поражение воина, который нуждается в помощи, но слишком горд, чтобы ее просить. – Если поедешь с ним, то тебе легче удержать его от дурости… Ты моложе, но ты смог бы присмотреть за ним. А за год я соберу для тебя большое войско!
Владимир поколебался, сел. Сердце снова забилось с надеждой.
– А если… он не захочет вернуться?
– Я думаю, ты сумеешь убедить.
Владимир покачал головой:
– А все-таки?
– Вернешься один, – сказал конунг неохотно. – Если выживет первый год, то может и дальше. Пробудь с ним год, и я дам тебе войско! Мое слово твердо.
Глава 19
Они вышли на крыльцо, когда хриплый тянущий звук охотничьего рога прорвал безмолвие. Сырой холодный воздух задрожал, над головой с сиплыми криками пронеслись странные птицы. Вдали на изгибе горной тропы показались трое охотников. Передний нес на плечах оленя.
Даже издали было видно, как он велик и силен, а когда они, обогнув скалу, вышли к дому, у Владимира перехватило дыхание. Старший сын конунга Олаф Тригвасон был рожден стать викингом. Высокого роста и могучего сложения, он был по-мужски красив. Отвага и жажда приключений были написаны на его лице. Он был обнажен до пояса, несмотря на холодный ветер, на запястьях и предплечьях блистали широкие железные браслеты.
Он приблизился к крыльцу, небрежным движением стряхнул добычу, словно листок дерева, прилипший к плечу. Тяжелая туша грохнулась о ступеньки, дерево затрещало. Олаф засмеялся, показывая белые ровные зубы. Золотые волосы, перехваченные на лбу железным обручем, трепетали на ветру. Плотно обтягивающие ноги портки были из плотной шкуры морского зверя, на широком поясе висел нож, а рукоять огромного меча хищно выглядывала из-за спины.
– Отец, – сказал он сильным мужественным голосом, – я видел на дальней скале гнездо орла! Позволь, я добуду из него птенца?
Конунг сказал сдержанно:
– Сын мой, на той скале не побывал еще никто. Даже Эгиль Легконогий, что обгонял кошку на дереве… помнишь, что с ним стряслось?
Олаф беспечно рассмеялся. Двое траллов с трудом подняли тушу, понесли в дом. Синие глаза Олафа остановились на молчаливом Владимире.
– Он многое делал хуже меня, – ответил он уверенно. – У тебя гость, отец?
– Это конунг из Гардарики, – ответил Тригвасон. – Зовут его Вольдемар, он явился к нам за помощью. Ты мог бы повести наше войско… если мы с Вольдемаром сговоримся о цене.
Олаф с холодным презрением оглядел Владимира с головы до ног:
– Мужчина должен заботиться о себе сам. Я бы никогда ни к кому не побежал просить помощи!
Владимир стиснул зубы, молчал. Конунг покачал головой:
– В жизни часто бывают случаи, когда помощь нужна.
– Только не мне, – ответил Олаф гордо.
– Таких людей нет, – сказал конунг.
Голос его звучал непривычно мягко, словно рыкающий лев пытался разговаривать с котенком.
– Он перед тобой, – возразил Олаф гордо.
Завидев конунга и его сына, к ним неспешно подходили мужчины, женщины, дети. Олафа приветствовали веселыми возгласами. Он вскидывал могучие руки, улыбался, с боков к рукам поднимались могучие мышцы, делая его похожим чуть ли не на летучую мышь. От широченных глыб плеч он выглядел треугольным клином, поставленным острием на узкие бедра. Даже сквозь шкуру морского чудища было видно, что его сильные ноги приспособлены для долгого бега с тяжестью на плечах.
Владимир чувствовал себя загнанным в угол. Конунга приветствуют меньше, чем его сына. Тот одарен той редкой мужской красотой, что бросает ему под ноги сердца женщин и не вызывает злобы у мужчин.
Тригвасон встретил взгляд хольмградца, нахмурился:
– Олаф, я готов отпустить тебя на службу в Царьград. Ты многое увидишь, многому научишься. Даже если не заработаешь денег… никто еще не привозил оттуда ничего, кроме ран и увечий, то все же повидаешь дальние страны, узнаешь сильные стороны и уязвимые места. Будешь знать, куда направить удар наших жадных до славы и крови героев!
Олаф слушал подозрительно. Отец слишком неожиданно переменил мнение, это настораживало.
– Но у меня есть одно условие, – продолжил конунг, и Олаф едва заметно улыбнулся. – С тобой поедет русский конунг. Он тоже хочет попытать счастье на службе императора. Вам двоим будет легче… Мое условие в том, что из вас двоих старшим будет он. Ты будешь подчиняться ему!
Олаф покачал головой:
– Отец, я поеду с твоим разрешением или без него. Мне не нужен спутник. Тем более старший.
– Он конунг, – напомнил ему Тригвасон.
– А я сын конунга, – ответил Олаф насмешливо. – Отец, я могу поехать только во главе отряда, пусть даже самого маленького… пусть даже в нем будет один человек, или же еду сам. Я подчиняюсь тебе, конунгу Свионии, а не конунгу из далекого и чужого Хольмграда!
В мертвой тиши было слышно тяжелое дыхание конунга, Олафа, в то время как остальные затаили дыхание. Напряжение было такое, что кто-то мог хлопнуться на пол мертвым, когда Владимир сказал осторожно:
– Великий конунг, позволь мне слово?
– Говори, – сказал конунг, слова его пришли чересчур быстро, он тоже жаждал как-то выйти из этой схватки с сыном, которой не желал.
– Твой сын – отважный воин, – сказал Владимир, и только конунг уловил оскорбительный смысл, который вложил в свои слова хольмградец. Уловил, но смолчал: тот прав. – А воины редко подчиняются более умному или знающему… они признают лишь более сильного.
Этими словами он вовсе низвел Олафа до уровня лесного волка, однако конунг лишь кивнул, его сын и сейчас не поймет, процедил сдавленно:
– Продолжай.
– Мы не станем состязаться, кто грамотнее… или кто лучше знает, как воевали македонцы, – сказал Владимир громче, – хотя сыну конунга это знать бы не мешало… Мы просто решим все в поединке. Можем драться либо до первой крови… либо тупым оружием… либо на бревне… Проигравший да подчинится!
Конунг перевел взгляд на Олафа:
– Согласен?
Олаф широко улыбнулся:
– Зачем мне тралл? Я не стыжусь даже черной работы. И все умею делать сам.
– Ты зря так уверен, – сказал отец многозначительно.
Олаф вспыхнул:
– Отец, ты же знаешь меня!.. Я даже не могу гордиться шрамами, полученными в битвах, потому что сражал врага раньше, чем тот успевал меня даже поцарапать!
– Конунг Вольдемар тоже чист кожей, – напомнил конунг.
– У него могут быть другие причины!
– Так проверь, – предложил конунг. – А проигравший да подчинится!
Олаф сжал зубы, под кожей вздулись рифленые желваки.
– Добро. Но не пожалей.
Собравшиеся задвигались, заговорили. Кто бы ни вышел победителем, но окончательная ссора отца с сыном предотвращена. Пусть ненадолго, когда-то кровь прольется, но сейчас схватка будет другая…
Владимир видел, что конунг посматривает на него с сомнением. Конечно, хольмградский конунг умеет владеть оружием, но и его сын – лучший из викингов, в поединках нет равных, в морских набегах первым вступает в бой и последним выходит, бьется яростно и весело, всегда полон сил! Или хольмградец, в чьих глазах видна не только отвага, а ему, конунгу, виден также и острый ум, что-то задумал?
Двое сошлись в круге. Олаф смеялся и потрясал топором. Скупое северное солнце рассыпало блестки по могучим мышцам. Плечи широки, грудь необъятна, как у тура, живот в тугих валиках мускулов. Руки толстые от обвивших их мышц, ладони как весла с большого драккара.
– Еще не передумал, конунг? – крикнул он весело.
За его спиной смеялись громко и победно. Владимир молча расстегнул пряжку, отшвырнул плащ, а затем, подумав, стянул через голову вязаную рубашку-свитер.
Смех собравшихся стал сдержаннее. Хольмградский конунг был со смуглой кожей, его мышцы выступали не так рельефно. Пальца на два ниже Олафа, явно легче, но наметанные глаза наиболее знающих воинов сразу определили, какие мышцы хольмградца развиты упражнениями с тяжелым мечом, какие вздулись от бросания копья, какие появились от бега с мешком камней за спиной. Он был настоящим воином, викинги с такими сталкиваться не любили.
Владимир сделал два шага вбок, оставив солнце за спиной. Олаф усмехнулся, слабые лучи не затмят ему взор, но предусмотрительность противника понятна. Отец, в старости ставший осторожным, говорил, что в поединке не бывает мелочей…
Щит он взял небольшой, из бука, обтянутый кожей и с набитыми железными полосками. Вообще предпочел бы обойтись без щита, это для трусов, но иначе не допустят даже к поединку. Зато боевой топор любовно поворачивал перед собой, любовался отблесками света. Сердце начало стучать чаще, горячая кровь пошла по всему телу, ударила в голову. Что может быть лучше на свете, чем держать в горячей ладони рукоять тяжелого топора?
Владимир нагнулся к камню, где сбросил одежду и обе перевязи. Мышцы рельефно перекатились под смуглой кожей, тугие как канаты на баллистах ромеев. Когда он разогнулся, в руках блеснуло по мечу.
По кругу пробежал уважительный шепот. Хольмградец повернулся к конунгу, ждал. Глаза были холодными. Он молчал, не двигался.
– Оберукий, – сказал конунг, усмешка раздвинула губы, но тревога в глазах стала глубже. – Надеюсь, ты знаешь, как ими пользоваться.
Владимир уловил скрытый смысл, кивнул. Отец знал нрав сына и теперь уже боялся потерять наследника.
Олаф поворачивался перед ревущей толпой друзей, вскидывал в приветствии руки. Его мышцы перекатывались под белой кожей, как морские валуны. Он весь был из этих тяжелых глыб, а когда раскидывал руки, видно было, какая тяжелая масса мышц на плечах, спине и груди, в поясе был тонок, хотя и там бугры вспучивали кожу, заросшую рыжеватым мехом.
Конунг властно поднял ладонь. Шум смолк.
– Поединок до первой крови, – объявил конунг властным голосом. – Или до победы… понятной каждому!
Олаф смерил хольмградца недобрым взглядом, внезапно отшвырнул топор. В протянутую ладонь ему вложили меч. Топор – оружие воина, даже богатыря, но меч – прежде всего признак власти. Конунги сражаются мечами!
Держа меч обеими руками, он прижал его к груди, вскинул к небу, призывая Вотана. Лицо озарилось хищной улыбкой, глазами цепко держал лицо противника.
Владимир терпеливо ждал. Оба лезвия поблескивали в руках, как мокрые змеи. Олаф наконец подобрал щит, небрежно прикрыл левую сторону груди и шагнул вперед.
– До первой крови! – предупредил конунг строго.
По его знаку двое дюжих воинов встали за спиной Владимира и вдвое больше – за Олафом. В их руках были толстые веревки.
Конунг резко взмахнул рукой:
– Начали!
Олаф не бросился вперед, как ожидал Владимир. Бой был бы слишком короток, показать себя не удастся, собравшиеся будут разочарованы. С широкой улыбкой, играя мышцами, он без нужды пошел по кругу, зато давал всем полюбоваться его рельефной спиной, где одни молодые мышцы, ни капли жира, широко и мощно разводил в стороны длинные мускулистые руки.
Владимир, который сам вел бы себя так же, сразу же инстинктивно выбрал роль тихого и незаметного бойца. Не делая лишних движений, не напрягая без нужды мышцы, он отодвигался от наступающего Олафа, делая ритуальный круг, пока снова не оказались каждый на прежнем месте.
В толпе кричали, подбадривали. Олаф торжествующе улыбнулся, внезапно вскрикнул весело и страшно, взвился в воздух, одним прыжком преодолев расстояние до хольмградца. Владимир поспешно сделал шаг назад и в сторону, его мечи распороли воздух.
Зазвенело железо. Олаф ловко принял удар серединой щита, где блестела широкая бляха, Владимир отбил меч викинга. Оба отступили на шаг, удары были не в полную силу.
В толпе орали, подбадривали Олафа. Крики становились все злее, кто-то уже вопил исступленно, требовал крови. Владимир быстро зыркнул по сторонам, поймал озабоченный взгляд конунга.
Олаф подбадривающе кивнул Владимиру:
– Держись!.. Я иду.
– Жду, – ответил Владимир.
Олаф шагнул, красивый и напряженный, чуть пригнувшись, меч в правой руке, щит в левой, шагнул еще… и тут хольмградец словно взорвался. Оба меча заблистали с такой скоростью, что слились в две сверкающие полосы.
Вместо хольмградского конунга заметалось четырехрукое чудовище с четырьмя, а не двумя мечами. Конунг даже вспомнил такую статуэтку восточного купца, видел в Царьграде, бог разрушения. И мелькали мечи хольмградца с такой скоростью, что он был, как червяк в кокон, закутан в сверкающий шар из полос закаленного железа.
Не успела замершая толпа перевести дыхание, как этот вихрь из металла надвинулся на грозного викинга. Лязг железа превратился в сплошной звон. Олаф пытался вскинуть меч, но с ним словно бы дрались три противника: удары сыпались справа и слева.
Звон неожиданно оборвался. Хольмградец отпрыгнул, а Олаф стоял потрясенный, смотрел дико. В левой руке была зажата ременная петля щита, а тот, раскрошенный на щепки, усеивал землю на три шага вокруг. Меч был выщерблен в трех местах, да так сильно, что крепкий удар оставит в ладони викинга лишь рукоять. Но главное, что на груди и плечах Олафа кровоточили надрезы!
Молчание было полным. Все застыли, словно вмороженные в лед. Конунг первым совладал с потрясением. Сказал хрипло, в голосе был стыд и в то же время великое облегчение:
– Бой окончен. Победил хольмградский конунг Вольдемар.
В толпе молчание все еще длилось, победа хольмградца была полной, даже чересчур, но Олаф, похоже, только сейчас осознал глубину поражения. Он провел ладонью по груди, слизнул кровь. Синие глаза налились кровью. Голос стал яростный:
– Что царапина? Мы все возвращались из походов и не с такими ранами! Но возвращались победителями!
Он отшвырнул иззубренный меч, пошел на Владимира, раскидывая огромные руки. Конунг не успел сделать знак людям с веревками, как Владимир разом отшвырнул мечи. Взгляд, который метнул на конунга, был требовательным.
Мышцы на руках Олафа вздулись, как сытые змеи. На спине обозначились и застыли в каменной твердости две широкие, как щиты, пластины мускулов, их разделяла выемка хребта. С боков поднялись и застыли крылья тяжелых мускулов. Даже шея стала толще, голова как бы врастала в могучий торс. В глазах было обещание скорой и жестокой смерти.
Владимир в последний миг отступил на шажок, избегая захвата. Олаф тяжелее, полагается на звериную силу. Но зверь побеждает лишь того, кто не воспитан в борьбе с неведомым врагом. Олаф сильнее, но ему не приходилось бегать с мешком, набитым камнями, не стискивал ногами бока коня, чтобы трещали ребра, викинги все еще не знают коней, сын конунга привык побеждать среди таких же, как и он сам!
Он еще раз избегнул захвата, затем, перехватив за кисть, дернул, сам ушел в сторону и небрежно дал подножку. Олаф как падающая скала обрушился на каменистую землю, проехал на животе, обдирая лицо и локти, вскочил – яростный, с искаженным ненавистью лицом.
Владимир снова избежал захвата, опрокинул еще и еще, а на третий раз Олафу удалось захватить его обеими руками. Владимир ощутил, как затрещали ребра, в глазах потемнело. Зрители затаили дыхание, криков уже не было.
С трудом применив способ, которому учил еще Сувор, Владимир услышал, как вскрикнул от боли викинг, выскользнул из его мокрых от пота рук, внезапно ударил под ложечку. Викинг схватил ртом воздух, лицо побледнело. Владимир отступил на шаг, опустил руки. Пусть видят, что опять мог бы сразить надменного сына конунга!
Олаф судорожно вздохнул, наполнил грудь воздухом, взревел и бросился на противника. Владимир видел, как морщился конунг. Старый воин понимал, что сейчас его сын проиграл бой бесповоротно. Ярость хороша только против ярости.
Еще дважды Владимир опрокидывал взбешенного викинга. Тот был весь в царапинах и ссадинах, правую сторону лица расцвечивал кровоподтек, изо рта текла кровь. Когда поднялся в последний раз, изо рта вместе с кровью пошла пена. Он дико вращал глазами, трясся, в вытаращенных глазах было безумие.
– Берсерк! – раздались крики среди собравшихся. – Он стал берсерком!
– Олаф? Он не был…
– Берегитесь!.. Он всех…
Конунг взмахнул рукой. Веревки взвились в воздух, на ревущего в ярости викинга набросились и те, кто стоял за его спиной, и те, кто готовился вязать хольмградца. Олаф бешено сопротивлялся, катался по земле, две веревки лопнули, он орал и впивался в них зубами, один воин вскрикнул и затряс окровавленной кистью, разбрызгивая красные капли.
