Никита Королёв
Между топких болот
Саша начал было упираться, но, посмотрев в красные воспаленные глаза Кузьмы, выпил все до дна.
– Схожу за водой, – Кузьма встал и двинулся к реке.
– Стой. Так откуда шприц? – спросил Саша.
Кузьма обернулся.
– У меня свои каналы, – он улыбнулся, но лицо его напоминало смятый лист бумаги.
Саша выдул целый котелок кипяченой воды, после чего снова улегся. Кузьма окутал его ворохом распаренных ольховых листьев и уселся стеречь его сон. Проспал Саша до следующего утра, и сон его был крепким и спокойным.
Новый день дал новую смертность.
Проснувшись, Саша почувствовал себя заново родившимся. Вся болезнь словно утекла потом в одежду – та была насквозь мокрой. Но ее прохладная сырость была даже приятна остывшему после лихорадки телу. Полуденное солнце сияло на небосклоне, прорезаясь золотыми кружевами через мокрую листву. С нее мерно накрапывали капли дождя, искрящиеся в полете янтарем. Саша оголился и пошел к воде. Роса лежала тысячью хрустальных слезинок на пышной траве и рассыпалась с каждым шагом, холодя босые ноги. Влажная почва приятно продавливалась под ними, просачивалась между пальцев и липла к пяткам. Саша медленно вошел в ледяную воду и окунулся с головой, вкушая ее бодрящую прохладу и этот упоительный трепет сердца, ею вызванный. Затем замочил свою одежду. Вернувшись к костру, он развесил ее на деревянной сушилке, а сам уселся разжигать костер. Кузьма, должно быть, ушел за мукой.
Люди сегодня проснулись взволнованными. Прошел слух, что на остров прибывает какое-то высокопоставленное лицо. Наиболее смелые даже стали складывать свои немногочисленные пожитки. Вместо раздачи муки вся комендатура по струнке выстроилась вдоль берега в ожидании важного гостя. Народ, измученный двухдневной задержкой продовольствия, выползал из леса. Приехал губернатор Томска. Он был в сопровождении своей собственной охраны. Местные охранники и те, что прибыли с большой земли, обнюхались и состыковались в личный отряд губернатора. Сам он сошел с просторной лодки с брезентовым навесом и встал на землю, хозяйственно заложив пухлые руки на отвисшей груди. Розовые сосочки топорщились под белой, взмокшей от пота рубашкой. Будь он женщиной, это было бы даже эротично. Но он был коротышкой с островком черных курчавых волос на голове. Комендант Сулейманов, плюясь и задыхаясь, отчитывался перед ним. Еще он едва заметно то приседал, то вытягивался обратно, то выставлял, то приставлял ножку в тщательно начищенном этим утром сапоге. Он решительно не знал, лучше ли ему присесть на уровень собеседника или же вытянуться прямо, как и положено.
– Так, ну ладно, выводите их, – слова, казалось, тяжко давались губернатору, огромный гладкий зоб волновался, как молочная пленка.
Комендант тотчас развернулся и, сложив руки у рта, протрубил тоном громкоговорителя на вокзале:
– Дмитрий Долин, за вами приехал отец!
Из леса, опустив голову и сильно сутулясь, поплелся замызганный широкоплечий мальчик. Его крепкие руки по-обезьяньи болтались перед ним. Казалось, он стеснялся собственной стати, и оттого его бугристое мощное тело выглядело каким-то нескладным и даже безобразным. Он подполз к папе, на мгновение приподнял виноватые глаза и спрятался за его спиной. И только побледневший синяк на виске напоминал о его чрезмерной любви к женщинам.
Комендант снова затрубил механическим голосом вокзального информатора:
– Алексей Долин, за вами приехал отец!
Слишком поздно он понял, кого кличет на свою голову, и последними словами уже давился. Толпа зашевелилась, и из нее вышел Леша. Тонкие плечи расправлены, лицо спокойно, голова на порядок возвышается над остальными. Коменданта бросило в жар. Ноги его подкосились, но уже не от раболепия. Леша встал перед всеми, сложив руки за спиной.
– Че стоишь? Сюда иди! – гаркнул его отец.
– Я останусь здесь.
Каждый на этом острове, кто любил или ненавидел Лешу, не услышал в этом голове простор для возражений. Но не его отец. Он вздохнул, выставил согнутую ножку в сторону, отчего его зад округлился еще сильнее, и двумя большими пальцами оттянул подтяжки на брюках.
Одежда подсохла, и Саша решил пойти развеяться. Лес благоухал последождливой свежестью, тенистая прохлада перемежалась солнечными опушками, на которых грелась, сверкая, влажная зелень. Долгие прогулки нравились Саше. Он и тогда шел по Моховой лишь потому, что хотел прогуляться по одетой в вечернее платье Москве после милой и изобретательной постановки его однокурсников, хотя вполне мог сесть на автобус, который привез бы его прямо к дому. И сейчас Саша шел к отдаленным уголкам острова, им еще не изведанным. Местность быстро перестала казаться знакомой, но это не пугало Сашу – всегда можно выйти к берегу и вернуться назад. Лес сгустился. Солнце едва проникало сквозь пышную листву. Корневища поваленных деревьев тянули ввысь свои косматые лапы, как взрослые, пугающие букой ребенка. В сырости и темноте разрослись пышные папоротники. Вокруг рябили облака насекомых. Они садились на волосы и кусали за голые участки кожи. Саша, отмахиваясь, хлестал себя по ушам, рукам и ногам. Насекомыши слетали и заново садились, заползали под рубашку и кусали за щиколотки. Перед Сашей заколыхалась еловая ветка. С нее грузно взлетел пятнистый бровастый филин. Саша ускорил ход. Летучие гады врезались в глаза и путались в волосах. Саша заслонил лицо руками и побежал, глядя сквозь пальцы. Он уже несся напролом через ветки и кусты, сухими крючьями царапавшие его. А потом остановился, потому что выбежал на свет.
Вокруг был какой-то палаточный лагерь. Саша крался мимо палаток с красными крестами. Холщовый вход у одной оказался приоткрыт. Там лежала голая женщина, непристойно раскинувшая ноги. Саша смутился и отвернулся. Звук, который он смутно услышал еще из леса, вырос в большого страшного зверя, от которого стыла кровь. Кто-то истошно визжал. Там же, за палатками, в небо вздымался серый дымок. Саша обошел палатки и выглянул из-за угла. На земле у костра извивались две женщины, привязанные за руки к лесине. Одна выгибалась мостом, на месте ее грудей зияли две вишневого цвета дыры, будто пара очумелых глаз. Кровь собиралась в пупке и растекалась в стороны по бороздке изгиба живота. Вторая брыкалась и елозила ногами. Влажная бордовая плоть на месте срезанных икр терлась об землю и обволакивалась грязью.
На костре перед ними жарилось их собственное мясо. Взгляд Саши, уже застеленный кровавой пеленой безумия, сполз чуть вбок. Там лежало тело старика, иссохшее и пятнистое. В его разверстой груди копался здоровенный человекоподобный жук с гнилыми жвалами, щетинистой головогрудью и мохнатыми лапами. Он возился, по локоть в крови, за оттопыренными ребрами, как продавец за прилавком. Сашиной спины коснулись руки из какого-то фантомного, бесконечно далекого мира. Они вытолкали его из укрытия. Саша повалился на землю, глазея на двух жутких тварей, обступивших его.
– Смотри, кого нашел! – сказала трупная муха с крысиными зубами.
– Щупленький, но тоже сгодится, – ответил мохнатый жук.
Их жвалы тряслись, издавая какие-то совершенно бессмысленные для Саши звуки. Мохнатый жук с хлюпаньем вынул лапы из чрева старика.
– А ну иди сюда, мы тебя щ-щас нашинкуем.
Продолжением его лапы был зазубренный тесак, сверкающий кровавыми вспышками в солнечных лучах. Каждая вспышка проникала в сашин мозг и выжигала там нестираемые отметины сумасшествия. Существо приближалось. А потом оно скривило пасть в кощунственной, одному только черту понятной улыбке.
Губернатор кивнул охраннику, стерегущему толпу за его сыном. Тот прикладом огрел Лешу по голове. Мигом сбежалось еще несколько человек в форме, чтобы оттащить тело. Островитяне вцепились в Лешу и навалились на силовиков. Началась сутолока, но звуки выстрелов быстро остудили толпу. Пыль оседала, людская каша рассасывалась, обнажая тех, кто сам уйти уже не мог. Среди них, в плотном коконе из тел, лежал Алеша. Губернатор смотрел, как из-под завала достают труп его сына, на расплывающееся красное пятно на его груди, а потом – на свои наручные часы, подаренные ему лично Сталиным за заслуги перед вверенной ему Томской областью.
По каким-то сугубо служебным соображениям комендант Сулейманов не воспарил от облегчения к небесам. Сегодня его второй день рождения, о чем он будет помнить даже стоя перед рвом, куда упадет его мертвое тело осенью тысяча девятьсот тридцать седьмого года. Но столь вопиющая наглость со стороны переселенцев да еще в присутствии губернатора требовала пресечения. Нужны показательные казни. Благо, повод имелся. Комендант Сулейманов покопался в сумке.
– Вот это мы нашли вчера, – он воздел руки кверху, демонстрируя всем берестяное письмо.
Внутри у Кузьмы все упало.
– Кажется, здесь кто-то удумал тайную переписку вести, – комендант всеми силами пытался развлечь скучающего губернатора. – Что ж, кто-нибудь желает сознаться, или мне убивать вас по одному?
Воздух стал твердым и не пролезал в горло, в глазах сгущалась темнота, но лицо у Кузьмы оставалось спокойным. Он сделал шаг. Некоторые особо рьяные борцы за правду из тех, кто это увидел, потом будут горлопанить, что наказали не того. Но это уже не будет значить ровным счетом ничего. Потому что в этот момент из леса выбежал Саша.
В глазах его было чистое и беспросветное безумие, грудь бешено вздымалась и опускалась. Он проковылял на задубевших, подгибающихся от усталости ногах мимо коменданта, мимо губернатора, мимо народа и всего полчища охраны, словно всех их тут и не было вовсе.
– Надо… убираться… отсюда… – кряхтел несчастный безумец. Руки его были исполосованы порезами, на голове собрался венок из спутавшихся в волосах иголок и листьев. Все, включая охрану и самого губернатора, остолбенели. Ногам не ходилось, куркам не нажималось. И только тогда, когда сумасшедший сиганул с крутого берега в воду, комендант Сулейманов опомнился и выстрелил из табельного пистолета, который на этот раз оказался при нем. Что-то, а стрелял он отменно, так что в воду Саша приземлился уже мертвым. Он повис на водной глади, раскинув руки по сторонам. Его длинные русые волосы колыхались шелковыми нитями на взбаламученной воде. Кровь вихрилась бордовыми змейками от рук и ног, словно их причудливые продолжения, и на своем кровавом кресте Саша плыл туда, куда он всегда и хотел – к противоположному берегу.
Ночью Кузьма пришел туда, где за подтаявшими льдами и молочным туманом смутно виднелась зелень противоположного берега. Ему предстоит долгий путь. Но Кузьма не привык торопить коней. В темной душной шахте к неподатливой руде он подступается не спеша, откалывая от нее по маленькому кусочку. Это утомительно долго, а нетерпение так и подбивает ударить посильнее, но Кузьма знает, что можно сломать кирку, если, как говорится, рубить с плеча. И руде будет безразлично, что стоимость кирки вычтут из зарплаты. Она покорится только размеренному труду.
И он плыл, неспешно, но уверенно рассекая водную гладь натруженными руками. Он плыл, мерно дыша и четко отмеряя время отдыха. Он плыл, по сантиметру выгрызая свою свободу.
Болотами он вышел в деревню, где никто никогда и не слышал про Остров людоедов. Там Кузьма устроился разнорабочим, работал в колхозах и брался за любой хозяйственный труд. С женой и детьми он увиделся только через семь лет.
Немногим позже река Обь, будучи, видимо, больше не в силах выносить происходившее на ее берегах, разлилась и затопила Остров, смыв сотни мертвых человеческих тел, скудный быт островитян, а также много-много ящиков с мукой, касаемо которой в свое время не поступило никаких распоряжений свыше.
