Никита Королёв
Между топких болот
Те, кто пили отвар, ложились обратно, но Саша лелеял хрупкую надежду на то, что они оклемаются – стоит только живительной влаге пролиться по телу.
На другом конце этого телесного поля Саша уловил какое-то движение. Между тел шастало какое-то маленькое сутулое существо. Потом оно село возле одного из них и, прикрывая свою проказу сгорбленной спиной, стало копошиться у головы лежачего. Тут Саша заметил едва различимое колыхание его ног. А затем, быстро оглядевшись, существо сделало какое-то резкое движение, напоминающее передергивание затвора, отчего руки и ноги лежачего, как от внезапного разряда тока, взмыли в воздух. От испуга существо в человеческом облике взвилось в воздух, как согнанная с тарелки муха. Саша рванул туда напрямик, перепрыгивая через человеческие тела.
Существо, застигнутое врасплох, стояло в оцепенении, когда Саша влетел в него всем телом и повалил на землю, приземлившись на него. А уже через мгновение Саша сидел на нем и колотил его по морде. Голова с зажмуренными глазками болталась туда-сюда, коротенькие ножки в истоптанных сандалиях сгибались и разгибались, елозя по земле, а руки вились в воздухе в отчаянной попытке нащупать обидчика. Леша, схвативший Сашу за шиворот, одним движением оттащил его от существа с уже порядком подпорченной физиономией. Саша повалился на землю, выставив перед собой ноги, тяжело дыша и смотря вперед распахнутыми гневом глазами.
Существо приподнялось и зажужжало, точно оно действительно было большой трупной мухой:
– Мне зубы нужны! Зубы!
– Убирайся, пока они тебе действительно не понадобились, – с ледяным спокойствием сказал Леша.
Подбитое существо, трезво оценив свое положение, поморщилось как от сильной боли, блеснув двумя окровавленными крысиными зубами под щеткой рыжеватых усов, и скрылось в кустах.
– Интересно, и этим они хотят заселять Сибирь? – бросил как бы про себя Леша.
– Постой-ка, откуда ты… – начал Саша, уже успевший немного отойти от гневного ступора.
– Идем, может, еще сможем чем-то помочь.
Но помочь обладателю заветных золотых зубов уже было нельзя. У его рта пузырилась кровавая пена – он захлебнулся собственной кровью.
За ветками показалось пастбище. Вчера Кузьма варил кое-что помимо целебного отвара. Когда Саша уснул, он принялся обваривать бересту, а затем достал нож. Кузьма не мог внятно себе объяснить, почему он так старательно его прячет даже притом, что лезвие могло бы значительно облегчить жизнь на острове – доставай он его не только под покровом ночи. Он просто знал, что это нехорошее место. Оно хочет, чтобы ты обнажил оружие, соблазняет властью, но на деле ты лишь упадешь еще одной каплей в непрерывно кипящий котел жестокости. И неважно, самооборона ли это или убийство злодея – котел для всего один. И как ружье на стене, которое обязательно выстрелит, нож здесь непременно вонзится в чью-то плоть и высока вероятность, что в твою собственную.
На обваренной бересте Кузьма вырезал слова. Он писал своей жене и детям, писал, что он жив, что еще ходит по этой земле и дышит одним с ними воздухом. Но писал не только от себя. Он писал от всего острова. Береста скрутилась, словно свиток, бережно несущий миру живых весть о воскрешении тысяч душ.
Корова паслась все там же, с глубокомысленным выражением общипывая густую свежую травку. Только листья на деревьях уже не шептались. Мужик стоял там же, где и вчера, пристально глядя на свою буренку. Только сейчас он был с косой, уперев ее в землю, как посох. И рубаха на нем была ярко-алая. Кузьма, уже приноровившийся, стал подступать к корове. В руках у него была береста с посланием. Он решил жестами уведомить об этом наблюдателя с косой. Он так же воздел руки кверху, показывая ладони, затем воображаемой ручкой провел по бересте, после чего поднес ее к корове и завязал воображаемый узелок. Мужик никак не отреагировал на эти жесты. По старому опыту склонив это в свою пользу, Кузьма подошел к корове. Береста скрутилась на узелке от колокольчика, туго обтягивающем коровью шею. Несколько раз Кузьма ее подправлял на всякий случай, после чего тяжело вздохнул, плененный робкой надеждой, и погладил корову за ушком. И вдруг она вся сотряслась, как от сильного удара, и ее повело вбок. Кузьма перегнулся через спину коровы. Из ее бока торчало деревянное копье. От него по пятнистой шерсти вниз поползли алые змейки крови. Просвистело еще одно и вонзилось рядом. Тут корова на срыв замычала и рванулась. Из леса побежали голодные метатели копий.
– Держи ее!
– Стойте! Нет! Не надо! – Кузьма загородил корову своим телом.
– Хватай!
Голодная орава смела Кузьму и обступила корову со всех сторон, как ворох муравьев, облепивший жирного розового червяка. Кузьма, оттесненный в самый край толпы, тщетно пытался пропихнуться, крича что-то там про молоко и связь со внешним миром, но голос его глох в голодном гомоне толпы. Никто не удосужился умертвить корову перед тем, как приступить к трапезе, так что, когда масса окровавленных ртов разъяла ребра и уже лакомилась потрохами, корова еще долбилась головой об мягкую травку и дрыгала копытами в бессмысленном беге. Мужика на той стороне реки уже не было.
– Комендант, а где мука?
Комендант Сулейманов, стоявший одной ногой на носу лодки, обернулся.
– Там же, где и ваше послушание, – ответил он, и лицо его скривилось в ликующей гримасе.
Леша, будто не замечая коменданта, обратился к людям, сидевшим в лодке за спиной коменданта:
– Вылезайте, вы совершенно не обязаны это делать. Катание коменданта на лодке не прописано ни в одном уставе.
Весь тощий как смерть, экипаж лодки внезапно нашел ее дно крайне любопытным и всецело посвятил себя его изучению, пропустив это обращение мимо ушей.
Гримаса исчезла с лица коменданта. Он подошел угрожающе близко к Леше.
– Послушай ты, щенок, – изо рта коменданта несло забродившим сигаретным смрадом. – Давай-ка ты не будешь влезать в дела взрослых?
Леша уставился коменданту прямо в глаза, придвинулся еще ближе и почти прошептал, выводя каждое слово:
– А давайте вы избавите полумертвых людей от вашей прихоти?
Они застыли, разрывая друг друга взглядами. Рука коменданта потянулась к кобуре, как и всегда, когда какой-нибудь шкет позволяет себе слишком много. Но она оказалась пуста. Он выложил свой табельный пистолет перед тем, как пойти кататься. По правде говоря, он очень боялся его утопить. Покойная матушка всегда говорила ему, что он – неряха. И, становясь старше, он нехотя стал это признавать. Не поворачивая головы, комендант обвел взглядом окрестности. Укромная пристань пряталась от ближайшей вахты за густой листвой широкого пролеска – сюда комендант оттащил служебную лодку для катания. И ничего такого криминального он не делал… Но доносов нужно остерегаться. Донос может прилететь внезапно. От мелкой завистливой крысы, которая так и рвется потеснить тебя на твоем месте, от проклятых переселенцев, хотя кто их будет слушать – они оказались не нужны даже коммунизму. Только если островному.
И сейчас комендант чувствовал затылком, как эти самые переселенцы внезапно нашли крайне увлекательным перекладывание весел и осмотр речных просторов. Еще он чувствовал винтовку, лежащую на дне лодки. Комендант твердо верил, что доверять по-настоящему можно только оружию. Его братом был затвор, а лучшим другом – спусковой крючок. Но сейчас ружье лежало предательски далеко. Они были совершенно одни. Комендант медленно втянул голову обратно:
– Я могу стереть тебя в порошок, – он пятился к лодке, не спуская глаз с Леши, – мелкий гаденыш, – после нескольких неудач он нащупал ногой нос лодки. – Тебе повезло, что у меня сегодня нет настроения убивать всякую мелочь! – кричал комендант, уже отплыв на несколько метров от берега. Леша смотрел ему вслед с некоторым пренебрежением, словно бы выпроваживая его со своей территории.
Еле дыша, Кузьма выбежал на опушку. Здесь было привычное столпотворение, но муку не раздавали. Толпа обступила кого-то, стоящего на краю покатого берега, и уплотнялась выходящими из леса. Кузьма еще издалека услышал голос, которому все внимали, чуть хриплый и крикливый:
– Мы лежим под кустами, мерзнем и голодаем, хотя можем сплотиться и наладить нашу жизнь!
Кузьма протиснулся в первые ряды и увидел оратора. Это был Саша. Он в пылу своей проповеди размахивал руками и ходил из стороны в сторону вдоль берега.
– Мы можем рыбачить, можем построить деревянные дома – у нас в руках все богатство природы! Даже дикари знали, что выжить в природе можно только сообща!
Послышались одобрительные возгласы. Мимо берега поплыла лодка. Островитяне усердно гребли веслами, комендант Сулейманов ехал стоя, скрестив руки на груди, и любовался разворачивающимся на берегу представлением.
– Они жили в племенах и разделяли труд. Поймите же, что разбоем и заботой лишь о собственном «я» мы здесь долго не протянем! – Саша рвал глотку, опьяненный взглядами и все нарастающим рокотом толпы.
Лодка подплыла ближе к берегу. Люди, до этого в забвении внемлющие оратору, один за другим переводили взгляд на нее.
– Неужто мы хуже дикарей? Не мы ли возвели города на болотах? И ради чего? Чтобы сейчас дохнуть по углам как мухи, вырывая друг у друга последний кусок?
– Ложись! – прокричал с лодки комендант Сулейманов и стал разбрасывать ломти черного хлеба. Они упали прямо под ноги Саше. После мгновения нерешительных взглядов на него понеслась людская лавина. Обездвиженный ужасом, он успел только расставить руки в стороны, после чего исчез за людским месивом. Люди хватали хлеб в воздухе, подбирали его из песка, вырывали друг у друга, кромсали и дрались за него. Комендант наблюдал за зрелищем с довольной улыбкой. Один ломоть не долетел до берега и упал в воду. Женщина, как-то сумевшая сохранить здесь свою крестьянскую дородность, с мясистыми руками, круглым лицом, обвязанным платком, одна из всей толпы углядела его и плюхнулась в воду с крутого откоса.
– Стреляй, болван! – послышался голос коменданта. Один из гребцов держал в руках винтовку. Хоть он и опер ее на борт лодки, она все равно сильно тряслась.
– Стреляй, говорю, если жить хочешь! – комендант отвесил гребцу затрещину, и тот выстрелил. Женщина, барахтавшаяся возле хлеба, резко замерла, обмякла и поползла по воде вниз лицом, будто пухлое облачко, бросающее кровавую тень.
Кузьма расталкивал ползающих на карачках людей, пытаясь отыскать Сашу. Он лежал в груде жующих тел, в изорванной одежде и весь ободранный. Кузьма выволок его из-под завала, оттащил в сторону и привел в чувства.
– Ты как?
Саша смотрел на реку и что-то шептал. Кузьма посмотрел в ту сторону. По воде плыло пухлое, прошитое пулей облачко.
– Встать можешь?
– Как муравьи…
– Кто как муравьи?
– Они, – шептал Саша, кивая на людское копошение. – Как муравьи, увязшие в карамели…
– Надо идти, вставай.
Кузьма попытался приподнять Сашу, но ноги его подкосились.
– Не могу, больно…
Штанины его брюк задрались, ноги были в ушибах и ссадинах до самых колен.
– Давай, вместе…
Саша приподнялся на руках, Кузьма подхватил его под руки, и они поплелись в сторону леса. И хотя комендант кинул всего три ломтя хлеба, люди до сих пор выковыривали хлебные крошки из песка и чужих волос.
Вечером Кузьма и Саша сидели у костра. Рыба еще вчера вся ушла на блинчики, муки не было, так что они пожевывали мох, глядя на костер. Запахло жареным мясом. Оба шумно сглотнули слюну, но никто не решался сказать об учуянном запахе, думая, что это голодная галлюцинация. Но потом из леса потянулся дымок, и тогда оба одновременно, как по команде, поднялись и пошли по дымному следу.
