Никита Королёв
Фонарик в кармане
Наше решение жениться было таким же естественным проявлением гражданственности, как оплатить товары на кассе. И взгляды коллег-покупателей этому проявлению способствовали. Со стороны Виты пришли всего две подруги. У одной после её последнего эпилептического припадка ещё не выпал завалившийся язык, вторая же умерла от рака гортани. Словом, они были идеальными подругами невесты.
Мне звать было некого, но стараниями отца Виты, начальника отдела кадров, свадьба стала достоянием всего департамента. На мне был строгий костюмом и белая рубашка, а волосы топорщились от лака. Лиловые руки пришлось припудрить. Вита не хотела изощряться с нарядом, но её отец настоял на пышном платье, в котором она выглядела, как накрытый стол. В фойе мы встретились. Я замешкался, потому что не мог вспомнить имени начальника отдела кадров, да и его самого, а благословление он, будучи человеком занятым, прислал через секретаря.
– Жнец. Но ты можешь звать меня просто Женей, – угадывая мою забывчивость, сказал начальник отдела кадров.
– Спасибо, спасибо, извините, я так рад… – лепетал я, чувствуя себя рядом с ним почему-то бесконечно потерянным, – Я…
– Я знаю, кто ты, – Жнец похлопал меня по плечу и понизил голос: – Знаешь, я думаю, моя дочь сделала правильный выбор. – Он был в своём неизменном чёрном плаще поверх вельветового жилета, в руках – лопата, начищенная до блеска. Мой взгляд повис на её сверкающем острие, после чего, словно бы проследив какую-то гнусную траекторию, сместился на шею Виты. Температура внутри меня достигла какой-то новой отрицательной отметки, но заиграла музыка, и потоком людей нас унесло в зал бракосочетаний.
Гости и отдельные их части расселись вдоль стен. Шорохи прекратились, и зал замолчал. За столом регистратора сидела женщина. Её лицо всё было в трещинах, как старая штукатурка, а волосы походили на спутавшиеся засохшие водоросли. Ткань блузки, туго обтягивавшей её тучное тело, у левой груди впадала в какое-то углубление, а на столе, как яблоко на учительском, лежало ороговевшее сердце, истыканное иголками, а возле – катушки ниток и схема для вышивания. Регистратор торжественно заскрипела:
– Сегодня, тридцать первого октября, в дворце бракосочетаний номер два регистрируется брак между…
Завитые волосы Виты цвета вороного крыла спадали с узких плеч виноградными лозами, а лицо белело, как утренний снег. Взгляд её то задумчиво застывал, то беспокойно прыгал по лицам гостей, колоннам и сводам потолков, драгоценно сверкая.
– Сейчас по просьбе невесты я зачитаю следующие строки, – объявила регистратор, и глаза Виты настороженно замерли.
«И если что-то в мире есть
За липкой сетью коридоров,
Чтоб ощутить на коже свет,
Сгореть дотла с тобой готова.
Но если там, за грудой досок,
За пыльным вырезом окна,
Есть мир прекрасный и жестокий,
Он только, милый, для тебя»
В зале послышались шмыганье и перешептывания. Жнец проверил мою железную тёщу, покоившуюся на соседнем сидении и, казалось, от этих стихов немного покосившуюся. Это были строки Виты. Регистратор откашлялась, будто поперхнулась какой-то гадостью, и поспешно заговорила:
– Семья – это союз двух любящих людей и союз добровольный. Прежде, чем зарегистрировать ваш брак, я обязана спросить вас, является ли ваше желание вступить в брак искренним, свободным и обдуманным. Прошу ответить жениха.
– Да – сказал я.
Подплыл работник ЗАГСа, я взял кольцо с подушечки и одел его Вите на палец.
– Прошу ответить невесту.
Да, – сказала Вита, но никто не подошёл.
Гости стали переглядываться, словно бы ища кольцо друг у друга; работник ЗАГСа потерянно смотрел на подушечку в его руках.
– Оно у меня, – из складок своего подола Вита достала бархатную коробочку и протянула мне.
Зал затих, и в этом выжидающем молчании щелкнула отведённая кверху крышечка. Внутри лежал фонарик в форме дельфина. Когда-то бесконечно давно он был моим. Шеи выгибались, взгляды пытались заползти под крышку. Я вытащил фонарик за железное колечко и представил его залу. Гости, возмущённые таким дополнением к кольцу, охнули, а кости захрустели. Краем глаза я увидел, как Жнец или просто Женя схватил лопату и поднялся со стула. Я заглянул Вите в глаза. В них было только ожидание. Я подошёл к ней, отвёл прядь с её щеки и прильнул к её губам. Мы целовались впервые, всегда предпочитая грубую страсть. Мы целовались в последний раз, потому что в моей руке что-то щёлкнуло и всё утонуло в дивном сиянии.
