Никита Королёв
Нацbeast
– Нет, я больше не могу! – сорвалась Маша и кинулась к Пете.
– Держи её! – закричала Виолетта, и двумя своими лапищами Стёпа подхватил Машу и сгрёб в охапку. Она брыкается. «Separatum lagnus magnum». Удар под дых. «Separatum lagnus magnum». Бежит к Пете. «Separatum lagnus magnum». Он замолчал. Его уста резко сомкнулись, как волчок, прижатый ладонью. Маша стояла ближе всех. Она протянула руку как на отсечение и пролепетала:
– Ты как, Петь? С тобой всё в порядке?
– Здравствуй, Маша. – у Пети было такое жертвенное выражение лица, будто его оплёл королевский питон. Трупный закат глаз. Говорил не Петя – говорил Рот. Голос звучал как самая нижняя нота на фортепиано.
– Петь, проснись, ты нас всех…
– В прошлом году ты была хорошей девочкой – перебил Машу Рот, – Не хочешь поговорить с мамочкой? – Уголок рта у Маши как-то поник как при инсульте, и, казалось, кудри её расплелись.
– Что ты сказал? – Маша задрожала.
– С мамой, говорю, хочешь поболтать? – голос разлетелся воронами по тёмным углам гостиной. – Только она там, внизу, не летает. Уже здесь налеталась. Можете поболтать, Но другие будут не прочь. – Рот рассмеялся, забирая каждым раскатом по году из жизни всех присутствующих. Нижнюю челюсть Пети с фатальным хрустом прижало к груди, и все исчезло под лавиной звука, будто кто-то на высоте открыл в самолёте дверь. Запредельные, бессмысленные страдания нескончаемых душ в нескончаемой бездне, рядом с которыми счастье за всю твою жизнь – лишь маленький пузырик благоденствия, никчёмный и неуместный. Рот схлопнулся, как двери в метро. Язык, идеально срезанный зубами, словно ломтик сервелата, шлепнулся Пете на колени в этой новой оглушительной тишине. Кровь зазмеилась по подбородку, как вино из переполненной мраморной чаши.
– Ну как? Есть связь? – Язык дрыгался на Петиных коленях, корчась на каждой букве, но слова звучали по-прежнему чётко, словно кто-то говорил из Петиной глотки. Ребят больше не было – были только тени ночного Стоунхенджа при свете полной Луны. Маша подошла к панорамному окну. Тени. Открыла его. Были. сделала шаг и пропала за оконной рамой. Неподвижны. Врачи скажут, что смерть наступила в полёте, но я-то знаю, что прыгала Маша уже мёртвой.
– Ладно, оставлю вас кое с кем наедине. – Голос заелозил, как настраиваемая струна. Петина голова открыла глаза и обвела стеклянным взглядом всех истуканов в пижамах.
– Uniform? Ja-ja, gut. – довольствовался немецкий гость. Лёва повёл носом, как кролик, очки съехали с переносицы. Взгляд лунатика продолжил блуждать. Мимо фиолетовых шортиков, через мокрые штаны с просторными карманами и две пары одинаковых клетчатых пижам к жёлтым штанинам кигуруми. Всё выше и выше, к кудряшкам под капюшоном с мордочкой Пикачу. Взгляды встретились. По телу Пикачу прошла дрожь, и одна нога его подогнулась.
– jüdischer junge, jüdischer junge! Уберите, вон, вон! – Заревел немец. Петины конечности стали бешено извиваться, как щупальца жарившегося живьём осьминога.
– Ой, да ты бы на себя посмотрел при жизни: карие глаза, жопастый, да ещё без яичка. – Пикачу сразу понял, с кем имеет дело, и встал в стойку. Только он здесь контролировал трафик выпадов в адрес евреев. Все стали потихоньку отходить от оцепенения. Виолетта озадаченно уставилась на распахнутое окно, откуда снег крупными хлопьями заносило в квартиру, Стёпа прикрыл область паха руками.
