Никита Королёв
Лебединый остров
На негнущихся ногах я вышел на своей станции. Желание оказаться в стенах отеля, населенного людьми, опуститься на мягкий диван на ресепшене, где всегда за стойкой стояли улыбчивые администраторы, было непреодолимым. Я ушел в эти грезы и даже забыл, мимо чего мне придется пройти перед тем, как увидеть двери отеля. От мысли о кладбище у меня перехватило дыхание, словно мимо, обдавая могильным холодом, промчался призрачных товарняк. Я взглянул на часы – было без пятнадцати двенадцать. Но ведь если я уснул, когда возвращался после тех неудавшихся посиделок с друзьями, то почему сейчас так поздно? Я шел из пивнушки, когда ночь только-только вступила в свои права, то есть где-то часов в семь-восемь. Я не мог прокататься в метро три с половиной часа, не уехав в депо. Всем моим гаданиям пришел конец, когда, поднявшись по лестнице на поверхность, я обнаружил интересную особенность конкретно этой станции метро: выход из нее вел прямо на центральную улицу старого викторианского кладбища.
X
Мне предстояло встретится лицом к лицу с моим страхом. Он сидит где-то настолько глубоко, что, когда что-либо его бередит, он приводит в дрожь все мое существо, которое буквально стоит на этом страхе, как на фундаменте. Все это время я бежал от этого страха, выбегая из одной двери в другую, но больше не осталось дверей, кроме одной – в другом конце кладбища. И я сразу понял, чтó, а точнее, кто меня ждет на этой дороге. Она, видимо, очень уж хочет повторной фотосессии, раз не поленилась перенести выход из метро на место своего последнего пристанища.
Ну, и как повелось в этот злополучный вечер, и здесь меня встретили с порога. Я благодарил Господа за то, что он избавил меня от этого карикатурного сюжета, по которому я должен был бы идти по кладбищу, томясь ожиданием кошмара и внимая той зловещей тишине, в которой притаился ужас, – тогда, я уверен, я сошел бы с ума и мое сердце разорвалось еще раньше, чем что-то бы произошло. Нет-нет, судьба отнеслась ко мне очень даже снисходительно, дав оправдаться сразу всем моим самым страшным опасениям. Она стояла посреди центральной дороги, в метрах двадцати от меня, возле указательного столба со стрелками. Она как с фотографии сошла, хотя почему это «как»? На вид ей было не больше тридцати. Похоронный саван легко колыхался на ночном ветру. Ее вьющиеся волосы, подвязанные черной лентой, невесомо покачивались, словно черная, не видевшая света трава на морском дне. Через ее фигуру смутно проглядывала брусчатка центральной дороги. Я двинулся в ее сторону, чувствуя почти непреодолимую слабость в ногах. А, наконец, подойдя, от какой-то отчаянной дерзости я посмотрел ей в глаза. К черту все: страх, предубеждения. Когда последний свет гаснет в пучине, становится как-то спокойнее. Когда завален выход назад, дорога вперед не кажется уже такой безумной. И сейчас последний искусственный свет за моей спиной рассеялся, когда выход из метро позади меня ушел под землю. Тьма обволокла все вокруг.
Я хотел уже было заговорить с ней, но с моих уст не сорвалось ни звука. Я не мог, словно бы это было глупо заученным действием, которое вдруг перестало получаться. И тогда заговорила она:
– Не бойся, я не причиню тебе вреда. Я не злой дух.
Почему я понимаю ее? На каком языке она говорит? Я не мог ответить ни на один из этих вопросов. Это была не речь, какой я привык ее слышать и воспринимать, а скорее поток настроений, облачающийся в слова лишь в моей голове, игра света и тени, как летним днем, когда солнце спрячется за облаком, подует прохладный бриз и тень падает на твою улыбку, погружая в задумчивость.
– Почему я тебя понимаю?
– Чтобы понимать друг друга, нам не нужен язык – тем более что мой уже давно истлел. Но когда языка больше нет, остается Слово. Бог даровал его нам, чтобы сплотить, но, сплотившись, мы возжелали вознестись до Него, и тогда Он наказал нас, наделив разными языками. С тех пор слова только разобщают нас, делая глухими друг к другу.
– Зачем меня привели сюда?
– Тебя никто не приводил – ты сам пришел. Ты никогда не задумывался, почему после смерти отца тебя так сильно тянуло именно сюда, в Прагу? Почему своим друзьям, когда все выбирали место для отдыха, ты посоветовал дождливую Прагу? Почему тебя посещает чувство, будто все пути пересекаются именно здесь?
– Откуда ты столько знаешь о моей жизни?
– Между всеми родственниками, живыми и мертвыми, установлена неосязаемая связь. Если живой человек может о ней только догадываться, когда его кожи касается легкий ветерок, пробирающий до мурашек, хотя все окна были закрыты, то для отошедшего в иной мир его родственника эта связь означает единственную возможность быть рядом.
– Мы – родственники?
– Я мама твоей прапрабабушки. Можешь считать это семейной встречей. – Она улыбнулась. – Это особенная ночь для тебя. Волей случая ты оказался на стыке двух миров и, перейдя рубеж, оказался в мире минувшего времени. Ничто не уходит бесследно. Эти места тысячелетиями, словно батареи, накапливали в себе энергию, которой в один момент стало настолько много, что, высвободившись, она сформировала эту реальность. Реальность древних безымянных богов, которым до сих пор поклоняются старейшие культы в отдаленных уголках Земли. Реальность, в которой картины минувших дней, их красоты и мерзости, радости и ужасы, смешавшись в диковинный коллаж, нашли свое воплощение. Что-то наподобие пыльного чердака, на котором по коробкам покоятся отслужившие свое предметы из твоей прошлой жизни. Только этот чердак хранит прошлую жизнь целого города. Большой такой чердак, надо сказать.
Сейчас мой смертельный страх показался мне абсолютно немыслимым и неуместным. На душе, невзирая на непроглядный мрак вокруг и кладбищенскую сырость, было светло и тепло.
– Мне немного непривычно общаться с человеком, который старше меня на…
– Сто сорок два года. Я родилась ранней весной одиннадцатого марта тысяча восемьсот пятьдесят девятого года.
– Ты выглядишь так молодо… Что… что с тобой стало?..
Ее нежное лицо помрачнело, а сама она вся потускнела, почти слившись с угрюмыми надгробьями за ней.
– Это случилось пятого апреля тысяча восемьсот восемьдесят шестого года. Мы с мужем жили за чертой города, в маленьком двухэтажном деревянном домике с видом на широкую и быструю Влтаву. Он работал в городе извозчиком, так что у нас возле дома была пристройка для коляски и лошадей. Жили без изыска, во многом себе отказывали, но жили, как мне тогда казалось, в любви, а при ней и за гроши в доме тепло, и очаг греет. Этого тепла хватало и на нашу пятилетнюю дочь, твою прапрабабушку, Женеву. Как вспомню ее глаза, ее очаровательные серые глазки…
