Наталья Шемет
Девушка с глазами Герды
Пролог, он же Часть первая
ГЕРДА. ТОГДА И СЕЙЧАС
Мы наделяем тех, кто становится для нас единственными,
лучшими чертами, чем у них имеются на самом деле.
Разочаровываться – больно, но необходимо.
Это страшная сказка.
Но самую темную ночь
прогоняет солнечный свет.
Старая сказка на новый лад.
Г. Х. Андерсену – с глубоким почтением
Сложить слово «счастье» из вечности передрассветной,
Писать «лучший друг» лепестками из роз, обрывая
Без жалости куст. Что сильнее влюбленности детской?
Ах, Герда… Да только нет сердца у мальчика Кая.
На снеге слепящем вести тонкой палочкой: «милый»
И ангелов пение слышать в дыхании рядом.
Да черти вовсю поглумились над юности пылом,
И розы не тронь – оставляют ожоги от яда.
Искать и метаться. В глухой удушающей чаще
Из злобных завистливых глаз заплутать – ну, еще бы…
И с теми бороться, что рвут твое тело на части.
Не знала ты, Герда, что в людях достаточно злобы?
А Кай улетел… он исчез, испарился и сгинул –
Ни слова любви, ни «прощай», ни «увидимся завтра».
Как сердце болит… собираешь по капелькам силы.
Увидеть, узнать: жив-здоров – в этом вся твоя правда.
Да, снова в дорогу. В кровавый закат. На билете,
Что Герде протянут уж явно недоброй рукою,
Писать аккуратно: «Я знаю, мы больше не дети.
Но все же люблю тебя. Черт с тобой… нет! Бог с тобою».
Брести по камням, по осколкам – по льдинкам, по стеклам
И резать до крови и ступни, и руки, и душу –
Руками с пути убирать ветки хлесткие. Блеклым
Стал сказочный мир. Мальчик Кай… Как же ты все разрушил…
Бродить в страшных снах – наяву. Тщетно. Собственной плотью
Кормить тех, кто голоден. Резать тупыми ножами
Для страждущих – сердце и мясо, дробить свои кости:
Вдруг будет для Кая кому-то хоть хлеба не жалко?..
И каждое утро из нервов, души, сухожилий
Выкладывать «вечность» – ну может хоть это поможет
И как-то утешит. Но щеки бледней белых лилий.
Ну кто же так любит – всем сердцем, душой всей, всей кожей!
Идти, не стеная, без страха к дверям жутким ада,
И с каждым движеньем все ближе… И надо ж, доходит,
Что Герда – такая – совсем никому и не надо.
Всем хочется просто кусочек души или плоти.
А верность и нежность уже не в чести. И любовью
Весь мир этот сыт – так наелся, до рвотных позывов!
А мяса и крови – давай! И побольше! Хоть море!
«О мальчик мой Кай… Так надеюсь, что мы еще живы».
Ты все отдала – может, мало? Ну, есть еще силы?
Давай, соберись. Отдавай еще! Надо ж, как гложет:
А вдруг он поймет, что веревкой – на собственных жилах! –
Со дна океана любовью достать Герда может.
…Дошла! И нашла! Оглянулась направо, налево –
Куда ни взгляни – всюду лед и сияние режет
Больные глаза. Так слезятся. О, глупая дева!
Смотри, вот он. Как… так же юн, и прекрасен, и… нежен?..
О нет. Взгляд не тот. «Кай, а где Королева? Я долго…
Прости… и пойдем… Ты замерз без тепла и заботы…»
Но кривятся губы любимые в смехе недобром:
«С тобой мне вернуться? Похож ли я на идиота?
Смотри на себя – некрасива. В гноящихся ранах.
Пустые глаза. И колючки репейника в косах!
Фу, Герда. Да что ты. Еще… ты же мне помешала
Сложить слово «нет» из снежинок – вот, льдиниста россыпь…»
Все выпито-вырвано-отдано… Ради фантазий?!
Три шага назад… Он – не Кай!.. След кровавый на белом…
Поморщился Кай: «Ты зачем развела столько грязи?
Здесь нет никого.
Это я.
Снежная.
Королева».
Часть вторая
ЗЕРКАЛО ДУШИ
По зеркальной глади замерзшего озера медленно двигалась женская фигурка. Она выглядела совсем маленькой и хрупкой среди ослепительного белого великолепия. И была здесь совершенно чужой.
Герда уходила из дворца.
Нет, она ни разу не обернулась. Понимание того, что все бесполезно, накатило волной, нахлынуло и утопило надежду. Та моментально захлебнулась, не успев даже взмолиться о пощаде. Все напрасно.
Герда спиной ощущала ледяной взгляд Снежной королевы. Кая. Ее Кая.
Она никак не могла поверить, что злой волшебницы не существует. Что никто не похищал, не увозил Кая силой. И в страшном дворце не было никого. Только… Кай.
«Герда, это я – Снежная королева».
Как такое может быть? Сначала Герде хотелось кричать – нет, ты не она, это просто невозможно! Она – ведьма, колдунья, обманщица, и силой магии унесла, увлекла милого, теплого, доброго мальчика, которого она, Герда, так любила. И который любил ее.
Милого? Теплого? Любил?..
Вопреки очевидному Герде хотелось схватить его в объятия, схватить против воли, целовать кривящиеся в усмешке бледные губы, целовать до крови и боли – лишь бы почувствовал себя живым… Лишь бы снова почувствовал себя Каем. А потом поняла, что он не хочет этого. Не хочет ничего. Снежная королева – не ведьма, не колдунья, не обманщица, не порождение мрака… Просто твоя собственная часть, темная и злая.
Снежная королева – это то, что ледяными цветами раскрывается в бесчувственных душах. Прорастают побеги-плети, пускают длинные, сильные корни в сердце, распускаются бутонами. Мертвыми. И приходит конец – всему. Теплу, свету, радости. И голубые, как весеннее небо, глаза ее Кая теперь колкие, словно льдинки, и холодные, словно снежок в руке… Такие же, как его застывшая душа.
В глазах Кая не было жизни. Был лед. Холод. Вечность.
Говорят, глаза – зеркало души…
Но сейчас Герда не хотела думать ни о чем. Где-то на краю ускользающего сознания теплилась мысль, что это страшный сон, и не было долгой дороги, вот сейчас она проснется, а рядом – бабушка, милая, улыбающаяся бабушка. И взгляд сияет, лучится – глаза-то добрые-добрые.
Герда смотрела по сторонам и у нее было чувство, что все видится в кривом зеркале – реальность то меркла, то проявлялась четче, то искрилась, словно освещенная солнцем снежная равнина, то переливалась алмазными искрами, как раскрошенный лед… Герда шла, чувствуя, как мертвеет собственная душа. Еще немного – и не выйти отсюда… и что будет тогда? Может, она останется с Каем? Но он не тот, кого она любила – совсем не тот. Не получится ничего. Она просто умрет здесь, превратится в ледяную статую, но и тогда вряд ли станет достойным украшением дворца – она некрасива…
А в спину равнодушно-презрительный взгляд того, кого она, оказывается, совсем не знала… «Ты мне помешала… развела столько грязи… фу, Герда…» – жестокие слова больно отзывались в остывающем сердце. Глаза застилали слезы – острые, колючие. Они стекали по щекам и тут же схватывались льдом, прожигали болючие мерзлые дорожки.
Было уже почти и не холодно… никуда не хотелось идти… Но Герда почему-то шла, и ей казалось, что отполированная гладь вздыбилась под ногами и режет ступни – осколками, но нет… это просто воспоминания… Почему же так больно? Больно… не больно… больно… Герда опустилась на пол, закрыла глаза. В груди кольнуло еще раз… Наступила Вечность…
…«Ка-а-ай». Сердце тяжело качнулось внутри, не желая сдаваться. И снова пошлó – «Кай, Кай, Кай», – с каждый глухим ударом посылая кровь двигаться по замерзшему телу.
Усилием воли, непонятно откуда взявшейся, Герда приподнялась. Вокруг действительно были осколки – льда? Или зеркал?
Проклятое стекло… в нем все беды… вернее, не в нем, а в том, что не каждый человек может сопротивляться тьме. Зеркало – всего лишь проверка… само по себе и не виновато. Но стоит разок кольнуть, и этого оказывается достаточно, чтобы зло навсегда пустило в тебе корни…
Герда протянула руку, взяла один из осколков и воткнула в ладонь. Со всей силы вонзила, не раздумывая. Кровь – красная, до омерзения красная на белой коже – потекла с руки на платье, окрашивая замерзшие льдинки на ткани в яркий цвет. Такого оттенка была оправа странных очков, которые в детстве носила Герда. С розоватыми стеклами, огромные, когда-то подаренные ей на день рождения. В них лицо казалось стрекозиным, а мир приобретал странный, милый оттенок. И хотелось улыбаться.
Герда смотрела на текущую кровь и торчащий из ладони кусок зеркала. Потом, совершенно без эмоций, выдернула его. И так, с осколком в руке, снова двинулась к выходу.
Страшное зрелище являла собой худая, изможденная женщина… да, Герда стала женщиной во время странствий, не год и не два она искала своего Кая… Странное и страшное зрелище. Льдом покрытые длинные волосы с застрявшими в них колючками репейника, спутанные, свисающие в беспорядке. Худые плечи едва прикрывает тонкая, почти ветхая ткань платья – она не скрывает проступающие косточки… острые лопатки, как недоразвитые крылышки… руки, как плети, босые грязные израненные ноги… и в кулаке зажат огромный, похожий на лезвие ножа, окровавленный кусок зеркала.
А в глазах – пусто.
Говорят, глаза – зеркало души…
Герда поднесла руку к лицу, потерла усталые веки. Зачем-то попыталась пригладить кровящей ладонью волосы. Нестерпимо красный цвет сильно ударил по глазам. Больно смотреть. Слишком ярко. Слишком настоящая кровь, такая неестественная в этом сияющем царстве белого и серебряного.
Герда обернулась.
Обернулась и увидела, что Кай – ее Кай – тот, кого она так мечтала увидеть… нет… совсем незнакомый мужчина, с длинными светлыми волосами… или это снег запорошил… уходит… У него прямая спина и нет дрожи в ногах… и никаких сомнений в сердце.
И внезапно Герда поняла, что все было ничем иным, как путешествием к его душе – а в душе Кая холод, и ничего не изменишь… ведь она смотрела в его глаза – в них только лед…
Нельзя любить лед. Нет… можно. Но, стараясь растопить, заболеешь сама. Или умрешь.
Герда умерла. В тот момент ей казалось именно так. Хотя у нее все снова болело – внутри и снаружи, и душа болела тоже – и удивительным образом это сочеталось с холодом, сковавшим ее.
Больно. Ужасно больно. Так больно, что уже и не больно ни капельки…
Вот и выход. Ледяная пустыня расстилается до самого горизонта.
Герда больше не обернулась.
Она шла невозможно долго. Замерзшая, почти неживая, упала у лачуги финки. Маленькая угрюмая женщина легко втащила худенькую Герду в дом, обогрела и накормила. И, пока Герда ела, все время пыталась заглянуть ей в глаза.
– Ты обошла полмира, – сказала финка. – Велика была твоя сила. Ты и сейчас еще сильна.
– Я? – слабо улыбнулась Герда.
– Да. Ты очень сильна. – Финка достала кожаный свиток и долго изучала. А когда оторвалась от него, произнесла: – Но… ты скоро умрешь.
– Я знаю, – спокойно ответила Герда. Она действительно это чувствовала. Только не знала, когда.
– Так жаль, так жаль… – сокрушенно вздыхала финка.
И в этот момент у Герды что-то лопнуло в голове. Да так, что боль пронзила ее полностью – от макушки до пяток. Герда упала, крича от невыносимой муки. А когда стало чуть полегче, первое, что она увидела, – это внимательные, умные глаза склонившейся над ней старой финки.
И Герда стала видеть души. У этой женщины душа была светлая.
Назавтра финка собрала ее в дорогу.
А после долго-долго смотрела вслед.
Следующей Герду приютила лапландка. Она тоже накормила и обогрела путницу. Даже собрала в дорогу немного одежды и еды – столько, чтобы не умереть от холода и голода самой. Пока Герда спала, лапландка перебирала запасы и разговаривала с сушеной треской. А утром, провожая, сказала:
– Ах ты бедняжка! Ты скоро умрешь. Ты знаешь это?
– Знаю, – спокойно ответила Герда, с улыбкой глядя в светлые, прозрачные, чуть подслеповатые глаза старой женщины. Надо же, это так очевидно? Неужели настолько, что вот и лапландка, вслед за финкой, не задумываясь, сообщает о смерти так, словно говорит об обыденных вещах?.. Впрочем, размышлять обо всем этом недосуг. Надо идти.
Герда возвращалась как во сне. Больше всего на свете ей хотелось оказаться дома – и там, возле розовых кустов, которые, наверное, сейчас большие-большие, умереть. Увы, она не знала, сможет ли дойти до конца. Казалось, что вернуться – это и есть смысл. А там – будь что будет…
Непостижимым образом по дороге обратно она, проходя через города и селенья, встречала только добрых людей. Они предлагали ей кров и еду, одежду и помощь. И ничего не просили взамен. Были и злые люди – у них были страшные глаза, если заглянуть, то можно увидеть, как на дне плещется темнота. Герда удивлялась про себя – как они не различают друг друга? Вот эта девушка, с чистым взглядом, мило заигрывает с парнем, в глазах которого отчетливо читается зло. А этот мужчина, несмотря на то, что страшен, как медведь, на самом деле добр, а его все боятся… Нет справедливости в мире. Впрочем, Герда ее не искала. Она просто шла.
И злые люди сторонились ее. А добрые делились теплом, лаской, любовью. Наверное, это было правильно – Герда много отдала им себя, тогда, когда искала Кая. Кому-то не жаль было последней монеты, кому-то пела всю ночь песню – чтоб не плакал младенец, и мать могла хоть немного поспать, за кого-то работала, кого-то выхаживала во время тяжелой болезни… И всегда отдавала чуточку души. А иногда и тело. Ведь порой вернуть к жизни может только близость – и пускай она поначалу нежеланна. Что еще сильнее может встряхнуть человека, даже если это происходит через сопротивление или боль?..
Герда никогда не думала о себе – только делала то, что должна. А сейчас люди помогали ей, но она не видела лиц. Зато безошибочно читала по глазам души.
Порой она ночевала в лесу – но волки, которых прежде приходилось отгонять, останавливались поодаль. Они выли, скулили, поджимали хвосты, смотрели голодными глазами – но не нападали.
В куске зеркала, выставленного, как нож или кинжал, Герда видела отражение своих глаз – в тот момент так похожих на страшные, голодные волчьи. А с обломком она не расставалась. Он не ломался, не тупился, не крошился. За долгую дорогу с ним не случилось ничего. Иногда женщина всматривалась в него в надежде разглядеть… Кая. Раскаявшегося Кая. Она знала, что зеркало не простое – но всегда видела там только свои глаза. Пустые и страшные. Наверное, такой сейчас была ее собственная душа.
Герда все время чувствовала голод. Его невозможно было утолить ни самой вкусной едой в лучшей таверне города, ни мясом с костра, которое она жарила, на удивление успешно охотясь на зайца или косулю, оставляя остатки туши волкам… ничем. И однажды Герда, которая стала быстра, как ветер, все тем же осколком зеркала убила молодого олененка. Из раны на шее хлынула кровь – горячая, красная, настоящая.
Герда не выдержала, приникла губами и пила, пила… просто хотелось согреться… а потом ее рвало, рвало тут же – и больше она ничего не могла есть. Тушу убитого животного пришлось оставить падальщикам.
Женщина странно чувствовала себя – снаружи она была жива. Затянулись раны, перестали гноиться глаза, Герда даже немного поправилась, покруглела – недостатка в еде не было… все, отданное людям, возвращалось сторицей. Все, кроме тепла внутри. И Кая.
И ей было холодно. Ужасно холодно. Так, словно в душу налили жидкого льда, и он застыл там, и никак не растопить.
Она шла обратно, собирая в себя – в свое тело – все то, что отдала когда-то. А душу наполнить не могла. Она осталась там, во дворце Снежной королевы.
В его глазах. В глазах Кая.
…Наконец-то долгая дорога подходила к концу. На пути к родному городу оставался еще один. В этот город Герда пришла в канун Рождества.
Ярко горела, переливалась разноцветными огоньками елка на главной площади. Детвора с веселыми криками и смехом проносилась мимо, играя в снежки. Раскрасневшиеся от мороза, готовые скинуть с себя теплые курточки, дети дышали на замерзшие пальцы. И глаза у детишек были чистые-чистые.
В горячих ладошках таял снег.
…А в руках Герды снег не таял.
На этой же площади, в стороне от гуляющей толпы, сидела девочка. У нее были прекрасные белокурые волосы, которые падали на глаза, закрывая худенькое личико. Она сидела, нахохлившись, как птенчик, выпавший из гнезда, который долго-долго пробовал взлететь и не смог. Даже платье и платок на ней были грязно-серого цвета – ни дать ни взять пичужка…
В руках у нее была пачка спичек.
Герда подошла ближе.
– Ты кто? – спросила она, приседая рядом.
– Амалия, – ответила девочка. – Меня зовут Амалия. А вас?
– Герда. А что ты тут делаешь?
– Прошу милостыню. Подайте… – дрогнувшим голоском произнесла Амалия и подняла лицо вверх. У Герды перехватило дыхание, она вскочила и отшатнулась, схватившись рукой за грудь. Впервые за то время, как вышла из дворца Снежной королевы, женщина почувствовала, что сердце у нее все-таки есть.
У девочки не было глаз.
Вернее, они были когда-то – но сейчас на их месте остались лишь зарубцевавшиеся раны, страшные, зашитые грубыми руками, которые в лучшем случае годились на то, чтобы валить лес да рубить дрова.
– Девочка… кто тебя так? – прошептала Герда, доставая монеты. Рука наткнулась на зеркало у пояса. Женщина отдала ребенку все, что у нее было, и сжала осколок в ладони. Зеркало порезало кожу, но Герда была этому рада.
– Отец, – светло улыбнулась Амалия.
Несмотря на то, что глаз у той попросту не было, Герда видела душу девочки – светлую, какой была ее собственная до того, как Кай покинул родной город.
– Почему?..
– Он сказал, что так будут больше подавать.
– А твоя мать?
– Она умерла, – снова улыбнулась Амалия.
– А почему ты улыбаешься? – Герде стало жутко. Чуть ли не впервые за последнее время в ее пустующую душу закрался страх. Улыбающаяся слепая девочка, так легко рассуждающая о смерти, пугала ее больше, чем голодные волки в ночном лесу.
– Потому что она на небесах. Так сказал папа. И ей там очень-очень хорошо. Тетя… ты тоже скоро умрешь, ты знаешь? Папа говорит, что на небесах – так хорошо… там все счастливы…
Внезапно Герда заплакала. Плакать было нестерпимо больно. У нее было такое чувство, что из глаз вместе со слезами вымываются осколки – осколки, возможно, попавшие туда во дворце Снежной королевы?
– Тебе же холодно тут, – пробормотала Герда. – Ты замерзнешь… уже ночь…
– У меня есть еще одна спичка, – лицо девочки озарилось внутренним светом.
– Одна… спичка?..
– Да, – в голосе ребенка прозвучало нечто, похожее на гордость. – Папа дал мне целую пачку, но я уже все сожгла… вот, смотри – одна осталась!
Герда стояла и плакала, давясь слезами, стараясь не напугать всхлипами маленького, но такого смелого ребенка, который не боится самой смерти. И свято верит, что на небесах – хорошо… и что единственная спичка может согреть в такую холодную ночь. Да что там – наверняка ей кажется, что одной спичкой можно обогреть весь белый свет… а ведь Амалия права. Одна спичка. Одна душа. Иногда она не может ничего. А иногда в состоянии перевернуть мир… жаль, ее душа, Герды, не смогла… не смогла ни-че-го…
Но, самое удивительное, Герда понимала, что Амалия любит отца. Любит несмотря на мучения, которые он ей принес! И Герда осознала: не зная в точности, что двигало мужчиной, когда он осмелился сделать это, осуждать его не имеет права…
Как и никого не имеет права осуждать. Даже Кая.
Теперь Герде стало ясно, зачем было все. Зачем она искала Кая, зачем нашла его, зачем взяла кусок зеркала из дворца Снежной королевы. Не задумываясь о том, откуда в ней такая уверенность, Герда поняла, зачем прошла обратный путь и почему все были так добры к ней – и люди, и животные. Нет… не для того, чтобы выжить и вернуть Кая. И не для того, чтобы умереть у тех самых розовых кустов, которые сейчас, наверное, такие огромные. Герда поднесла к лицу осколок зеркала и на мгновенье увидела в нем свои глаза – глаза той, прежней Герды, счастливой и улыбающейся. А потом… отражение глаз Кая. Тех, которые всегда любила – веселых, сияющих, теплых.
Она зажмурилась, старалась удержать волшебное видение. Ей казалось, что взгляд Кая из зеркала отпечатался на внутреннюю сторону век – и Герда, скинув шубку с плеча, с размаху вонзила осколок себе в сердце.
Охнув, даже не вскрикнув, она осела на замерзшую землю рядом с девочкой.
– Тетя? – с волнением произнесла Амалия, потянулась в сторону Герды…
И распахнула зашитые веки.
Говорят, глаза – зеркало души…
На мир, замерший в ожидании Рождества, смотрели глаза Герды на милом детском личике. Если бы кто-нибудь заглянул в них внимательно, то увидел бы чистую-чистую, светлую душу, способную на все – даже на самопожертвование, которое так мало ценится и так редко встречается. Хотя именно оно согревает белый свет, когда тот цепенеет, скованный магией ледяных сердец Снежных королев.
Амалия посмотрела на лежащую женщину, из груди которой торчал блестящий серебром осколок. С детским любопытством ребенок дотронулся до него – увы, девочка неоднократно видела смерть. Ей не было страшно.
Под горячими пальчиками зеркало оплавилось и растеклось, как сосулька под весенним солнцем.
Мертвая женщина была очень красива. Правда, под закрытыми веками застыли струйки крови, растекшиеся к вискам. Но это не портило ее. Нежное лицо, обрамленное чуть вьющимися темными волосами, было на диво спокойно. Бледные губы сложились в подобие улыбки, казалось, что женщина просто спит – и снится ей что-то очень-очень хорошее.
