Наталья Бахтина
На углу Вселенной
Потом, без всякого перехода, профессор Кардашевский предложил:
– Роман, не хотите ли войти в группу по поиску сигналов, которую я собираюсь организовать? Вы – практик, и с фантазией у вас всё в порядке, судя по диплому. Я читал вашу дипломную работу. Нейтронная звезда – огромный магнит, а значит, состоит из железа! Бред, конечно, но бред оригинальный. Вы, наверное, зачитываетесь произведениями Ивана Ефремова?
– С тех пор, как я прочёл «Туманность Андромеды», фантастика стала моим любимым литературным жанром, – с некоторым вызовом произнёс Роман.
– Ну-ну, не ершитесь. Я ничего плохого не имел в виду. Наоборот, я считаю, что человек без фантазии не может быть настоящим учёным. И потом, я предлагаю всем членам моей группы свободное посещение, а не как сейчас – от звонка до звонка. Это ведь тоже немаловажно, не так ли? Соглашайтесь! Можете подумать, я не требую от вас немедленного ответа.
Роман сказал:
– Насколько я знаю, сам Энрико Ферми не утверждал, что других цивилизаций нет. Он всего лишь спросил: где все?
– Вы совершенно правы. Ему приписывают фразу: «Если где-либо есть внеземные цивилизации, то их корабли должны были быть давно на Земле». Но это легенда, как с Ньютоновым яблоком или с Архимедовой ванной. И потом, не много ли мы на себя берём, когда говорим, что внеземные цивилизации обязательно должны были колонизировать Землю? Кодекс спартанского воспитания предполагал, что слабых и уродливых младенцев бросали с высокой скалы в море. Мы же этого сейчас не делаем? Почему тогда мы с уверенностью заявляем, что внеземной разум должен повсюду распространиться и все прочие обитаемые планеты захватить? Я, например, не всегда могу предсказать, что назавтра придёт в голову моей жене, не то что внеземной цивилизации! Может, у них существуют этические нормы невмешательства? Может такое быть? – спросил профессор и, не дожидаясь ответа Романа, сам ответил: – Может. Как спартанцы не поняли бы нашу толерантность, так и внеземной разум для нас – тайна за семью печатями. Так что, Роман, подумайте и сообщите мне о своём решении. Недельки для раздумья вам хватит?
– Вполне, – немного озадаченный поступившим предложением, ответил Роман.
Глава 3. Альбигойцы
– Значит, сделаем с вами так, – Клавдия Васильевна внимательно оглядела паренька чуть выше среднего роста, с карими глазами и непокорными светлыми вихрами. «Глаза умные, взгляд открытый, приятная улыбка. Вроде выносливый». – Вас рекомендовал Глеб Соколов, и поэтому я пойду вам навстречу. Вообще-то без трудовой мы не берём… Но для вас я, пожалуй, сделаю исключение. Работа у вас будет сменная, через день. Рабочий день с девяти утра до восьми вечера. Без пяти восемь вечерком заходите ко мне, и я – или мой заместитель, если меня не будет – выдаёт вам на руки восемь рублей. Работа на разгрузке и в зале. Коллектив у нас хороший, девчата все бойкие, но им помощь тоже нужна. Согласны на такие условия?
Роман стоял в комнате заведующей кондитерским магазином, куда его привёл Глеб. Магазин удобно расположился на углу первого этажа длинной девятиэтажки почти в начале одного из главных московских проспектов. Оставшуюся часть первого этажа занимали ещё два магазина. Одним из них была знаменитая валютная «Берёзка», куда пускали только иностранцев, потому что у советских граждан валюты не было. По крайней мере, не должно было быть, а если и была, то граждане её не афишировали. За «Берёзкой» начинался «Русский сувенир», перед которым выстраивались длинные очереди желающих приобрести гжель. Особенно интересовали любителей русского прикладного искусства фарфоровые скульптуры и фигурки, шкатулки и вазы, подсвечники и пепельницы, расписанные всевозможными оттенками синих цветов. В магазинах в этой части столицы недостатка не было. Через дорогу, в здании напротив, в стеклянных витринах красовались игрушечные машины всевозможных размеров, марок и цветов, конструкторы, плюшевые мишки, зайцы и прочие мелкие и крупные животные, а также куклы и весь необходимый в кукольном хозяйстве реквизит, начиная от шкафчиков и посуды и заканчивая одеждой и крошечными колясками.
Но все эти подробности Роману предстояло узнать позже, а пока он откровенно робел под цепким взглядом заведующей. «Хорошо, что без трудовой книжки берут, как Глеб и говорил. Не люблю я махинации с документами, плохо это кончается».
– Клавдия Васильевна, меня всё устраивает. Единственная просьба: я бы хотел среду освободить, моё присутствие в этот день обязательно в институте.
– А что, в другие дни не обязательно на работу ходить? – Клавдия Васильевна с интересом посмотрела на собеседника. – Хорошо вам, учёным, живётся! Хотите – ходите на работу, не хотите – не ходите. Да и то сказать – какая от вас простому народу польза? Один вред! Вон, атомную бомбу придумали, теперь, того и гляди, всё взорвёте к такой-то мамочке! Что молчите? Ответить нечего?
– Клавдия Васильевна, ну, не один же вред от учёных. Двигатель внутреннего сгорания, на котором все машины ездят, кто изобрёл? Учёные. Телефон, который у вас на столе стоит, тоже придумали учёные. Трёхпрограммная радиоточка у вас в кабинете – опять же учёные. А то, что открытия часто идут не на пользу, а во вред людям – так это политики виноваты.
– Ну, про политику не будем мы с тобой, – уже примирительно и тоном пониже ответствовала заведующая, как-то вдруг сразу перейдя с Романом на «ты». – Всё это мы понимаем, не маленькие. А насчёт среды – договаривайся со сменщиком. Если с ним договоришься, среда твоя. Когда можешь к работе приступить?
– Хоть сегодня.
– Сегодня и приступай. Как раз сейчас торты привезут из Черёмушкинского хлебокомбината. Поможешь Глебу разгрузить. Заодно и войдёшь в курс дела, посмотришь, что к чему. Да переодеться не забудь, выбери себе халат. Разгружать можно и в синем, а когда будешь работать в зале, обязательно надень белый.
– Спасибо, Клавдия Васильевна.
– Пока не за что. Посмотрим ещё, какой из тебя работник.
Роман вышел из кабинета заведующей со смешанным чувством. С одной стороны, он был рад, что его приняли без трудовой; с другой стороны, он не вполне себе представлял, как ему всё-таки удастся совместить работу научного сотрудника в институте и грузчика в магазине. «Землю попашет, попишет стихи» – хорошо было Маяковскому писать свои стихи лесенкой, а тяжёлый физический труд с умственной работой сочетать кто-то всерьёз пытался? Пожалуй, Лев Николаевич попробовал, да и то не выдержал – сбежал из дому.
«Ну ладно, вот я и поставлю эксперимент. На себе», – подумал Роман и толкнул дверь, на которой было написано: «Рабочая одежда». Окон в небольшом помещении не было, и Роман не сразу нашёл выключатель, который почему-то оказался не возле двери, как это обычно бывает, а в углу. При свете, падающем из коридора, его и не видно было вовсе. Хорошо, что у Романа с собой был маленький фонарик, подарок университетского друга ко дню рождения. Фонарик маленький, всего восемь сантиметров длиной. Роман всегда носил его с собой во внутреннем кармане пиджака. И вот теперь он пригодился.
Разыскав на вешалке синий халат подходящего размера, Рома надел его поверх свитера и вышел во двор.
Когда Роман появился на заднем дворе, туда как раз, урча, заезжал задним ходом хлебный грузовичок. Кузов фургончика был разделён на три секции, каждая из них имела свою собственную дверь.
– Вовремя пришёл, молодец! – Глеб одобрительно похлопал Романа по плечу. – Сейчас мы с тобой быстро управимся. Ты, главное, делай как я!
Грузовик к этому времени уже подъехал к задней стене магазина и остановился в аккурат перед распахнутой дверью подсобки. Из кабины вылез усатый шофёр с накладными и, бросив на ходу «привет», открыл одну из трёх дверей кузова, после чего скрылся в недрах магазина. Ребята принялись за разгрузку.
Глеб хватал сразу по пять коробок, но Роману наказал, чтобы тот вначале больше четырёх не брал: «С непривычки уронить можешь, потренируйся пока помалу». Минут за двадцать все сто коробок с тортами были доставлены в холодильные шкафы. Туда же были помещены несколько подносов с пирожными, на которых красовались трубочки с розовым кремом и покрытые ванилью эклеры, корзинки лучились всевозможными радужными цветами, картошки подмигивали белыми глазками, ромовые бабы, задорно подбоченившись, почти выпрыгивали с подносов от нетерпения. С особым удовольствием Рома нёс поднос со столичными кексами, сквозь боковые грани которых просвечивали карие очи изюминок.
– Ты переодевайся, а я надену белый халат и понесу в зал. Потом ко мне тоже присоединишься. Халаты белые вон там висят, – Глеб указал на ширму в конце коридора.
Работа показалась Роману не трудной, но довольно занудной. Тридцать ходок туда и обратно по полутёмному коридору, боязнь оступиться и потерять равновесие – Роман чувствовал себя слегка усталым. И это только первый рабочий день, и то не полный! «Ничего, привыкну – будет легче», – Рома достал расчёску и пригладил свои разлетающиеся вихры. Он увлекался ансамблем «Битлз» и потому отрастил себе волосы до плеч.
Помогая заносить торты и пирожные в торговый зал, Роман немного приободрился. Улыбки девчат за прилавками придали ему уверенности и вернули хорошее настроение. А выйдя из кабинета заведующей с хрустящей трёшкой, вручённой ему за успешную стажировку, – как сказала Клавдия Васильевна, – Роман и вовсе решил, что день сегодня задался. Выйдя на улицу, он невольно поёжился – по вечерам ещё было довольно свежó.
Распахнутая книжка СЭВа еле угадывалась на фоне почти потемневшего неба.
– С почином тебя! – Глеб протирал лобовое стекло «Москвича», припаркованного возле газетного киоска. – Садись, подвезу! Тебе куда надо?
– В библиотеку. Тут недалеко, я пешком дойду.
– Ну, ты даёшь! Кто ж в библиотеку по ночам ходит?
– Она до девяти работает, я успею.
– Тем более садись, подброшу. Так скорее выйдет.
Роман не стал сопротивляться и уселся на переднее сиденье рядом с Глебом.
– Не расскажешь, что за срочность такая – в восемь вечера отправляться в библиотеку?
– Понимаешь, я книгу заказывал редкую, про альбигойцев. Сегодня позвонили, сказали, что книга пришла из заказника, могу забрать. Выдают только на две недели, поэтому не хочу терять время.
– Кто такие альбигойцы и почему ты ими интересуешься? – Глеб внимательно посмотрел на Романа, переключая передачу.
– Никогда не слышал? Их ещё катарами называют, или «совершенными». В переводе с греческого означает «чистые». В XIII веке на юге Франции, в замке на горе Монсегюр, двести альбигойцев почти целый год выдерживали осаду крестоносцев, а тех было десять тысяч! И это при том, что оружия у осаждённых не было, они им принципиально не пользовались, считая, что зло нельзя победить злом. А накануне сдачи замка четверо посвящённых спустились на верёвке с отвесной скалы высотой более километра и унесли с собой некое «сокровище». Их следы затерялись, и никто не знает, какую драгоценность они унесли с собой и где спрятали.
– Так ты хочешь клад найти, что ли?
– Очевидно, что это было не золото и не серебро. Ради денег совершенные не стали бы так рисковать. Это была реликвия иного рода.
– Какого?
– Никто доподлинно не знает. Фантазия обычно не идёт дальше того, что это могла быть Чаша Грааля или Ковчег Завета. Для ковчега, правда, тяжеловато – если он весил около трёхсот килограммов, то вряд ли его могли спустить с километровой высоты и унести с собой четверо беглецов.
– А ты что думаешь?
– Я думаю, что это мог быть ключ между мирами.
– В каком смысле?
– Ну, ты, наверное, слышал, что учёные сейчас на полном серьёзе говорят о том, что в мире не три измерения – длина, ширина и высота, и даже не четыре, если прибавить время по теории Эйнштейна, а целых одиннадцать.
– Слышал, но это всё выдумки математиков. Страшно далеки они от народа… Если бы они целый день потаскали с моё, то не витали бы в облаках, а к вечеру мечтали бы только об одном: принять горизонтальное положение в двух измерениях перед телевизором! Простому человеку все эти теории по барабану, поелику никакой практической пользы для него не представляют.
– А вот здесь ты не прав! Если бы удалось найти вход в иные измерения, вся жизнь круто изменилась бы. Возможно, мы могли бы перемещаться из одной точки пространства в другую практически мгновенно, и деньги на билеты тратить не пришлось бы…
– Эк тебя куда занесло… А эти твои альбигойцы причём тут? И почему их ещё катарами называют?
– Это, в сущности, одно и то же. Альбигойцы – это по названию города в южной Франции, Альби. Там их было особенно много. Они католической церкви не подчинялись и римский папа специально для них придумал инквизицию. Кроме того, папские священники пронюхали про необычную вещь, которую альбигойцы хранили пуще зеницы ока, и во что бы то ни стало решили заполучить её. И осаду Монсегюра предприняли для этого. Но когда наконец ворвались в замок, то почти никого там не застали… Вот я и думаю, что альбигойцы ушли потайным ходом через другое измерение и реликвию с собой унесли.
– Ты же говорил, что четверо спустились по верёвке?
– Понимаешь, это по легенде так. Не могли же нападающие признаться, что они упустили осаждённых, которые ускользнули от них неизвестно каким образом? Ну, они и схватили первых попавшихся местных жителей, проживавших рядом, и отправили их на костёр. Святая инквизиция, она такая святая…
Некоторое время ехали молча. Глеб что-то обдумывал, но больше ни о чём пока не спрашивал.
– Завтра полнолуние, – нарушил молчание Рома. – Обычные астрономы в полную луну не наблюдают, а я поеду в Пущино, в радиоастрономическую обсерваторию. Для радиотелескопа фазы Луны не имеют значения. Да, спасибо тебе, Глеб, что ты в среду согласился меня подменять. Для меня это важно, правда.
– Свои люди, сочтёмся. – Глеб припарковался у входа в библиотеку. – Приехали, профессор.
Роман поблагодарил и выбрался из машины. Глеб задумчиво смотрел ему вслед и, когда Роман уже взялся за ручку входной двери, выглянул из машины и крикнул:
– Удачи, профессор!
«Издевается, наверное, – решил Роман. – Слишком наукообразный стиль никому не нравится. Надо будет учесть на будущее. Мне с ним ещё работать и работать».
Глава 4. Космическое чудо
Большая сканирующая антенна Пущинской радиоастрономической станции всегда подавляла Романа своими размерами и поражала воображение. Сказать, что это была большая антенна, значило не сказать ничего. Ну, или почти ничего. Длиннее километра по периметру, ориентированная с востока на запад, антенна состояла более чем из шестнадцати тысяч диполей, принимающих радиоизлучение в метровом диапазоне. По чувствительности в мире ей не было равных. Но не этот радиотелескоп был выбран Павлом Григорьевичем Кардашевским в качестве основного инструмента для уникального эксперимента, а более скромный радиотелескоп с тарелкой диаметром двадцать два метра, способный принимать волны в миллиметровом диапазоне.
Роман Покровский сразу после наблюдений направился в институт – была среда, а на этот день Кардашевский назначил общий сбор новой исследовательской группы.
– Итак, друзья мои, для начала я хочу, чтобы вы познакомились друг с другом, – Павел Григорьевич оглядел всех четырёх членов своего коллектива, собравшихся в малом конференц-зале.
В этом зале читались лекции для студентов и устраивались объединённые семинары по астрофизике, на которые съезжались профессионалы и любители со всей Москвы. И хоть зал назывался малым, все желающие спокойно в нём помещались. Были, конечно, исключительные случаи – например, когда приезжали именитые учёные из-за границы. Тогда не то, что яблоку, монетке негде было упасть, и люди стояли в проходах. Ещё этот зал славился тем, что в нём была установлена знаменитая крутящаяся доска. Несомненное удобство, поскольку лектор не пачкал мелом руки и не тратил время на стирание написанного, а просто вращал приделанную сбоку рукоятку, выкручивая наружу чистую часть доски. Лекторы, которым приходилось писать много формул, оказывались в невыгодном положении – когда чистая часть кончалась и снизу выныривал исписанный каракулями кусок доски, им поневоле приходилось брать в руки тряпку. Она всегда почему-то была сухая, и с неё сыпался мел на пиджак и на брюки теоретиков. По этому признаку – рукава и колени в меле – их легко было отличить от экспериментаторов.
Роман с любопытством посмотрел на сидящего рядом с ним в первом ряду юношу, увлечённо листавшего свой блокнот с записями. Высокий чистый лоб, круглое лицо, раздувающиеся крылья носа, чуть припухлые губы, оттопыренные уши – ни дать ни взять, новоявленный Михайло Васильевич! «Насчёт оттопыренных ушей у Ломоносова – это я, конечно, погорячился. На всех портретах он в парике, под которым ушей не видно».
– Начнём с вас, Миша, – профессор кивком головы указал на соседа Романа. – Расскажите немного о себе.
Михаил взял блокнот и направился к доске.
– Я сторонник того, чтобы обо мне говорили мои идеи. А в остальном – всё как у всех: родился, учился, связей порочащих не имел, за границу не выезжал. Поэтому приступим сразу к делу.
И Михаил написал на доске формулу Дрейка. О существовании этой формулы Роман, конечно, знал, но впервые столкнулся с довольно вольным толкованием вероятности возникновения разумной жизни на планете, вращающейся вокруг иного солнца.
– Почему мы ограничиваемся только похожими на нас формами жизни? – вопрошал Михаил. – Почему мы должны считать, что белковая форма – единственная во Вселенной? Если расширить понятие жизни, тогда и вероятность контакта возрастает во много раз. Например, если вместо углерода живые организмы построены на основе кремния, а вместо воды используют аммиак, то зона Златовласки сильно расширяется.
– Что такое зона Златовласки и почему она так называется? – спросил молодой человек, сидящий сзади по левую руку от Романа.
– Обитаемая зона вокруг звезды, где в принципе может существовать жизнь. Златовласка – сказочная девочка, которая вторглась в лесу в дом к трём медведям. Усталая и голодная, она искала, что поесть и где отдохнуть. Взрослые медведи были большие, их посуда девочке не подошла. Она смогла поднять только самую маленькую ложечку, которая принадлежала Мишутке, и съела его кашу. А потом заснула в его кроватке. То есть Златовласка нашла для себя подходящие условия, чтобы выжить. А откуда мы знаем, какие условия являются подходящими для жизни, которая построена по другим, чем наши, принципам?
– Ты ещё спроси, что такое жизнь, – откликнулся сзади молодой человек, который до сих пор сидел молча.
Роман оглянулся. Где-то он видел этого усатого паренька. «Кажется, он работает в лаборатории новейшей измерительной аппаратуры», – мелькнула мысль.
– И спрошу, – упрямо мотнул головой докладчик. – Наша задача, по большому счёту, напоминает известную фразу из русских народных сказок: «Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что». Пока мы не определимся с критериями искомого, нет смысла сужать критерии поиска.
– Вас понял, – Павел Григорьевич что-то записал в свой блокнотик. – А теперь попрошу вас, Виктор, рассказать нам, что вы думаете о перспективах наших поисков. Вы же наблюдатель-фотометрист. Нам интересно послушать ваше мнение.
Усатый Виктор вышел из-за стола и, поднявшись на помост, начал крутить доску. Формула Дрейка исчезла за верхним обрезом, но снизу появилась писанина, оставшаяся от другого лектора. Виктор вполголоса чертыхнулся и потянулся было за тряпкой, но потом передумал:
– А я не буду ничего писать, – заявил он, обернувшись к собравшимся. – Хотел нарисовать схему фотоэлектронного умножителя, но вполне можно обойтись и без этого. Если кто-то хочет вспомнить, как он работает, «Практическая астрофизика» ему в помощь. Я лучше объясню на пальцах.
Конечно, Роман помнил в общих чертах принцип действия ФЭУ. Но ему было интересно послушать Виктора. Оказывается, он собрал свой собственный прибор – не одноканальный, как стандартные модели, а четырёхканальный. В нём можно было измерять количество фотонов, приходящих от звезды, сразу в четырёх спектральных полосах.
Следующим выступал Роман. Он вышел к доске и сразу брякнул, что у него есть идея, которую можно проверить с помощью наблюдений. Идея вполне фантастическая, чтобы быть правдой. Что, если пульсары – это цивилизации второго типа, которые построили вокруг своей звезды сферу Дайсона? Они улавливают всю энергию своего центрального светила для практических нужд, а отработанные излишки выводят через специальное отверстие в сфере.
– Так-так, – заинтересовался профессор. – Действительно, всю энергию, по закону сохранения, оставлять внутри сферы нельзя – обязательно взорвётся! В этом что-то есть, знаете ли.
– Бред! – Молчавший до сих пор молодой человек, сидевший по правую руку от Виктора, вскочил со своего места. – Ведь известно уже, что пульсары – это нейтронные звёзды, а там такое поле тяжести, что всё расплющит…
– Ну, почему же сразу бред, Николай, – миролюбиво заметил профессор. – Во-первых, вокруг нейтронных звёзд могут быть планеты, а во-вторых, расплющить может далеко не всё, а только то, что выступает над поверхностью. А если, к примеру, живые комочки слизи перетекают по поверхности и не строят высотных зданий, то они и так уже расплющенные…
– Тогда здесь опять встаёт вопрос о том, что считать жизнью, – не сдавался Николай. – Я предлагаю сосредоточиться на близких к нам формах жизни, иначе мы завязнем в предположениях и беспочвенных фантазиях.
– Вы у нас биолог, вам и карты в руки. – Профессор снова пометил что-то в своём блокнотике. – Попробуйте сформулировать основные критерии, что такое жизнь.
– С философской или с научной точки зрения?
– А что, вам философия не наука, что ли?
– Философия – это чистейшая фантазия. Хоть в переводе это слово и означает «любовь к мудрости», на самом деле это любовь к мудрствованию. Причём занимаются философией те, кто мудрствует лукаво.
– Эк вы их! В хвост и в гриву. У вас что по диамату? – неожиданно поинтересовался Кардашевский.
– Тройка.
– Не сошлись во взглядах, значит. Ну, ничего. У нас здесь не кружок любителей пофилософствовать, а экспертное научное сообщество, где любая свежая мысль ценится и приветствуется. Так что дерзайте, молодой человек!
– Могу назвать шесть признаков с ходу. – Николай начал загибать пальцы: – упорядоченность, метаболизм – то есть получение энергии из окружающей среды, рост, адаптация, реакция на раздражители и репликация, то есть способность к воспроизведению и размножению.
Немного помолчав, профессор добавил:
– Нам нужно выделить главные критерии жизни, и не просто жизни, а именно разумной жизни. Это сужает список критериев. Потому что искать во Вселенной проще всего именно разумную жизнь.
– Почему? – спросили одновременно Виктор и Роман.
– Ну как – почему? Мы же ищем тех, кто может выйти в космос с целенаправленными посланиями. Сообщество амёб или грибов мы не сможем разглядеть на расстоянии нескольких световых лет, тем более – проверить их реакцию на раздражители. Как они там растут или адаптируются, мы тоже вряд ли увидим. Остаётся одно – увидеть следы разумной деятельности, если носители разума вышли за пределы своей планеты, а ещё лучше, если за пределы звёздной системы. А это неизбежно связано с большим количеством потребляемой энергии. Причём, заметьте, потребляться она будет в одном диапазоне, а перерабатываться в другой. Поэтому замечание Романа не лишено смысла.
– И как же вы собираетесь проверить наблюдениями вашу гипотезу? – заинтересованно спросил Виктор. – Ведь пульсар пульсирует вполне себе естественным образом, на нём не написано, что это жители соседней планеты пытаются избавиться от излишков излучения. Хотя постойте-ка… – и Виктор принялся лихорадочно что-то писать на клочке бумаги, который подобрал на соседнем столе; похоже, нерадивый студент переписывал уравнения с доски, да так и не забрал записи после лекции.
– Я вижу, работа уже закипела, – профессор улыбнулся. – На этом первое наше собрание прошу считать законченным. В следующий раз встречаемся через неделю в это же время в этом же месте. За неделю прошу подготовить реальные планы работ в каждом из ваших направлений. До свиданья, друзья. Если что – звоните, не стесняйтесь. Вот мой домашний номер, – и профессор размашисто написал на доске свой номер телефона.
Аккуратно переписав в блокнот цифры с доски, Роман пошёл к выходу из конференц-зала. В холле его ждал Виктор, который доставал сигарету из мягкой пачки «Явы».
– Покурим? – предложил он Роману.
– Явская? – поинтересовался Роман.
– Обижаешь! Дукатовскую не признаём.
Ребята поднялись по лестнице на площадку между вторым и третьим этажами, где обычно собирались сотрудники для перекура. Сейчас там никого не было, только на подоконнике красовалась огромная стеклянная банка с окурками, а рядом стоял продавленный стул. Третий этаж был техническим, дверь открывалась на чердак, где, кроме склада, вдоль стен и потолка тянулись разнокалиберные трубы и прочие коммуникации.
– Как считаешь, Рома, кто для нашего дела важнее – теоретик или экспериментатор?
– Ну, бывает по-разному… Иногда теоретик выскажет идею, а потом десятки лет её пытаются экспериментально доказать. Вот, например, Эйнштейн предсказал чёрные дыры – не сам, но из его уравнений вытекало, что они должны быть. До сих пор их ищут, но найти не могут. А бывает и так, что астрономы наблюдают необычный объект, а объяснений этого явления до сих пор не найдено. Например, сверхновые звёзды. Моделей много, а выбрать среди них одну правильную трудно.
– Всё ты верно говоришь. Но всё-таки, – Виктор упрямо тряхнул головой, отчего чёлка его отлетела в сторону, а в очках отразился солнечный луч, удивлённо проникший сквозь оконное стекло, давным-давно не видавшее мокрой тряпки, – всё-таки мы, экспериментаторы, важнее. Помнишь «Физики шутят»? Приходит экспериментатор к теоретику и говорит: «Я тут кривую получил, объясни, что это значит». Тот берёт и объясняет. А экспериментатор переворачивает график и говорит: «Извини, я вверх ногами тебе график показал; должно быть вот так». Теоретик ему: «Так это ещё проще объяснить!»
– Анекдот с бородой. Нет, Виктор, ты мне скажи: насколько мы-то сами, экспериментаторы, можем ручаться за точность своих наблюдений? Теоретики хватаются за наши данные, как за истину в последней инстанции, а на самом деле… Плюс-минус лапоть в измерениях и наблюдениях. И знаешь, что самое интересное? Мне часто кажется, что вселенная, космос, весь внешний мир под нас подстраиваются.
– Как это?
– Мы, вольно или невольно, формируем картину, которую хотим получить. Не всегда, конечно – трудно не заметить взрыв сверхновой, если он происходит у тебя на глазах, как это было в 1054 году. Китайцы двадцать три дня наблюдали эту звезду в дневное время, хотя за день до этого вовсе не думали о ней. Но возьмём случай, когда теоретик что-то предсказывает. Что здесь первично: интуиция учёного, его гениальное предвидение – как в случае с таблицей Менделеева – или идея, посланная в космос, которую тот послушно воплощает?
– Ну, ты прямо субъективный идеалист какой-то! Послушать тебя, так Земля и солнечная система появились потому, что кому-то это пришло в голову! Тогда ещё никаких голов в помине не было, чтобы фантазию проявлять!
– Откуда ты знаешь? Космос широк, некоторые даже говорят, что безграничен. Вполне возможно, что и головы другие были, и фантазия у них работала – дай бог каждому.
– Вот и до бога договорились. Поздравляю!
– Как хочешь, так и называй. А я считаю, что если есть цивилизации третьего типа по классификации нашего профессора, то для нас это всё равно что боги. На что они способны, одному богу известно, прости за дурацкую тавтологию. Мы щёлкаем выключателем – и в кухне зажигается свет. А им, к примеру, и щёлкать не надо ничем. Подумал – и по соседству зажигается звезда. Для нас это настоящее космическое чудо, как для братьев наших меньших щелчок выключателя на кухне. Кто-то сказал, что человек для собаки – как бог. А для нас бог – представитель иной, более могущественной цивилизации. – Роман затушил сигарету и посмотрел на Виктора.
Его визави к тому времени успел досмолить вторую. Сидя на стуле напротив и положив ногу на ногу, он покачивал носком ботинка и внимательно наблюдал в окно за веткой куста сирени, раскачивавшейся от дуновения лёгкого весеннего ветерка.
– Вот это и есть настоящее чудо.
– Что? – не понял Роман.
– Когда листья на деревьях появляются. Сегодня их ещё нет, а завтра утром этот куст сирени покроется клейкими зелёными листочками. Ну, ладно. Разбежались?
– Разбежались.
Глава 5. Письмо
Наутро, подходя к магазину, Роман увидел Глеба, который заталкивал коробку с карамелью «Мечта» на заднее сиденье своего старенького «Москвича-401». Багажником Глеб воспользоваться не мог за неимением такового – вместо багажника сзади было прикреплено запасное колесо.
– Ты как здесь? Сегодня же не твой день!
– Да есть тут неподалёку кое-какие дела, – уклончиво ответил Глеб. – Оставили мне коробочку конфеток дефицитных.
– Ничего себе коробочка! Ты что, сам всё собираешься съесть?
Глеб немного помялся, а потом, видимо, приняв решение, сообщил:
– Да нет, это не мне. Девчата знакомые из мехового ателье просили снабдить, очень они эти конфеты любят. А в свободной продаже их почти не бывает. Ну, я, конечно, себя тоже не обижу, червонец с этой коробочки надеюсь заработать.
Закрыв багажник, он уже открыл дверцу авто, но потом, спохватившись, полез в карман своей куртки и вытащил помятый конверт.
– Ромка, тут тебе письмо принесли… Извини, помялось немножко. Какой-то парень подкатил на старой иномарке, назвался курьером и спросил тебя. Я говорю – скоро будет. А он ждать не стал, передай, говорит, я спешу. С тем и укатил. Даже имени у него спросить не успел я.
Роман взял письмо и повертел его в руках. Конверт был из плотной коричневой бумаги, нестандартный, без марки. Это был даже не конверт, скорее – пакет. Кроме фамилии и имени – Покровский Роман – на пакете ничего не было. Ни адреса, ни штемпеля. Роман не стал его открывать на ходу, решил, что ознакомится с содержимым в обеденный перерыв.
Четыре часа прошли быстро. Сначала прибыла машина с кондитерской фабрики «Рот Фронт», потом надо было разгружать сахарный песок и подтаскивать его девчатам, стоящим за прилавком. Про письмо Роман вспомнил только в конце обеденного перерыва. «Ну и ладно, – подумал Роман, – вечером прочту. Так даже лучше, никто отрывать не будет».
Закончив работу в половине седьмого, уставший Роман ехал домой на тридцать девятом троллейбусе. Стемнело. Горели неоновыми огнями вывески магазинов и магазинчиков по обе стороны Арбата. «Сойти, что ли, здесь – выпить кружечку пивка, – подумал Роман, подъезжая к Арбатскому переулку, ведущему прямо к пивному бару «Жигули». – Нет, не сегодня». Роман нащупал в кармане увесистый пакет с посланием от «курьера». Какой такой курьер? Кому это он понадобился, чтобы целого курьера к нему подсылать?
