Наталия Романова
Десять
– Какой у нас счёт? – вывел из транса голос Юры.
– Я не считала… – растерянно пробормотала Юля.
– Ладно…
Он встал, вернулся с соком, приподнял Юлю, усадил на простыни, медленно пробежался взглядом по её обнаженному, вспотевшему телу, сказал глухо:
– Выпей.
По инерции она выпила, как делала всё, что ни говорил он в последнюю пару часов… Тряпичная, безвольная кукла.
– Думаю тебе нужно в душ, пупс.
– Что? – растерялась Юля.
– Пупс, ты в слюнях, поте чужого мужика, на тебе сперма, тебе нужно в душ.
Послушно встав, она направилась в ванную комнату. Там в задумчивости смотрела на себя в зеркало. Безумно хотелось стереть кошачий блеск в глазах, раздражение от щетины, горячих, жадных поцелуев. Понюхала запах на сгибе локтя, поняла, что не хочет ничего смывать. Хочет уснуть с этим запахом, купаться в нём, облизывать, есть, затолкать глубоко по задней стенке в горло, и её не вырвет…
– Голову не мой, я такси вызвал, будет через десять минут.
Слова Юры мгновенно вернули в жестокую реальность. Не далее, чем семь минут назад её оттрахали как шлюху, спасибо, что вызвали такси.
Юля ушла молча, не поднимая глаз. Пыталась не зареветь. Вспоминала правдивые слова Юры: «Мы разочаруемся». Она разочаровалась, но легче ли ей? Легче? Разочаровался ли он? Да, практически наверняка – да.
По пути домой её вырвало, на новом плаще остались следы. Юля надеялась, что запах геля для душа и рвотных масс перебьет запах постороннего мужчины.
Все выходные она пролежала, не вставая. Симон гулял с Кимом, ворчал, что он предупреждал о переменчивости весенней погоды, и пора бы жене начать слушать мужа. Папа не нашел признаков болезни, посоветовал отоспаться и комплекс витаминов. Адель молча кормила её обедам, ужинами, украдкой вздыхала, но от комментариев воздержалась.
К рабочим дням Юле показалось, что стало легче, виски перестало ломить, тошнота постепенно отступала. Правда, руки Симона, пробегающие по ее спине, не посылали больше теплых мурашек вниз живота, как раньше, зато дарили успокоение, чувство стабильности, уверенность в том, что она – все еще она.
Вечером она уснула, кутаясь в привычном за годы брака запахе. Утром разбудила Симона поцелуем, дала понять, что достаточно проболела, и теперь готова для новой жизни…
Симон, как всегда, был деликатен. Он играл с телом Юли, ласкал, дарил так много, прося взамен самую малость. С ним она была живой, красивой, по-настоящему желанной – а не тряпичной куклой из порнофильмов, которая давилась потеками собственных слюней.
Юля понимала, что не забудет, не сможет забыть инцидент с Юрой, как бы ни хотела стереть его из памяти. А еще отчетливо сознавала – ей не стыдно. Совсем. Она была готова встретить со спокойным, вселяющем уверенность взглядом. Пройти мимо или перекинуться парой слов, в зависимости от того, что потребуют обстоятельства. Знала наверняка, что не станет смущаться, отводить глаза, избегать взглядов, задыхаться в своем бессилии. Нет! Та часть ее натуры навсегда осталась на чужих простынях, в чужом дом, с чужим мужем.
И все же была рада, что в течение месяца не видела Юру, несмотря на то, что ничуть не избегала встреч. Просто так складывались обстоятельства. Вот и хорошо. Вот и славно. Все к лучшему.
В одно из ночных дежурств Юля поднялась в курилку, просто ради необходимых минут тишины. Она не думала, что там будет он. Их дежурства давно не совпадали.
Юрий Борисович в обычной зеленой форме хирурга сидел на скамейке, вытянув ноги. Опустил голову, крутил в пальцах незажженную сигарету.
Юля села рядом, на ту же скамейку, точно так же вытянула гудящие ноги. Слишком устала, чтобы повернуться и уйти, как следовало бы поступить. Откуда-то появилась уверенность, что именно Юра может дать ей то, в чём она остро нуждалась прямо сейчас – тишину и спокойствие.
Сломав, наконец, несчастную сигарету, которую не прекращал крутить минут десять, Юрий Борисович произнёс, немного осипшим голосом:
– Бросил курить.
– Не похоже. – Юля повела носом, учуяла явный запах табака от собеседника.
– Да уж, – согласился Юра.
– У тебя что-то случилось? – тихо спросила она.
– Это личное, пупс, – нехотя ответил Юра, сморщившись, как от головной боли.
– Однажды ты сказал: «иногда проще кому-то рассказать». Расскажешь мне?
Юра долго, вдумчиво смотрел на неё. Юля словно впервые разглядывала человека, которого, как ей казалось, хорошо знала. Светло-русые волосы, кругловатое лицо, правильные черты лица, синие глаза. Странно, она никогда не замечала, что у него синие глаза. Сеть морщинок в уголках глаз, почти незаметный межбровный залом, четко очерченный контур плотно сомкнутых губ.
– Возможно… как ты? – перевел тему Юра.
– О?.. – Юля отчетливо поняла, о чём конкретно спрашивает этот новый для неё человек. – Нормально, вроде бы все нормально. В рабочем режиме, – пожала она плечами. – Скажи мне. Никогда, ни словом, ни делом, мы не вспомним об этом разговоре, но сейчас… просто скажи. – Она сознательно напомнила его же давние слова, заглянула в глаза и отводила взгляд, пока не увидела кивок, дающий согласие на разговор.
– Мой отец бросил нашу мать, когда мой младший брат окончил школу. Сразу после выпускного. У него много лет была любовница… даже не так, любимая женщина. Мать его возненавидела.
– Немудрено. – Юля отчетливо поняла, что не это заботит Юру.
– Она ненавидит его не за то, что он ее бросил, не за то, что полюбил другую, а за то, что не сделал этого раньше, когда она была моложе. Её психика была лабильней, ей было бы легче приспособиться к новым реалиям, устроить свою жизнь, обзавестись мечтами и исполнить их. Он выполнял, как ему казалось, свой долг. Я не общаюсь с отцом до сих пор, не понимаю его, вернее не понимал. Нет ничего проще, чем прожить с человеком всю жизнь. Если этот человек любим тобой. Я влюблён, пупс, и это не моя жена.
– И что ты будешь делать? – опешила Юля.
– Ничего, как и мой отец, ждать, пока меня возненавидит Ольга.
– А что говорит та, в которую ты влюблен? – ответила она.
– Ничего. Она замужем, счастлива с мужем.
Юля обдало одновременно холодом – ледяным, студеным – и жаром. Заломило в висках, кончики пальцев онемели, живот скрутило спазмом боли. Нет. Нет. Нет!
– Эта женщина… это я? – с ужасом проговорила Юля.
Чего именно она испугалась, она не могла ни понять, ни проанализировать. Испугалась, как если бы увидела в расстоянии прыжка от себя голодного, хищного зверя.
Юра едва заметно усмехнулся, мгновенно постарался скрыть усмешку, одновременно скользнул по Юле рассеянным, скорее даже равнодушным взглядом, мягко улыбнулся. Притянул её к себе, обхватил за плечи, легко сжал, каким-то профессиональным, или дружеским движением. Не жестом влюбленного мужчины. Абсолютно точно… Дружеское участие, не более.
– Пупс, я отымел тебя, как захотел, выставил через десять минут, так поступают с любимыми женщинами?
– Нет… – пришлось произнести Юле то, что было очевидно, плавало, как ряска в конце лета на озере, напротив их дома с Симоном. Ни зайти в воду, ни выйти без облепившей с ног до головы ряски.
Юра ненавязчиво играл с ее волосами, игнорируя укладку. После останется только завязать волосы в высокий хвост. Делал массаж головы, отчего глаза сами собой закрывались, дыхание учащалось, сердце начинало биться сильнее, ритмичней. Гладил по плечам, задевал шею, надавливал, даря поистине райское наслаждение.
– Это не ты Юля, не ты.
«Не ты» утонуло в поцелуе, который спровоцировала сама Юля. Не случайном, как когда-то, когда Юля смотрела на снег, не в силах оторвать глаз от фонаря. Не бессвязном и болезненном, как в постели, на которую не имела прав.
В поцелуе нежном, открывающем что-то новое, какие-то особенные грани в мужчине, который с силой прижимал её к себе, при этом, давал полную свободу действий. Словно встать и уйти для неё – не проблема.
Это был поцелуй – обещание. Поцелуй – ожидание. Поцелуй – желание.
– Невозможно хочу тебя, хрустальная, – глухо прошептал Юра, будто оставлял следы от сказанного на нежной коже Юли.
– Живешь с одной, влюблён в другую, хочешь третью. Ваше дело – труба, пациент, – усмехнулась Юля. – Я тоже хочу… что делать с этим? – спокойно, где-то цинично, продолжила она. – Хочу.
Юля позволила его рукам пройтись по пуговицам ее халата. Высвободить из плена футболки и бюстгальтера грудь, совсем не беспокоясь о том, что они не одни в больнице, в курилку в любой момент мог подняться кто угодно. От врачей, до ушлых пациентов, узнавших, где можно затянуться без страха быть осужденными.
– Год, дай нам год… Дай мне год, – не отрывая губ от Юлиной груди прошептал Юра.
– Я дам тебе год, – простонала Юля.
Через день она нашла у себя на столе одну розу, кустовую, нежную, как она любит. И записку. «Мне нужен этот год».
Глава 8
Юля молча сидела в кресле в просторной гостиной и смотрела в пустоту. Светлые волосы взлохмаченными прядями закрывали половину лица, следы косметики размазались по тонкой, фарфоровой коже лица, как неопрятные мазки кисти юного художника. Мятая, застиранная одежда – трикотажные пижамные брюки некогда фиолетового цвета, черная, с чужого плеча, толстовка с надписью «Олимпиец».
Она словно замерла между пространствами, слилась с тишиной собственного дома, впитала ее в себя, как невыносимо горькую микстуру, которая не поможет, напротив – убьет.
Плечи напряжены, пальцы впились в мягкий подлокотник кресла, губы сжались в тонкую линию. Юля напоминала фарфоровую куклу – красивую и сломанную.
Сегодня она была одна. Ким, к его великому удовольствию, гостил у Адель, которая не любила оставаться на ночь у Юли, зато с удовольствием брала погостить правнука. Родители впервые за долгий период, когда их графики никак не совпадали, уехали в путешествие по Европе. Иногда присылали восторженные сообщения, фотографии, делились впечатлениями. Юля догадывалась, что вовсе не Колизей настолько вдохновляет тонкую натуру мамы.
А Симон… Юля не могла вспомнить, понять, когда случился переворот в его сознании, когда он стал настолько недоволен своей жизнью, что предпочел неизвестное далеко своей красавице жене и сыну. Чем больше она думала, тем отчетливей понимала – это всегда было в нем. Преодоление себя вопреки обстоятельствам. Ступенька, еще ступенька, еще…
Пока Юля с воодушевлением обустраивала их общий дом, Симона перестала устраивать сегодняшняя ступенька.
Дела в Федерации шли неважно, денег, даже с учетом Юлиной зарплаты, не хватало на обустройство нового дома, обслуживание, иногда на самые необходимые нужды семьи. Юлю, выросшую в семье со средним достатком, такое положение не огорчало. Она умела экономить, могла приготовить больше и дешевле, выйти на праздник в платье, которое уже видели на ней. Мелочи, не имеющие значения, пустяки, которые так или иначе решатся.
Главное – она занимается невозможно любимым, значимым не только для нее делом. Симон горит работой, как когда-то горел спортивной карьерой. Ким растет здоровым, сообразительным мальчиком. Скромный достаток? Все в окружении Юли жили так. Симона, как оказалось, недостаток средств, постоянная экономия угнетали.
– Маленький, мне предложили работу, – сказал он однажды вечером, напряженно глядя на Юлю, и после паузы добавил: – во Франции.
– Надолго? – Юля, конечно, поинтересовалась, как интересовалась всем, что говорил и делал муж, но никак не могла подумать, предположить…
– Постоянно. Это отличный шанс, Юлька! Мы сможем наконец-то зажить по-человечески. Я смогу купить тебе то, что ты заслуживаешь, по-настоящему заслуживаешь, Юль. – Он прижался лбом к её лбу, восхищенно перечисляя достоинства их будущей жизни во Франции, словно дело это решенное. Осталось только радоваться.
– Франция? А я… а Ким? – опешила Юля. Франция…
– Вы поедете со мной. Не сразу, мне надо устроиться, снять дом, а может и купить. У меня будет крутая должность, стабильная, хорошая зарплата, мы сможем позволить себе дом. Я узнавал… Год, дай мне год и все будет.
– Год? – Юля была растеряна, по-настоящему обескуражена, она не хотела оставаться на целый год без мужа. На день не хотела оставаться! – Ты хочешь уехать от нас на целый год?
– Это временно маленький. Я не хочу! Не хочу! По-твоему, я могу хотеть оставить тебя? Ты – моя жизнь, моя религия, ты всё, что есть у меня и будет, но я не могу больше так жить. Мы постоянно выкраиваем, бесконечно экономим, это невыносимо. Я видел твой взгляд на туфли в торговом центре, когда мы ездили Киму за подарком. Туфли, которые я никак не могу тебе купить!.. Но через год ты сможешь приобрести себе обувь на Авеню Монтень.
– Туфли? Ты хочешь оставить нас на год из-за туфель, на который я просто кинула взгляд? А потом, что будет потом? Ты подумал о том, что будет дальше? Как мы будем жить после того, как ты купишь мне туфли на этой… Авеню Монтень.
Господи, туфли, какие-то дурацкие туфли! Будь они тысячу раз модные, красивые, брендовые, продавайся на любой из возможных авеню мира – они не имели для Юли никакого значения. Вздор! Пустое!
– Вы поедете со мной, конечно. – Симон был полон энтузиазма, надежд на будущее, карий взгляд отражал так много мечтаний, веры, планов, которые он непременно осуществит. Иначе быть не может.
– С тобой? Что я буду там делать? Я даже языка не знаю. Кем мне работать во Франции? Ты знаешь, что диплом российского врача не очень-то ценится в Европе?
Конечно, все можно преодолеть. Выучить язык, пройти аккредитацию, получить сертификат, пусть не врача-онколога, специалиста высокого уровня, а медицинской сестры или даже врача общей практики. Работать по выбранной когда-то профессии, жить в своем доме, растить сына в сытости, спокойствии, дать ему хорошее образование, получить самой второе, третье… Она могла работать массажисткой, заниматься косметологией, устроиться сиделкой – тысяча профессий, где у Юли была возможность применить полученные знания.
Но она не хотела становиться врачом общей практики, останавливаться в профессиональном развитии, делать несколько шагов назад ради возможности купить туфли. Когда-то она выбрала специальность, росла и развивалась в этой области. Достигла многого, к еще большему стремилась. У нее были планы, маленькие пациенты, которым она хотела и могла помочь, их родители. Была своя жизнь и это не жизнь косметолога на юге Франции, а онколога в родном отделении – месте, куда она вкладывала силы, душу, иногда оставляла кусок сердца, когда приходилось расписываться в собственном бессилии.
Юля попросту не могла отказаться от своей мечты, своей жизни ради мечты Симона.
– Значит, не будешь врачом, – ответил Симон.
Так просто: «Не будешь врачом». Не будешь ходить по Земле ногами, дышать легкими, брать вилку рукой. Сердце перестает перекачивать кровь, а глаза видеть. Прекратишь свое существование.
Юля рыдала, иногда навзрыд, проклинала те туфли, которые она даже не помнила. Отчаянно ненавидела свалившееся на нее одиночество, но так и не смогла переубедить Симона. Для него это была очередная ступенька, на которую, естественно должна была сделать прыжок его красивая жена.
Юля сидела в тишине своего вдруг ставшего большим дома и пыталась не плакать – она ждала звонок мужа. Он позвонил ровно в оговоренное время, голос звучал бодро. Симон был полон надежд, обещаний, всё складывалось на удивление отлично. Он словно вернулся в свой отчий дом, после долгой, вынужденной ссылки. Впрочем, так и было. Франция – его дом. Юля смеялась в трубку телефона, поддерживала мужа, живо интересовалась новостями. Рассказывала про проделки Кима, работу, родителей, Адель. Набравшись смелости, она в тысячный раз попросила:
– Вернись ко мне.
– Эй, ты что? Не унывай маленький, всё наладится. Мы еще будем пить шампанское, и заедать трюфелями!
Юле не хотелось трюфелей, она не знала, что это… Ей хотелось каждый день видеть мужа, целовать его утром перед работой и на ночь. Готовить наскоро обед, ругаясь про себя, что Симон вконец избаловался, совсем не помогает по дому, после сидеть рядом, любоваться, как он с благодарностью поедает плоды её труда. Хотелось засыпать, прижимаясь к горячему телу мужа после интимных ласк, уставшей, абсолютно счастливой, удовлетворенной, как физически, так и морально. Она хотела ощущать лёгкий запах пота, когда Симон обнимает её после пробежки.
Главное, с чем никак не могла справиться Юля, она бесконечно скучала по человеческому теплу, тактильному контакту. Выросшая единственным ребенком, она никогда не была обделена лаской. Муж всегда с лихвой дарил тепло, он всегда был щедр на физическое проявление любви, будь то секс или простые объятия.
Сейчас Юле казалось, что она сходит с ума. От одиночества дома, от нехватки тепла, объятий, поцелуев. Казалось, что жажда тактильного контакта, пресловутых объятий, постепенно и неумолимо становилась навязчивой идеей.
Сколько бы она не говорила, не просила, порой отчаянно плакала в трубку телефона, Симон её не слышал. Он был уверен, что и эту ступеньку они преодолеют так же легко, как все предыдущие.
Точно так же, как однажды Юля перестала бояться воды, впрочем, так и не научившись особо плавать, как научилась вставать раньше будильника на десять минут, тем самым лишив себя снов, которые раньше были красочными и яркими.
Юля карабкалась на эту ступеньку, преодолевала себя, заставляла, уговаривала, она почти смирилась с тем, что уедет с Симоном, что лишится профессии. В такие вечера, как этот, она была готова встать, идти пешком в далекую, чужую ей страну. Оставить любимую работу, необходимую учебу, которую не прекращала ни на один день, своих пациентов – все ради того, чтобы упасть в объятия мужа и никогда, ни за что с ним не разлучаться.
Ныло все тело, нещадно ломило кости. Она понимала – это психосоматика, эмоциональное перенапряжение, нервы, но справиться с собой с каждым месяцем, каждой неделей, каждым днем становилось всё сложнее и сложнее.
Иногда Симон приезжал, купал Юлю в подарках, тепле, нежности и сексе. Бесконечном, беспрерывном сексе.
– Я скучаю, маленький, – говорил он.
Она с готовностью давала всё, что только не попросит Симон, но самой ей хотелось вытянуться струной рядом с ним, не шевелиться, запомнить, запечатлеть себя, вжатую в его тело, запах и тепло.
Наконец, выйдя из транса, вытащив никому не нужный пирог из духовки, она медленно оглядела кухню. Полка, которую прибивал Симон, газовая плита, которую он устанавливал, семейные фотографии на стене.
Юля не хотела оставлять этот дом, она любила его, каждый кирпич, каждый прочерк толстым фломастером на стене руками Кима. Глянув на небрежно брошенную брошюру по рабочей тематике, она остро поняла, что не хочет оставлять свою работу… но придётся ради её веснушек, её Симона, её мужа.
Наверное, она сможет сделать шаг на любую ступеньку, взобраться на любую высоту ради него и абсолютного уюта, которое дарит его любовь и обожание. Она искренне любила своего мужа и скучала по нему до невыносимой боли в сердце, бесконечной, безостановочной тоске.
На глаза попалась бутылка вина, пришла простая мысль – напиться. Этот вечер был слишком долгим, а сама Юля – слишком жалкой.
Не утруждаясь сервировкой стола, Юля попросту ковыряла пирог руками, запивала тягучей жидкостью из горла бутылки. Вот только, чем больше она пила, тем несчастнее становилась. Ей всё больше хотелось тепла, всё отчаянней на глаза набегали слезы.
К началу второй бутылки она ревела, отчаянно жалея себя. Единственно верное решение было попросту лечь спать, закончив бесконечный вечер. Пустая постель усугубила настроение Юли, поэтому она попросту допивала уже вторую бутылку, ощущая себя как никогда несчастной, одинокой, покинутой всеми.
Ей нужны были объятья. Сейчас.
В задумчивости она смотрела на телефон, прокручивая в памяти слова, как на репите:
– Ты можешь в любой момент позвать меня, пупс. В любой, если тебе действительно тебе будет необходима моя помощь. Знаю, что ты не станешь злоупотреблять, но все же помни – в любой момент. Я приду.
После той, первой розы, когда она узнала адрес квартиры, где её будет ждать Юра, она (для счастливой замужней женщины) не слишком долго думала, прежде чем отправиться туда.
Всё, что она сделала – это сказала Симону, что задержится дольше обычного, и её привезут домой. Сходила в душ в отделении, надела свежий комплект белья, который всегда лежал в столе на случай непредвиденного дежурства.
Обстановка в квартире была самой обыкновенной, ситуация – банальной. Тысячи раз пройденная до Юли и тысячи раз будет пройденной после.
Чужая жена, чужой муж, одна квартира, два часа.
Она медленно подходила к сидящему на кровати Юре. В её движениях, позе, во взгляде, помимо грации, читалась неуверенность. Задавала сама себе вопросы: зачем она здесь? А он? И не находила ответа. Видимо, и не хотела найти.
– О чём ты думаешь? – спросил Юра, притянув к себе Юлю, поставил между своих ног. – В общем-то, судя по тому, что ты пришла, ты не думаешь вовсе, но всё же… о чем?
– Я не понимаю, – Юля нахмурилась, – Не понимаю тебя. У тебя жена, ты влюблён в кого-то… Зачем ты здесь?
– Мужчины – кобели, слышала такое? Ты найдёшь ответ на этот вопрос, если ответишь, зачем ты пришла. Насколько я знаю, ты любишь своего мужа, он не обижает тебя, ты счастлива, что ты делаешь, Юль?
– Не знаю, – растерянно пробормотала Юля, не зная, что ответить.
– И я не знаю.
Но Юле казалось, что он знает больше, чем говорит.
Она ощущала неуверенность и, возможно, страх. Страх близости с этим мужчиной вкупе с безотчётным, неконтролируемым желанием того же. Болезненную неуверенность в себе. Вдруг вспомнила, что комплект белья, который на ней, вовсе не изысканный, собственно, он и комплектом-то он не был. Обычный трикотаж лишь формально подходящий по цвету. Руки Юры расстегивали пуговицы на ее блузке, а Юля отчётливо понимала, что и этот раз станет катастрофой. Чудовищным разочарованием для них обоих.
Симон не уставал повторять, что мужчины любят глазами, дарил красивые комплекты белья, порой слишком откровенные, беззастенчиво восхищался женой в них. Было просто чувствовать себя желанной под карим взглядом мужа. Голубые глаза Юры смотрели иначе. Не оценивающе, не восхищенно, не ожидающе, а… нежно?
Она перехватила руку, которая продолжала расстегивать пуговицы, решила убежать из этой квартиры, а потом постараться забыть собственный позор. И этот тоже.
– Пупс, я сейчас тебе открою главную мужскую тайну, – серьезно произнес Юра, внимательно глядя на Юлю, как на студентку, которой собирался прочитать цикл лекций.
– Что? – Юля от неожиданности тряхнула головой. Все происходящее, от антуража до слов, взглядов, запахов не было похоже на то, что она привыкла считать близостью.
– Тайну. Если мужчина хочет женщину, кружева на её теле не имеют значения. Они добавляют эстетики, но не имеют значения. Он уже хочет.
– Откуда ты знаешь? – опешила Юля. Юра просто человек, он не может читать мысли.
Как он понял, догадался о ее потаенных, самых скрытых страхах, ведь она сама от себя их тщательно прятала, не то, что от других. Для всех – она безупречная красавица, не знавшая неуверенности и отказов.
Всё в этой ситуации и этом разговоре было алогично. Вплоть до того, зачем он вообще происходит здесь и сейчас? К чему пустые слова?
– Я работаю с женщинами, – улыбнулся Юра. – В прошлый раз на тебе был умопомрачительный комплект. Ярко-синий, на твоей прозрачной коже, хрустальная… – тихим, вкрадчивым голосом продолжил Юра, словно поглаживая Юлину неуверенность, как кошку.
– Не бойся пупс, – сказал он, поймав взгляд Юли. – Всё будет по-другому. Давай поищем твои сладкие местечки, а? – Он гладил практически обнажённое женское тело, на Юле к тому времени остались лишь трусы. – На сгибе локтя? – Он поцеловал тонкую кожу, внимательно наблюдая за реакцией, и продолжил исследования. – Ниже? Выше? – Легко поглаживал пальцами, скользил губами. – Шея сзади? – Горячее мужское дыхание опаляло, посылая мурашки по всему телу. – Ниже, между лопаток?..
Так Юра нашёл тайные уголки, эрогенные зоны Юли. Пальцы, словно руки пианиста, играли с Юлей, не давя, не заставляя, не настаивая, но неминуемо получая желаемое в ответ. Взгляд Юры вселял в Юлю странную, беспричинную уверенность, не прикрытую кружевом или лосьоном для тела с тонким ароматом.
Теперь, когда прошло время, Юля была уверена, что хороша для Юры всегда, в любой ситуации. Он беззастенчиво смаковал её тело в нежнейшем белье, в восхищении провожал только ей понятным взглядом, когда она появлялась на общем празднике в новом платье, безусловно, идущем ей – ведь выбирал Симон. Но точно так же он улыбался, подмигивал ей на субботнике, когда она расхаживала в старых, подогнутых под колено джинсах или шла по коридору в белом халате после изматывающего дежурства. С изысканным макияжем или без. В великолепии новогодних огней и в рабочих буднях – Юля знала, что всегда хороша для Юры.
Однажды она спросила:
– Ты видишь, что я красивая?
– К чему этот вопрос?
– Симон всегда говорит, что я красивая, а ты никогда.
– Какой я тебя вижу?
– Да, какой ты меня видишь?
– Ты невероятно умная женщина, целеустремленная, работоспособная. У тебя огромное доброе сердце, ты переживаешь, борешься за каждого из своих пациентов. Про них ты говоришь: «Мои». Ты очень романтичная, да-да, не спорь. Ты читаешь слезливые книжки, смотришь мелодрамы. Ты способна переживать и сопереживать. Ты любящая, отдающая, не всегда уверенная в себе женщина. И да, ты красивая. Это приятный бонус к остальным твоим достоинствам.
– Почему год? – спросила Юля в первый вечер.
– Думаю, за год мы перегорим, пупс.
– Может, правильней сказать: пока не перегорим?
– Слишком расплывчатая формулировка, ты любишь точность. Никогда не играешь словами. Поэтому год. Ты можешь передумать, я могу… но пока – год.
– Год, – согласилась Юля.
Прошло уже три. Три года. Три розы и ещё одна, с просьбой Юры о следующем годе. Она улыбнулась, дала согласие, словно он действительно нуждался в словесном подтверждении.
Через месяц уехал Симон. Юля осталась одна. Редкие встречи с любовником не восполняли ту пустоту, что образовалась в её жизни. Иногда встречи были частые, порой – нет. Они не давали главного, в чем нуждалась Юля с отъездом мужа, – ежедневных объятий, чувства нужности.
Она была не нужна Симону, если, несмотря на её слезы, он поехал преодолевать очередную ступеньку в своей жизни. И не нужна была Юре – ведь у него жена Ольга и некто – что не давало покоя Юле, – в кого он влюблён.
– Ты скажешь, кто эта женщина? – требовала она откровенности время от времени, понимая, что вовсе не нуждается в правде, что боится её, не хочет слышать, не желает узнавать.
– Это имеет значение, пупс? – как всегда с улыбкой отвечал Юра.
– Мне интересно, – настаивала Юля, точно зная, что он не ответит. Радуясь этому.
– Слышала про любопытную Варвару? У тебя хорошенький носик, не рискуй. – Юра традиционно отшучивался.
– Но… ты её сильно любишь? – продолжала давить Юля, просто, чтобы вызвать эмоции.
– Сильно, пупс. Сильней, чем мог представить, чем думал, что это возможно.
Он смотрел на Юлю спокойным, слегка высокомерным взглядом хирурга и говорил о ком угодно, но только не о ней, к ее тайной и стыдной радости.
– Почему ты не борешься за неё? – Юля наклонила голову, заглянула в спокойные глаза Юры. Разве, когда любят – не борются? Она боролась за свой брак, Симон боролся за неё…
– Она счастлива в браке, любит мужа, я не стану разрушать семью, – в сотый раз повторил Юра.
– Какие мы благородные, – отчего-то вспыхнула Юля.
– Да, мы такие, – Юра явно переводил разговор в горизонтальную плоскость, а Юле лишь казалось, что где-то под ложечкой колола ревность. Не было ни одной причины для ревности: она любила своего мужа, а влюблённость Юры – это его трудности.
Чаще всего Юле легко давались подобные расспросы, иногда же выдержка подводила, тогда она хлопала дверями, справедливо ожидая, что Юра придёт сам. Он и приходил, звонил, писал, уговаривал – тогда она возвращалась.
Порой в странных местах, не предназначенных для любви телесной: зажатая между синей стеной курилки и телом Юры, пока губы, целовали, кусали, а его руки быстро справились с бельём её и своим. В её кабинете, ночью, во время дежурства, тихо-тихо, чтобы никто не слышал. В ординаторской на этаже гинекологии, в его машине, в лесопарковой зоне, далеко от людских тропинок, там, куда доходят только отчаянные собачники.
Любое место, любое время, любой наряд, в любой ситуации – Юля всегда была желанна для Юры.
Юля допила вторую бутылку вина, посмотрела расфокусированным взглядом на телефон, отчетливо понимая, что час ночи – не лучшее время для звонка любовнику. И всё же набрала знакомый номер, в итоге единственное, на что её хватило – всхлип в ответ на полусонное «алло».
Юра спал в постели с женой, пусть и не любимой, но бесконечно им обожаемой. Теперь-то Юля это понимала. Ощущала нежность, с которой он смотрел на жену, говорил о ней… Она всегда уходила, отводила глаза, не могла видеть, слышать, понимать, что именно жена значит для Юры. «Ольга» в его устах звучало как музыка. От этого хотелось реветь, бить Юру со всей силы, до кровавых синяков. За всю ту ложь, в которой он жил. Юля молчала, живя в той же лжи.
– Что случилось? – Юрин голос прозвучал обеспокоенно, собранно и одновременно вкрадчиво, послышалось женское ворчание на заднем плане. Ольга выражала недовольство поздним звонком.
Юля всхлипнула – это было единственное, что она смогла из себя выдавить.
– Где вы? – предусмотрительно спросил Юра. Чертов гений конспирологии.
– Дома, – проныла Юля, надеясь, что Ольга не услышала.
– Скоро буду.
Вторую бутылку Юля благополучно допила, тут же попыталась открыть третью, не удалось, и все закончилась ранением штопором, медленно стекающей кровью, на которую Юля смотрела, оцепенев, сквозь пелену останавливающихся слез.
Звук домофона на воротах вывел из транса. Юля открыла.
Встала в дверях, как была, не переодеваясь: в застиранных трикотажных брюках, старой толстовке мужа, которую носила, не снимая, и, кажется, даже не стирала со времени его отъезда, надеясь сохранить запах. В шерстяных носках, заштопанных на пятках, растянутой, огромной футболке. С размазанной по лицу косметикой, кровью, продолжающей стекать по пальцам.
Юра быстро огляделся, сделал выводы, которыми делиться не спешил.
– Что случилось? – в его голосе не прозвучало ни капли упрёка, за то, что Юля вырвала его из семейного ложа среди ночи. И все это ради банальной пьяной истерики, с которой не смогла, вернее, не захотела справиться в одиночестве.
– Он уехал! Он уехал, я здесь живу… одна… всегда одна. Даже обнять некому, и я… а я… я скучаю по нему, люблю его, а он просто взял и уехал. И мне теперь придётся всё это бросить. Работу бросить! – Юля неопределенно обвела пространство рукой, дополнив и без того бессвязную речь красноречивой икотой.
