Наталия Кудрявцева
ЭВРИДИКА 1916
– Сколько он заплатил? – только и смог спросить Виктор
– Англичанин? Ничего. Зачем мне неприятности с британской разведкой?
– Я про Ринчин… Освальд велел тебе отравить собаку?
Мари покачала головой отрицательно.
– Считаешь, я сама не могу принять решение?
– Но зачем? Я оставил тебе дело, все деньги…
– А меня ты спросил, чего я хочу? Я тебе помогаю, прикрываю, могу с кем угодно переспать, если попросишь. А ты… Бросил, как поношенную вещь… Что, другая милее показалась?
Виктор снова дернулся и снова задохнулся от боли в ребре.
– Дура…
– А ты умный? Правда так считаешь? Такой же мастер, как я императрица! Даже Риню мне не отдал! Словно ничего и не было! А я так не хочу, ясно? Не хочу одна остаться!
Набеленную маску исказила гримаса. Мари по-детски плюхнулась на кровать, закрыв лицо руками. Виктор вышел. Больше говорить было не о чем…
…
Зайдя в насквозь пропахший кислой капустой и табаком подвал одной из Грачевских пивных, Хумпельн сел за угловой стол и кивнул половому.
– Водки неси… Той, что получше.
Виктор не собирался устраивать поминки по собаке, и уж тем более оплакивать собственную судьбу. Просто хотелось выключить голову примитивным способом. Однако тело сопротивлялось; графин с водкой подходил к концу, а желанного затмения не наступало. Виктор уже готов был звать полового за новой порцией, когда на стол оперлась рука в черной перчатке. Подняв глаза, Виктор увидел однорукого инженера. Тимофей Васильевич был пьян, причем до стадии, местными завсегдатаями называемой «в муку». Глаза мутные, прядь волос прилипла ко лбу.
– Я смотрю, вам нравится выпивать с риском для жизни. Водка с адреналином, да?
Парень усмехнулся собственной шутке, но улыбка вышла жалкой. Он сам это осознал и мотнул головой упрямо, как бычок, стараясь прийти в себя.
– Не люблю пить. Никогда не любил. Даже на фронте…
Тимофей грузно осел напротив.
– В госпитале врач перед операцией принес стакан спирта. Я отказался… Они… нашли хлороформ… Но я все равно… все чувствовал…
Виктор поманил полового и показал на графин. Все поняв, халдей вскоре вернулся с новой порцией и блюдечком, на котором сиротливо притулились два ломтика черного хлеба с лежащими поперек кильками. А однорукий инженер продолжал изливать все, что накипело.
– В будущем каждый будет талантлив и востребован. Я в это верю. Но современный человек хочет сиюминутной выгоды. Или удовлетворения собственного тщеславия, причем в рамках общепринятой мора…
Тимофей икнул и заморгал растерянно, пытаясь сосредоточиться.
Виктор молча наполнил принесенные рюмки и придвинул один из бутербродов. Однорукий инженер замотал упрямо головой.
– Как хотите…
Виктор равнодушно опрокинул в рот рюмку. Водка ожгла пищевод и разлилась теплом по телу. Опомнившись, Тимофей тоже схватился за рюмку и осушил отчаянно, словно Ромео яд.
– Вот скажите, почему одни должны заботиться о других, если всем плевать?! Пусть каждый решает за себя. Умираем-то по одиночке. Но зачем тогда осознание какой-то врожденной ответственности? Вот вы… Вы же убивали людей?
Виктор неопределенно пожал плечами.
– И как вы себя оправдывали? Раз враг, то и не жалко? Или все-таки мучались?
– Можно делать действия, не утруждая себя анализом, – пробурчал Виктор. Очевидно, у каждого своего проклятья. Его заключалось в невозможности отключения. А Тимофей, наоборот, отчаянно пытался выбраться на твердую почву логики.
– Знаете, были такие еретики, на заре христианства, из тех, кто еще верили в реинкарнацию. Так вот, они считали, что человек перерождается всегда в одном и том же виде, проходя все возможные варианты в рамках одной судьбы. И если сейчас свершишь максимум зла, то освободишь свою реинкарнацию от греха в будущем.
– Если такую позицию занять, вы еще мало сделали для будущего. – не выдержал Виктор. Однорукий инженер нахмурился.
– Вы стараетесь меня унизить. Зачем?
– Наоборот. Я чувствую себя виноватым. Потому что ваша машина у меня.
Губы Тимофея растянула недоверчивая усмешка.
– Ну да, я украл ее. – кивнул Виктор – И мне неохота объяснять, почему. Хотите – забирайте… Хотите?
…
Они шли пешком по сонной, еще не проснувшейся Москве. Снега выпало много; переулки еще были покрыты нетронутым белоснежным ковром. Виктор уже представил себе, как тихо матерится проснувшийся дворник, предчувствуя объем работы.
Тимофей молчал, все силы сосредоточив на том, чтобы идти ровно. Хумпельн чувствовал только вспышки боли от бока до головы, которые то синхронизировались, то играли контрапунктом. Симфония разрушения, мать ее…
Швейцар тихо спал в холле. Так же молча они поднялись на лифте. Виктор открыл дверь и впустил гостя в квартиру. В синеве рассветного неба ясно чернел силуэт Эвридики.
– Все ящики сложены в прихожей. Могу помочь запаковать. Но лучше вам позвать помощников, тут прилично работы…
Под ногой что-то хрустнуло. Ошейник Ринчин. Виктор сложил все вещи собаки вместе с ней, но очевидно, ошейник выпал, когда тело выносили из прихожей. Присев на корточки, Виктор замер, ощущая пальцами холод металлического карабина. Силы – и физические и моральные – покинули его окончательно. И опустившейся на голову удар Хумпельн воспринял как высшее благо…
…
Солнце поднялось довольно высоко, когда Виктор, наконец, открыл глаза. В комнате народу прибавилось; кроме Тимофея у машины возились трое подручных.
– Можно воды?
Голос Виктора осип и срывался на хрип и шепот. Руки отказывались слушаться. Ирония судьбы – кажется, его связали, как сам он сутки назад Освальда… При мысли об англичанине всплыли в голове и дурацкие бумажки из канцелярии SIS. Без сомнения, мстительный британец отправил весь компромат по адресу. Следовало ждать гостей, и очень скоро…
Один из подручных, совсем молодой, с пробившимися только усиками, поднес ко рту Виктора стакан. Чуть не охнув от резкой боли в ребре, Виктор поднялся на локтях, и ему влили в рот холодную, из-под крана, воду.
– А где же Степан?
– Степан – предатель – буркнул подросток. И только в этот момент мутный мозг Хумпельна связал все воедино. Никто не собирался разбирать машину. Наоборот, по всему периметру Эвридики были вложены похожие на сигары цилиндры, набитые опилками, от которых тянулась сеть шнуров, соединяющихся в один, смотанный в катушку. Тимофей, заметив взгляд Виктора, не спеша подошел к нему.
– Думали, возвращая мне мою же машину, делаете одолжение?
Парня определенно терзало похмелье, но отнюдь не оно было причиной подозрительного блеска в глазах.
– Да за одно то, что вы ее трогали своими грязными лапами, вас следует стереть с лица земли!
Виктор понимал, что к рассудку юного инженера сейчас взывать бесполезно. И сделал упор на тон, убаюкивающий и успокаивающий.
– Это же ваше изобретение, детище. Самому не жаль?
– К сожалению, у меня больше нет прав на Эвридику. Более того, из-за моей глупости машина будет работать на войну. А наша цель изначально была в том, чтобы остановить бессмысленное побоище и переключить внимание общества на построение нового будущего.
– Но если вы исповедуете гуманизм, зачем тогда взрыв?
– Чтобы запомнился. Кстати, много дельных вещей начинаются со взрыва. Вселенная, например…
В прихожей раздался звонок. Двое подручных выхватили оружие. Тимофей кивнул подростку, и тот пошел открывать.
– Только бы полиция! – мысленно взмолился Виктор. – Освальд, надеюсь, ты оказал мне эту услуг…
Но в комнату втолкнули Софью Веснину. За ней помощник Тимофея, придерживая за плечо, ввел эффектную женщину с темно-рыжими волосами. Тимофей сощурился раздраженно, явно узнав обеих.
– Нас отпустил ваш отец. И его люди скоро здесь будут! – выпалила Софья.
Тимофей усмехнулся.
– Он не будет тратить ресурсы на слежку за двумя безумными дамочками.
– Послушайте, Тим…
Это вступила рыжая, мягким и проникновенным голосом актрисы.
– Понимаю, каждый хочет в какой-то момент сыграть в пьесе главную роль. Но сомневаюсь, что вы выбрали то, к чему тяготеет ваша натура… Человек, так тонко чувствующий музыку…
– Не может быть чудовищем… – перебил Тимофей. – Все это глупости, дорогая Ксения. И кстати, вам я пытался помочь…
– Натравили своих людей, чтобы мне дали главную роль?
– Я сделал, что мог. Удивительно, как при своем таланте вы добились так мало…
Значит, это и есть мать Софьи, Ксения Веснина. И этих женщин с безумным инженером явно что-то связывало. Однако сейчас Виктору было не прояснения деталей. Он изо всех сил пытался разогнать застоявшуюся кровь и вернуть силы в онемевшие запястья, чтобы выпутаться из веревок. К несчастью, именно сейчас на Виктора обратила внимание младшая Веснина.
– Он ранен! Развяжите его немедленно!
Помощник Тимофея схватил Софью, но та рвалась из рук, обращаясь к главарю.
– Ваш единственный талант – плести интриги. И тут вы, я смотрю, развернулись в полную силу…
Хумпельн отчаянно пытался поймать взгляд девушки и транслировать, что не стоит тыкать палкой в осиное гнездо. Но Тимофей, сдвинув брови, уже подошел к Софье вплотную. На губах инженера играла снисходительная усмешка, но под ней Хумпельн явно ощущал обиду и нечто бОльшее, что пока не мог считать.
– Вы сторона необъективная, в любом случае будете защищать Леонида…
– Я на стороне разума.
– С видениями на грани психоза?
– Тогда объясните факт, что мы почему-то собрались вместе в одном месте, в один момент! Что это, простое совпадение? Или все-таки предназначение? Что вы за ученый такой, если даже проверить мою версию боитесь?
– Соня!
Ксения Веснина прекрасно понимала, что конфликт этой парочки мог стоить жизни всех присутствующих. Взрывчатки достаточно, чтобы все в комнате разнести в клочья. Но тут явно пошла коса на камень.
– Если сейчас все взорвете, то никогда не узнаете, правду я говорю или нет!
Тимофей вместо ответа наклонился и поднял катушку с общим проводом. Пальцы протеза нервно задергались, и наконец, сжали капсюль взрывателя. В комнате настала мертвая тишина. Даже подручные инженера заметно растерялись. А Тимофей кивнул остальным.
– Ждите у лифта. Если кто-то появится, дайте знать.
Помощников не стоило просить дважды. Через секунду хлопнула входная дверь.
– Ксения Григорьевна, в камеру пойдете вы.
– Нет, мама!
Ксения улыбнулась и потрепала дочь по плечу.
– Все нормально, глупенькая. Я справлюсь.
Тимофей холодно кивнул Софье.
– Надеюсь, помните, что и как делать?
Софья открыла дверцу машины, запуская Ксению внутрь. Настал последний момент для того, чтобы хотя бы попытаться изменить ситуацию.
– Слушайте, если все получится… Вы же их отпустите? За себя я не прошу… Я перед вами виноват, признаю…
Тимофей покосился на Хумпельна снисходительно.
– Вы верующий человек? Я бы на вашем месте молился…
Во взгляде инженера не осталось ни злобы, ни обиды, только детское любопытство. И это сильней всего напугало Виктора. Ребенок жесток по природе, заставить его отказаться от задуманной шалости нереально. В комнату вернулась бледная Софья.
– Мама готова. Но у меня есть инструкции… Барон, вы тоже должны быть подключены.
– Все чудесатей и чудесатей – ухмыльнулся Тимофей.
Соня решительно взяла второй шлем и подошла к Хумпельну.
– Вам тоже нужно будет играть.
– Но я не умею…
Веснина оглядела комнату. И сунула Виктору в руку вынесенное из мастерской дамару.
– Этой штукой вы меня вывели? Она и нужна. Просто отбивайте ритм. Так мне сказали. Сможете?
Бледное лицо Весниной сейчас казалось совсем детским и даже каким-то прозрачным, словно она уже наполовину стала призраком. Виктор, сам не ожидая, ощутил волнение. И кивнул. А Тимофей левой рукой выкрутил ручку на приборе, который Хумпельн мысленно называл «комодиком». Виктор закрыл глаза, сжал в руках дамару. Собрав все имеющиеся силы в одной точке, в соединении шеи с затылком, он погнал этот крошечный пока мячик энергии вниз по спине. И одновременно тряхнул мячиками. В ушах словно песок пересыпали, но Виктор из последних сил продолжал удерживать в сознании крохотную светящуюся точку. И еще удар. И еще.
Ксения запела. Из камеры Эвридики не доносилось ни звука, но Виктор понял это сразу же. Перед глазами возник родительский дом в Харбине. Гостиная, где после смерти матери не чувствовалось присутствия женской руки. А на буфете единственное ее наследство – шкатулка-автоматон «На лужке». Ящичек красного дерева был щедро украшен эмалевыми вставками с картинками из сельской жизни. По углам располагались две фарфоровые пастушки в передничках и два пастушка с вилами, все с одинаково милым румянцем и набеленными паричками. Ножки каждой куклы прикреплялись к своему рельсу, протянутому меж эмалевых вставок. Когда шкатулку заводили, колокольчики выводили нехитрую мелодию, а куклы двигались, каждая по своей траектории, изображая сельские работы в духе Ватто. Мать обожала игрушку и регулярно пыталась веселить маленького Виктора. Но мальчик отчаянно ревел, и вскоре забаву оставили. После смерти матери отец многократно проигрывал шкатулку в карты, а потом каждый раз всеми мыслимыми и немыслимыми способами отыгрывал и выкупал обратно, словно от наличия этой, в общем-то, безвкусной вещицы зависели остатки его самоуважения. Виктор напрочь забыл глупую мелодию. Но сейчас вместе с перезвоном колокольчиков в голове ожили и другие приметы детства: смазочные масла и рев паровозов КВЖД, анисовый пар китайских забегаловок, кислота, появляющаяся во рту от фейерверков, неизменных на всех местных праздниках.
Виктор не знал, как и что работает в Эвридике. Но всем телом ощущал, как нежно вибрирует каждая пластина, резонируя со стальным каркасом. Машина словно убаюкивала звук, отсекая ненужное и выпуская в мир невидимый и неостановимый эликсир. А Виктор был всего лишь еще одним слабым препятствием на пути этой волны. Музыка прошла сквозь него, заставляя вступить в резонанс. Вот только это были не слаженные действия пастушка и пастушки из материнской шкатулки; внутренняя вибрация Виктора шла вразрез с энергией, исходящей от машины. Они словно двигали в противоположные стороны пласты реальности, распарывая, как треснувшую ткань. Открылась трещина. Нет, не трешина – коридор в бесконечную зеленую пустоту.
Навстречу шли женщина с безумной прической и парень-азиат.
– Пора – сказала Кора.
В руках азиата вспыхнул матовый плоский четырехугольник; замелькали цифры.
Только сейчас Виктор понял, что пугало его в материнской шкатулке. Он видел там свое будущее. Сейчас по краям вспыхнувшей зеленью Вселенной стояли четверо.
Тимофей, со взрывателем в руке, завороженно смотрел на занятых подсчетами Богов.
Бледное лицо Софьи Весниной светилось счастьем и вдохновением. Ксения Веснина внутри машины закрыла глаза. Ее ощущения Виктор не мог считать, но знал, что она, как и остальные, едет по своей невидимой рельсе, каким-то немыслимым образом закручивая энергию в нужном направлении.
А еще Виктор знал, какого рода улыбка играет на лице Коры. Такая же случалась у отца во время игры. Блеф был его единственной радостью, проявлением силы. Только тогда жалкий сотрудник КВДЖ ощущал себя героем, бросившим вызов Богам. К сожалению, один из китайских мафиози, с которым отец, не подумав, сел за стол, счел подобную ухмылку проявлением неуважения лично к себе. Через день возвращавшегося со смены Хумпельна-старшего на улице ударили ножом. Преступников, разумеется, не нашли. Виктору тогда было 16. Он принял еще одну несправедливость Вселенной. Принял, но не забыл.
И сейчас Виктор ясно читал намерения Коры. Они для нее лишь глупые фарфоровые фигурки, приведенные в движение хитрой рукой. Для забавы или далеко идущего помысла, неважно. Им суждено крутиться и приседать ради ее воли, быть частью ее игры.
А Виктор не любил, когда им играли.
– Софья, стой! Софья, слышишь меня?
Мечтательное выражение на лице Софьи чуть померкло.
Она слышит! Как тогда, в мастерской…
Кора повернулась к Хумпельну, заморгав от неожиданности.
– А ну брысь! – крикнул ей Виктор, как крикнул бы уличной драной кошке, путающейся под ногами.
Лицо богини пошло рябью от ухмылки.
– Ты… верг – донеслось до Хумпельна, хотя женщина губ не разжала.
Кора пальцем слегка нажала на невидимую перегородку, разделяющее сияющую зеленую вселенную и реальность комнаты. Волна, приобретающая пыльный оттенок, заклубилась от этой точки, словно земля после взрыва.
Серые клубы достигли лица Шушина. Парень отступил назад; пальцы здоровой руки зашевелились, передавая сигнал на протез, в котором все еще находился капсюль со взрывателем.
– Она показывает ему войну! – понял Хумпельн. – Он боится войны… – Не дергайтесь, Тимофей! Это просто морок! Стойте сми…
Но рука в черной перчатке уже судорожно сжалась.
Виктор видел, как вспучивается корпус машины, во все стороны стреляя стальными иглами, словно гитара – лопнувшими струнами. Осколки пластин переливались на зимнем солнце, разлетаясь легко, словно песок на теплой отмели. Часть стены накренилась, в образовавшееся отверстие махнула рука Ксении Весниной. Кровь актрисы темной дорожкой бусин рассыпалась в воздухе.
Отколовшаяся часть Эвридики падала на Соню Веснину – неумолимо и медленно, словно в кошмаре.
При этом Виктор осознавал, что время больше не текло по прямой, а заворачивалось, подобно ракушке. Его несло к центру водоворота, но он совсем не был уверен, что это выход. И тут в ушах снова зазвучал голос безумной богини.
– Ты Верг – повторила Кора. – Прыгай!
И Хумпельн прыгнул сквозь обжигающую волну осколков.
Накрыв собой Софью Веснину, подмял ее тело под себя.
Дальше они полетели вместе.
Туда, где кончается время.
Где нет места смерти.
В Будущее…
Ксения Веснина. Нас бросил мистер Лавкрафт
25 ноября
Как-то незаметно поступила зима, а у меня вновь сезон без постоянного контракта. Софи в редакции заработает от силы себе на булавки; а мне остаются варьете и, прости Господи, кафешантаны. Но правду говорят: тяжелые времена дарят легкие шансы. Неожиданно объявился А.П. В его ресторане ужинал некий режиссер по фамилии Ряхин (уже впечатляет), который ищет фактурную исполнительницу для новой фильмы. Обещает по пяти рублей за каждый день съемок. Разумеется, в глазах А.П. режиссер «бездарный хряк с амбициями». Но на моей памяти он ни о ком хорошо не отзывался, так что рекомендация, можно сказать, благоприятная. И я поехала в ателье Ханжонкова на Житной, где вышеупомянутый Ряхин проводил Le première visite à sa future fiancée…
Арендованный павильон огромен. Окна в пол, свет проникает почти без преград. Шеренгой выстроились новейшие американские юпитеры. Посреди зала организован импровизированный кабинет, состоявший из стола и двух диванов. Там сидели двое и оживленно беседовали. Помощник предложил мне кресло в противоположном углу и шепотом спросил, готова ли я ознакомиться со сценарием.
Ну разумеется, зачем же я пришла?
Мне вручили совсем тоненькую папку.
– Кофе? Сливки, сахар?
– Просто кофе.
На мне была особая «просмотровая» юбка, на сантиметр Уже объема талии, поэтому я могла разве что только губы смочить. Зато в любой позе подтягиваешь живот и держишь спину. А это необходимо для нужного впечатления.
– А кто из них Ряхин?
– Тот, что в бархатном пиджаке.
Помощник растворился, оставив меня со сценарием. Я открыла папку и начала читать наугад.
– …я почти не помню своего сумасшедшего подъема на гребень скалы и возвращения к брошенной лодке, которые я совершил в каком-то исступленном бреду…
Судя по всему, главный герой мужчина. Где же моя роль? Убедившись, что всем плевать, насколько внимательно я читаю, я вытащила предпоследний листок.
– … смутные воспоминания о сильной буре, которая случилась через некоторое время после того, как я добрался до лодки. Во всяком случае, могу сказать, что слышал раскаты грома и другие звуки, которые природа издает только в состоянии величайшего неистовства….
По-прежнему никакого женского присутствия в сюжете. К тому же меня отвлекал разговор.
– Глаза будут двигаться?
– Непременно. И пасть, и жабры.
Этот Ряхин уже в солидных летах, но за собой следит. Волосы точно подкрашивает, маникюр блестит так, что даже из моего угла видно. И да, А.П. прав – имеется сходство с худым и пронырливым боровком из той породы, что в Пьемонте бегают за трюфелями.
В довершение щеки нарумянены, как два райских яблочка. Так обычно подкрашивают портреты в провинциальных ателье. Надеюсь, личный вкус месье режиссера не повлияет на художественную часть будущей картины. Тем более, сейчас он как раз тычет пальцем в какой-то рисунок.
– По описанию у Дагона две руки. Но я велел добавить несколько щупалец, и клешни, как у краба.
– В этом случае нужно дополнительное управление на защелкивание. Можно автоматическое, но я бы предложил ручное, для лучшей динамики…
Собеседнику Ряхина на вид не больше двадцати пяти. Коренастый, скулы широковаты, зато брови вразлет. Наверное, казацких кровей. В помещении было жарко, но парень в черных перчатках. На héros amoureux я бы его не ангажировала. Но, судя по всему, от него этого и не требуют.
– И сколько человек будут управлять фигурой?
– Не меньше дюжины. Дагон – ключевая фигура истории. Хочется придать ему максимальную подвижность. Кстати, каков предполагается размер макета?
Ряхин потер подбородок, прикидывая.
– Снежный великан у Мельеса порядка десяти метров… Никак не меньше. Плюс хвост. Для гибкости возьмем каучук…
– При таких размерах выйдет очень дорого – возразил юноша. – Предлагаю ватную набивку. А для гребня парашютный шелк…
Карандаш забегал по бумаге. Парень рисовал левой рукой, но правая кисть в черной перчатке при этом непроизвольно сжималась.
– Алюминий сейчас исключительно на воинские надобности уходит, поэтому на арматуру пойдет сталь. Выйдет увесисто…
– И пусть. Главное, чтобы пугал до чертиков. И тут вы, господин Шушин, станете наилучшим экспертом. Вас, небось, ничем уже не напугать, а?
– Я такой же человек, как и остальные.
– Но вы были на фронте. Верно?
– Да, я воевал. Недолго.
Парень явно не хотел углубляться в эту тему. Но и без того румяные щечки режиссера уже вспыхнули огнем энтузиазма.
– Может, это покажется кощунством, но в какой-то мере я вам завидую, молодой человек. В искусстве чего-то значимого можно добиться, лишь познав любовь и смерть. А война словно бездонный колодец – вдоволь зачерпнешь и того, и другого… Вы переживали бомбежки, теряли товарищей. А эти чудовищные газовые атаки, кошмар, что творился в Осовце…
– Осовец был в прошлом году, а меня ранили в 14м – отрезал юноша, поднимаясь. – На первый вариант нужно не менее двух недель. Вас устраивает?
– Ну что делать, таланту надо дать возможность развернуться…. Ждем с нетерпением!
Кивнув, левой рукой парень забрал свои наброски и сложил в планшет. И опять его правая рука согнулась. Это какая болезнь или…
– Мадемуазель Веснина, какая честь!
Ряхин направился ко мне. Вот уж велика честь принимать стареющую актрису без ангажемента. Но я улыбнулась со всей возможной теплотой.
– Рада знакомству.
– Взаимно. С историей ознакомились?
Я пожала плечами загадочно, по опыту зная, что это вовсе необязательно. Режиссер сто раз сам все расскажет и объяснит, и в глубине души будет рад, что актриса идет его путем, а не вступает в спор, увидев что-то свое в задумке автора.
– В основе рассказ одного американца. Занимательная вещица, скажу я вам, хоть и дебют. После прочтения даже пару ночей мучился бессонницей, представьте.
– Настолько страшно?
– Настолько перспективно, голубушка моя. Золотое дно. Троя, фараонова гробница! Я так Гончарову и сказал: зачем мусолить славянские мифы и копаться в российской истории, когда можно пойти дальше, добраться до архетипического истока ужаса? Саша Ханжонков, между прочим, намекал, что заинтересован. Но я же благородный человек, инвесторов подвести не могу, тем более сам состою в доле и рассчитываю на прибыль…
До меня доносились слухи, что синема вещь выгодная. Те, кто осмеливается вложиться, получают чуть ли не миллионы. Но получится ли что-то стоящее с этим раскрашенным болтуном?
– У вас есть театральная практика?
Я замялась.
– В последнее время я избегаю регулярных постановок…
Проще говоря, никому не нужна. Но Ряхин одобрительно затряс щечками.
– Хорошо. Прекрасно! Видите ли, золотко, экран предъявляет свои требования, и мимика должна быть иной. А театральных уже не переделать… Я вижу, вы в прекрасной физической форме… Подтянуться на канате сможете?
– Я ежедневно делаю комплекс по Бергеру. Плюс ледяные обливания.
– Великолепно! Значит, добавим приключения, трюки, то, что англичане называют action. Выйдет аттракцион, перед которым Голливуд заплачет…
– Простите, но я не увидела в рассказе женских персонажей. Значит ли это, что мне придется играть мужскую роль?
Если бы сахар с улыбки Ряхина можно было каким-то образом материализовать и поместить в мою чашку с кофе, скулы бы свело от сладости.
– Ну конечно нет, голубушка, такому испытанию я вас не подвергну. В первоисточнике вообще один герой, но же понимаете, что в синема монолог не продается. Любовное приключение – вот гарантия кассы. Но – внимание! – еще никто не использовал любовное приключение в сюжете ужаса. Мы сольем воедино вожделение и озноб! Выйдет нечто пикантное, как сливочный пломбир с горчицей. Да, именно так. Сливки и острота!
Горчица на пломбире?! Но я все еще держала себя в руках, помня о пяти – и возможно более – рублях в день.
– Помните золотоволосую Лорелею из поэм Гейне? Волшебное существо, убивающее моряков, но перед смертью делающее их счастливыми? Вот ваша роль!
– Русалка?
– Наяда, нимфа, сирена… Речь идет о морском царе, и мы вольны трактовать его родственников в удобном ключе. Да, и огромный плюс: текста вам учить не надобно. Только пластика!
Ряхин вскочил и довольно естественно растекся вокруг соседнего кресла. Томно закатив глаза, провел рукой по бархатному пиджаку в районе груди.
– К тому же эффект, произведенный вашим костюмом заставит зрителя окаменеть…
– Костюмом? Что особенного в костюме?
По лицу Ряхина разлилась совсем уже карамельная улыбка
– Не верю, что вы никогда не видели, как обычно рисуют русалок. Тут я искренне оторопела.
– Вы хотите сказать, что моя задача трясти голой грудью на скале?
Ряхин развел руками, словно заранее извиняя меня за сказанную глупость. Ни дать ни взять, снисходительный папаша, поучающий неразумную дочку.
– Голубушка, впечатлять зрителя должна актерская работа, а вовсе не положении top less…
– Так давайте сделаем закрытый костюм, раз это неважно!
– Солнышко мое, если женщину за сорок просят показать грудь без предварительного утверждения, это нельзя расценивать иначе, как комплимент!
Далее я слушать не могла, боясь наговорить глупостей и попросила пятиминутный перерыв.
Очутившись на крыльце, я в полной мере осознала горечь своего положения. Когда тебе сорок три, капризничать и упираться поздно. Либо голышом на скале, либо мы с Софи зимуем, как и в прошлом году, на кислых щах и жареной картошке с салом. Порыв ветра тут же задул пламя от спички. Чертыхнувшись от души, я полезла было за следующей, но тут к моему лицу поднесли лодочку из сложенных ладоней, затянутых в черные перчатки. Юный инженер похоже, меня дожидался.
– Вы выступали в 1900м году на концерте выпускников консерватории. Мать привела меня на концерт, и… Я получил одно из самых ярких впечатлений в жизни…
Глаза парня смотрели ясно и серьезно. А передо мной словно распахнулись дверцы машины времени…
За плечами консерватория, Софи почти четыре годика. А.П. тогда был в ударе. Да что А.П – нам обоим казалось, что между желанием и реальностью лишь маленькая трещинка, которую легко заполнит одна удачная встреча или знакомство. Теперь-то то понятно, что это была пропасть, в которую и заглядывать-то страшно, не то что пытаться перепрыгнуть.
– Я потом долго искал вас по афишам. Был уверен, что вы станете знаменитостью… И… простите, что не представился. Шушин, Тимофей.
Я не знала, улыбаться мне или плакать, особенно в свете текущих событий.
– Конечно, это очень приятно. Жаль, что я больше не занимаюсь музыкой.
Фраза прозвучала вроде бы легко, но кожа на моем виске все-таки дернулась. Надеюсь, юный романтик этого не заметил.
– И вообще не хочется тратить время на бульварную чушь.
Во взгляде Шушина читалось такое уважение и вместе с тем непонимание, что мне стало неловко за свою колкость.
– Если вы о рассказе… Вещь отнюдь не глупа. Другое дело, с автором я не согласен. Ужас там вызывает отнюдь не чудовище, а осознание того, что рядом существует древний и могучий мир, управлять которым ты не можешь, но который может в любую минуту изменить твой разум. По мне это отговорки для слабых. Человек сам вершит свою судьбу.
– Вы атеист?
Вместо ответа Шушин взялся своей левой рукой за правую, и снял перчатку. Я увидела стальной каркас, опутанный сетью ремней.
– Никто не верил, что я смогу писать, рисовать. При хорошем протезе максимум – держать ложку. Но я разработал тяговую конструкцию. Правая кисть дублирует то, что делает левая.
Шушин поочередно пробежал пальцами левой руки, словно разминающийся пианист. Правая повторила движение.
– И кто мне помог? Боги?
На крыльце появился помощник.
– Господин режиссер разрешает внести некоторые изменения в костюм. Как вы смотрите на то, чтобы прикрыть тюлем… спорную область?
Помощник тактично замялся. Да черт с вами, я и так уже на все согласна.
4 декабря
Первый оплачиваемый день и первая сцена – кораблекрушение. На всю длину зала растянуты полотнища бледно-желтой бязи. Оказывается, именно этот цвет на пленке дает ощущение голубого. В синема вообще много условностей. Например, мое непосредственное «место работы» – утес – представляет конструкцию из папье-маше, покрашенную чрезвычайно грубо. Даже в цирковом балагане такое бы не прошло. Но плотный господин с роскошными усами, суетящийся вокруг камеры, носящий гордое звание засъемщика и фамилию Фильштейн, уверил меня, что нарочитые черные полосы в кадре превратятся во вполне себе реалистичные трещины, а белые пятна в блики света. Волшебство да и только… Пока я разглядывала декорацию, ко мне направился блондин с белесыми глазами, невыразительность которых не убирала даже черная подводка. Снисходительно и вместе с тем нервно моргнув, он выдавил.
– Иваницкий.
Тут же подлетел Ряхин.
– Позвольте представить. Исполнитель главной роли, Жорж Иваницкий. Наш российский Валентино. В перспективе, разумеется. Но сам Ваня Мозжухин признал пластику Жоржа выдающейся…
– Очень приятно.
Очевидно, не уловив ожидаемый градус восторга в моем ответе, блондин буркнул обиженно.
– Имеет ли смысл утруждать мамзель Веснину участием в читке? У нее же роль без слов.
– Голуба моя, она тебя соблазняет, – напомнил Ряхин. – Это необходимо как минимум, проговорить.