Наталия Кудрявцева
ЭВРИДИКА 1916
– Так вы не будете обедать?
– Я этого не говорил.
Освальд долго изучал меню, то и дело возвращаясь к началу. Виктор поманил пальцем официанта.
– Давайте бифштекс и пиво.
– Два раза – добавил англичанин. – И салфетки смените. Ими что, уже пользовались? Нет, эту оставьте… Что это за пятно?
– Судя по всему, ваш клиент прибыл в Москву для общения с неким пророком, – начал Виктор негромко, когда официант отошел.
– Полагаю, речь идет о общине христов. Я вышел на возможного христа, это местный лавочник. Надеюсь, в ближайшее время удастся наладить попасть на радение и выяснить точно по поводу…
Освальд ожесточенно тер салфеткой стол.
– Это пока вилами по воде. Нет никаких подтверждений. Распутин целыми днями сидит у купчихи Стрельниковой. Кроме выезда в церковь и в Яр, нигде замечен не был. Кто вам вообще такую информацию передал?
– Вы, как журналист, тоже свои источники не сдаете – холодно улыбнулся Виктор. – Кстати, покупки, распоряжения из дома Распутиным не отслеживали?
Освальд пожал плечами.
– Посылал к Филиппову. Сделал заказ на сахарные сайки, калачей дюжина и… пряник, кажется.
– Известно про форму пряника?
– Форму?
– Хлысты обожают сладкое, поскольку ни мяса, ни спиртного не употребляют.
Англичан полез в блокнот.
– Так… два пряника трехфунтовых с сахарной глазурью. В форме рыбы. И корабля.
– Община хлыстов называется кораблем. Вам все еще недостаточно доказательств? На какой день сделан заказ?
– На десятое декабря.
Водянистые глаза Освальда впервые уставились на Виктора с долей уважения.
– Возможно, ваша версия и правда имеет место…
Затылок пощекотал порыв ветра. Увесистый булыжник приземлился в соседнюю тарелку, расколов ее пополам. Официант, только поставивший поднос с едой на барную стойку, без колебаний бросился на пол, лег ничком и закрыл голову руками.
Только сейчас неразборчивый гул улицы стал понятен. Не гул – крик.
– Хлеба!!!
Освальд вскочил, переворачивая стул, и заступил за кадку с пальмой.
Хумпельн осторожно выглянул из-за шторы. По Мясницкой двигалась толпа. В руках самодельные транспаранты, лица отрешенные, как перед боем. Матери несли детей, прикрываясь ими, как щитами. Мужчины в праздничной одежде, похоже, трезвы. И опасны, как стадо носорогов.
– А я ведь вас предупреждал – простонал Освальд. – Нас с вами, как иностранцев, сейчас на первом столбу…
Виктор ненавидел толпу. В 1900м, Харбине, на его глазах озверевшие китайцы забили камнями двух сотрудников КВЖД, крепких здоровых мужчин. А сам Виктор, испуганный подросток, спрятавшись за угол дома, наблюдал бессильно, даже глаза закрыть не мог от парализующего липкого страха. И с тех пор он усвоил, что со страхом бесполезно договариваться. Нужно просто идти дальше. Резко отодвинул стул, Виктор направился к выходу из кафе.
– Вы куда? Спятили?!
Но Хумпельн уже вышел за порог, навстречу темной реке протестующих.
– Господа, может прекратите бесчинства?
Толпа мгновенно образовала вокруг Виктора кольцо. На переднем крае столпились женщины. Но не стоило недооценивать этих отнюдь не хрупких созданий. В каком-то европейском музее Виктор видел статуэтки древних богинь, с широкими, плоскими, блинообразными лицами, тяжелым задом и наглой уверенностью на лице, заметной даже в примитивном исполнении древнего скульптора. И сейчас перед ним стояли эти ожившие богини палеолита. Их крепкие руки, закаленные тяжелой фабричной работой, явно способны были причинить неприятности. И все-таки Виктору стало смешно от перспективы сражаться с бабами.
– Прошу прощения, медамез. Так чем вам данная ресторация насолила? Здесь отлично кормят.
– Таких, как ты! А у нас жрать нечего!
– Сам, небось, немчура? А ну паспорт покажи!
– Да, я немец по происхождению – спокойно ответил Виктор. – Но бОльшую часть провел на Востоке. Так что если и шпион, то скорее китайский или монгольский…
– Немчура! Да будь ты проклят!
Одна из женщин толкнула Виктора в плечо. Тот отклонился и удар пришелся вскользь. Как раз чтобы потешить бабское самолюбие, но не причинить вреда. Тут же вторая сделала попытку ткнуть Виктора палкой с прикрепленной надписью: «Работы!»
Внутренний голос призывал Виктора оставаться спокойным, но тело среагировало быстрее. И когда баба вновь попыталась тыкнуть транспарантом, Хумпельн перехватил палку и резко дернул по дуге. Тетка пролетела, сшибая остальных, и плюхнулась в грязный уличный снег, накрытая собственной юбкой.На секунду товарки взвывшей от обиды бабенки расширили глаза. А потом всей гурьбой кинулись на Хумпельна. И это уже было не смешно. Озверевшие тетки дубасили, щипали, толкались и кусались; Виктор отшвыривал одну за другой, словно взбесившихся обезьян, пока в глазах не сверкнуло от удара по макушке, и все не погрузилось в темноту…
– Остановитесь! Опомнитесь!
Виктор с трудом поднял голову. Коренастый юноша моложе него, в черной шинели и фуражке технического училища и одна из баб стояли, упершись крепко в снег, словно в соревновании по перетягивании каната, с двух сторон сжимая «орудие пролетариата» – замотанный в платок булыжник. Второй удар этого самодельного кистеня, несомненно, стал бы для Виктора роковым, не перехвати парень край платка. Сквозь толпу протискивались несколько молодых парней, также в черных шинелях с золотыми пуговицами. Они оттирали основную массу назад. И почти одновременно баба, не в силах сопротивляться студенту-технарю, выпустила-таки свой угол
– Жиды, кровопивцы с…ные…
– Убийство ничего вам не даст, кроме каторги. Хотите детей своих сиротами оставить?
– А ну пошел, студентик! У нас мужья кровь проливают, на войне гибнут…
Юноша вместо ответа задрал рукав шинели. В тусклом свете дня блеснул протез, заменяющий руку до локтя. Толпа чуть притихла, кое-кто начал креститься.
– Я был на войне, и знаю цену бессмысленным жертвам, – холодно продолжил студент. – Хотите победить, действуйте слаженно! Не будьте стадом, которое легко повернуть в сторону, нужную мяснику.
– Он небось, из охранки! Полицаям служит! – крикнули из второго ряда. Но возглас не поддержали. Спокойный вид и внутренняя уверенность парня заставили толпу притихнуть. Виктор за это время успел подняться на ноги и даже ощупать голову. А стальной протез уже указывал на него, словно на распятую лягушку в кабинете естествознания.
– Разве это ваш враг? Обычный городской пижон. Не он вашу жизнь испортил, и не лавочники. Хотите воевать, воюйте с полицией, армией. Вооружайтесь, обретайте умения, в том числе и юридические…
Раздался свист городового.
– Конные едут с Лубянки! – крикнул кто-то сзади. Толпа отхлынула назад, и разлетелась разбегающимися по переулкам людьми.
А Виктора схватили за плечо и почти силой втянули назад, в ресторан. Спасителем оказался официант.
– Садитесь, я льду принесу…
Приложив к здоровенной шишке лед, Хумпельн выслушивал ворчание напуганного Освальда.
– У вас что, суицидальные мотивы? Зачем вы туда полезли?
– А вы вообще за кадкой пряталась – вяло огрызнулся Хумпельн.
– Мне можно. У меня – миссия. Но вообще вы, пожалуй, правы. За лавочником стоит проследить…
…
Ждать пришлось долго; лишь после девяти вечера Прошка вывел под уздцы бойкого вороного жеребчика. Сани у дяди Фрола оказались затейливые, с крытым кузовом, напоминающим цыганский шарабан. Хозяин сам сел на облучок и покатил в сторону Мещанской. «Рено», в котором уже несколько часов мерзли Хумпельн с Освальдом, двинулся следом, соблюдая почтительную дистанцию.
Освальд сопел покрасневшим носом.
– Надеюсь, ваша версия поможет вычислить ублюдка…
– У вас что-то личное к Распутину, кроме насморка?
Освальд покосился на Виктора и процедил снисходительно.
– Не к Распутину лично, а к образу мышления таких, как он и таких, кто ему верит. Магическая картина мира возвращает человечество к неандертальцам. Вот сегодняшняя толпа. Ей можно управлять только страхом, темной силой. Если бы не тот однорукий паренек…
Неприкрытое ехидство англичанина в прошлые годы обошлось бы ему, как минимум, в пару болезненных синяков. Но сейчас были проблемы поважней. Виктор прекрасно понимал, что после смерти Распутина его жизнь уже не будет прежней. И неважно, где – во Владивостоке, Токио или любом европейском городе, ему придется до конца своих дней держать ухо востро. Ринчин, судя по всему, останется у Мари, значит, опять все заново и одному… Голова заныла. Хумпельн усилием воли сосредоточился на нижнем дантянь, нагнетая покой. Через несколько минут ладони стали теплыми, а мысли тягучими и равнодушными. В конце концов, что есть жизнь как не череда бесконечных обрывов и начал?
Выехали на Сергиево-Посадский тракт. Дорога, со всех сторон зажатая темным ельником, становилась все менее укатанной. Неожиданно упряжка Фрола свернула по крутой дуге. В просвете деревьев мелькнуло заснеженное озера. А за ним, вдалеке, огни какой-то деревни. Рено, пытаясь повторить маневр саней, засбоил колесами в снежной каше. Освальд несколько раз взревел мотором, переключая скорости. Безуспешно.
– Не понимаю… Я соблюдал скоростной режим…
– Что ж тут непонятного? Вы же преследуете мага, вот вам и магическое проклятие…
– Издеваетесь?
Но по дрогнувшему голосу англичанина Хумпельн понял, что попал в цель. Виктор кивнул на торчащую у дороги фанеру. На ней крупно было выведено «НОВЫЕ МЫТИЩИ».Виктор открыл дверцу.
– Пошел я в Новые Мытищи. Очевидно, община там.
– А мне что делать? Погодите…
– Лопата есть? Рекомендую заняться откапыванием задних колес…
В последние дни стояла оттепель. Полозья саней оставляли заметные свежие канавки, по которым Виктор, словно мальчик-с-пальчик по следам из хлебных крошек, успешно дошел до деревенской улицы и уперся в глухой забор. Подойдя к калитке, Хумпельн как бы невзначай подергал за дверцу. Заперто, но никакого лая в ответ. Еще одно косвенное подтверждение, что он пришел куда надо. Христы животных старались без надобности не мучать, и собак на привязях не держали, надеясь на Божью милость. Значит, можно спокойно лезть через забор…
Двор оказался добротным, но внимание Хумпельна привлек необычайно просторный амбар, размером больше дома. Окна завесили пуховыми одеялами, очевидно и из соображений звукоизоляции. Сквозь щели виднелся паркет, начищенный не хуже, чем в богатых купеческих домах. Виктор приник к окошку и вгляделся. Комната была полна. Мужчины и женщины все в белом, у женщин волосы закрыты платками. Теперь доносились и звуки. Христы пели нечто заунывное. Затем голоса смолкли. В комнату вошел мальчик лет десяти. В руках гитара. Это что-то новенькое… Хумпельн замер. Звуки доносились хоть и глухо, словно из глубины, но все же разобрать суть было можно. Мальчик начал с медлительной, раскачивающейся последовательности аккордов, но с каждым повторением прибавлял темп. Следуя за мелодией, как крысы за дудочником, слушавшие его люди вначале стали раскачиваться, а потом кружить, все быстрей и быстрей. Белые рубахи распустились, словно паруса, руки махали мельницами. Начиналась активная часть радения.
Виктор всегда снисходительно относился к любым ересям, поскольку сам по сути проповедовал одну из них, но в одном аспекте был непреклонен. С детства обожая музыку, он не любил делить это удовольствие с кем-либо. Лучшим и единственным контактом для Виктора оставалась позиция тет а тет с исполнителем, пусть даже не пластинке, чем общее переживание в концертном зале. При выборе между Дионисом и Аполлоном, без сомнения, он предпочитал последнего. Христы же явно были последователями диониссийцев, сваливая все общие эмоции и переживания в одну кучу. Хотя каждый кружился отдельно, словно одно из множества веретен, каждый участник действа наматывал свою нить, укладывая в общее полотно. Крики и вздохи быстро синхронизовались, словно за стеной бился и стонал единый организм. Все быстрее и быстрей.
Какая-то женщина уже стянула платок и кружилась рядом с окном, выкрикиывая дикие слоги.
– ма- ра- ра- ма-ра…
Виктор ощутил почти физическое неприятие этой жаркой, свальной силы. Даже на улице, в морозную ночь, подступила духота. А люди внутри падали на пол, кричали и стонали. И от этого еще более спокойным казался маленький пророк в белой рубашке, прижавшийся к своей гитаре, словно потерпевший кораблекрушение моряк к самодельному плоту. Виктор уже занес было ногу, отступая, когда скрипнула дверь амбара; на крыльце послышались голоса.
– Сам повезешь гостя, Фрол, у тебя сани ладные…
– Как скажете, отец…
Хумпельн замер, прислушиваясь. Если под гостем подразумевался Распутин, это реальная возможность застать старца врасплох.
А значит, впереди новая жизнь.
Что ж, он уже почти к ней готов.
…
Засаду решили делать у того же озера, на повороте. «Рено» загнали в лес. Озябший Освальд ожесточенно растирал руки.
– Половина десятого, и где они?
– Радение ближе к полуночи начинают. Да не волнуйтесь, появятся…
– Это ваше магическое ощущение или все-таки логика?
Хумпельн пожав плечами.
– Чем вы лечите горло?
– Если нужно выпить, так и скажите – проворчал англичанин. – Односолодовый виски устроит?
– Здесь?
Хумпельн открыл предназначенный для хранения пассажиром дополнительных вещей ящичек.
– Не трогайте!
Но Виктор уже дернул дверцу, и прямо ему в руки выпала иконка Николая Чудотворца.
– Освальд, да вы, оказывается, верующий? Вот уж не подумал бы!
– Купил на всякий случай – буркнул англичанин. – Этот святой, как мне сказали, лучше всего борется с нечистой силой.
– Так вы все-таки боитесь магии?
– Не говорите ерунды!
И в этот момент на тракте со стороны Москвы показались сани с крытым пологом.
– Главное, не спешить. Вначале мы должны убедиться…
Сани направились к озеру. Жеребчик шел бойкой рысью, предчувствуя теплое стойло и еду. Вот уже видна и барашковая шапка лавочника Фрола. За десяток метров до того, как сани поравнялись с ним, Хумпельн пошел навстречу, одновременно мысленно собрав имеющуюся энергию в нижний дантянь. Метод этот назывался «железной рубашкой», и подразумевал укрепление тела во всех смыслах. На животных техника действовала безотказно. Всхрапнув, жеребчик засбоил, тормозя. А Виктор быстро промахнув несколько шагов, ухватил животное за недоуздок.
– Эй! Не балуй! – сурово крикнул Фрол
И тут же изумленно уставился на Виктора.
– Вам что надо, барин?
– На гостя вашего хочу взглянуть.
Хумпельн кивнул на возок.
– А ну прочь с дороги!
Фрол махнул кнутом. Хумпельн отступил, но лишь для того, чтобы, поднырнув под шеей коня, заглянуть внутрь. Из полутьмы на него растерянно моргая, смотрел Прошка, подручный Фрола.
– Отмена! – закричал Виктор. – Его здесь нет!
И в этот момент раздался выстрел.
Фрол завалился набок, отпустив вожжи.
Освальд широкими шагами двигался к возку, продолжая стрелять.
– Стойте! Освальд!
Откинув полог, англичанин в немом изумлении уставился на мертвого Прошку.
– Но я его видел… Распутина…
– Черта вы видели лысого! Я же кричал отбой!
– Вы меня будете учить, как проводить операции?!
Освальд, явно в истерике, перезаряжал обойму. А Хумпельн почувствовал чей-то взгляд. На дороге стоял мальчик. В бараньей шапке и тулупчике, в руках котомка. Виктор узнал маленького пророка из общины. Освальд вновь вскинул пистолет, но Виктор несильно, но хлестко ударил англичанина по руке. Табельный «Веблей и Скотт» нырнул в сугроб. Мальчик же рванул обратно, к горящим вдалеке огням деревни.
– Держите вожжи! – рявкнул Хумпельн англичанину. И помчался следом.
Паренек бежал не хуже вспугнутого зайца, но Хумпельн знал, что в погоне победа почти всегда на стороне преследователя. Сделав рывок, он почти прыгнул и накрыл собой паренька, увлекая в сугроб. Беглец извивался и брыкался, но силы были неравны. Подняв его, как барашка, за ноги и руки и перекинув через шею, Хумпельн побрел обратно. Освальд, багровый от ярости и волнения, с трудом удерживал храпящего жеребца.
– Табельное оружие! А со свидетелем как будете решать вопрос?!
Одновременно паренек попытался укусить Хумпельна за ухо. Виктор отклонился, тряхнув головой.
– Мальчик нам нужен. Потом объясню….
3
Запихнув мальчишку в салон Рено, Хумпельн повернулся к Освальду.
– Это тот самый хлыстовский пророк. Не знаю, что он делал на дороге, но возможно, это как-то связано с тем, что Распутин не приехал.
Освальд истерически дернул поводья, заставив жеребца забить передними ногами.
– Поздравляю! Нам-то что теперь делать?! Первый, кто поедет и увидит трупы…
– Дайте…
Хумпельн перехватил вожжи и ослабил постромки саней. Лошадь послушно пошла за ним почти к краю обрыва, за которым начинался пруд. Потрепав жеребчика меж ушей, Виктор произнес ласково.
– Прости, дружок, на тебя вся надежда…
Бросив вожжи, он хлестнул ими коня по шее, да еще и заливисто свистнул. Жеребчик, и без того нервничающий, вскинулся и рванул, не разбирая дороги. Сани ощутимой тяжестью навалились сзади. От ужаса животное ускорило бег. Повозка вылетела почти на середину пруда, когда по льду, наконец, пошла первая трещина. Кусок размером с крупную телегу перевернулся, словно кусок зеркала. В образовавшуюся полынью рухнула задняя часть саней, увлекая и остальное. Жеребчик, храпя, цеплялся копытами за лед. Наконец, ослабленные постромки все-таки развязались; вырвавшись, конь домчал до противоположного берега и исчез в темноте.
А в черном провале тонули оглобли, испуская последнюю цепочку пузырей. Кроме следа от саней, о недавней трагедии ничего не напоминало. Хумпельн снял шапку.
– Прости, дядя Фрол…
Освальд подошел, сердито выбивал из дула снег. Подумав, тоже стянул кепи.
– Удачно попали, на глубокое место…
…
Около полуночи «Рено», наконец, остановился в Большом Гнездниковском. Мальчик, сидящий на заднем сиденье, за всю дорогу не издал ни звука.
– Как вы собираетесь его вести мимо консьержа? А если он заорет?
Хумпельн повернулся к пареньку.
– Сейчас мы вместе зайдем в подъезд, – спокойно и мягко объяснил он. – Будешь кричать, придется нажать на особую точку, и твоя душа ненадолго вылетит из тела. Не больно, но вряд ли тебе понравится. Ну что? По рукам?
Маленький пророк молчал, но губы беззвучно шевелились. Молится. Что ж, не худший вариант…
Губы мальчика шевелились и при швейцаре Потапове, и в лифте. Лишь когда дверь квартиры открылась и на пороге появилось зевающее гривастое чудовище, паренек на секунду перестал бормотать.
– Познакомься с Ринчин. По-тибетски ее имя означает сокровище. Будешь плохо себя вести, она тебя съест.
Риня подошла и шумно выдохнула прямо мальчику в лицо. Парень зажмурился, но не отступил. Собака вывалила язык и села. Подняв лапу, слегка провела по голени паренька, приветствуя. И сразу же завалилась на бок, предлагая почесть брюхо. Да уж, грозным стражем Ринчин сейчас не выглядела. Может, только за счет внешних данных угроза сойдет.
– Проходи…
Хумпельн подтолкнул паренька внутрь, а сам запер дверь изнутри и на всякий случай убрал ключ в карман.
Кухни в «доме холостяков» предусмотрено не было. Еду обычно заказывали из ресторана на крыше. Зато имелась ванная, электричество и телефон. В комнате поменьше Виктор жил сам, другую приспособил под тренировки. Поддерживая репутацию человека, живущего не материальными ценностями, обстановку Виктор предпочитал аскетичную, в тибетском стиле. Ковров, молитвенных колокольчиков и курительных палочек в изобилии, а вот диван на две комнаты имелся всего один, и тот постоянно оккупировала Ринчин. К счастью, были маты, на которых Хумпельн с учениками отрабатывали броски. Один из них Хумпельн бросил поверх ковра в гостиной.
– Спать будешь здесь.
Парень продолжал беззвучно шевелить губами. Самому Виктору, также не хотелось пускаться в объяснения. Убиты двоих невинных, и с какой стороны не посмотри, ситуация отвратительная. Виктор долго учился регулировать собственные эмоции, но тело все равно протестовало. Ныла спина, голова разрывалась от боли.
Согнав Ринчин, Виктор лег на диван и почти сразу провалился в сон – черный, как прорубь подмосковного пруда. Однако через пару часов головная боль вынудила подняться. Ринчин спала, свернувшись обиженным мохнатым холмиком. Мальчик стоял на коленях, что-то бормоча. Кажется, просит прощения. Он-то за что?
…
Утром Виктор прогулял Ринчин, отменил ближайшее занятие, сам немного постоял в большом дереве и повторил основные таолу. Мальчик с места так и не сдвинулся. Может, заснул? Нет, бормочет… Не выдержав, Виктор подошел к пареньку.
– Слушай, мы незнакомы, но я знаю, что ты из общины.
Мальчик не реагировал. Но Хумпельн решил все-таки донести свою мысль до конца.
– У нас обоих сложное положение. Я должен делать то, что не особо хочу. А ты видел то, что не должен был видеть. Короче говоря, тебе лучше бы уехать подальше. Не в эту общину, это опасно. Куда-то в другое место, временно. Есть куда податься?
Мальчик продолжил бормотание.
– Хорошо, поговорим позже…
В душе самого Виктора шла борьба. Понятно, что паренек считает его исчадьем ада. И так же ясно, что Освальд, как английский бульдог, не отступит, пока не разберется с нежелательным свидетелем. Но самым очевидным для Виктора было ощущение, что еще одна жертва, неважно, будет то маленький христ или Распутин, окончательно пробьет брешь в его и без того шатком душевном равновесии.
Значит, надо уезжать. Без гонорара, но хотя бы с относительно чистой совестью. В конце концов, время смутное, ученики не прибавляются, а цены в Москве растут. И сразу как-то отпустило голову и дышать стало легче. Повеселевший Виктор вытащил из комода мешочек крымских орехов и начал колоть прямо руками.
Риня подошла и гавкнула на дверцу комода. Орехи ее не интересовали. Но в комоде хранились финики унаби.
– Милая, ты умяла полторы миски костей, достаточно.
Риня смотрела жалобно. И на волне оптимизма Виктор сам не заметил, как скормил ей половину пакетика.
– Все, хватит! – рявкнул он, наконец, скорее останавливая себя. И вернулся в комнату, где продолжал молиться маленький христ.
– Орехи будешь?
Ноль реакции. Ладно, посмотрим, кто из нас упорней.
Пройдя мимо паренька, Виктор демонстративно поставил рядом с ним вазочку с орехами и снял со стены скрипку эрху.
Виктор больше любил слушать музыку, чем играть, и до конца выучил лишь одну мелодию под названием «Речная вода», и то благодаря запоминающему контрасту резких и плавных звуков. Мелодия стартовала со взрыва и сразу же уходила в тихое плавное бормотание. Словно рыба била хвостом по воде, а затем опускалась на глубину, где, невидимая для глаза, продолжала бороться с течением.
Проведя смычком по струне, Виктор ощутил привычную радость, которая охватывала его при ощущении вибрирующей струны. Если что-то в мире имеет значение, то лишь это нежное дрожание, заставляющее душу взлетать. Все больше увлекаясь, Виктор двигался к кульминации, где мелодия набирала темп, создавая иллюзию водоворота. Но скрипка взвизгнула. Еще пара нот, и снова визг. Виктор остановился, с досадой осматривая смычок.
– Почему она визжит? Так должно быть?
Все-таки маленький пророк не выдержал и вышел из своего молельного угла.
– Смычок давно не канифолили, вот и выдает…
Паренек снова напустил на себя угрюмый вид. Но было уже понятно, что лед начал таять.
– А как на ней играть?
– Палец надо сильно к струне прижимать и давить ритмично. Называется поперечное вибрато. Раз сообразишь, то потом несложно. Попробуешь?
Мальчик покачал головой.
– Мне нельзя.
Виктор пожал плечами, не настаивая. Принес баночку с канифолью и охотничьи спички.
– Поскольку у эрху струны металлические, обычно топят немного канифоли прямо на корпус. А потом вот так смычком растирают…
Парень смотрел, как завороженный. Похоже, музыка занимает его не меньше Бога. Виктор взял несколько нот, и на этот раз инструмент отозвался полнозвучным, бархатным голосом, как человек, избавившийся от сиплости.
– Говорят, в Китае все, кто обучаются эрху, как минимум год играют на улице, при любой погоде. Только можно познать душу народа, создавшего этот инструмент… Точно не хочешь попробовать?
Мальчик вздохнул.
– Не могу. Из меня Дух вышел. Я согрешил, и он ушел…
– Слушай, безусловно, не мне учить тебя святости, но… Почему ты решил, что прямо уж так напортачил? Твои братья и сестры примут тебя обратно, я уверен…
– Никуда я не пойду, пока снова с Богом не поговорю!
– Ну что ж…
Хумпельн свистнул собаку.
– Пойдем-ка Риня, прогуляемся…
…
Минут сорок они бродили по Тверскому. Не силой же мальчишку из Москвы тащить. А смерти он не боится, как все, кто не сталкивался с ней лицом к лицу. Надо искать какие-то аргументы, способы воздействия…
Памятуя о любви христов к сладкому, в ближайшей булочной Виктор накупил саек, калачей и булочек поаппетитней. Ринчин вертелась рядом, явно рассчитывая на свою долю, но в лифте как-то неожиданно притихла. А, выйдя на площадку девятого этажа, глухо залаяла. И это не предвещало ничего хорошего.
Лицо обжег порыв ледяного ветра. Окно распахнуто настежь. Виктор в два прыжка добежал и выглянул наружу.
Крохотная фигурка мальчика застряла на карнизе, как раз посреди аттика, под знаменитым панно с лебедями. Обеими ладонями маленький пророк держался за стену. Очевидно, пытался добраться до пожарной лестницы, но духу не хватило.
– Стой на месте и не дергайся!
Виктор перемахнул через оконную раму и оказался на узком карнизе. Ступня влезала лишь частично. Идиот малолетний… Но Виктор знал, что раздражение и злость помогают победить страх. Мысленно на все лады проклиная мальчишку, он вполне успешно продвигался вперед. Вот уже и панно. И вправду, парень даже плакать боится, застыл от ужаса, как тот вороной жеребчик перед прорубью…
– Видишь, я покрупней тебя буду, но места и мне на этом карнизе достаточно, – успокаивающе начал Хумпельн, – Я развернусь и пойду обратно к окну, а ты просто смотри на меня, на мою спину. Больше ни о чем не думай. И делай такие же шаги, что и я.
– Не могу… Высоко…
– Слушал марши когда-нибудь? Они нужны для того, чтобы людям был удобно попадать в шаг, чувствовать друг друга. Если чувствуешь шаг, идешь легко, усталости не чувствуешь. Как хочешь, медленно, быстро? Давай-ка бодренько. И раз, и два… Смотри, я ступаю на каждую сильную долю.
Хумпельн промаршировал на месте пару шагов.
– Теперь я разворачиваюсь, и.. Раз, два, идем!
Сделав несколько шагов, Хумпельн обернулся. Мальчик послушно двигался следом.
– И три, и четыре… На месте стой, раз два!
Хумпельн втащил паренька за шкирку, как щенка, обратно в квартиру. Ринчин кинулась облизывать мальчика, молотя хвостом, как бешеная.
– Все нормально. Риня, видишь – жив, здоров.
Мальчик опустился на ковер, обхватил голову руками и заплакал.
Что-что, а утешение никогда не было сильной стороной Хумпельна. Подождав немного, он осторожно присел рядом с пареньком.
– Я много чего умею, но вот Бога не слышал. И знаешь, не очень-то жалею. Вот и ты… Ты можешь быть очень хорошим музыкантом. Может, это и есть твой путь? Зачем обязательно одобрение Бога? И вообще, просветление нужно не для того, чтобы стать хорошим, а для того, чтобы принять себя плохим.
– Я тоже не слышу его, просто чувствую. – тихо сказал мальчик. – И то только недавно начал. В машине.
– В какой машине?
– Меня князь Голицын отобрал, для опытов. А она не дает…
– Кто?
– Ассистентка… Она вредная. Говорит, мне больше нельзя!
– Хорошо. Если я устрою сеанс, и ты поговоришь с Богом, мы можем потом уехать? Как тебе такая идея?
Иван поднял мокрые от слезы глаза и кивнул.
И в этот момент раздался звонок в дверь…
…
– И каков план?
Освальд был собран и энергичен. Виктор прикрыл дверь в квартиру и вышел на лестничную клетку. Сейчас было не до выяснения отношений, и уж тем более не проработки моральных устоев англичанина, которого убийство двух невинных человек похоже, не слишком заботило.
– Я прояснял кое-какие детали. Мальчик проходил в качестве испытуемого на некоем эксперименте. Возможно, это произвело на него такое сильное впечатление, что он ушел из обшину. Но если придет в себя, тогда и Распутину будет повод приехать.
– Вернется в общину? Вы спятили? Он свидетель! Он нас выдаст!
– Не вернется, а напишет покаянное письмо. Попросит великого старца приехать, лично оказать содействие… Ну, а на подъезде к деревне вы еще раз потренируете свою меткость.
– Раз уж речь зашла о письмах…
Вынув из кармана листок, англичанин продемонстрировал его Виктору. Хумпельн увидел какие-то цифры, явно снятые под копирку.
– Что это?
– Суммы, которые были выплачены вам за время службы на британскую разведку, в том числе – заметьте – и за миссию в Лхасе. Не хотелось бы опускаться до такого, но время не ждет. Неизвестно, сколько времени Распутин еще будет в Москве. Поэтому у вас сутки. Потом эти бумажки окажутся в руках тайной канцелярии. И в условиях военного времени, сами понимаете, это трибунал…
Виктор протянул листок назад, но Освальд брезгливо махнул рукой.
– Это копии, оригинал в надежном месте. Оставьте себе, для стимула.
…
На этот раз Мари была достаточно свободна, чтобы принять Виктора в личной спальне. Татуировки и секс были единственными вещами, которые она делала без обычной лени, отдаваясь процессу по полной программе. И обе эти страсти были замечены Виктором еще в Иркутске, когда покупая сигареты у вокзала, он наткнулся на щуплого подростка, которого поначалу принял за мальчишку. Однако «паренек» под рубашкой имел хоть маленькую, но очаровательную грудь, а во всех укромных местах клиента ждали неожиданные сюрпризы в виде картинок и иероглифов, некоторые из которых девочка сделала сама, используя старую технику с применением бамбуковой иглы.
В какой-то то мере Виктору было приятно почувствовать себя Пигмалионом, превратившим щуплого воробышка в даму полусвета. Но в душевном плане Мари ничуть не изменилась, осталась так же беспечна, так же не любила просчитывать ходы вперед и переваливала неприятные обязанности на Виктора. Вот и сейчас, едва переведя дыхание после особо головокружительной позы, хозяйка Харбина дотянулась до тумбочки и сунула Виктору какой-то листок.
– Не посмотришь? Черновик пока…
Писала Мари как ребенок, кривыми, прыгающими буквами. И исключительно кляузы и наветы на конкурентов.
– Удостоверяю, что в салоне Эмилии девушки варовки, клиента поют атравой и едеи красные высказыват… Слушай, Мари, а это правда? Насчет воровства и марксизма?
– Откуда мне знать? – хмыкнула Мари, – я ж у нее не бываю.
– Есть такое юридическое понятие, клевета. За него и на каторгу могут отправить. Правда-правда.
Мари беззаботно чмокнула Виктора в плечо.
– Я вот думаю, если приставу четвертной праздничных добавить, не мало будет? Хотя… Он к нам сам по субботам ходит, сразу и спрошу…
Спорить было бесполезно, Мари уже все решила. Поэтому Виктор лежал на спине и наблюдал, как она надевает пеньюар, натягивает чулки и водружает на голову дурацкий, но очевидно дорогой чепчик. У Мари было прекрасное настроение, и Виктору не хотелось его портить, особенно после того, что было между ними в последние полчаса. Но времени на раскачку не было.