Нао Хольм
Исаев и его крест
Глава 1. «Особый» следователь – для «особых» дел.
Протокол допроса по делу № 396.
Допрос начат в 3 ч. 20 мин.
Допрос окончен в 3 ч. 15 мин.
Ф.И.О. следователя (дознавателя):
Воронцов Даниил Андреевич. Капитан.
На стене глухо тикали часы. Июнь месяц.
На стене глухо тикали часы. Июнь месяц.
Воронцов, «особый» следователь из города, вальяжно облокотился на медицинскую кушетку и заметил вяло:
– Полнолуние сегодня – хорошо-о-о…
– Да, – нервно буркнул доктор Соломятин, – давайте начнём уже. Меня ноги не держат.
Работал Воронцов тоже по «особому», не торопясь. Ходил в штатском, предпочитал пиджаки почернее, из-за чего его лицо с острым подбородком казалось длиннее, чем на самом деле. Жалел он только об одном: недавно ему присвоили звание капитана, но без погон этим не слишком похвастаешься. Капитан Воронцов прибыл из города всего через час после тревожного звонка. И первое, что он пожелал – это устроить допрос, не дожидаясь утра.
Смерив долгим взглядом доктора, капитан махнул участковому.
Шел четвертый час, когда её, наконец, привели. Девочка, почти девушка, вошла в кабинет нетвердой походкой. Она прихрамывала, подходя к стулу, который приготовил доктор. На самом деле у девочки был только один туфель, поэтому походка казалась такой шаткой.
Она стала переминаться у стула, не зная, куда себя деть. Сейчас девчушка видела одного участкового, и Воронцов, затаившись, жадно её рассматривал: длинные рыжие волосы спутаны, руки, расцарапанные и грязные, будто она рылась в сырой земле. Девочка была хрупкой, но фигуристой с осиной талией и тонкими запястьями. Под взглядом участкового она вся сжалась.
Но главное – её платье. Со спины оно насквозь пропиталось кровью. И, как оценил Воронцов, кровью чужой.
«О-о-о, да! Именно такой вид, как нужно. Раздавленный! – Воронцов, растянув губы, довольно причмокнул. – Затравленная лисица! Босую ногу в крови перепачкала. Беленькое платьице испортила. И монетки тебе не помогли, Золотая Вика!»
– Пожалуйста, садись, – подошёл к девушке участковый Колесников из деревушки Маховая Падь, ближайшей к лагерю «Василек». Он, мужчина за сорок, с морщинистым, но очень добрым лицом, умел сразу расположить к себе. Колесников бережно усадил девочку на стул. Она обняла себя за локти и заморгала медленно, как бы приходя в себя.
Участковый переглянулся с доктором. Девочка заметила это и сказала:
– Я у-упала. Поскользнулась и упала прямо в лужу, – пролепетала она, пошатнулась, и глаза её поплыли вверх.
– Тише-тише! – подбежал к ней доктор, держа в руках нашатырный спирт, но девочка отмахнулась.
– Я упала прямо в кровь. И её было столько что я, что я … некуда ступить. Потом Мурат упал, и я упала, – бормотала она, сбивчиво. Начинала предложение и не могла закончить.
– Кто вы? Назовите себя, – вступил Воронцов. Всё это время он сидел на кушетке, и ширма скрывала его наполовину.
Услышав следователя, девочка замолчала, потом медленно наклонилась и заглянула за ширму. Мгновенье, и она дернулась назад, будто обожглась. А потом напряжённо уставилась в окно поверх головы Колесникова. Участковый ничего не заметил. Он, нацепив на разлапистый нос очки в роговой оправе, всё записывал.
– Назовитесь, – повторил Воронцов.
– Золотарёва Виктория Дмитриевна, – прошептала она на одном дыхании.
– Сколько вам лет, Виктория? – продолжал Воронцов.
– Шестнадцать, – прошептала Вика ещё тише.
Воронцов, задавая вопросы, хотел проверить, в своём ли уме потерпевшая. Так женщинам до родов и после задают простые вопросы, чтобы понять, как у них с головой.
– Где вы находитесь, Виктория? – спросил он вкрадчиво.
– В лагер-ре «В-василек», – выдавила Вика и задрожала всем телом. Неожиданно она, припадая на одну ногу, подошла к ширме и медленно отодвинула её, открывая для себя Воронцова целиком.
– Вы помните, что с вами случилось, Виктория Золотарёва? – глядя Вике в лицо, спросил следователь. Он подошёл к ней совсем близко. Даже слишком близко.
Вика внимательно всматривалась в капитана, и тень узнавания мелькнула на ее лице.
– Я Воронцов Даниил Андреевич. Буду вести ваше дело. Вика Золотарёва. Итак, расскажите, что же с вами вчера приключилось? Желательно по порядку.
– Но я не знаю, что произошло, – прошептала Вика.
– Погромче, дорогая. Я ничего не разберу… – начал участковый, но Воронцов жестом остановил его.
– Я слушаю тебя, – сказал он, наклонившись к Вике, – говори, не останавливайся.
– Мы заблудились в лагере, а потом полдня кружили между колодцами и аллеей пионеров. Знамя! Знамя кто-то спустил, – Вика стала тереть глаза грязными ладонями, припоминая. Воронцов отвел её руки от лица и увидел, какая у неё тонкая и белая кожа, какие милые веснушки на щеках… Данил хотел бы пожалеть бедняжку, но любопытство сверлило его изнутри. Он сказал с нетерпением:
– Что дальше?
– Да в том-то и дело, что я сама не знаю, что … И даже г-где это было! Нет, то, что я не знаю, где – это и есть самое главное. Где? Где?– Бормотала Вика не складно и вдруг воскликнула, – и не надо на меня так смотреть, я не пионерка. Я тут работаю! Работаю, понятно вам?!
– Понятно, – сказал Воронцов спокойно.
Он хотел проводить Вику обратно к стулу, но тут в процедурном кабинете Соломятина включилось радио и негромко зашумело. Передавали белый шум.
Доктор, куривший в углу, участковый и Вика уставились на мерцающий красный огонек.
– Такое бывает, – сказал доктор и выключил приёмник. Потом, припоминая эту минуту, Воронцов думал, что именно невинное движение доктора и привело к истерике.
Вика сразу подскочила к Соломятину и горячо, с чувством, зашептала:
– Пожалуйста, сделайте что-нибудь! Маринэ, она там осталась, Сергей Денисович. Что же вы смотрите? Вы же с ней работали. Она говорила, что вы её друг. Чего вы ждёте?
– Маринэ? – переспросил он. – Где осталась?
– В «В-васельке»… – промямлила Вика и вцепилась в белый докторский халат, оставляя на нем черные следы пальцев. Сергей Денисович попытался освободится, но девочка цеплялась снова. Тогда доктор в сердцах скомандовал:
– Всё, достаточно! Я увожу её. Это натуральное издевательство!
Воронцов быстро глянул на доктора и нахмурился. Соломятин, конечно, хорохорился, но уйти без разрешения следователя боялся.
– Капитан, – с мольбой обратился участковый, – отложить бы до утра.
– Нет, – отрезал Воронцов, – сейчас!
– Хотя бы Золотарёву отпустите, – настаивал доктор. Челюсти у него сжались, он скрипнул зубами. С худого, тёмного от загара лица Соломятина смотрели усталые глаза. Воронцов любил такие лица: за тяжёлым, глубоким взглядом пряталась тайна.
«Залысины его старят», – подумал следователь и, нехотя, сдался. Доктор увёл Вику вон, хлопнув дверью. И Воронцов понял, что доктор его возненавидел.
– Зови второго, – скомандовал Данил.
– Дайте минуту, – попросил Колесников. Он открыл окно и нервно закурил. В одной руке участковый держал сигарету, в другой – свою тетрадочку.
Воронцов снял пиджак, бережно повесил его на вешалку за дверью и стал рассматривать плакаты на стене: «Как уберечься от чесотки». С плаката улыбался голый паренек, стыдливо прикрываясь медным тазом. На втором плакате: «Запомни сам и передай другому – с прививкой не впадешь ты в кому».
«В кому, в кому не впадешь…Почему?» – подумал Воронцов, прочитав плакат дважды, и отвернулся, раздражаясь.
Он всеми силами старался скрыть от участкового свое нетерпение. Капитан твердо решил, что покинет лагерь утром, как только сложит для себя всю картину. Пусть остальную работу делает местное отделение милиции.
Участковый выкурил две сигареты подряд, читая свои записки. И, как показалось Данилу, Колесников не заметил, как закурил третью.
– Что будет утром? – спросил участковый мрачно. – Лагерь закроют?
– Закроют, – расслабленно ответил Воронцов. – Ничего страшного, товарищ Колесников.
– Кто отвечать будет?
– Я составлю протокол нашего ЧП. Утром все виновные уедут в светлое будущее. Потом поменяют трубы. Проверят газ, пожарную безопасность… Если вы обратили внимание, почти ничего не сгорело. На следующий год заедет другая смена… Как ни в чём не бывало.
– Напишите, что поп вызвал пожарных?
– Напишу.
– Напишите, что пожар в лесу?
– Нет. Такие подробности опустим, – Воронцов немного подумал, – хотя … Хотя директору скажем про утечку газа. Пусть пойдет слух по городу, по деревне. Это к лучшему.
– А мальчишка, что? Вожатая как? Они же мертвые.
Воронцов усилием воли подавил своё раздражение:
– Оформим как полагается. Тела нашли в поле у церкви. Лагерь как бы за скобками.
Немного помолчав, участковый задал вопрос, который терзал его на самом деле:
– А родители Маринэ и Мурата? Они же в управлении Минздрава сидят.
– Да, – согласился Воронцов, – Миколян Анна и Тимур, оба в управлении, – капитан хотел смеяться, но показать это было бы жестоко. Он сказал спокойно, – не последние люди, как говорится.
– Что же вы напишите в отчёте? Миколянам что скажете? – участковый перевел дыхание. – Старшая дочь пропала, а про сына даже говорить не хочу, пацана расчленили натурально.
– Пионеры столкнулись с воздействием непреодолимой силы и не смогли ей противостоять, – пожал плечами Воронцов. – Ляжет в папочку «нераскрытое». Про тургруппу Дятлова слышали? Будет та же история.
Колесников испуганно, даже затравленно, теребил в руках пачку сигарет.
– Вы наверно думаете, что наши места дикие? Далекие? Спокойные? – Неожиданно спросил он.
– Ничего я такого не думаю, Пал Палыч, – усмехнулся Воронцов. Было видно, что участковый не поверил, а зря.
– Этот Ваня Исаев, – проговорил участковый глухо, – вы хотите его второй раз расспрашивать?
– Вы говорили только с его братом, этого мне мало.
Колесников тихо посмеялся:
– Что он вам расскажет… Думаете, будет другая сказка? – потряс он тетрадкой.
– Сказка? – поднял брови Воронцов. – Проверим.
Повисла пауза. Сигаретный дым, уплывал в окно, и участковый наблюдал, как призрачная дымка рассеивается в оранжевом свете фонаря:
– Думаете, дети головой повернулись?
– А вы верите в зеркальные двери и злую бабку Ворониху? – уточнил Воронцов, пряча улыбку.
– При всём уважении к вашим погонам, – участковый бросил на Данила быстрый взгляд, – спокойное место было – Маховая Падь. Решили лагерь сделать детский. Лето, речка, красота. Зимой лыжная база, спорт… Вашу мать! – он сплюнул в окно ржавую слюну. – Вот послужите мой срок, товарищ капитан, вы скепсис-то свой подрастеряете.
Воронцов молчал.
– В сентябре 76-ого у нас в отделе двое повесились. Неделя разницы. А вы спросите у начальства, почему? У них в деле тоже написали «непреодолимая сила… не справились»! То был отвратный год, прости господи. Вокруг люди мёрли, как мухи. Так по накатанной до сих пор и катимся, – Колесников пробежал глазами по своим записям. – Мне отец Павел сейчас в коридоре сказал, что церкви раньше ставили на проклятые места… Я жалею, что у нас тут церкви нет. Надо было деньги собирать и строить.
– Вы же сами разогнали этих малахольных, – усмехнулся открыто Воронцов. – Отца Павла за поля прогнал на отшиб…
– Дурак был, – отвернулся Колесников. – Теперь жалею! Был такой же, как вы, тфу, самонадеянный.
– Вам на пенсию через годик, уж продержитесь без самобичевания.
– Мы в тот черный год все боялись, что нас затянет, – продолжал участковый, погружённый в воспоминания. – Я даже не думал, что доживу до пенсии.
– И вот вы тут, Пал Палыч.
– Да, я тут, и все начинается по новой. С Исаева. Опять!
– Ха-ха, да, – рассмеялся Данил. – Они оба здесь, и старший, и младший. Оба пришлись на ваш век!
– Это что, смешно?
Воронцов пожал плечами.
– Будь вы на моём месте, вы бы тоже стали верить в чертовщину. Или просто уволились.
– Я, по-вашему, трус?
– Не знаю, вы для меня человек новый, Данил Андреевич, и явно жестокий, – сказал Колесников. А Воронцов сообразил, что, как и Соломятин, участковый к нему несправедлив.
«Да, я для вас человек новый. Может, я и жестокий, но точно не трусливый», – отметил про себя Данил. Он был с собой честен. В странный год – 1976, с Даниилом Воронцовым как раз и случилось то страшное, чего боялся участковый, и что, вероятно, утянуло с собой товарищей Колесникова в петлю. Только Воронцов не испугался, он был доволен.
– Если вы закончили предаваться воспоминаниям, ведите сюда братьев Исаевых. Я хочу сам на них посмотреть.
– Что же, двоих разом?
– Разом.
Участковый свернул тетрадь трубочкой и поспешно вышел. Оставшись в одиночестве, впервые за то время, как Данил прибыл в «Василёк», точнее в этот «Василёк», следователь понял, как тут хорошо: за окном легкий ветерок шевелил свежую зелень, пышные кусты лезли в окно. Ночь была свежа. Она заглядывала, просачивалась в распахнутую форточку, и оседала по углам кабинета мягкими тенями.
На кушетке лежал кожаный чемоданчик Данила. Он вытащил из него наручники и, устроившись за столом, поправил настольную лампу так, чтобы круг света хорошо освещал его лицо.
Стал ждать.
Исаевы задерживались. Наконец, в коридоре послышались шаги. Дверь распахнулась, и Воронцов увидел крест. Люди для него потерялись, осталась только ветхая деревяшка на веревочке. Жадность восстала в нем. Данил, как наяву, представил: вот он срывает крест, владеет им, хранит, лелеет… Ладони у Воронцова вспотели. Он больно прикусил щёку и, поборов естественное желание, поднял голодные глаза на вошедшего.
Крест весел на груди высокого человека в чёрной поповской рясе. Это был знаменитый на всю Амурскую область молодой священник Павел Исаев. Павел был молод. Воронцов знал, что ему двадцать шесть. Открытое спокойное лицо. Правильные черты. Короткие каштановые волосы. Воронцов представлял его совсем по-другому. Исаев старший оказался слишком смел и уверен в себе, совсем не по вкусу капитану.
Отец Павел вошёл широким шагом, подол рясы скрывал его ноги, и Воронцову показалось, что он плывет над полом.
Следом за Павлом появился юноша и встал на пороге в нерешительности. Это был младший брат Павла, Иван Исаев. Он тоже высок, но пака нескладен. Испуганный подросток отвечал ожиданиям Воронцова гораздо больше.
Состояние Вани и его внешний вид говорили сами за себя: мальчишка побывал в настоящей передряге. Рукав тельняшки висит лохмотьями. Длинные голые ноги Вани все вымазаны в красно-черном, мальчишка был в коротких шортах. С первого взгляда Воронцов не понял, бедняга разбил ноги в кровь или ползал в чужой крови с большим усердием. Блондинистые кудри Вани по одной стороне слиплись в черные колтуны. Словом, мальчишка почти весь был в бурых засохших потеках.
Но лицо и руки Ваня успел помыть, отчего они горели на его грязном теле белыми пятнами. Из кармана торчала перепачканная, когда-то белая, кепка.
Воронцов с удовольствием разглядывал Ваню. Но первое мгновенье встречи, которое капитан так любил посмаковать и растянуть, прервал участковый Колесников. Он робко поторопил братьев Исаевых. Только Ваня продолжал топтаться в дверях.
– Ваня, – сказал отец Павел, – заходи. Всё равно придётся.
Голос у священника оказался такой бархатный, что Воронцов про себя даже позавидовал. Павел держался достояно, учитывая, в каком состоянии был его брат, и, что ещё важнее, в каком не завидном положении они оба оказались. Отец Павел головы не задирал, но и не опускал, что часто бывало с людьми в присутствии капитана Воронцова.
А Ваня всё стоял на пороге и во все глаза смотрел на Данила. Уставился волком исподлобья.
– Я жду, – сказал Воронцов. – Заходи, садись. А вы, отец Павел, если я могу, конечно, вас так называть, будьте любезны, сядьте на табурет в углу. Сначала мне хочется поговорить с вашим братом.
На эти слова Павел кивнул и, приобняв Ваню за плечи, провел мальчика к столу. Усадил брата напротив капитана, а сам сел на табурет.
Когда Исаевы попали под свет настольной лампы, Данил увидел, какое сильное, какое яркое у них семейное сходство. Особенно глаза! Братья носили гетерохромию: один глаз -голубой, а второй – карий.
В этот момент участковый, стесняясь, обратился к Воронцову:
– Доктор говорил с Павлом.
«Значит, не послушал меня Соломятин. Ожидаемо», – подумал Данил. Он протянул участковому наручники.
Колесников вопросительно посмотрел на следователя.
– Золотарёву к кровати пристегнуть. Обыскать. Шпильки, отвёртки, проволоку – изъять. Выставить человека под окном и под дверью. Каждый час проверять.
– Так точно, – удивился участковый.
– Подождите, – вмешался отец Павел. – Она уже спит, под седативным. Наручники – это совершенно без надобности. Такие меры! Доктор о ней позаботи…
Тут его неожиданно перебил Ваня:
– Пусть Вику пристегнут. Она попытается убежать к Мурату, я знаю. Здесь самое безопасное место, а у неё совести ни грамма.
Воронцов усмехнулся.
Отец Павел не стал спорить. Он смирено провожал глазами участкового, держась рукой за крест. Павел ждал, что же Воронцов будет делать дальше. А может, он молился. Данил не знал наверняка, но ему было интересно. Капитан понял для себя, что опасается этого молодого попа. И, чтобы отогнать внезапную тревогу, он обратился к Ване:
– Я капитан Воронцов Даниил Андреевич. Сегодня вечером я составлю полную картину случившегося, в рамках доследственной проверки. Могу рассчитывать на твою помощь?
– Помощь, – повторил Ваня, будто пробую слова на вкус, – я попробую.
– Не надо пробивать, Иван Исаев, – усмехнулся Данил. – Дело нужно делать.
Ваня смотрел на Воронцова воспаленными глазами: такими красными, как бывает после долгих слез. Но сейчас глаза были сухие и острые. Воронцов хотел многое сказать Ване, но без отца Павла и без участкового Калесникова. К сожалению, этой ночью, такой возможности не будет, а проводить в «Васильке» ещё сутки Воронцов не рискнет.
– Вы знаете Миколян Марину Тимуровну?
– Да.
– Что она делала в лагере «Василёк»?
– Работала медсестрой.
– Какая она?
– Не понял.
– Скажите, какой у неё склад характера?
– Добрый, – ответил Ваня настороженно.
– Что она любила? Любимый цвет? – не удержал любопытства Воронцов.
– На пианино играла.
– Что она играла?
– «К Элизе» играла.
– Ты откуда знаешь? Ты был с ней близок?
– Чего? – Ваня отстранился от Воронцова. – Вы почему спрашиваете? Как эти вопросы помогут найти Маринэ, то есть Марину Тимуровну?
В этот момент вернулся участковый, уселся за дальний стол. Стал писать.
– А были у неё вредные привычки? – продолжил Воронцов.
– Она часто курила за Лазаретом.
– Это всё?
– Это всё! – с нажимом повторил Ваня.
– Хорошо, – улыбнулся ему Воронцов, и в уголках глаз у него появились гусиные лапки. Морщинки могли бы украсить холодные серые глаза Данила, если бы не придавали лицу лисьей хитрости. – Может, вы видели, чтобы Марина Тимуровна с кем-то спорила?
– Не видел.
– Может, у неё были враги?
– Её все любили.
– Послушай, Исаев, я знаю про её споры с Ризиной. В моём столе лежит три доноса от Щукина. Все на имя Маринэ, как ты догадался. А теперь, как думаешь, были у неё враги или нет?
Ваня молчал, злобно глядя на Воронцова.
– Ну хорошо, – поднял примирительно руки Данил, – поговорим о младшем брате Маринэ, Мурате.
Ваня кивнул.
– Что ты о нём скажешь?
– Он мой друг. Мы в одном отряде.
– Ммм, – Воронцов снова не удержал улыбки, – а что скажешь про его руку?
– Что сказать? – Ваня рассеянно провел фуражкой по лбу, вытирая пот. На лбу остались бурые полосы.
– Рука, Иван. Что с рукой?
– Что тут говорить, – простонал Ваня, – её нет.
– Как, простите?
– Руки нет! – крикнул Ваня.
– Да у-уж, – протянул Воронцов, поворачиваясь к участковому. – Вот так история, Пал Палыч! Даю руку на отсечение, что наш Ваня даже не представлял такого поворота, когда ехал в «Василёк»! Скажи для протокола, Исаев, ты думал, что так закончится твой отдых?
– Мне что, это записать? – уточнил участковый. Он просто обалдел и вытаращился на Данила. Воронцов уловил ход мысли Колесникова: участковый не знал, это приём такой, чтобы разговорить потерпевшего, или уже подозреваемого? А может, Воронцов просто глумится.
Но Данил сделал вид, будто не слышит Колесникова.
– Иван Исаев, скажите, почему вы сблизились с Муратом? Что может быть общего у сына партийной верхушки с блестящим будущем и у вас, сиротки без гроша, вдобавок с братом, – Воронцов кивнул на Павла, – церковником, прости господи. Ха!
Ваня прищурился. Кажется, он догадался, что Воронцов уже поговорил и с Ризиной, главной вожатой, и с директором, и с Щукиным, вожатым первого отряда. Следователь знал про Ваню всё.
– Зачем вы задаёте такие вопросы? Такие дурацкие! – воскликнул мальчик оскорблённо. – Они не помогут найти Маринэ, мы только теряем время.
– Мы пытаемся расставить всё на свои места. Оценить обстановку, так сказать, – ответил участковый. Ему хотелось успокоить Исаевых.
– Пойду на встречу, – пожал плечами Воронцов и сказал с расстановкой, – мы не будем пока задавать конкретных вопросов. Просто расскажи о том дне, когда ты впервые познакомился с Маринэ Миколян. Только говори по порядку.
И Ваня Исаев стал говорить. Говорил долго…