Нана Рай
На краю разума
Нелли закатила глаза и вышла из комнаты. В коридоре они вновь столкнулись с Ольгой. Та нервно заглядывала в спальню к брату.
– Спит? – прошептала она.
– Спит. В ближайшие недели ограничьте потребление нейросетей. И следите за ним. Обычно второй приступ происходит с самым большим перерывом. Рецидив может случиться и через полгода, – отбарабанил заученную речь Савелий.
Нелли задумчиво разглядывала Олю. Покусанные губы, немытые волосы. В сознании Виктора она была моложе и беззаботнее.
– Он может и не случиться? – с горькой надеждой спросила она.
Сава вздохнул. Этот вопрос он ненавидел еще сильнее, чем истерики пациентов после лечения.
– Он любит вас, – вдруг ответила Нелли. – Верните ему цель в жизни, и возможно он излечится до конца.
Когда они уходили, лицо Ольги светилось тихой радостью. И Нелли впервые подумала, что ложь не всегда зло. Иногда она обезболивает удары жизни.
– Не стоило тебе ей пудрить мозги, – бурчал Сава на обратном пути.
Нелли прижималась лбом к окну, не замечая, как они проезжают заброшенные магазины, кафе и дома.
– Нереалов невозможно вылечить.
– Но ведь аристократы ею не болеют, – возразила Нелли.
– Вот именно. Не болеют. У них мозг работает, а не деградирует. Но если заболел, назад пути нет. А ты только что подарила надежду, вслед за которой придет разочарование.
Нелли промолчала. Сава был до отвращения прав. Но, глядя в глаза Оле, Нелли впервые не смогла сказать правду. Потому что люди… плещутся на дне.
Их смена закончилась, и они возвращались на базу «ЗАСЛОНа». Неделя подошла к концу, наступал выходной день, а с новой недели их ожидала смена графика. Вновь работа по ночам, после которой несколько дней приходишь в себя.
Датчик распознавания пискнул, когда они проехали через автоматические ворота на закрытую базу, где обитали балансиры. Именно обитали, потому что каждый из них пережидал контракт по личным причинам. Кто-то из-за денег, кому-то, как Нелли, некуда было идти. Стройное трехэтажное здание василькового цвета пугало черными квадратными окнами. Савелий припарковал ниву на служебной стоянке.
– Как планируешь провести вечер?
Голос Савы застопорил Нелли уже у входа. Она обернулась и бросила на него недоуменный взгляд.
– Я имел в виду, не хочешь… – он замялся и захлопнул дверь нивы. – Некоторые спрашивали, не хочешь ли ты ещё раз… спеть?
Подул холодный ветер, забрался даже под серую ветровку. Ещё лет тридцать-сорок назад вопрос Савы был бы уместным. А сейчас среди плебеев это звучало как непристойное предложение уединиться за углом. Поэтому ответ Нелли казался ещё более неуместным:
– Я подумаю.
Она действительно подумала. Думала, расхаживая по комнате, которую ей выделили в общежитии «ЗАСЛОНа». Думала, переодеваясь в скромное темно-синее платье до щиколоток с белым воротничком. Думала, в третий раз расчесывая волосы до плеч.
В прошлый раз балансиры в шутку притащили в столовую старое, пыльное фортепиано. Оно жутко звучало, как расстроенный ребенок. Его купили за копейки на рынке барахольщиков. Зачем? Никто больше не задавался вопросом, когда Нелли подошла к нему и дотронулась до клавиш. И больше не обращала внимания на косые взгляды и шепот. Кажется, это было во сне. Но пальцы забегали по клавишам быстрее, чем разум успевал за ними. И мелодия, что полилась из-под них, заворожила всех в столовой.
«Живая» музыка. Так называли все, созданное людьми. И когда Нелли запела, ее голос распался на переливчатые звуки, которые касались сердец балансиров и проникали в души. Позже ей говорили, что даже нейросеть не споет лучше. Они лукавили. Нейросеть могла и спеть, и сыграть лучше, ведь голос Нелли был расстроен так же, как и пианино, из-за долгого забвения. Но в одном коллеги были правы – нейромузыка не могла заставить плакать. А из-за пения Нелли они плакали.
Часы на руке запищали, и над ними раскрылся небольшой проекционный экран, как у сенсфона.
– Прочти, Мая, – со вздохом приказала нейросети Нелли и вытянулась на кровати.
Комнату наполнил ровный женский голос с приятной хрипотцой:
– Ваши параметры нестабильны. Сказывается недосып и недоедание. Вам следует увеличить количества белка в рационе на двадцать три процента, чаще бывать на свежем воздухе и ложиться спать ровно в десять вечера. Так же вы давно не проходили глобальное медицинское обследование. В центральной больнице появилось свободное окно на 9 утра в следующий понедельник. Записать?
– Отмена, – отказала Нелли, и экран свернулся, а ручная нейросеть перешла в режим ожидания.
Это несомненно удобно, когда за твоим здоровьем следят двадцать четыре часа в сутки. Благодаря таким «ручным» нейросетям балансиры отслеживали состояние «одиночек». Людей, которые жили одни, но либо уже болели анреалией, либо могли заболеть. В случае приступа «ручная» нейросеть вызывала службу и отправляла необходимые данные.
Даже убежденный ретроград Савелий пользовался «ручной» нейросетью. Хотя власть не оставляла выбора. Если ты не носишь часы, значит, ты – опасный старообрядник, и твое место в тюрьме.
Нелли только собралась с силами спуститься на ужин, как по всей базе разнеслась знакомая мелодия из трех нот, которая призывала всех балансиров собраться в зале на первом этаже. Актовый зал, построенный на старинный манер – полукруглая сцена, ровные ряды пластиковых стульев – использовали для показа нейрофильмов, а однажды балансиры даже решили поставить там спектакль. Но на фоне нейроигры, которую воспроизводили на сцене с помощью голограммы, люди выглядели убого и больше никто не захотел позориться.
Внутри Нелли все задрожало, хотя внешне она оставалась спокойна, пока спускалась вниз и высматривала среди толпящихся балансиров Савелия. В зале собралась лишь часть сотрудников. Около половины находились на выездах, потому что ежедневно по Северному округу происходило в среднем по двести вызовов, связанных с анреалией. А балансиров всегда не хватало. Даже в Центральном округе, который охватывал Москву и ближайшие к нему города, дела обстояли ничуть не лучше. В балансиры шли не от хорошей жизни. К тому же анреалия захватывала все больше людей, и порой Нелли казалось, что они вели бой с тенью.
Но «ЗАСЛОН» не сдавался. Открывал все новые наборы, предлагал хорошие зарплаты и условия. Не все хотели признавать, что человечество вымирало. Официально все находилось под контролем.
Как только балансиры устроились на местах, на сцене высветилась голограмма их начальства. Худощавая, с острыми скулами женщина напоминала сову. Круглые черные глаза редко мигали, а седые волосы были коротко подстрижены и торчали, словно белые пёрышки.
Марфа Олеговна возглавляла отдел балансиров Северного округа и слыла грозной, холодной и одинокой женщиной без возраста. Порой Нелли казалось, что ей около сорока, но иногда она замечала Марфу Олеговну с осунувшимся лицом и покрасневшими глазами, и тогда ей думалось, что начальнице далеко за пятьдесят.
– Сюда, – Сава махнул ей рукой, и Нелли в который раз поразилась, что без серой униформы напарник выглядел обычным сорокалетним мужчиной, даже несмотря на необычную прическу.
Нелли устроилась на сидении рядом с ним и вцепилась взглядом в Марфу Олеговну. Голограмма женщины, почти неотличимая от настоящего человека, если бы не редкие помехи, мерила шагами сцену в ожидании, пока балансиры соберутся в зале. Зачем личный сбор? Почему бы просто не разослать сообщения на линдэфы каждого? Нелли плохо помнила историю, но знала, что линдэф – личный идентификатор, который присваивался человеку раз и на всю жизнь, заменял номер телефона, электронную почту и паспорт. От последних отказались лет двадцать назад. Нелли их уже не застала, поэтому не понимала ностальгии взрослых по бумажным документам. Бумажный… Она держала в руках лишь книги, и то, потому что первые восемнадцать лет жизни провела среди аристократов. У плебеев бумажная библиотека была редкостью, ведь стоила немалых денег, в которых те нуждались больше всего.
– Я не буду больше тянуть время, – вдруг заговорила Марфа Олеговна, и ее голос разнёсся по залу чистым и ровным звуком. Так, словно она говорила через усилитель. – Сегодня на одном вызове пострадали двое балансиров. Егор и Константин Еременковы.
Нелли коротко вздохнула.
– Они выехали на лечение пациента, у которого произошел рецидив. К сожалению, у нереала было оружие. Вместо того чтобы затеряться в своем сознании и впасть в сон, мужчина вел себя агрессивно и явно не осознавал, где находится и что происходит. Нереал начал стрелять, и… – голос Марфы Олеговны оборвался. Ее стеклянный взгляд глядел куда-то в пустоту перед собой. – Егор Еременков находится в Центральной больнице. К счастью, он выживет несмотря на серьезное ранение. Константин… погиб. Похороны состоятся через три дня. На линдэф вам пришлют всю информацию.
Голова закружилась. Нелли сидела, вцепившись пальцами в сидение. Ее затошнило. А перед глазами стояло лицо Кости. Вот он широко улыбается. Вот он посылает ей воздушный поцелуй. Вот он… погиб.
– Эта трагедия показывает, что болезнь прогрессирует. И сейчас мы не можем предугадать, как быстро и скольких еще агрессивных нереалов ждет нас впереди. Поэтому в ближайшие дни мы разошлем вам инструкции, как действовать в подобных ситуациях, а также снарядим весь состав короткоствольными пистолетами со снотворным, чтобы обезвредить буйного пациента, – продолжала Марфа Олеговна, словно только что не говорила о смерти их коллеги.
Нелли задрожала. Иногда так дрожат нереалы перед очередным приступом. Но ведь она не нереал. Нельзя причислить себя к ним, если у тебя еще не было ни единого рецидива. Ее вылечили. Хотя она посмела заболеть анреалией, родившись аристократкой. Но, возможно, у нее случится приступ в будущем. Через месяц. Через неделю. Через день. Сейчас…
– Нелли, – Сава подхватил ее под руку и стал выводить из зала.
Собрание кончилось, а Нелли не заметила когда. Ей казалось, что Марфа Олеговна смотрит на нее во время выступления, что говорит про нее и для нее. Анреалия прогрессирует. Нереалы становятся буйными. И Нелли может превратиться в одну из них.
– Тебе следует подышать, – напарник вел ее по путаным коридорам базы, и вскоре они вышли на улицу.
Солнце пряталось за высокими зданиями вокруг, освещая их точеные силуэты. Нелли поежилась. Прохладный весенний ветер, далекий шум города. Парковка заставлена однотипными машинами, среди которых выделялась нива Савелия. Он накинул на плечи Нелли свой потрепанный пиджак, про который шутил, что успел в нем сходить на выпускной, жениться, овдоветь и поступить в балансиры.
В отличие от Нелли он часто шутил.
– Полегчало? – он отечески похлопал ее по спине.
– Костя умер, – только и смогла выдавить она.
– Да, жаль парня, – вздохнул Сава. – Напоминал меня в молодости. Что за хрень творится с этой болезнью?! – Он запрокинул голову. – Сейчас бы затянуться сигареткой… С этой службой никаких радостей жизни.
– Сава, а если у меня тоже случится рецидив? – вырвалось у Нелли, и она впилась в напарника взглядом. – Меня уволят. А мне некуда идти. Отец ненавидит меня. Я ведь опозорила нашу фамилию, – она всхлипнула. – Слишком много сидела в нейросетях, —сымитировала она грубый голос отца. – Ты мне не дочь…
– Только не реви, – наморщился Сава. – Я не умею утешать девчонок.
– Если бы не ты, меня бы никогда не взяли в балансиры, – Нелли поспешно вытерла уголки глаз рукавом пиджака.
– Вот и не болтай об этом. Тебе надо поесть и спать. И постараться не думать о братьях. Это работа, а на работе может случиться всякое.
– Мы навестим Егора?
– Да. Завтра. Все завтра. А сегодня… – Сава запнулся, – сегодня скорбим.
