Надежда Храмушина
Грибная история
– Да вы совсем ни во что не верите! – В сердцах ответила ей Татьяна – Вон, Анфисин отец, тоже ни во что не верил, а как получилось-то!
– В смысле? – Анфиса даже остановилась – Что получилось? Он же болел!
– А с чего он заболел? – Татьяна тоже остановилась – Всё искал нечистую силу! К моей мамке приходил, она ему и рассказала про макушкину поляну, вот он пошёл и вбил в неё кол осиновый. Мамка у меня потом так жалела, что рассказала ему ту историю.
– Какую ещё макушкину поляну? – Снова удивилась Анфиса – Тётя Таня, я про это ничего не знаю!
– Пошли, по дороге расскажу, а то наши проснутся, голодные убегут на целый день, ищи их потом по деревне! – Она повернулась и быстро пошла по дороге, мы за ней – Да что тут рассказывать, я тогда уже взрослая была, как сказку рассказ этот мамкин приняла, а Николай поверил, словно дитё малое. Слушайте. Давно это было, очень давно, наверное, ещё до революции. Лес наш всегда был особенный, разные чудеса в нём всегда случались, все это знали. Держал большую пасеку тут дед Пимен. Возле самого леса. Он был на одной ноге, там тоже какая-то странная история с ним ещё раньше приключилась, как-то странно он свою ногу потерял. Говорили, что он ею выкупил место под пасеку. Так вот, хоть и был он на одной деревянной ноге, но управлялся споро, помощников у него не было, жена у него умерла, с войны его не дождалась, а детей им бог не дал. Так вот, он лошадёнку держал, больше никакого хозяйства у него не было. Кроме пчёл, конечно. Он когда мёд накачает, во флягах на базар отвозил, там сдавал. Конечно, деньги у него водились. Правда, по нему не скажешь. Ходил вечно в затасканных военных брюках, да рубахе, всей латанной-перелатанной. Конечно, недобрые люди всегда найдутся, кто, не работая, хочет богато жить. В деревне рядом, как раз в то время, бабёнка одна жила, Зинка, выпить да покрутиться перед мужиками любила. Вот и завёлся у неё очередной дружок пришлый, тоже не́работь, как и она. И замыслили они деда Пимена ограбить. Подумали, что он одинокий, живёт далеко ото всех, да и на одной ноге. Лёгкая добыча. Они дождались утра, думали, что дед на рынок уедет, не будет его там. И к пасеке пошли. А, забыла сказать, дед-то Пимен был очень верующий. Как в церковь придёт, на коленки упадёт, и всё молится, молится, будто грех на его душе страшный какой. Домик–то у него был маленький, как банька, только кровать, печка да стол, да ещё книги у него были, старинные, он грамотный был. Книги ему достались от его матери, она из города приехала, чтоб поближе к лесу жить. Зинка со своим хахалем подобрались поближе, смотрят, а дед Пимен на пасеке копается, спиной к ним стоит, в шляпе с сеткой. Хахаль остался за дедом наблюдать, а Зинка в его домишко прошмыгнула. Давай там всё перерывать, деньги искать. А у него не шибко много и скарба-то было, она мигом всё прошарила, а денег нет. Она выскользнула из дома, и говорит своему хахалю, что денег там нет. Решили они, что он деньги где-то зарыл. Они уже в раж вошли, уже намечтали себе, что вернутся с богатством, отступать не собирались. А тут такая неудача. А дед всё ходит от улья к улью, что–то там скребёт. Наконец, уже к вечеру, дождались, когда дед Пимен закрыл улей, да к дому пошёл. Хахаль Зинкин выскочил из засады, толкнул деда, тот упал, и хахаль ему к горлу нож приставил, где деньги спрашивает, где их зарыл. А тот хрипит, головой мотает, за нож хватается, уж все руки в крови. Зинка сама испугалась, она же думала, что они только деньги возьмут, деда-то дома не будет, а её хахаль и не думал останавливаться. Совсем рассвирепел, деда пинает, на Зинку орёт, чтобы она замолчала. Разобрали они только, что у деда денег нет, он все их на ремонт церкви отдаёт. И что-то ещё говорит про проклятие. Разозлился хахаль Зинкин, да и полоснул деда по шее ножом. Заорала Зинка благим голосом, да уже поздно, дед не дышит. Тут уж досталось и ей от её хахаля, он и её до синяков отхамаздал. Они деда оттащили на открытое место, как раз на ту поляну, и закопали его. А сами домой пошли. Хахаль Зинке пригрозил, чтобы она языком не болтала, иначе и её рядом с дедом он закопает. Следующий день водкой неудачный грабёж свой заливали. А ночью в избу к ним постучали. Зинка доковыляла до двери, открыла её, а там дед Пимен стоит, весь в крови, на горле страшная рана, еле голова держится. Он говорит, чтобы они ему на могилку крест поставили, и попа пригласили, чтобы он его отпел. Негоже, говорит он, чтобы я, православный, а словно собака какая, был зарыт. У Зинки весь хмель слетел. Закричала она дурным голосом так, что всю улицу перебудила. Выскочил и хахаль, а Зинка сказать ничего не может, только в темноту пальцем показывает, а там уже никого нет. Потом успокоилась, рассказала хахалю, что дед Пимен приходил, и всё остальное тоже. Тот отмахнулся, мол, привиделось спьяну. Убедил Зинку. Она и сама начала думать, что всё это ей привиделось. А на следующую ночь снова стук в дверь, тут уж хахаль Зинкин сам пошёл открывать. Вот и увидел он деда Пимена. Захлопнул он перед ним дверь, вернулся в дом, а у самого руки трясутся. Слова сказать не может. А дед Пимен выходит из-за печки, и говорит им, что он их простил, они даже ему помогли, только они должны за упокой его свечку поставить, попа позвать, да крест на могилке ему поставить. Говорит ещё, что место ему там нравится, он и сам всегда думал, что если помрёт, то не хочет на кладбище, а рядом сл своей пасекой хочет лежать. Зинка со слезами бросилась на колени перед ним, а хахаль забился под лавку. Дед Пимен сказал им всё, и ушёл, через дверь, словно он не покойник был, а живой человек. Как они до утра дождались, сами не помнят. Трезвые оба, водка в глотку им не лезет. А утром хахаль и говорит Зинке, что, наверное, они не добили деда, он выполз, вот и творит сейчас это безобразие. Надо будет проверить могилу. Зинка головой трясёт, не хочет возвращаться на то место, да он на неё цыкнул, и они снова пошли на ту поляну. К обеду дошли, смотрят, а из свежей могилы наполовину макушка деда торчит, седые его волосы ветром колышет. И земля на могилке сырая, а не выветрившаяся, хоть и дождичка не было. Хахаль взял лопату, да сверху ещё земли накидал, чтобы не видно было деда. Копает, а самого его дрожь бьёт, про Зинку и говорить нечего, она глаза закрыла руками, стоит, ревёт. Вернулись домой. А ночью дед Пимен снова пришёл, он даже не стал стучать, а двери открыл, будто и не на задвижке были. И снова спокойно так с ними говорит, будто они друзья его. Наутро хахаль Зинкин собрал вещички и был таков. Даже не попрощался. А Зинка бросилась в церковь и батюшке всё рассказала, как на духу. Ну а там, ясно дело, жандармы приехали, с Зинки показания сняли, на место преступления поехали. А там, в могиле, над холмиком, две макушки торчат. Одна деда Пимена, а другая хахаля Зинкиного. Вот так.
– А деда Пимена похоронили, как он просил? – Спросила Дина.
– На кладбище, всё честь по чести, и отпели, и крест деревянный ему на могилу поставили.
– Так он ведь хотел, чтобы его возле пасеки похоронили. Почему там не оставили, как он завещал? – Спросила я.
– Вот то-то и оно, дальше ещё страннее. – Кивнула Татьяна – Зинку в город увезли, деда Пимена перезахоронили. Неделя, или больше прошло. Пошли бабы за ягодами. А черничник у нас самый большой как раз у пасеки, всю жизнь местные туда за черникой ходят. Так вот, собирают они ягоды, и вдруг одна из них наткнулась на небольшой холмик, а там макушка из земли торчит. Бабы испугались, всё побросали да быстрее в деревню. Снова с жандармами приехали. А там опять хахаль Зинкин в могиле. Его ведь рядом с кладбищем в яму закопали. А он опять в этой могиле. Батюшка попросил разрешить ему отпеть Зинкиного хахаля, говорит, так будет спокойно. Жандармы собрали народ и пригрозили, говорят, если будете ещё покойников воровать да в лесу закапывать, вокруг деревни забор с колючей проволокой поставим. Ну вот, отпели его, и похоронили тут, на нашем кладбище. И забылась бы эта история, кабы не один случай, который уже намного позже произошёл, когда у нас тут уже колхоз образовали, перед самой войной. Пришёл из армии Пашка Залетин, напился, и пошёл разбираться со своей бывшей невестой, Нюркой Дёминой, которая, пока он служил, замуж вышла за его друга. Подрались они, и Пашка прибил её мужа. Его скрутили, милиция его забрала, а мужа Нюркиного в морг отправили. Утром открывают морг, а там его нет. Неделю всех опрашивали, по домам даже ходили, все подвалы проверили, не могут найти. А Терентьевна, тогда уже была старая, ей лет девяносто было, глухая уже была, она и сказала своей дочери, чтобы на поляне искали, где деда Пимена зарыли. Еле вспомнили, где это. Поехали туда. А там макушка из холмика торчит. Тереньевна сказала, что в могиле осталась деревянная нога деда Пимена, надо её откопать, и к нему в могилу подложить. Народ посовещался, и сделали всё, как Терентьевна сказала. А потом она ещё сказала, что в той пустой могиле кровь пролилась деда Пимена, а он не простой человек был, поэтому то место нельзя бередить, лучше туда совсем не ходить. Как говорится, не буди лиха, пока оно тихо.
– И что, мой отец пошёл туда и кол вбил? Зачем он это сделал? – Тихо спросила Анфиса.
– Да, пошёл и вбил, сказал, что хватит с него нечистой силы.
– И что за нечистую силу он имел в виду? – Снова спросила Анфиса.
– Да кто его знает! Он ведь тоже последнее время к бутылке начал прикладываться. Заговариваться начал, всё думал, что его сжить со свету хотят. Машка-то, твоя мать, частенько с заплаканными глазами приходила на работу. Говорила, что черти к нему лезут.
Деревенское кладбище было среди леса, между могилок стояли рябинки, берёзки, даже один красавец-клён, несколько черёмушек. Забор, раньше когда-то огораживающий кладбище, уже повалился, но могилки были чистые, подобранные. Местные ходили за всеми могилками, не разделяя на чужих и своих. Кресты стояли ровные, покрашенные, было несколько могилок с красными звёздами, но, в основном, стояли кресты. Мы с Анфисой пошли вслед за Татьяной, которая по пути раскладывала конфеты и печенье по всем могилкам, здороваясь с теми, кто уже никогда не мог ей ответить. Мы подошли к высокому кресту, покрытому жёлтым лаком, с фотографией красивого мужчины в военной форме.
– Ну, здравствуй, родной мой, день-то сегодня какой хороший да светлый! Радостно вам там, небось, что мы пришли? Вот дочь твою привела, внуков не стали брать, спят твои внуки, без задних ног. В вашу породу, беспокойные. Листьев-то сколько нападало! И откуда? Вроде, не осень ещё, рано. – Она наклонилась и собрала листья в кучу – Эх, не слушал меня, всё по-своему делал, вот и лежи сейчас, а так бы с внуками на рыбалку ходил, да в огороде мне помогал. Нет у меня помощников, никому я не нужна!
– Да мама! – Дина тоже начала собирать листья с холмика – Что ты вечно всем жалуешься!
– А кому я ещё должна жаловаться! – Татьяна достала из сумки чекушку водки, из-за памятника достала рюмку и налила в неё водку – Ну вот, ты и дождался, когда я тебе сама водку буду приносить! Всё об этом мечтал.
–Так налей хоть полную, что ты плеснула только на дно! – Укоризненно сказала Дина.
– Ага, ещё чего! Ему много нельзя, сразу песни горланить начнёт!
Мы засмеялись. Татьяна достала салфетку из сумки и протёрла фотографию. Мы ещё постояли возле могилки и пошли дальше вглубь кладбища, где под высокой рябиной лежали рядышком родители Анфисы. Анфиса тоже протёрла фотографии их и заплакала. С фотографии смотрели улыбающиеся мужчина и женщина, склонив друг к другу головы. Анфиса была похожа на отца, такой же прямой и открытый взгляд, высокий лоб и слегка вьющиеся тёмные волосы. Могилка была тоже убрана, посреди неё были высажены кустики с цветущей календулой, а к кресту привязаны яркие искусственные цветы. Пока мы сидели на лавочке возле их могилы, Татьяна обежала всё кладбище, разложив остатки конфет. С большой березы невдалеке спустилась белочка, и внимательно смотрела на нас. Потом схватила печенинку со столика и скрылась с нею в густых ветвях берёзы. Мы ещё сходили к Анфисиным бабушке и дедушке, у них на общей могиле стояла металлическая пирамидка со звездой, фотографий не было, только имена и даты, а в стаканчике возле креста был огарочек от свечи. Мы его зажгли и постояли, пока свеча не прогорела.
Мы пошли обратно в деревню. Татьяна нам по пути рассказывала, как раньше было в деревне у них хорошо, весело, когда привозили по субботам в клуб фильмы, а после них были танцы. Я слушала в пол-уха, так как думала об отце Анфисы, который пытался воевать с нечистой силой, которая, вполне возможно, была только в его голове. Анфиса тоже шла молча, наверное, тоже думала об этом же. Дина нас пригласила к себе в гости, но мы отказались, Анфиса пообещала, что на неделе обязательно придёт.
– Ну и что ты об этом думаешь? – Спросила она меня, когда мы с ней остались одни.
– Что-то мне история показалась очень уж фантастической. – Откровенно ответила я ей – Не ходят трупы сами. Не верю я в это.
– Ну да. – Согласилась она – Я пока шла, подумала, а начну я разговор с тётей Верой с этого случая. Прямо сейчас. Посмотрим, что она ответит. Я никогда с ней не говорила о смерти своих родителей. Она, наверняка, знает про эти разговоры, что отец кол вбил, может даже знает, что её он колдуньей считал.
Во дворе сидел Иван Рафимович и смазывал маслом разобранный замок. Рядом с ним стоял радиоприёмник, по которому передавали новости.
– Ну что, девушки, передали от нас привет? – Спросил он, делая радио потише.
– Передали. Спасибо, что за могилкой ходите. – Анфиса подошла к нему и обняла за шею, он похлопал её по руке – Дядя Ваня, а что на могилке у деда нет креста?
– Так он, когда мать умерла, сам сварил памятник. Такой вот захотел. А мы потом его к ней подхоронили.
Из дома выглянул Григорий Иванович:
– А что нас не взяли? Мы бы тоже с вами сходили. Я не помню, когда последний раз там был.
– Не хотели будить. – Ответила Анфиса – В следующий раз сходишь.
– Приезжай на родительский день, вместе и сходим. – Сказал ему Иван Рафимович – Я тебе каждый раз говорю, и мать тоже, чтобы почаще приезжал.
– Пошлите с нами к нашему кургану? Мы с Наташей туда собираемся. – Предложил нам Григорий Иванович – Погуляем, пока сухо. К вечеру дождь обещают.
– Идите одни. Делеко больно до него. Мы уже сегодня находились.– Сказала Анфиса, проходя в дом – Мы с Олей тёте Вере поможем по хозяйству.
Вера Петровна сидела на лавке рядом с окном и подшивала брюки Ивана Рафимовича. Толстые очки держались у неё на самом кончике носа, и она сосредоточенно всматривалась в строчку, слегка приоткрыв рот. Рядом лежала целая стопка носков, приготовленных для штопки. Я снова подумала о знаке на зеркале. Нет, никакое благосостояние эти знаки не призывали. Увидев нас, Вера Петровна не перестала шить, только подвинулась на лавке, как бы приглашая нас сесть рядом с ней. Анфиса села рядом с ней, а я за стол.
– Ну что, Анфиса, всех повидала? – Спросила она не громко – Давненько они тебя не видели, заждались.
– Да, давненько. Мы вместе с тётей Таней Постниковой ходили. Всё ещё от её рассказа отойти не могу.
Вера Петровна насторожилась:
– А что она там тебе наболтала? – Вера Петровна отложила шитьё.
– Что папа перед смертью кол вбил на макушкиной поляне.
– Да? И что? Ну, ходил он на ту поляну, так что в этом? – Вера Петровна спокойно посмотрела на Анфису – Мало ли кто куда ходит? Он же умер от того, что сердцем у него было плохо. Его и раньше прихватывало. А тут он ещё и простыл, всё к одному.
– А зачем он пошёл на эту поляну? Не из-за этого ли у него с сердцем плохо стало?
– Да далась тебе эта поляна! Анфиса, говорю тебе, сердце у него прихватило! Может, на работе понервничал, может из-за чего другого, мне откуда знать. Про ту поляну давно уже забыли. Какие-то небылицы раньше про неё рассказывали, а теперь и думать забыли. Постникова-то что вдруг об этом вспомнила?
– Так на той поляне туристов в том году убили. – Сказала я, но Вера Петровна даже не повернулась в мою сторону.
– Пустое это всё, россказни глупые всё. – Настаивала на своём Вера Петровна, и снова повторила – Думать все уже про неё забыли.
– Думать про неё забыли, да я вот у отца записи нашла, что он уже был раньше на той поляне. И очень странное там видел.
– Что?
– Что кто-то там вызывал Губца.
Вера Петровна словно окаменела. Она смотрела на Анфису, и недоумение её и испуг были написаны на лице так чётко, что это невозможно было не заметить. Наконец она прошептала одними губами:
– Кто вызывал? Он видел?
– Конечно. Это ты.
– Где он это написал? – Вера Петровна поправила очки – Тебе написал?
– Да, мне. Что ты была там, на поляне, возле грибов, вызывала Губца, а на следующий день домой принесла грибы, которые росли в круге.
– Да я уже и не помню этого. Зачем он это написал?
– Потому что он считал тебя колдуньей. И про Галину, невесту дяди Ванину тоже написал. Что она перед своей смертью сошла с ума. Кстати, на той же поляне её нашли.
– Господи, да что за несусветицу ты несёшь, невеста, грибы, он случайно не пьяный это всё писал? – Вера Петровна понемногу стала приходить в себя, но голос её предательски выдавал её волнение.
– Так зачем вы на грибы наложили сонное заклятие? – Спросила я, приходя Анфисе на помощь – Вы теперь уже не хотите, чтобы Губец вмешивался в Вашу жизнь?
Вера Петровна повернулась ко мне и внимательно поглядела мне в глаза:
– Какое такое сонное заклятие? Ты про что?
– У вас на кухне грибы высушенные, видимо, с того ведьминого круга, и на них вы наложили сонное заклятие. Только это всё зря. Если Вы на самом деле хотите помочь своему сыну, нужно совсем другое. И против той сущности такие слова не подействуют. Он же принял на себя проклятие? Да? Когда вы это поняли?
– Тётя Вера, куда бы ты ни отправила Гришу, ему не скрыться от того, кто находится на той поляне. – Анфиса прошла на кухню и принесла блюдо с сушеными грибами – Ты ведь поняла, что никто не собирается его отпускать? И что бы ты ни делала, это не поможет.
– Ты, ты рылась у меня! – Взвизгнула Вера Петровна, соскочила, схватила блюдо и понеслась с ним на кухню, там она долго гремела посудой.
Мы с Анфисой переглянулись. Похоже, Вере Петровне надо дать время, чтобы до неё дошёл смысл сказанного. Мы немного подождали, но Вера Петровна из кухни не выходила.
– Вера Петровна! – Позвала я – Мы хотим помочь Григорию Ивановичу, мы вам всё расскажем, что про это знаем.
– Не надо нам помогать, что за чушь вы тут несёте! На грибах они увидели бумажки, да я, может, этим лечусь! Вся в своего отца! Тот тоже всё искал незнамо кого, свою жизнь сгубил из-за этого, никого не слушал, всё бежал куда-то, ловил кого-то! – Она вернулась в комнату и стала напротив меня, глаза у неё стали как ночное небо, чёрные и грозные – Ты кто такая? Подружку свою заслала к Грише? Это вы его хотите погубить! Убирайтесь сейчас же из моего дома! Сейчас же!
В комнату заглянул Иван Рафимович, он удивлённо посмотрел на свою жену, потом на Анфису и спросил:
– У вас тут что? Что раскричались-то? – Потом снова взглянул на Веру Петровну и спросил её – Ты кого собралась выгонять? Совсем, старая, с ума сбрендила?
– Иди отсюда! – Вера Петровна махнула на него рукой – Мы сами разберёмся, без тебя!
– Почему без него? – Анфиса повернулась к Ивану Рафимовичу – Дядя Ваня, останься. У нас тут будет долгий разговор.
– Никакого разговора тут у вас долгого не будет! – Вера Петровна направилась к двери.
– Будет, иди сядь! – Грозно сказал Иван Рафимович, и закрыл дверь в комнату.
Вера Петровна, видимо, никак не ожидала от своего мужа такого напора, потому что сразу как-то сникла и вернулась к столу.
Анфиса достала тетрадь, и начала её читать. Иван Рафимович всё также стоял возле двери, а Вера Петровна смотрела в окно. Потом Анфиса сказала про кол, который вбил в поляну её отец, и то, что ей сказала мать перед своей смертью. Она сходила в кухню и снова принесла эти злополучные грибы с привязанными к их ножками заклинаниями. Рассказала про то, что мы узнали от Сакатова и Анны.
Все молчали. Тихо тикали часы, словно отсчитывая наши удары сердца. Иван Рафимович тяжело подошёл к столу и сел на стул. Молчание затягивалось. Потом он повернулся к Вере Петровне и спросил её:
– Ну, мать, что скажешь? Тебя тут в колдовстве обвиняют. Надо бы всё рассказать. Может, правда, Гришке поможем. А?
– Так ты знаешь про это? – Выдохнула удивлённая Анфиса.
– Ничего я не знаю, и честно говоря, не верю в это. Не помню, чтобы мне Колька говорил, что Вера колдунья, а может и говорил. Нет, не помню. Он же ещё тогда совсем малой был, когда мы поженились. – Он повернулся к Вере Петровне и твёрдо сказал – Говори, Вера. Если что не так ты сделала, или во вред кому, ну что же, когда-то надо за свои преступления и расплатиться. Нам с тобой уже много лет, зачем не раскаявшись, уходить?
– Какие преступления, Ваня! – У Веры Петровны дрогнул голос – Не я сама себе выбрала такую судьбу! Не я! – Она глухо зарыдала, уткнувшись в уголок своего платка.
Мы ждали, когда она успокоится, Анфиса принесла ей воды, но она только помотала головой, отводя рукой протянутый стакан. А потом она нам рассказала историю своей жизни.
