Мэлори Блэкмен
Крестики и нолики
Катастрофа
Глава 25
× Сеффи
– Ты думаешь о тех полицейских в поезде, да? – спросила я.
Каллум даже не попытался это скрыть. Да и зачем скрывать? Будь я на его месте, они бы взбесили меня не меньше.
«Взбесили… Скажешь тоже, Сеффи. Они тебя не просто взбесили. А ведь прицепились даже не к тебе».
– Зачем ты напомнил мне про нашу поездку в Праздничный парк? – спросила я.
Каллум пожал плечами, потом улыбнулся.
– Потому что это был хороший день. День, когда мы были только вдвоем и нас никто не трогал – после того, как мы очутились в парке.
Неправда. Он хотел что-то сказать про нашу поездку в Праздничный парк и про то, что мама не пустила его ко мне. С его точки зрения это связано. Я не дура. И не настолько наивна, как раньше. Я наконец-то взрослею. Мне очень хотелось, чтобы Каллум рассказал мне, что на самом деле думает, что на самом деле чувствует, но, честно говоря, в глубине души я боялась. Поэтому небрежно кивнула – и все. Неважно, что я скажу Каллуму или еще кому-то: главное мое воспоминание о том дне – полицейские, и как они обращались с Каллумом, и как меня жгла обида за него, и как я сгорала со стыда за них. И за себя. В последнее время мне часто стыдно за себя, и, признаться, отчасти в этом виноват Каллум. Я не хочу, чтобы мне было стыдно за то, что я просто есть, но в его присутствии у меня возникает именно такое чувство.
В голове у меня вдруг поднялся целый вихрь вопросов. Как так получилось, что в старых черно-белых фильмах актеры-нули играли только тупых пьяниц и бабников? А актрисы-нули – только безмозглых служанок? Когда-то нули были нашими рабами, но рабство давным-давно отменили. Почему нулей показывают в новостях, только если новости плохие? Почему я теперь не могу смотреть на прохожих на улице, не задумываясь, чем и как они живут?
Я стала наблюдать за людьми: и за нулями, и за Крестами. Изучать их лица, позы, как они разговаривают со «своими». Как разговаривают с теми, кто не похож на них. И хотя нашла очень много различий, сходство все равно перевешивало. Рядом со своими нули держались непринужденно, что им редко удавалось при Крестах. А Кресты при появлении нуля вблизи всегда настораживались. Перехватывали покрепче сумки, ускоряли шаг, голоса звучали резче и бесцеремоннее. Наши жизненные пути пересекались, но никогда не соприкасались по-настоящему. Мир был полон чужаков, и все, что с ними связано, вызывало страх. Я больше ничего не могла воспринимать как данность. И собственную жизнь, и чужую. Ничего.
Не могу вспомнить, когда все так осложнилось. Несколько лет назад, а может, и несколько месяцев, жизнь была простой и понятной. Однако боль в груди яснее всяких слов говорила мне, что прошли те времена.
– Хороший все-таки был день, правда? – Каллум улыбнулся.
Я не сразу сообразила, о чем он.
– Да, хороший.
Правда, но не только правда, и не то чтобы ничего кроме правды.
Каллум, скажи, что у тебя на уме. Скажи, что бы это ни было. Я все пойму. По крайней мере, постараюсь…
Но он промолчал. Молчание затянулось, момент был упущен.
– Скоро зима. – Я вздохнула.
Зимой мне всегда становилось сложнее улизнуть из дому, чтобы увидеться с Каллумом. Когда я постоянно бегала на пляж, мама с этим мирилась, поскольку с ее точки зрения я любила помечтать, а на пляже мне хорошо мечталось. В отличие от городского дома, загородная резиденция почти не охранялась, и я, в сущности, могла приходить и уходить, когда вздумается – в пределах разумного. А зимой с точки зрения мамы прогулки на пляж были уже не в пределах разумного. Честно говоря, я и сама не то чтобы обожала спускаться на пляж в темноте. От сумрака, длинных теней и набрякшего от тишины воздуха мне становилось… не по себе.
– Кто тебя отметелил?
– Что, прости?
– Кто тебя побил? – повторил Каллум.
– Меня все спрашивают. – Я вздохнула. – Может, не будем на эту тему?..
– Ты что, хочешь, чтобы им все сошло с рук?
– Нет, конечно. Но я толком ничего не могу с этим поделать. Естественно, я собиралась обо всем рассказать директору, и пусть он их исключит, а еще я собиралась насыпать кнопок им в туфли и подловить каждую поодиночке. Собиралась – но они того не стоят. Что было, то прошло, и теперь я хочу обо всем забыть.
– Расскажи, кто это сделал, а потом можешь забыть, – попросил Каллум.
Я нахмурилась:
– Что ты затеял? Не дури!
– Ничего. Просто хочу знать, кто так с тобой поступил.
– Лола, Джоанна и Дионна из класса миссис Уотсон, – проговорила я наконец. – Но это уже неважно. Договорились?
– Договорились.
– Каллум!
– Мне просто было интересно. Да и что я могу поделать? Они – Кресты, а я жалкий нуль. – Каллум потеребил завиток на лбу, а потом отвесил мне низкий шутовской поклон.
– Прекрати!
– Что прекратить?
– Каллум! Это же я, Сеффи! Я тебе не враг.
– А я и не говорил…
Я прижала ладони к щекам Каллума.
– Каллум, посмотри на меня. – И убрала руки, только когда почувствовала, как он весь расслабился.
– Извини, – сказал он наконец.
– И ты извини, – ответила я. – И ты.
Глава 26
• Каллум
Вернувшись домой, я застал там скандал, и в кои-то веки он не имел отношения ко мне. У Линетт случился очередной «приступ», а Джуд, как обычно, позволил себе впасть из-за этого в истерику. Когда я шагнул за порог и услышал, как он орет на нее, я подумал: «Ничего нового, ничего нового!»
Но я ошибался.
Линетт впервые в жизни закричала на Джуда в ответ. Мои сестра и брат стояли нос к носу, а папа пытался вклиниться между ними и разнять, но где там. У Джуда из рассеченной губы текла кровь.
– Ты мерзавец, и больше ничего! – кричала Линетт во весь голос. – И к тому же невоспитанный!
– Я хотя бы в здравом уме! – бросил ей в лицо Джуд.
– Это еще что значит? – спросила Линетт.
– Джуд, не надо. Линетт, прошу тебя! – Особых успехов папа не добился.
Я посмотрел по сторонам в поисках мамы, однако сразу сообразил, что ее дома нет. Она ни за что не допустила бы, чтобы все зашло так далеко. Зато папа был дома и вел себя как обычно – то есть как слабак.
– Папа, что происходит? – Я потянул его за рукав.
Папа обернулся, хотел стряхнуть мою руку – а Джуд только и ждал, чтобы он отвлекся, и бросился на Линетт. Та ударила его по лицу. Миг – и папа снова вклинился между ними, чтобы разнять. С тех пор как у Линетт отключился мозг, я не видел, чтобы они с Джудом дрались.
– На что ты похожа?! Возомнила, будто мы недостойны даже дышать с тобой одним воздухом! – прошипел Джуд. – Так вот, у меня для тебя новости, сестричка. Когда трефы смотрят на тебя, они видят такую же белую, как я, сколько ни манерничай!
Опять трефы. В последнее время у него одни «проклятые трефы» – буквально через слово.
– Я не такая, как вы. Я… я другая. Я чернокожая. Посмотри, какая у меня темная кожа. Посмотри…
Джуд оттолкнул папу, схватил Линетт за руки и подтащил к треснутому настенному зеркалу за диваном. Развернул спиной к себе, прижался щекой к ее щеке. Линетт хотела вырваться, но Джуд не отпустил ее.
– Гляди! – зарычал он. – Ты такая же, как я. Такая же белая, как я. Кем ты себя воображаешь? Нечего смотреть на меня сверху вниз, надоело! Ты ничтожество, я других таких даже не знаю! Если ты настолько ненавидишь то, что ты есть, сделай что-нибудь! Умри от чего-нибудь! А если есть на свете Бог, ты возродишься проклятой трефой, раз так их любишь, и тогда я перестану мучиться совестью за то, что ненавижу тебя!
Джуд оттолкнул Линетт от себя. Она споткнулась, упала, вытянув перед собой руки, словно хотела оттолкнуть зеркало.
– Папа, сделай что-нибудь! – закричал я.
– Джуд, довольно. Ты и так уже зашел слишком далеко, – выдавил папа.
– Да я еще и не начал! – Джуд развернулся к нему, ноздри у него раздувались. – Ей пора услышать правду хоть от кого-то, а кто еще ей все расскажет? Ты? У тебя кишка тонка! Мама и слова не скажет, потому что Линетт у нее в любимчиках, а Каллуму дела ни до кого нет, кроме своей трефовой подружки Персефоны! Кто еще покажет Линетт, как все на самом деле?
– А ты кто такой, чтобы кому-то показывать, как все на самом деле? – закричал на него я. – Ты вечно уверен в своей правоте! Меня от тебя тошнит! Не одна Линетт у нас в доме тебя на дух не переносит!
Джуд вытаращился на меня. А потом вдруг взвыл, будто раненый зверь, и бросился на меня. Я успел только отступить на шаг – и тут голова Джуда врезалась мне в живот, он сшиб меня на пол, и у меня захватило дух. Оглушенный, я не понимал, почему не чувствую ударов его кулаков, и только потом сообразил, что его от падения на землю тоже оглушило. Я отпихнул его подальше и подтянул ноги к груди, чтобы поддать ему коленкой. Он застонал, но не отпустил меня. Занес кулак. Я заслонился локтями, чтобы он не ударил меня в лицо.
Тут Джуда вдруг оттащили.
– Ты что, спятил? – кричал на него папа, лицо у него от злости стало кирпичного цвета.
Я вскочил на ноги, готовый к бою. Джуд хотел снова броситься на меня, но папа был категорически против.
– Не смей поворачиваться ко мне спиной, когда я с тобой разговариваю! – рассвирепел он.
– А пошел ты, папа!
Джуд уже отвернулся от него.
И тут папа огорошил нас обоих. Он крутанул Джуда за плечо и наотмашь ударил по лицу. Мама не задумываясь раздавала затрещины, когда мы злили ее, но папа ни разу в жизни даже не повысил голоса и тем более не поднял на нас руку.
– Не смей больше никогда, ни за что в жизни разговаривать со мной в таком тоне. – Голос папы звучал совершенно спокойно, но от этого становилось только страшнее. – Я старый человек и навидался в жизни достаточно всякой дряни, с которой мне пришлось мириться, чтобы терпеть еще и неуважение в собственном доме. Ты себе не представляешь, что пережила твоя сестра, – как ты смеешь судить ее?!
– А что такого особенного она пережила? – Джуд шмыгнул носом, потер лицо. Вид у него стал такой, словно ему не семнадцать лет, а семь.
– Три года назад на Линетт и ее парня напали. Наши. Трое или четверо мужчин-нулей. – Голос у папы стал сиплый от презрения. – Неужели ты не помнишь, как мама лишилась работы, а тебе пришлось бросить школу – и примерно тогда же Линетт довольно долго не было дома?
– Вы говорили, она поехала в гости к тете Аманде. – От ужаса я еле выговаривал слова. – Вы сказали, тетя Аманда заболела и Линни вызвалась поухаживать за ней.
– Мы с мамой тогда не могли сказать вам ничего другого. Эти люди едва не забили мальчика Линетт насмерть, а саму Линетт избили так, что она пробыла в больнице больше двух недель. Она умоляла нас не рассказывать вам, что случилось на самом деле.
– Я не знал… – выдохнул Джуд.
– А ты знаешь, за что на Линетт напали? – продолжал папа, словно не слышал Джуда. – За то, что ее парень был Крест. Твою сестру избили и бросили умирать, потому что она встречалась с Крестом. И она нам даже не говорила о нем. Она боялась, что мы будем против. Что удивительного, что теперь она не может считать себя одной из нас? Что удивительного, что теперь она не выходит из дома? Она с тех пор не в себе, потому что страдает. Не трогай ее. Ты слышал меня? ТЫ СЛЫШАЛ МЕНЯ?
Джуд кивнул. И я тоже кивнул, хотя папа обращался не ко мне. Повернулся посмотреть на Линетт. На Линетт, мою сестру.
– Папа, у нее кровь, – показал я.
Папа молнией метнулся к ней. Ладони у Линетт были в крови – она порезалась о треснутое зеркало. Она смотрела на багровые пятна на руках, словно впервые в жизни видела собственную кровь. Подняла голову и посмотрела на свое отражение в зеркале, будто и собственное лицо видела впервые в жизни.
– Папа, где Джед? – прошептала Линетт.
– Джед? – Папа был потрясен. – Солнышко, Джед давным-давно уехал. Дай я промою тебе порезы.
Линетт отдернула руки. Оглядела их со всех сторон, потом медленно подняла глаза и посмотрела на папу. От ее обычного мирного отстраненного выражения не осталось и следа.
– Где я?
– Дома. – Папина улыбка была фальшивая, словно пластмассовая. – У тебя все хорошо. Я здесь. Я буду ухаживать за тобой.
– Где Джед? – Линетт обвела комнату взглядом.
– Послушай, солнышко, Джед с семьей давным-давно переехал отсюда. Они уехали. Он уехал…
– Как это давно? Недавно, вчера, на той неделе… – прошептала Линетт еле слышно.
– Ласточка, прошло несколько лет, – не сдавался папа.
– Мне… мне семнадцать?
– Нет, милая. Тебе двадцать. Исполнилось двадцать в апреле. – Папа с трудом сглотнул. – Вот что, давай я…
– Я думала, мне семнадцать. Восемнадцать… – Линетт закрыла лицо руками, измазала щеки кровью. – Сама не знаю, что я думала…
– Линетт, прошу тебя…
– Линетт, я не знал! – Джуд протянул к Линетт руку.
Она оттолкнула ее.
– Не прикасайся ко мне, – с нажимом произнесла она.
Джуд уронил руку.
– В смысле, своими нулёвыми пальцами?
Молчание. Линетт снова посмотрела на свои руки.
– У тебя руки такие же, как у меня. Как у них. – Линетт развернулась и убежала наверх, в свою комнату, не успели мы и слова сказать.
Папа и Джуд смерили друг друга взглядами – и я еще в жизни не видел их такими… потерянными. От их вида у меня защипало в глазах, но я смотрел и не моргал, дожидаясь, пока это чувство если не пройдет совсем, то хотя бы смягчится настолько, что я смогу не выглядеть полным идиотом. Отвернулся, чтобы спрятать лицо от папы и Джуда, и увидел себя в зеркале.
Выражение у меня было такое же, как у папы и Джуда. Точь-в-точь. Все мои мысли и чувства были такими же, как у них, я боялся того же, что и они, а они – того же, что и я, и ненависть у нас была общая. И как бы я ни льстил себе, думая, что соображаю лучше прочих, раньше я этого не понимал. А теперь понял.
Глава 27
× Сеффи
Я стояла на пороге и смотрела, как мама прихлебывает белое вино из бокала. И вдруг вздрогнула, обнаружив, что и не помню, когда в последний раз видела ее без бокала шардоне в руках.
– Мама, можно мне позвать гостей на день рождения?
Мама подняла глаза от журнала. Она больше ничем не занимается – только читает и пьет, тренируется в зале или лежит у бассейна и пьет, ходит по магазинам и пьет. А читает она только глянцевые журналы с фотографиями невозможно красивых женщин на обложке и внутри. Женщин с кожей как полированное красное дерево, словно у них в жизни не вскакивало ни прыщика и, если уж на то пошло, с такими фигурами, словно они ни разу в жизни не ели досыта. Женщин с зубами, сверкающими, словно свежевыпавший снег на солнце.
Тут меня снова осенило. Ни в одном из маминых журналов ни разу не было нулей. Никогда. Нигде ни одного белого или розового лица. Впрочем, нет: в начале года в новостях рассказывали, что в каком-то известном модном журнале впервые появилась супермодель-нуль. Тогда я не поняла, чего в этом такого особенного. Честно говоря, и теперь не понимала.
– А, гостей? – Мамин голос заставил меня вернуться в здесь и сейчас. – Что ж, почему бы и нет.
И все?! От неожиданности я онемела. Я-то думала, придется долго спорить!
– В конце концов, недолго тебе быть подростком. Нужно наслаждаться каждой секундой. – Мама улыбнулась.
Сколько, интересно, бокалов вина потребовалось, чтобы привести маму в такое хорошее настроение? И хотя я понимала, что веду себя неблагодарно, все равно мне было обидно, что бокал в руке способен сделать маму счастливой, а мы с Минни – нет.
– Где хочешь устроить праздник? – спросила мама.
– А можно здесь, у нас дома?
– Пожалуй, да. – Мама пожала плечами. – Можно нанять кого-нибудь на этот день. Хочешь аниматора или фокусника?
– Мама, мне исполняется четырнадцать.
Мама подняла брови:
– И что?
– А то, что хочу аниматора! – Я просияла.
Мама улыбнулась в ответ. Редкая минутка взаимопонимания.
– Как ты думаешь, сколько будет гостей? – спросила мама.
– Весь класс. И кто-нибудь из двоюродных. И подружки из балетной школы и с конюшни. Человек сорок с чем-то, наверное.
– Отлично. Беги поговори с Сарой. Пусть все организует.
Мама уже снова уткнулась носом в свой журнал.
А я могла бы и догадаться, что мама не захочет пачкать руки. А зачем? Ведь у нее есть личный секретарь, шофер, горничные и лакеи. Но мне было бы так приятно, если бы она заинтересовалась чуть больше – настолько, чтобы спросить, что я хочу в подарок. Конечно, я получаю от мамы и папы подарки и на день рождения, и на Крестовство. Просто они никогда не покупают их сами. Даже не выбирают. У маминой секретарши Сары прекрасный вкус. Но все ее тщательно выбранные подарки оседают где-нибудь в дальнем углу моего гардероба, в нижнем ящике комода, под кроватью, и я ими никогда не пользуюсь. И никто не спрашивает, понравились ли они мне. Никто даже не спрашивает, почему их потом никто не видит. Подарки никого не интересуют. Наверное, потому, что и я никого не интересую. Только одного человека на свете заботит, жива я или умерла. Он столько сделал для меня в прошлом, теперь моя очередь что-то сделать для него.
Я задумала маленький сюрприз для мамы и всех остальных. Сюрприз, благодаря которому мой день рождения никогда не забудут и станут обсуждать еще долго-долго. Это была моя драгоценная тайна. Потом мне придется несладко, ну и наплевать. Честное слово, наплевать. Хватит с меня всех этих разговоров про «живи и давай жить другим, но не в нашем квартале». Нет, я не считала себя лучше прочих, ничего подобного, но с чего-то надо было начинать, кому-то придется показать всем, какие они лицемеры.
Почему бы не прямо сейчас?
Почему бы не мне?
Глава 28
• Каллум
– Райан, так ты ничего не изменишь. Вот, например, Алекс Лютер…
– Да чтоб его разорвало, этого Алекса Лютера!
– Райан! Выбирай выражения! – одернула его мама.
– Спустись с небес на землю, Мэгги! – рассердился папа. – Алекс Лютер – еле живое, едва дышащее доказательство того, что попытки изменить все мирным путем обречены на провал. Этот пустышка бывал в тюрьме чаще, чем любой из восьми знакомых мне начальников тюрем.
– Не называй его так! – напустилась на него мама. – Будто мало того, что тупые Кресты зовут нас пустышками, не хватало еще, чтобы мы сами себя так называли!
– Только мы и имеем право так себя называть, – возразил папа.
– Чушь! Когда мы себя так называем, Кресты считают, будто им тоже можно. И вообще я о другом. Алекс Лютер – великий человек…
– Я не отрицаю, просто Генерал делает гораздо больше Алекса Лютера, чтобы изменить мир.
– Если бы у бабушки были колесики, она была бы трамвайчиком! – Мама фыркнула.
– Что ты имеешь в виду? Генерал…
– Кому война, а кому мать родна! – По маминому голосу было предельно ясно, какого она мнения о Генерале, главе Освободительного Ополчения, которого никто не знал ни в лицо, ни по имени. – Убивать и калечить, конечно, зрелищнее, чем устраивать мирные протесты, сидячие забастовки и пассивное сопротивление, но это не значит, что так правильно!
– Генерал…
– Не желаю больше ни слова слышать о Генерале. Ты говоришь о нем так, будто он родной брат самому Господу Богу!
– Вообще-то, можно сказать, так и есть, раз он глава ОО, – ответил папа.
Мама на это разразилась тирадой из таких выражений, каких я раньше от нее не слышал. Я оставил их с папой спорить, кто лучше, Генерал или Алекс Лютер, и украдкой поднялся по лестнице. Они что, вообще не собираются ложиться? Я уже полчаса прождал, когда им надоест и они заткнутся. В который раз они так спорят?! Победителем не выходил никто. Родители только злились друг на дружку. К чему тогда все это?
Я посмотрел на настенные часы в гостиной. Половина третьего ночи. Вечером Сеффи просигналила мне, что нам надо срочно поговорить. У нас был секретный условный сигнал. Она звонила три раза и каждый раз давала два гудка, прежде чем повесить трубку. Так ей не приходилось ни с кем разговаривать, и мама, папа и Джуд не догадывались, что это она звонит. Разумеется, такие краткие звонки доводили маму с папой до исступления, но фокус был в том, чтобы не злоупотреблять этим приемом. Если мне нужно было срочно поговорить с ней, я поступал точно так же, только днем дозвониться было сложнее, поскольку в доме Сеффи к телефону тут же подбегал кто-то из слуг. Услышав сигнал, я знал, что Сеффи позвонит мне от половины третьего до трех ночи, когда ей удастся незамеченной улизнуть из своей комнаты и добраться до какого-нибудь из телефонов в доме. А если телефонный сигнал подавал я, мы обычно встречались ночью, примерно в это же время, в ее розарии. Потому-то я и засел над единственным телефоном в нашем доме, словно стервятник, дожидаясь первого «бз-з-з», чтобы успеть схватить трубку, пока звонок не перебудил всех остальных.
Стрелки показали без четверти три, двинулись дальше, вот уже и ровно три. В пять минут четвертого я решил, что Сеффи, похоже, не позвонит. Может, оказалось трудно добраться до телефона. Я уже двинулся вверх, и тут телефон задребезжал. Я в жизни не бегал так быстро. И все равно, прежде чем я схватил трубку, телефон успел прозвонить один раз.
– Каллум!
– Тише! – шепнул я и испуганно посмотрел на темную лестницу, внимательно вслушиваясь, не откроется ли там дверь спальни. Шли секунды. Ничего. – Сеффи?
– Я поздно, извини, просто мама десять минут назад спускалась и только что ушла обратно наверх.
– Ничего.
Сеффи шептала тихо-тихо, как и я. Я стоял и разговаривал со своей лучшей подругой в кромешной темноте в нашей гостиной. От этого возникало ощущение, будто мы затеваем что-то авантюрное и не вполне законное.
– Каллум…
– Хорошо, что ты позвонила. – Я взял дело в свои руки. – Какие у нас завтра уроки?
– Две математики, потом история, английский, физкультура, информатика и факультатив по музыке. Куда ты задевал свое расписание?
– Забыл в школе, – тихо ответил я.
И тут до меня дошло, что сказала Сеффи.
– История? Только этого не хватало!
– А что плохого в истории?
– Мистер Джейсон, – мрачно ответил я. – Опять будет весь урок прикапываться ко мне, как всегда.
– Что ты имеешь в виду?
– Если сама не понимаешь, я не смогу объяснить, – сказал я.
Повисло напряженное молчание.
– Ты тут, Сеффи?
– Да, я тут, – откликнулась она.
– Почему ты хотела поговорить со мной? – спросил я. – Что-то срочное?
– Что ты делаешь двадцать седьмого сентября, в воскресенье через две недели?
Я нахмурился в темноту.
– Да вроде ничего особенного. А что?
– Придешь ко мне на день рождения?
– Конечно. Только день рождения у тебя вроде бы двадцать третьего.
– Да, просто я буду праздновать дома двадцать седьмого. Заходи.
Похоже, я неправильно ее понял.
– Прийти к тебе домой?
– Ну да.
– Ясно.
– Что ясно?
– Ты хочешь, чтобы я пришел к тебе домой?
– Я же так и сказала, ты чего?
– Ясно.
– Перестань так говорить.
А что еще она хочет услышать от меня? Зачем она приглашает меня домой, если ее мама бросит на меня один взгляд и велит вышвырнуть вон? Зачем это? Что она затеяла?
– Ты уверена, что хочешь, чтобы я пришел? – уточнил я.
– Совершенно точно. Придешь?
– Твоя мама знает, что ты приглашаешь меня?
Сначала я решил, что Сеффи не ответит.
– Нет, – произнесла она после паузы.
– Но ты ведь собираешься ей сказать, да?
– Конечно.
– До или после того, как я приду к тебе на праздник?
– Хватит умничать! – рассердилась Сеффи: вот и ответ, другого и не надо. – Ну что, придешь?
– Если хочешь, то приду, – медленно выговорил я.
– Я хочу. Подробности завтра после школы. Договорились?
– Договорились.
– Пока, Каллум.
Я повесил трубку – глаза привыкли к темноте, и мне впервые удалось не промахнуться. Сеффи хочет, чтобы я пришел к ней на день рождения, хотя знает, что ничего хорошего из этого не получится.
Что она задумала? В голову мне приходила только одна причина, но, если я был прав, из этого следовало, что Сеффи относится ко мне совсем не так, как я к ней. Если я прав, это доказывает, что для Сеффи я в первую очередь нуль, а потом уже все остальное.
