Мэлори Блэкмен
Крестики и нолики
Глава 4
• Каллум
Я в сотый раз вывалил все из школьной сумки на кровать – кровать у нас была двухъярусная, и я спал внизу. Линейка, пенал, ручки, карандаши, тетради, калькулятор. Перечитал список, который прислали маме с папой из школы Хиткрофт. У меня было все, что там требовалось, но меня упорно не покидало чувство, будто этого мало, будто я что-то забыл. Я взял уголок простыни и снова протер калькулятор. Сколько ни полируй, этот динозавр среди калькуляторов новым не покажется. Глаза у меня слипались, я прикрыл их рукой.
Нельзя быть таким неблагодарным. Скажи спасибо, что калькулятор у тебя есть.
Почаще повторяй это себе, Каллум.
Я медленно и тщательно убрал все обратно в сумку.
Мне везет, мне везет, мне везет… Я иду в школу.
Я проигрывал эту мысль в голове снова и снова, боялся прогнать ее – мало ли что случится.
Кто-то постучал в дверь. Или мама, или Линетт. Джуд не стучится, а просто врывается, а папа никогда к нам не заходит. Если ему надо поговорить со мной, он просит выйти на лестницу. Я понадеялся, что это Линетт.
В дверь просунулась мамина голова.
– Можно к тебе?
Я пожал плечами и положил в сумку последнее, что осталось, – калькулятор. Мама вошла, осторожно закрыла за собой дверь. Я догадывался, что сейчас будет. Она села на постель, взяла сумку и тут же вывалила мои школьные принадлежности на покрывало. Потом очень тщательно начала складывать все обратно.
Заговорила она не сразу.
– Я просто хотела сказать, что неважно, что будет завтра: ты молодец, что поступил в Хиткрофт.
Такого я не ожидал. И уставился на нее.
– В каком смысле неважно, что произойдет завтра?!
– Да так. – Губы у мамы задрожали, и улыбка погасла. – Понимаешь… Понимаешь, я хочу, чтобы ты был счастлив.
– Я счастлив, – нахмурился я.
– Я не хочу, чтобы ты… расстраивался. Не хочу, чтобы тебе было больно.
Да что она имеет в виду?!
– Мама, я всего-навсего иду в школу. Не в армию же.
Мама предприняла новую попытку улыбнуться.
– Конечно. Но вы с отцом, по-моему, недооцениваете, насколько будет… сложно. Я не хочу, чтобы ты расстраивался. Кроме того… понимаешь, до нас дошли слухи…
– Какие еще слухи?
– Некоторые Кресты недовольны, что нули будут ходить в их школы. До нас дошли слухи, что кое-кто из них собирается устроить беспорядки. Поэтому, что бы ни произошло, не поддавайся на провокации. Не давай повода исключить тебя.
– Тебя только это беспокоит?
Мама не ответила.
– Не волнуйся, – сказал я ей. – Я поступил в Хиткрофт, и теперь меня оттуда не выгнать ничем, даже динамитом.
– Вот и умница. – Мама погладила меня по щеке.
Я оттолкнул ее руку. Еще чего!
– Ты уже большой мальчик, да? – поддела меня мама.
– Совсем большой, – отозвался я.
– Такой большой, что и на ночь поцеловать нельзя?
Я собирался честно и откровенно высказать маме все, что я об этом думаю, но тут увидел выражение ее лица и прикусил язык. Я понял, что поцелуй – не для меня, а для нее.
– Валяй, раз приспичило, – буркнул я и подставил щеку.
Молчание. Я повернулся посмотреть, почему ненавистный поцелуй задерживается, но стоило мне взглянуть на маму, как она расхохоталась.
– Что смешного?! – возмутился я.
– Ты, дорогой. – Мама стиснула меня в объятиях и поцеловала в щеку, да так, словно хотела зарыться в нее губами. Ну дела! – Проверь будильник, чтобы утром хватило времени помыться перед школой. – Мама встала и направилась к двери.
– Я еще не ложусь, мама. Сейчас спущусь немного посмотреть телик.
– Только недолго. Тебе завтра в школу. – Мама погрозила пальцем. Потом уронила руку и улыбнулась. – «Тебе завтра в школу»… До чего же приятно звучит!
– Ага!
Мама начала спускаться, я за ней. На полпути она внезапно остановилась – я едва не врезался в нее.
– Каллум…
– Что, мама?
– Ты… ты только не думай, будто я тобой не горжусь. Я горжусь.
– Я знаю, мама, – сказал я.
Мама стала спускаться дальше. Я обдумал ее слова. Самое странное, что, пока она этого не сказала, я не думал, что она мной гордится. Более того, в глубине души я подозревал, что мама предпочла бы, чтобы я провалил вступительный экзамен в Хиткрофт. А я его сдал. И поступил. И этого у меня никто не отнимет. Я поступил.
Мы спустились в гостиную. Линетт с папой сидели на диване. Джуд за обеденным столом рассматривал что-то вроде карты, в общем, что-то скучное. Мама села рядом с папой, я – рядом с Линетт. Диван просел, но просел уютно.
Я посмотрел на сестру.
– Ты как, нормально?
Линетт кивнула. Потом вдруг медленно, постепенно помрачнела. И взгляд опять сделался… такой. Сердце у меня ушло в пятки, потом вернулось на место.
Линетт, не надо, пожалуйста. Особенно сегодня, особенно сейчас…
– Линни, а помнишь, как мне исполнилось семь? – в отчаянии затараторил я. – Ты в первый раз повела меня в кино. Мы были вдвоем, и ты сердилась на меня, потому что я не мог отвести глаз от экрана ни на секунду. Помнишь, ты сказала мне, что можно моргать, потому что экран никуда не исчезнет. Линни!
– Почему я здесь? – Беспокойные серые глаза сестры сузились. – Мне здесь быть нельзя. Я не такая, как вы. Я Крест.
Внутри у меня все сжалось, будто я был в лифте и он за пять секунд пролетел вниз с полсотни этажей. Стоит мне убедить себя, что Линетт стало лучше, как у нее опять делается это лицо… Она смотрит на нас, словно не узнаёт, и настаивает, что она одна из них.
– Не говори глупостей. Ты нуль, – презрительно бросил Джуд. – Посмотри на свои руки. Ты такая же белая, как все мы. Даже белее.
– Нет, я не такая.
– Джуд, хватит, – сказал папа.
– Нет, не хватит. Я сыт этим по горло. Мы держим Линетт дома, чтобы она не позорила нас своими заявлениями, что она Крест. Она чокнутая, и все тут. И Каллум не лучше. Думает, мы для него нехороши, думает, мы ровня Крестам, даже если не говорит.
– Сам не знаешь, что несешь, – прошипел я.
– Не знаю? Я заметил, как ты смотришь на наш дом, когда возвращаешься от своей трефовой подружки. Ты же его ненавидишь – и всех нас ненавидишь, и себя самого, потому что не родился одним из них! – Джуда прорвало. – Из нас троих только я понимаю, кто я такой, и мирюсь с этим.
– Слушай, ты, безмозглый…
Джуд вскочил со стула – и я вслед за ним.
– Ну, давай, раз ты считаешь, что у тебя пороху хватит, – вызывающе процедил Джуд.
Я шагнул вперед, но не успел даже кулаки сжать: между нами встал папа.
– Вот видите? – Тоненький растерянный голосок Линетт прозвенел, словно колокольчик. – Я так себя не веду. Конечно же, я не нуль. Это невозможно.
Боевой задор у меня разом угас. Я медленно сел обратно.
– Линетт, послушай… – начала было мама.
– Только посмотрите на мою кожу, – продолжала Линетт, будто мама ничего не сказала. – Восхитительный оттенок. Такой темный, насыщенный, просто чудо. Мне очень повезло. Я Крест, я ближе к Богу… – Линетт обвела нас взглядом и улыбнулась. Улыбка ее была широкой, сияющей, неподдельно счастливой – она осветила каждую черточку, каждую складочку ее лица и пронзила мне сердце.
– Вот дура, – пробурчал Джуд.
– Хватит! – крикнул на него папа.
Джуд сел – надутый, мрачный. Линетт посмотрела на свои руки, погладила одной другую. Я тоже посмотрел. И не увидел ничего, кроме бледных белых рук с голубыми венами, проступавшими из-под полупрозрачной кожи. Линетт поглядела на меня и просияла. Я улыбнулся в ответ. Вышло натянуто, но я старался.
– Как ты считаешь, Каллум, я красивая? – прошептала Линетт.
– Да, – искренне ответил я. – Очень.
Глава 5
× Сеффи
Я смотрела из окна машины на проплывающие мимо деревья, поля и небо, размазанные от скорости. Первый день после каникул. Я выпрямилась и расплылась в самой счастливой улыбке на свете. Каллум… От одного его присутствия первый школьный день станет новым, интересным, ни на что не похожим.
– Как вы там, сзади, мисс Сеффи? Все хорошо?
– Нормально, спасибо, Гарри. – Я перенаправила улыбку на нашего шофера-нуля. Он смотрел на меня в зеркало заднего вида.
– Волнуетесь?
Я рассмеялась:
– Шутите?!
– В общем-то, нет, – печально отозвался Гарри.
– Гарри, а можете высадить меня…
– За углом школы, – договорил за меня Гарри.
– Если можно.
– Придется, куда же я денусь. – Гарри покачал головой. – Но если ваша мама узнает…
– Не узнает.
– Все же я не понимаю…
Я вздохнула. В будние дни подобные разговоры у нас с Гарри случались как минимум трижды в неделю.
– Гарри, вы же знаете, друзья меня дразнят за то, что вы меня возите. Постоянно говорят, что ноги у меня слишком дорогие, чтобы касаться земли, или спрашивают, когда мне приделают крылья, и все такое. Я сейчас не в том настроении, чтобы терпеть насмешки, все-таки первый день после каникул.
– Я понимаю, но…
– Гарри, прошу вас!
– Ох, ну ладно.
– Спасибо, Гарри.
– Если мне влетит…
– Не влетит. Честное слово! – Я просияла.
Гарри свернул на Черри-Вуд-Гроув в двух улицах от Хиткрофта, моей школы. Я выскочила из машины, схватила школьную сумку с белого кожаного сиденья.
– До встречи.
– Да, мисс Сеффи.
Я дождалась, когда Гарри уедет и скроется из виду, и только тогда зашагала к своему корпусу. Он меня уже дурил: притворялся, будто уехал, а потом возвращался, стоило мне повернуться спиной. Ближе к школе я услышала какой-то странный рокот, будто кто-то включил радио на полную громкость, но далеко, так что слов не разобрать. Когда я очутилась на углу, вопли накатили на меня яростной волной. Однако и это не заставило меня задуматься, чего следует ожидать. Я свернула за угол и…
И…
В дальнем конце улицы, у школы, собралась огромная толпа. Все кричали и что-то скандировали. Я на миг застыла, потом направилась в ту сторону. Перешла на бег. Что же там стряслось?! Долго дожидаться ответа не потребовалось.
– Нет пустышкам в нашей школе! Нет пустышкам в нашей школе! – ритмично выкрикивали в толпе снова и снова.
Каллума и трех других нулей окружили полицейские, пытавшиеся протолкаться сквозь толпу ко входу. Другие полицейские, взявшись за руки, встали в цепи, чтобы разделить толпу Крестов на две упорядоченные группы и оттеснить в стороны. Я прибавила ходу, но чем ближе подбиралась, тем меньше было видно. Я ввинтилась в толпу, работая локтями.
– Каллум! КАЛЛУМ!
– Нет пустышкам в нашей школе!..
Полицейские пытались пробиться сквозь толпу взрослых и учеников Хиткрофта, а те явно решили ни за что их не пропускать.
– Бей пустышек!
Я пробилась на крыльцо, к школьным дверям, в первые ряды толпы и полицейских, и смотрела, как полиция старается оттеснить толпу, смотрела, как Каллум и остальные пытаются не коситься ни вправо, ни влево, и глядят прямо перед собой, даже не мигая.
– Нет пустышкам в нашей школе!..
Я заметила в толпе Джулиану, Адама, Эзру – моих лучших друзей. Хуже того, я заметила в толпе мою сестру Минни. И она кричала с тем же пылом, что и все вокруг:
– Нет пустышкам в нашей школе!..
В голове у меня зазвенело громче, чем снаружи. Я очутилась в эпицентре хаоса. Каллум и другие нули попытались подняться на школьное крыльцо к дверям. Толпа рванулась вперед, ярость была прямо осязаемой, меня словно ударило. Вдруг послышался вскрик. Голова Каллума провалилась куда-то вниз, будто он присел, а потом пригнулись и полицейские, так что я перестала видеть их.
– Один ранен!
Каллум! Это ведь не Каллум, нет?
– Пустышку ранили!
Новость разлетелась по толпе, будто зараза.
– УР-РА-А-А! – загремели ликующие крики.
Полицейских смели, повалили, толпа ринулась вперед, будто воздух в вакуум. Я стояла на верхней ступеньке и смотрела на все это сверху вниз. Никогда еще я не ощущала такой ярости – от нее сжимались кулаки, скрежетали зубы. Женщина-полицейская отодвинулась в сторону, и я увидела Каллума: он присел на корточки рядом с девушкой-нулем, которой явно крепко досталось. Лоб у нее был в крови, глаза закрыты.
За спиной у меня возник мистер Корса, наш директор. Он весь посерел и потрясенно смотрел на толпу, которая бурлила, нет, бесновалась перед ним.
– Мистер Корса, надо помочь этой девушке! – Я показала на нее. – Она ранена!
Мистер Корса не сдвинулся с места, даже когда я повторила свои слова. Обезумевшая толпа визжала, вокруг словно бушевал ураган, я испугалась, что у меня вот-вот лопнет голова.
– Прекратите! Да прекратите же!
Без толку.
– ПРЕКРАТИТЕ! ВЫ ВЕДЕТЕ СЕБЯ КАК ЗВЕРИ! – заорала я с такой силой, что тут же заболело горло. – ВЫ ДАЖЕ ХУЖЕ ЗВЕРЕЙ, ВЫ КАК ПУСТЫШКИ!
Крики в толпе постепенно стихли.
– На кого вы похожи? – продолжала я. – Прекратите!
Я посмотрела вниз, на Каллума. Лицо у него стало очень странное.
«Каллум, не смотри на меня так. Я не тебя имела в виду. Ты тут точно ни при чем. Я обращалась к другим, хотела их остановить, хотела, чтобы они помогли вам. Я не тебя имела в виду…»
Глава 6
• Каллум
Не может быть, чтобы она так сказала. Это не она. Сеффи такого не говорит. Я сейчас проснусь. Проснусь, и окажется, что весь этот хаос – просто страшный сон. Проснусь и посмеюсь над тем, какие шутки шутит мой мозг. Или взвою. Нет, она этого не говорила.
Нет, сказала.
Я не пустышка. Я, может, и нуль, но не пустое место. Я не пустышка. Пустышка – тот, кто недостоин занимать время и пространство. Полное ничтожество. Я не пустышка. Я НЕ ПУСТЫШКА.
Сеффи…
Глава 7
× Сеффи
Волны лизали берег. Стоял чудесный осенний вечер, прекрасное окончание мерзкого дня. Я, наверное, в жизни не чувствовала себя настолько несчастной и никчемной.
Каллум сидел рядом со мной, но с тем же успехом мог бы сидеть на Луне.
– Ты мне ничего не хочешь сказать?
Поначалу я подумала, что он не ответит.
– Что ты хочешь от меня услышать?
– Я же попросила прощения. – Новая попытка примирения.
– Да, попросила.
Я смотрела на профиль Каллума, непроницаемый и неумолимый. Сама виновата. Это я понимала – хотя не до конца осознавала, что, собственно, натворила.
– Подумаешь, просто слово, Каллум.
– Просто слово… – медленно повторил Каллум.
– Слово не воробей… Но, Каллум, это же только слово и больше ничего! – взмолилась я.
– Сеффи, если бы ты ударила меня кулаком или даже ножом, рано или поздно болеть бы перестало. Рано или поздно. Но я никогда не забуду, как ты меня назвала, Сеффи. Никогда. Даже если проживу пятьсот лет.
Я вытерла щеки, но слезы все текли и текли.
– Я не имела этого в виду. Я не имела в виду тебя. Я только… я хотела помочь.
Тут Каллум посмотрел на меня, и от выражения его глаз слезы полились еще пуще.
– Сеффи…
– Пожалуйста, прости меня!
Я с ужасом ждала, что он теперь скажет.
– Сеффи, нам, наверное, лучше видеться пореже.
– Каллум, не надо! Я же попросила прощения!
– Думаешь, это все исправило, да?
– Нет. Даже близко. Но не надо так со мной! Ты мой лучший друг. Я не знаю, что бы я без тебя делала!
Каллум отвернулся. Я перестала дышать.
– Поклянись, – тихо проговорил он.
– Поклянусь в чем хочешь.
– Поклянись мне, что больше никогда, никогда в жизни не произнесешь это слово.
Почему он не понимает, что я вообще не про него говорила? Подумаешь, слово. Папа же использует его, и ничего. Но от этого слова стало больно моему лучшему другу. А теперь от него больно мне – и еще как. Раньше я и представить себе не могла, какая это сила – слова. Вот уж правда: слово – не воробей, вылетит – не поймаешь, не отменишь, хоть убейся.
– Поклянись! – потребовал Каллум.
– Клянусь.
Мы оба уставились на море. Я понимала, что мне пора домой. Опоздала к ужину – да настолько, что скоро уже завтракать пора. Мама мне голову оторвет. Но первой я отсюда не уйду. И не хочу вставать на ноги. Вот и не встану. Я поежилась, хотя было ничуть не холодно.
Каллум снял куртку и набросил мне на плечи. Она пахла мылом, чипсами – и Каллумом. Я поплотнее завернулась в нее и спросила:
– А ты?
– А что я? – отозвался он.
– Ты же замерзнешь.
– Ничего страшного.
Я пододвинулась поближе и положила голову ему на плечо. Он весь напрягся, и на миг я испугалась, что он отстранится, но потом он расслабился – и, хотя не стал меня обнимать, как обычно, но и не оттолкнул. Одно-единственное слово – весь этот кошмар у нас случился из-за одного-единственного слова. Проживи я теперь хоть пятьсот миллионов лет, я никогда, ни за что больше не произнесу это ужасное слово. Никогда. Солнце склонилось к горизонту, пламенеющее небо окрасилось в розовый и оранжевый. Мы сидели и молча наблюдали за ним.
– Я тут подумал и… в общем, мы можем видеться после школы, но я считаю, что в школе тебе не надо заговаривать со мной, – сказал Каллум.
Я, мягко говоря, оторопела:
– Ты чего? Почему?!
– Не хочу, чтобы ты из-за меня лишилась друзей. Я знаю, как они тебе дороги.
– Ты тоже мой друг.
– Нет. Когда мы с тобой в школе – нет, – отрезал Каллум.
– Глупости.
– Правда?
Я открыла рот, потом закрыла, будто рыба на берегу, но что тут возразишь?
Каллум поднялся.
– Мне пора домой. Идешь?
Я мотнула головой.
– Тебе от мамы так влетит, что спутники с неба посыплются!
– Понедельник. Мама в гостях, – ответила я.
– А папа?
– Сам знаешь, в будни он сюда не ездит. Остается в городском доме.
– А Минерва?
– Не знаю. Может, гуляет со своим парнем. Каллум, за меня не беспокойся. Я еще немного тут посижу.
– Только не слишком долго, ладно?
– Ладно. – Я вернула ему куртку.
Он взял ее с явной неохотой. И ушел. Я смотрела ему вслед, мечтала, чтобы он обернулся, чтобы вернулся ко мне. Но нет. Ощущение было такое, словно я гляжу на нас с ним со стороны. В последнее время я все чаще и чаще смотрела на свою жизнь будто из зрительного зала. Надо принять решение. Надо определить, каким именно другом станет для меня Каллум. Вот уж не ожидала, что об этом вообще придется думать. Дожили!
Глава 8
• Каллум
– Ты хоть знаешь, который час? – напустилась на меня мама, едва я ступил на порог. На другие темы мы с ней почти что и не разговаривали.
– Извини, – буркнул я.
– Ужин в духовке – наверняка уже засох, так что и не разгрызть.
– Ничего страшного, мама.
– И где тебя носило до десяти вечера? – внезапно спросил папа.
Я удивился: обычно он не читает мне нотаций, когда я поздно возвращаюсь. Это мамина епархия.
– Эй! – поторопил меня папа, когда я не ответил.
Чего он хочет от меня? «Понимаешь, я попрощался с Сеффи на берегу почти два часа назад, а потом, прячась в тени, шел за ней до самого дома, чтобы знать, что с ней ничего не случится. А оттуда до нас еще час пешком». Ага, сейчас! Такая правдивость до добра не доведет.
– Просто решил пройтись. Надо было о многом подумать.
По крайней мере, тут я не соврал.
– Сынок, у тебя все хорошо? – спросил папа. – Я побежал в Хиткрофт, как только услышал о беспорядках, но полиция меня не пропустила.
– Почему?!
– У меня не было официальных оснований находиться на территории – конец цитаты. – Папа не сумел скрыть горечи в голосе.
– Ах они тухлые вонючие…
– Джуд, нельзя ругаться за обеденным столом, – оборвала его мама.
Я взглянул на Джуда и увидел, что запаса злобы у него хватит на всех. Он щерился на меня, будто я был среди тех, кто не пустил папу в школу.
– Как все прошло, сынок? Как уроки? – тихо спросил папа.
Что мне ответить? Правду или чтобы всем понравилось?
– Хорошо, – соврал я. – После того как мы попали в здание, все было отлично.
Не считая того, что учителя смотрели сквозь нас, а Кресты при каждом удобном случае толкались, пихались, выбивали из рук учебники – и даже нули в столовой сначала старательно обслужили всех Крестов в очереди, а потом уже нас.
– Нормально все прошло.
– Каллум, тебя приняли в школу. Не поддавайся на провокации всяких трефовых свиней, понимаешь?
– Понимаю.
– Прошу прощения. – Мама развернулась к папе. – Когда я говорю, что не желаю, чтобы за столом ругались, это касается всех, тебя в том числе.
– Извини, милая. – Папа понурился и заговорщически подмигнул нам.
– Тебя по ящику показали, – сообщил Джуд. – И твою «подружку». Весь мир слышал, что она сказала.
– Она нечаянно.
Я ляпнул это, не подумав. Большая ошибка.
– Нечаянно?! – оскалился Джуд. – Ты спятил? Такое нечаянно не говорят. Она именно это и имела в виду.
– У них вся семейка такая. – Мама фыркнула. – Вижу, мисс Сеффи пошла в матушку.
Мне пришлось прикусить губу. Сейчас лучше не спорить.
– Хорошо, что ты там больше не работаешь, – многозначительно сказал папа маме.
– Можешь мне этого не повторять, – кивнула мама. – Деньги никогда не лишние, но туда я ни за какие сокровища не вернулась бы. Я не святая, чтобы ладить с этой надутой курицей миссис Хэдли.
– Когда-то вы дружили, – напомнил я ей и сунул в рот ложку ссохшегося картофельного пюре.
– Дружили? Да никогда, – отмахнулась мама. – Она мне покровительствовала, а я с этим мирилась, поскольку мне была нужна работа. Вот и все.
А мне помнилось иначе. Несколько лет назад – целую вечность – мама с миссис Хэдли были настоящими подругами. Мама была няней сначала Минервы, потом Сеффи – и с самого рождения Минервы помогала миссис Хэдли по дому. А Сеффи была мне самым близким человеком на свете, ближе даже Линетт, моего лучшего друга в этом доме. Помню, я был совсем кроха, а Сеффи только родилась – я помогал купать ее и менять ей подгузники. А когда она подросла, мы играли в прятки и в пятнашки в саду семьи Хэдли, и мама за нами присматривала, а иногда к ней присоединялась миссис Хэдли, и тогда они болтали и смеялись. До сих пор не знаю, из-за чего все переменилось. Вот только что миссис Хэдли с мамой были не разлей вода – и вдруг нас перестали и близко подпускать к их дому. Прошло уже больше трех лет.
Я до сих пор иногда задумывался, как миссис Хэдли себе это представляла: мы с Сеффи были лучшие друзья, а теперь вообще перестанем видеться? Сеффи сказала ей, что так не получится. Я сказал маме то же самое. Обе отказались нас слушать. Но это не играло ни малейшей роли. Мы с Сеффи по-прежнему виделись не реже чем через день – и не собирались расставаться. Мы дали друг другу слово. Поклялись самой священной клятвой, на крови. Просто теперь нам нельзя было никому об этом рассказывать – и только-то. У нас был собственный мир, наше тайное убежище на берегу, куда никто не заглядывает и где нас никто никогда не найдет, если не будет знать, где искать. Не то чтобы огромный мир, на самом деле крохотный, зато наш.
– Тише, тише. Новости передают. – Папа прижал палец к губам. Я затаил дыхание.
Хорошо хоть беспорядки в Хиткрофте не стали событием дня. Первыми шли новости об Освободительном Ополчении.
– Сегодня министр внутренних дел Камаль Хэдли выступил с заявлением, согласно которому нулям, по своему заблуждению примкнувшим к Освободительному Ополчению, будет негде продолжать прятаться, у них не останется прибежища.
Ведущий исчез, начался видеорепортаж: папа Сеффи на площади у Парламента. Наплыв камеры – и его лицо заняло весь экран.
– Мистер Хэдли, верно ли, что решение допустить некоторых нулей в наши школы, принятое вашим кабинетом, стало прямым результатом давления со стороны Освободительного Ополчения?
– Отнюдь нет, – не задумываясь возразил папа Сеффи. – Наш кабинет не позволит себя шантажировать никаким незаконным террористическим группировкам. Мы действовали согласно директиве Пангейского экономического сообщества, которую наш кабинет намеревался исполнить в любом случае.
Мой папа только поморщился.
– Наше решение допустить лучших из лучших юных нулей в свои образовательные учреждения имеет прочную социально-экономическую основу. В цивилизованном обществе равное право на образование для нулей, обладающих соответствующими способностями…
Тут я перестал слушать. Папа Сеффи ничуть не изменился с тех пор, как мы с ним в последний раз разговаривали – сто лет назад: там, где можно было ограничиться одним снисходительным словом, он неизменно вставлял двадцать. Мне он никогда особенно не нравился. Точнее, я считал его напыщенным пустозвоном. Да нет же, он мне вообще не нравился. В семье Сеффи мне не нравился никто. Все они одинаковые. Минерва – та еще воображала. Ее мамаша – злюка, папаша – скотина. И все поглядывают на нас, нулей, сверху вниз.
– Освободительное Ополчение – это террористы, руководствующиеся ошибочными мотивами, и мы не оставим от этой организации камня на камне и добьемся правосудия…
Папа Сеффи все разливался соловьем. Я хотел было снова отключиться, но тут Джуд отмочил такое, что я мигом вернулся с небес на землю.
– Да здравствует Освободительное Ополчение! – Мой брат вскинул кулак в воздух, сжав пальцы с такой силой, что у меня мелькнула мысль: больно, наверное, будет разжимать.
– И то верно, сынок.
Папа с Джудом обменялись понимающими взглядами и снова уставились в телик. Я удивленно посмотрел на них, потом на маму. Она тут же отвернулась. Я снова посмотрел на папу с Джудом. Происходило что-то непонятное. Что-то связанное с Освободительным Ополчением, моим отцом и моим братом. Ну и пожалуйста, я не против. Я против того, что меня в это не посвятили.
– Появились неподтвержденные сведения, что бомба, заложенная в машине у Всемирного торгового центра месяц назад, – дело рук Освободительного Ополчения, – продолжал репортер. – Какие меры предпринимаются для поисков виновных?
– Могу сообщить вам, что обнаружить виновных и добиться скорейшего беспощадного суда над ними – наш главный приоритет. Политический терроризм, приводящий к гибели или тяжелому ранению даже одного-единственного Креста, всегда карался смертной казнью. Виновные будут присуждены к смерти, здесь двух мнений быть не может…
И та-та-та, и бу-бу-бу. Папа Сеффи бубнил еще минуту, не меньше, не давая журналисту и слово вставить – в его гладкую речь было нипочем не вклиниться. Я снова отключился – только ждал, когда он договорит, и надеялся, что говорить он будет еще долго.
