Дмитрий Морозов
Пленники вечности
Глава 11
Две головы на одной шее
Со дня астматического приступа у Германа минула неделя. Стае, оправившись от первого шока, постепенно проникался новым местом работы. Вернее, как таковой, службы у него не было. Дядя Саша дал неделю на «взаимную подгонку» им обоим.
«Тень» Пшибышевского больше не позволяла себе выходок, лишь иногда в его поведении сквозили пугающие Стаса нотки.
– Герман, – сказал как-то свежепереведенный из контрразведки капитан, – а как так получается…
– Ничего особенного, – ответил тот. – Ты меня совсем-совсем не узнаешь? Не помнишь?
– Сейчас выяснится, – пробурчал Пшибышевский, – что ты мой молочный брат. Нет, еще лучше – однояйцевый близнец, в детстве похищенный инопланетным разумом.
– Все банальнее.
Герман встал, снял очки. Вылил из стоявшего на столе графина воду в ладонь, сложенную лодочкой, смочил волосы. Потом достал из кармана расческу и парой умелых движений привел волосы в художественный беспорядок. Стае безучастно следил за его манипуляциями.
Потом его Тень подошла к шкафу, достала чей-то пиджак и напялила прямо поверх куртки.
– Ну как? – жизнерадостно осведомилось «молодое дарование».
– Как корове седло, – честно сказал Стае. – И вообще, выглядишь идиотом.
– Спасибо. А так?
Он скомкал вафельное полотенце, висевшее на спинке стула, потом засунул его под майку.
– Первый курс, помнишь? Лекции профессора Сорокина. Галерка…
Стасу казалось, что он помнит всех студентов своего потока.
– Галерка? Там обычно сидели те, что с других факультетов на сорокинские байки слетались, словно мухи на мед, – стал припоминать капитан. – И что же, ты там сиживал? У меня все же неплохая зрительная память. Да и учили кое-чему, параллельно с академическим курсом истории, умные дяденьки с Лубянки. Такого кадра» как ты, я бы на всю жизнь отфотографировал.
– Учить-то учили, банальную маскировку ты отметешь. Если вспомнишь галерку. А вот так вас учили?
Герман вдруг двинулся вдоль стены, отчаянно жестикулируя, слегка подволакивая ногу, и заговорил с характерными сорокинскими интонациями:
– Что является самым первым фортификационным сооружением в истории человечества? Забор? Вал? Насыпь? Неверно! Это все позднятина, не имеющая отношения к седой древности каменного века. Первым фортификационным сооружением в истории человечества является дерево! Ибо, что есть фортификация? Это то сооружение из природного или иного материала, которое позволяло человеку выжить в условиях агрессивной внешней среды, так? Убегая от саблезубого, скажем, тигра, или какого-либо еще слонопотама, обезьяноподобный предок человека ловко взбирался на пальму, чем и ограждал себя от агрессивной внешней среды в лице указанного слонопотама!.. Похоже?
– На самом деле, – заметил Стае, – первым фортификационным сооружением для человека служил его собственный череп, что доказано антропологией еще при царе Горохе.
А вообще-то ему было совсем не весело, а жутковато.
Существуют актеры-пародисты, подмечающие малейшие особенности речи или мимики людей и умеющие это воспроизводить. Но фальшь и гротеск чуткому уху в этом балагане всегда слышна.
Герман работал совсем в иной плоскости. Он не копировал или пародировал. Он просто был профессором Сорокиным.
Объяснить разницу в понятных терминах Стае себе не мог, он просто смотрел на Германа такими глазами, какими инквизиторы уставлялись на одержимого бесами демонопоклонника.
– Так вас не учили, не правда ли?
– А где этому учат?
Герман сел, потер виски и вполне серьезно начал объяснять:
– Понимаешь – это как двадцать пятый кадр. Слыхал? Глаз ловит только внешние очертания, домысливая остальное, подгоняя совершенно произвольно составленный образ под устоявшиеся штампы, созданные разумом заранее. На самом деле всякий человек обладает микропластикой движений, строго индивидуальной и неповторимой. При определенной тренировке можно отметать остальное и видеть только главное. А раз можно видеть, значит можно и повторить. Приемы тут самые различные, методы того же Станиславского или пресловутых ниндзя вполне годятся, с поправкой на кое-какие более современные прикладные наработки.
– Можно ли копировать душу? – спросил у потолка Стае задумчиво. – Рационально рассуждая – нет. Глядя на твои ужимки – выходит, что вполне.
– Душа, – пожал плечами Герман. – Мы люди военные, у нас в уставе про такую материю ничего не сказано. А раз в уставе ничего не сказано, значит, и нет такого у человека вовсе, не предусмотрено штатным расписанием.
– Выходит, ты грязный атеист, товарищ капитан?
– Какой чекист после перестроечных коллизий и массовых беснований толпы останется атеистом? – отмахнулся от него Герман. – Просто не надо путать поэтические образы с реальностью.
– Поясни.
– Поясняю для особо тупых товарищей. Что наука могла бы обозначить сегодня «душой»? Что-то нематериальное, вернее, не имеющее явного материального носителя, но все же – существующее? Отвечай быстро, как предатель на допросе в гестапо!
Стае подумал:
– Психику, наверное. Никто так и не знает, где она – в мозгу или в нервных окончаниях, а если в мозгу, то в каком – спинном, али головном.
– Ответ правильный, добрый немец не станет тебя «пуф-пуф». Конечно, психика! Отсюда и вся путаница с терминологией.
– Не улавливаю.
– Напряги серое вещество, хоть головного мозга, хоть спинного. Медицина пытается оперировать терминами латинскими, потому что современная российская наука сознательно плетется в хвосте европейской. Знаешь, как по-ихнему «душа»?
– Спиритус, – неуверенно выдавил Стае.
– Именно, что «спиритус» какой-то.
– Только это «дух»…
– Какая разница! Из-за низкопоклонства перед западом ушибленный образованщиной лох и думает, что у человека есть куча всяких деталей: душа, психика, мозг, спинной мозг, центральная нервная система, астрал какой-нибудь. Да еще этот «спиритус».
– А как правильно думать?
– Правильно думать надо по-гречески, – серьезно сказал Герман. – Нас кто крестил? Византийцы, то есть греки. А по-гречески «психе» – это и есть душа. Вот и весь феномен. Психика-душа. Ставь знак равенства. А материальный носитель у этой единой субстанции не важен. Хоть мозг, хоть копчик. Герман опять встал, важно шлепнул себя по пузу:
– Есть телеса, и психика. Все, баста! Стае зааплодировал с кислой усмешкой.
Тут Герман преобразился в некое подобие одного весьма известного думского демократа:
– И, прошу заметить, господа – никакого «спиритуса».
– Шановний оратор, – обратился к нему Стае, – а как же астрал?
– А это уже – идеологическая диверсия «агентов влияния». Нет никакого астрала. Нет, не было и не надо!
Стае достал сигарету из пачки и с наслаждением закурил, подумав: «Пропади оно пропадом, это бросание. В этой конторе и колеса глотать начнешь – не заметишь».
– Не стоит, – сокрушенно покачал головой Герман. – Аспирин – яд!
Стае вздрогнул и потушил сигарету.
– Психика и телеса. Занятная картина. И что же здесь первично?
– Глупо ставить вопрос в таком разрезе, – Герман уселся и закинул ногу на ногу. – Какая, к лешему, разница? Левая половинка первее, или правая? У целого-то! Важно, что это всего лишь самая вразумительная терминология. Го сеть – описательная конструкция. В природе она вряд ли существует, а только на словах. Чтобы понималось лучше. Усложнять ее не стоит.
– А что существует в природе?
– Существует это самое целое. Его мы и воспринимаем,
– А ближе к практике?
– Напрямую мы воспринимаем только микропластику, определенный тембр звуков и всякие другие ощущения различными органами чувств. 11ервична не «картинка», не звуки, и уж тем более – не смысл какой-то там, а именно микропластика движений.
– И ее ты научился воспроизводить?
– Ее меня и научили воспроизводить, – поправил его Герман. – Все человеческое существо девяносто процентов информации получает от микропластики иного организма, а до сознания доходит едва ли не сотая часть. Эту малость мы можем «сфотографировать» по твоему меткому выражению. А большая часть остается где-то на подкорке, в тени.
– Интересная мысль, – зевнул Стае. – Но эта самая микропластика – функция тела. А где душа? Псюхе это самое – где?
Герман возмущенно всплеснул руками: – Не попав в эмоциональную волну, никак не воспроизведешь пластику. Тут как раз больше души, психики, чем тела.
– Теория шаткая, – признался Стае. – Но практика – устрашает своей эффективностью.
– А как говорил вождь всех рабочих и крестьян «для пролетариата нужна только та теория, которая подтверждается практикой». Несколько демагогический лозунг, но по сути – верный. А всякий астрал и прочий спиритус вместе с центральной нервной системой только приводят людей в грязные объятия фрейдизма и сексшопы.
– Вот чем мой дядя занимается на государственные деньги, – усмехнулся невесело Стае. – Учит офицеров госбезопасности воспроизводить души людские.
– Не надо так печально. Ведь пока ты не понимаешь, зачем это надо. Какие головокружительные возможности это дает. И потом, не корчи из себя осла в погонах. Тело и душа – это описательные конструкции. Есть только единое целое, именуемое человеком. А воспринимаем мы из целого в большей степени – именно микропластику. Ее и научились в данной конторе воспроизводить.
– Бесценный материал для глубинных разведчиков, надо полагать.
– Да, – важно кивнул Герман. – Они интересуются. У них и у самих были и есть сильные наработки. Да и людишек, интуитивно способных к полному перевоплощению во все времена хватало. Только их интересует банальная сторона дела – маскировка и тому подобное. Это – как телескопом орехи колоть.
– А вы можете предугадать действия других людей, слова и мысли?
– Только учимся, – печально заметил Герман. – Результаты более чем скромные. Для цирка – годится. А для серьезного дублирования нужно досконально знать человека, желательно – с детства. По крайней мере, годами наблюдать его в различных ситуациях. Знать родителей или родственников. Проработать первые каракули… гм… поцеловать его первую девушку…
– Ну-ка, – встрепенулся Стае. – С этого места подробнее!
– Давайте не будем, товарищ капитан, – замахал на него руками Герман. – Тебе уже табельное выдали, как начнешь шмалять.
– Да не буду я шмалять.
– Врешь, будешь. Я ведь точно знаю. Стае помолчал, думая о своем.
– Ладно, – вздохнул он, – Верка дурой была всегда, да мы и расстались, так что… Как насчет галерки? Что ты плел про универ?
Герман еще раз взъерошил волосы, придал лицу диковатое выражение.
Взял со стола какие-то паки и побрел к выходу. Стае зажмурился, припоминая.
– Было что-то эдакое.… Где-то на периферии сознания…
– Вот-вот, – закивал головой Герман. – Мы, тени, и созданы быть на периферии сознания.
– Зачем?
– А это ты у начальства спроси, – ухмыльнулся Герман. – Спросила пуля у пороха – зачем мы созданы Творцом…
Они некоторое время сидели молча.
– И сколько лет ты за мной наблюдаешь?
– Не сильно много, да и то – урывками. Служба, знаешь ли, у нас всегда в параллель с обучением. Помог дядя Саша. Да и вообще – это его затея. Тени пару не выбирают.
– Значит, это не контора вовсе, типа Лубянки, а научная лаборатория, где в колбах выращивают новый вид чекиста? Двухголовый монстр – терминатор госбезопасности?
– Глупости. – Герман сделался удивительно печальным, что ему совершенно не шло. – Не хватает тебе головокружительных погонь, слежки, подслушиваний и прочей лабуды? Будет. И слишком много. А пока что – мне пора на дежурство.
– Дежурство?
– Банально сидеть на телефонах. От оперов получать сообщения и разруливать всякую рутинную чепуху.
– За «зелененькими человечками» следят ваши оперативники?
– Точно. За ними, супостатами. Готовятся, понимаешь, Землю-матушку оккупировать.
– А я когда…
– На настоящую службу заступишь? – ухмыльнулся Герман. – Не боись, хватит и на тебя нарядов.2
Глава 12
Погоны и лошади
– И все же, товарищ полковник, – почти жалобно попросил Стае, – почему я не разрабатываю дело об исчезнувшем «фестивале». Ведь знаю, роете вы землю, может – чего уже нарыли?
– Нарыли не нарыли, – бухтел дядя Саша, упрямо глядя невидящими глазами в телевизор, вечно включенный в его кабинете. – Чего не служится-то? Попрекает кто-то, бездельем, или с первой получкой проблемы были? Или общага хуже вашей?
– Я и не вижу никого, кроме длинноногого прапорщика, да изредка – Германа. И еще этих горе-терминаторов на вахте. Некому попрекать. Жилищные условия – прекрасные, честно если, я и не рассчитывал на такое. Деньги – пыль для чекиста…
– Пыль?
– Ну – не главное.
– И все же приятно, что они есть, не так ли? И почти столько же, сколько и было.
– Спасибо, конечно…
– Нет, ты и мертвого достанешь, – полковник выключил футбол, яростно отхлебнул газировку прямо из горлышка. – Докладывай, как проведена тобой последняя неделя! Как на духу.
– Дважды сидел «на телефонах». Какую-то дурость записывал и передавал, куда велено. Нареканий нет.
– Похвально, возьми с полки пирожок.
– В остальное время следовал рекомендациям капитана Германа.
– То есть?
– А то вы не знаете. По утрам – пробежка, вечером – спортзал. Кстати – на какие-такие шиши вы его отгрохали? Неужто нельзя просто снимать какой-нибудь на стороне? Дешевле и лучше.
– Что значит – лучше?
– Ну, – замялся Пшибышевский, – сауны там всякие, массажные кабинеты, тренажеры. И инвентарь посовременнее бы.
– Мечи не нравятся?
Речь шла о бамбуковых, деревянных и алюминиевых имитаторах разного рода холодного оружия, и доспехов к ним.
– Почему же не нравятся, – пожал плечами Стае. – Даже весело. Разнообразие какое-то. В перечне людей, с которыми я общаюсь, забыл упомянуть двух достойных узкоглазых джентльменов, которые регулярно со мной фехтуют. Вернее – избивают меня всякими палками, и дрынами. Да еще и пинаются. Очень достойные господа.
– Знал бы ты, во сколько обходятся нашему государству эти узкоглазые господа, – промямлил полковник, оттянув нижнюю губу и глядя в пустоту, – ценил бы эти пинки и палочные удары.
– Я ценю. Но все же, вместо экзотики, мне бы штангу да парочку гирь, а три раза в неделю – нормальный тир со встающими мишенями. Так недолго одичать и разучиться владеть табельным оружием.
Полковник пропустил его последние замечания мимо ушей.
– В таком же духе прошла и прошлая неделя?
– И позапрошлая, и два других месяца. Про походы в кино и на редкость нерегулярную половую жизнь можно не докладывать?
– Уволь, – полковник вытащил из стола какую-то папку, уставился в могучий график, пестреющий синими и красными карандашными пометками. – А ты молодец!
– В чем, интересно? Может, я не гожусь в отличники боевой и политической, но как знатная макивара и главный дуракавалятель в конторе требую внеочередного воинского звания. И талоны на усиленное питание.
– Талоны – вот они, – меланхолично заметил дядя Саша, предъявляя взору изумленного Стаса цветастый рулон каких-то бумажек. – Диетическая столовая при… В общем, недалеко отсюда, прапориха объяснит. Два раза в день питаться по полной. Считай это приказом Родины.
– Есть. – Стае сглотнул. – А как насчет расследования? Я же как опер скоро буду просто несостоятелен. Можно хоть пропажу носового платка вашей секретарши расследую? Мозг затупится ведь.
– Тебе не повредит, востер больно. Не по-военному это, шибко грамотным быть. А с платком – проще некуда. Это Герман его увел, а точнее велел ей положить на плафон. Прямо над ее рабочим столом. За что получил от меня лишний наряд и урезанный отпуск.
– А что же ей не скажете? Мается, бедная. Хороший индийский платок. С каким-то шитьем хитрым.
– Нечего ей хлебалом мух ловить. Она, между прочим, тоже Тень. Неважно – чья, но Тень. И не должна поддаваться на провокации Германа, как…
– Некоторые бывшие контрразведчики, – докончил грустно Стае.
– Именно, племянник, – палец полковника устремился в зенит. – Она обязана не поддаваться никакому ментальному контролю! Или спишу в обоз! В пехоту! В маркитантки!
Стае помолчал. Потом несмело намекнул:
– Если нет во мне особой нужды, может – насчет отпуска…
– Отставить давить на родственную жилу. Кумовство разводить в органах? Не позволю, не будь я твой дядя и полковник.
Пшибышевский наблюдал этот разговор словно бы со стороны, как будто смотрел странное тягомотное кино. Но все же была в этой киноленте какая-то особенная притягательность, изюминка.
Ему было сложно представить в роли полковника своего прежнего начальника, Сан Саныча. Тот был по-своему неплохим командиром, но чтобы вот так дурачиться! Никогда! Всегда собранный и серьезный, как собственный памятник…
А дядя Саша не служил, а как бы играл в службу.
Подобная манера общения водилась почти за всеми работниками безымянной конторы, с которыми довелось свидеться Стасу. Они из каждого мига служебного взаимодействия делали какое-то театральное представление, странно подбирая слова, меняя мимику и тембр голоса.
Поначалу это утомляло, потом он привык. У каждой марфушки, рассудил капитан, свои игрушки. На Лубянке все микро-феликсы. А здесь – макси-ста-ниславские. Бывает.
– С питанием и тренировками все ясно, – сказал полковник, еще раз проглядев график. – Тиры и тренажеры отменяю своим волевым командирским решением. Что насчет ментальных тренировок?
– Герман говорит, – честно признался Стае, – что я полный бездарь.
– Мне он пишет совсем иное.
– Шуткует, наверняка, озорной наш.
– А как тебе сама практика?
– Да никак. Нудно и скучновато.
Битых два месяца капитан Пшибышевский разгадывал какие-то головоломки, разглядывал бесформенные кляксы на листах писчей бумаги, пытался одновременно следить за бьющейся о стекло мухой в одной части своего кабинета, и кривляющимся собственным отражением в кривом зеркале по другую сторону от стола.
– А еще, – настаивал полковник, словно желающий сделать научную карьеру на болезни пациента педиатр, – какие впечатления?
– Башка болит и кружится. Полным дураком себя ощущаю. Стал запоминать длинные последовательности бессмысленных знаков и пить водку напополам с вермутом.
Полковник уткнулся в график, потом переспросил:
– При чем тут вермут? Стае хлопнул себя по лбу:
– Ах да, прошу прощения. Это уже из моей частной жизни и досуга.
– Ты мне это брось! Вермут – отставить! Только водку, можно с пивом. И только по выходным… Или после дежурства.
Стае подумал, вытянуться ли ему во фрунт, но пришел к выводу, что может получить в глаз. Он только сухо кивнул и сказал:
– Так точно.
– И все?
– В смысле, товарищ полковник?
– Больше никаких изменений не ощущаешь? Они есть, и график тому свидетель. Начальство интересуется твоим субъективным мнением.
– Сны цветные видеть стал, – помедлив, сказал Пшибышевский. – После первого ранения такого не было.
– После чеченского осколка?
– Нет, еще в школе, на фехтовании маска слетела. Партнер клинок в сторону отвел, но эфесом залепил так, что… В общем – три шва, сотрясение, минус два боковых зуба.
– А теперь видишь в цвете? Это отрадно. Надеюсь – чистая порнография мерещится? Никаких антисоветских демонстраций, ковбоев и бейсбола?
Стае устало прикрыл глаза. Этот балаган, в который его дядя превратил бывшее отделение комитета, начинал его раздражать.
– Одни бабы, пляжи и пальмы, – через силу выдавил он. – Никаких демонстраций и прочих противоправных действий.
– Хвалю. Объявляю тебе от лица службы благодарность! Но тренировки придется усилить. И сделать поразнообразнее.
Стае про себя застонал.
– Думаю, товарищ полковник, ненадолго эти цветные сны. Косоглазые товарищи скоро опять отобьют. Эти эфесы помассивней будут, чем на спортивной рапире.
– Но и ты с годами стал крепче, чекист, – подмигнул полковник. – Не первый год в органах, что тебе парочка-другая сотрясений? Ничто нас в этой жизни не вышибет из седла… Кстати о седлах… Прапорщик Елизавета!
В дверях тут же возникла «секретарша».
– С завтрашнего дня будете объезжать данного молодого человека. Ему уже бабы и пальмы мерещатся. Шутки шутками, а он не просто какой-нибудь дворник, а мужчина с табельным оружием. А ну как что в голову ударит?
– Так точно, – солидно кивнула шевелюрой, аккуратно уложенной на принципиально «штатский» манер прапорша. – Заезжу до упада. Ничего в голову не стукнет. И пальмы сниться перестанут.
Стае мрачно встал и подошел к окну, глядя на безмятежный московский дворик, где облетала листва.
«А чем я недоволен, в сущности? – подумал он. – Весело, деньги платят, никаких тебе вынесений служебных несоответствий и командировок куда не надо. Другие бы за это дядя Саше ноги целовали, а мне их манеры не нравятся».
Он повернулся к столу.
На него смотрел улыбающийся полковник, вертя в руках стасово удостоверение.
– И старые кони на что-то годятся, не так ли? – спросил он у Елизаветы, потом насупился. – Надо к тебе корочку гвоздями прибить, что ли. Недалеко так до беды, враги не дремлют!
Стае протянул руку, с удовольствием отметив, что пальцы совершенно не дрожат.
Взял удостоверение и положил его во внутренний карман пиджака, подумав: «Надо бы туда взведенную мышеловку установить, или противоугонное устройство».
– По ментальному самоконтролю тебе двойка, капитан, – заметил полковник. – Чуть мысли смешались – можно из тебя веревки вить, если знаешь – как. Посему мой приговор остается в силе – тренировки наращивать и наращивать. Баб и вермут урезать до необходимого минимума.
– Разрешите идти на пост? В смысле – в спортзал? – спросил Стае сухо.
– А когда ты собираешься с Елизаветой обговаривать время и место встречи?
«Это что, не шутка была? » – колыхнулась в голове мысль, и под хохот дяди и зловредной прапорши он заполошно схватился за карман с удостоверением.
– Встречаемся, товарищ капитан, – официозным тоном сообщила Елизавета, – в три ноль-ноль на метро ВДНХ.
– И что там?
– Там… – мечтательно закатила глаза прапорша, потом раздвинула слегка влажные от помады губы и провела кончиком языка по жемчужным зубам. – Там кони.
– Не понял.
– Четвероногие кусачие животные. Используемые человечеством примерно с эпохи неолита в качестве вьючного или верхового скота.
– И мы их будем… это… того…
– Именно так. Использовать в качестве верховых животных. У меня, между прочим, разряд.
– Товарищ полковник, – Стае побагровел. – Это-то зачем? Мечи, кони, тесты эти дурацкие?
– Ты не думай, – участливо сказал дядя Саша, – за тебя партия давно все продумала. Осталось действовать.
Совершенно неожиданно для себя Пшибышевский скорчил зверскую физиономию, щелкнул каблуками и вознес руку в фашистском приветствии:
– Хайль!
И тут же почувствовал, что ремешок на наручных часах его странно болтается. Опустил глаза и успел увидеть мелькнувшую руку прапорихи. Та сконфуженно потупилась.
Умиленно глядя на племянника, полковник наставительно изрек:
– Аомка стереотипов и нарушение правил собственного поведения – верный путь к парированию любых попыток ментального контроля. Прапорщик получает двойку и наряд вне очереди за топорную работу. Засим все свободны. Можно оправиться и закурить.
Стае уже выходил вслед за оскорбленной прапор-шей, когда полковник сказал:
– Ас гитлеровской символикой ты не балуйся. Не по-нашему это, не по-славянски как-то. Ломка стереотипов – дело правильное. Но надо и меру знать.
– Так это древнеримское приветствие, товарищ полковник, – возмутился Пшибышевский.
– Грамотный, – грустно констатировал начальник. – Завтра коню свой интеллект покажешь. Свободен.
