Мор Йокаи
Золотой человек
Михай Тимар превосходно ориентируется в этой библиотеке, ведь он с доверенным ему судном не раз проходил из конца в конец весь путь через Железные Ворота, для него любая скала, любой остров – как открытая книга.
А может, помимо жажды поделиться своими знаниями, им двигало и иное благое намерение? Ведь когда слабому созданию предстоит столкнуться с опасностью, способной повергнуть в трепет даже закаленное сердце сильного мужчины, – разве не естественно стремление человека, уже сроднившегося со страхами, отвлечь внимание непосвященного романтическими сказками?
Тимея слушала легенды о том, как спасся герой Мирко вместе со своей верной возлюбленной Милевой на самой вершине скалы Дюбигая посреди реки; как защищал он отвесный подступ к убежищу один супротив всех наемных воинов преследователя Ассана; как долгое время кормил влюбленных горный орел – он приносил в гнездо своим детенышам козлят, а Мирко и Милева делили добычу промеж собой… Тем временем от внимания девочки ускользнул тот бешеный рев, с каким стремительные волны разбиваются о скалу Аюбигая, грозно вырастающую на пути; ей недосуг было ужасаться при виде белых гребешков пены, какими топорщится над водоворотами втиснутая в узкое русло река, – корабельщики прозвали эти волнистые гребешки «барашками».
– Лучше бы смотреть, что под носом творится, а не назад оглядываться, – ворчит рулевой и вдруг, напрягая голос, кричит что есть мочи:
– Э-гей, господин комиссар, что это там плывет навстречу?
Комиссар оборачивается к корабельному носу и видит, что предостережение рулевого не напрасно.
В этот момент судно как раз проходило через узкое, всего лишь двести саженей шириною, ущелье Таталия, где течение образует самый крутой водопад. Река здесь напоминает бурно струящийся ручей; только ведь не ручей это, а Дунай.
Но даже и этот неширокий поток делится надвое мощной скалой, вершина которой поросла мхом и кустарником; вода разбивается о ее западный склон на два потока: один, тот, что ближе к сербскому берегу, низвергается с крутого скалистого порога; по руслу второго в каменном ложе продолблен канал в пятьдесят саженей шириною, так что там могут проходить вверх и вниз по течению крупные суда. Однако сталкиваться в этом месте встречным судам нежелательно, ведь разминуться здесь не так-то просто. К северу под водой таится немало подводных рифов – наскочить на них ничего не стоит, а с юга, где два протока вновь сливаются, у подножья скалы образуется мощный водоворот, и если он подхватит корабль, то нет такой силы человеческой, которая сумела бы его высвободить.
Стало быть, рулевой и в самом деле предостерегал о весьма серьезной опасности: встречное судно в ущелье Таталия при столь высоком уровне воды да при такой силе ветра!
Михай Тимар попросил Тимею вернуть бинокль, который он только что вручил ей, чтобы девушке легче было рассмотреть убежище Мирко и прекрасной Милевы.
У западной излучины посреди реки виднелась какая-то темная масса.
Михай Тимар навел на нее бинокль и, обращаясь к рулевому, воскликнул:
– Мельница!
– Вот она, кара Господня!
Навстречу по быстрому дунайскому течению неслась водяная мельница, сорванная ураганом с цепи. Иными словами, такое плавучее сооружение, которое, по-видимому, лишено и рулевого, и команды: команда разбежалась кто куда, а «судно», покинутое на произвол судьбы, мчится опрометью, вслепую, сметая на своем пути все мельницы и загоняя на мели встречные грузовые суда, которые не успевают вовремя уклониться от столкновения.
Но здесь посторониться некуда: по обе стороны Сцилла и Харибда.
Михай Тимар, не отвечая рулевому, вернул Тимее бинокль, посоветовал ей, как лучше всего разглядеть гнездо орлов, предок которых некогда спас влюбленных от голодной смерти; затем, вмиг сбросив с себя куртку, спрыгнул в шлюпку к гребцам и отдал приказ: пятерым парням пересесть вместе с ним в ялик, прихватив с собой небольшой якорь и бечеву, а затем пустить ялик плыть по воле волн.
Трикалис и Тимея не понимали его распоряжений – говорил он по-венгерски, а они этим языком не владели. Не поняли они и его команды рулевому:
– Погонщикам идти вперед, судну не отклоняться ни вправо, ни влево!
Однако через несколько минут Трикалису и без слов стало понятно, какой опасности они подвергаются. Увлекаемая бурным течением мельница стремительно приближалась, и даже невооруженным глазом можно было различить вращающиеся лопасти колеса; обширное сооружение заполонило собою весь судоходный канал. Стоит ему столкнуться с груженым судном, и вмиг пойдут ко дну оба.
Ялик, где находились шестеро мужчин, с невероятными усилиями старался плыть против бурного течения. Четверо гребли, пятый управлялся с рулем, а комиссар, скрестив руки на груди, стоял на носу лодки.
Чего они рассчитывали добиться – хлипкой лодчонкой против мощной мельницы, силою одних лишь человеческих мускулов против неодолимой стихии течения, против шквального ветра?
Да будь каждый из них по силе равен Самсону, и тогда им не побороть законов гидростатики. Оттолкнешь мельницу – но с такою же силой оттолкнется и собственный челнок. Удастся зацепить мельницу – она и людей увлечет за собою. Ведь это все равно, как если бы паук задумал удержать своей паутиной жука-оленя.
Однако челнок и не думал придерживаться середины Дуная, а изо всех сил стремился достичь западной оконечности скалистого острова.
Река в этом месте вздымала волны такой высоты, что челнок с пятеркой храбрецов то исчезал в глубокой водной яме, то в следующее мгновенье вновь колыхался на гребне буйной, пенящейся волны, хрупкий, беззащитный против взбудораженного течения, а вода под ним словно кипела, бурлила и клокотала!
Белая кошка
Пятеро гребцов в лодке держали совет, как быть.
Один из корабельщиков сказал, что надобно под водой сделать топором пробоину в боковой части мельницы, чтобы та затонула.
Но это не выход: стремительное течение все равно понесет затонувшую мельницу навстречу груженому судну.
Другой посоветовал зацепить мельницу баграми и затем с челнока при помощи руля задать ей такое направление, чтобы она угодила в водоворот.
Этот совет тоже не годился: ведь водоворотом был бы захвачен и сам челнок.
Тимар отдал рулевому распоряжение плыть к оконечности острова Периграда, который увенчан «Скалою Влюбленных».
Когда челнок подплыл к быстрине, Тимар поднял шестипудовый якорь и сбросил его в воду, при этом даже не качнув лодки. Тут-то и выяснилось, что при кажущейся хилости телосложения он обладает крепкими мускулами.
Якорь потянул за собой не один оборот каната: вода в этом месте глубокая.
А Тимар велел рулевому побыстрее плыть к мельнице.
Теперь наконец корабельщики разгадали его намерение: он желает поставить мельницу на якорь.
– Негоже задумано! – высказались они. – Ведь тогда мельница ляжет аккурат поперек судоходного канала и загородит нашему кораблю путь, а канат длинный да тонкий, ему такой тяжести не выдержать.
Евтим Трикалис, заметив маневр Тимара, испуганно выронил чубук и, пробежав по корабельному мостику, закричал рулевому, чтобы тот немедля обрубил бечеву и пустил судно по течению.
Рулевой греческого не знал, однако по жестам Трикалиса догадался, чего тот требует.
Упершись плечом в руль, он с величайшим спокойствием ответствовал:
– Нечего попусту суетиться. Тимар знает, что делает!
Трикалис с яростью отчаяния выхватил из-за пояса кинжал, намереваясь собственноручно перерубить бечеву; однако рулевой сделал ему знак обернуться. И то, что Евтим Трикалис увидел позади, заставило его отказаться от своего намерения.
С низовьев Дуная прямо по самой середине реки двигалось судно. Привычному глазу не составляло труда распознать его даже на расстоянии мили. Судно оснащено парусной мачтой – парус, правда, сейчас спущен, – высокой кормой и двадцатью четырьмя гребцами. То, без сомнения, турецкая канонерская лодка.
Стоило только Евтиму Трикалису увидеть канонерку, и он тотчас заткнул кинжал за пояс. От зрелища, представившегося ему впереди корабля, он весь побагровел; зато при виде турецкой канонерки лицо его приобрело желтоватый оттенок.
Трикалис торопливо подошел к Тимее.
Дочь разглядывала в бинокль скалистый мыс Периграды.
– Дай-ка сюда бинокль! – проговорил Евтим охрипшим от страха голосом.
– Ах, какая прелесть! – воскликнула Тимея, передавая отцу бинокль.
– Что там такое?
– Вон на той скале живут крохотные сурки, они резвятся друг с дружкой, как белочки.
Евтим направил бинокль на плывущее следом судно, и брови его сдвинулись еще суровее, а лицо побелело, как у мертвеца. Тимея опять завладела биноклем и вновь навела его на резвых сурков. Евтим правой рукой обнял дочь за талию.
– Взгляни, как они скачут и пляшут! Один сурок гоняется за всеми остальными. Прямо глаз не оторвешь!
Тимея и не подозревала, до чего захотелось вдруг обнимавшей ее руке схватить и швырнуть ее через борт в пенистые волны.
Однако стоило Евтиму обратить взгляд в другую сторону, и к его лицу вновь вернулись краски жизни.
Тимар, подплыв к мельнице поближе, взял в правую руку длинную связку якорного каната; на конце его был закреплен стальной крюк.
Никем не управляемая мельница подобно некоему допотопному чудовищу быстро приближалась по самой середине течения. Мощные лопасти проворно вращались в разъяренных струях воды, жернов под пустой засыпкой усердно тарахтел, словно перемалывал льющееся бесконечным потоком зерно.
На сооружении, которое столь стремительно неслось к гибели, не было ни души; лишь белая кошка сидела на красной гонтовой крыше и отчаянно мяукала.
Тимар, поравнявшись с мельницей, резко раскрутил над головой канат с крюком на конце и метнул его в сторону мельничного колеса.
Стальной крюк впился в одну из лопастей, движимое водою колесо принялось постепенно наматывать на себя якорный канат и тем самым задало мельнице иное направление – к периградскому острову; отлаженный механизм исправно выполнял работу, которая вела все сооружение к неминуемой гибели – к смертоносным скалам.
– Я же говорил: Тимар знает, что делает! – пробурчал Янош Фабула, а Евтим, не скрывая радости, воскликнул: «Молодец, сынок!» – и с такой силой сжал руку дочери, что та от испуга забыла даже про сурков.
– Гляди!
Тимея перевела взгляд на мельницу. Бинокля тут не требовалось, мельница и судно настолько приблизились друг к другу в узком судоходном русле, что между ними оставалось расстояние, дай бог, саженей в десять.
Впрочем, расстояние как раз достаточное для того, чтобы корабль без ущерба для себя смог разминуться с адской машиной.
Тимея не заметила ни опасности, ни счастливого избавления; она видела лишь всеми брошенную белую кошку.
А несчастная животина, увидев приближающееся судно и людей на нем, вскочила с места и с жалобным мяуканьем забегала по краю крыши, прикидывая расстояние от мельницы до судна: сможет ли она перепрыгнуть?
– Ох, бедная киска! – расстроилась Тимея. – Хоть бы нам подплыть поближе, чтобы она смогла сюда перепрыгнуть.
Однако от этой «удачи» судно спасли его святая покровительница и канат, который, все плотнее наматываясь на лопасти колеса, подтягивал мельницу к скалистому острову, подальше с пути корабля.
– Несчастная киска! И такая красивая, беленькая!
– Не расстраивайся, доченька, – утешал Тимею отец. – Как только мельница подплывет к острову, кошка соскочит на берег, и раз там живут сурки, то и с голоду не пропадет.
Но белая киска не замечала острова по другую сторону мельницы, а знай себе металась по обращенному к кораблю скату крыши. Тимея махала платком, когда судно благополучно проходило мимо укрощенной мельницы, и кричала ей то по-гречески, то на языке, доступном всем кошкам: «Ступай, брысь! Прыгай на берег!», но обезумевшее от страха животное не внимало этим советам.
Затем, в тот момент, когда корма судна поравнялась с мельницей, бурное течение развернуло мельницу, и ее колесо закрутилось в обратную сторону; намотанный на лопасти канат мгновенно размотался, и вырвавшаяся на свободу мельница стремглав понеслась вперед, увлекаемая прибрежным течением.
Белая кошечка, пища от страха, взбежала на конек крыши.
– Ах!..
А мельница неслась навстречу собственной гибели.
За скалою ее подкарауливал водоворот – один из известнейших водоворотов, образуемых реками-гигантами. На каждой навигационной карте это место отмечено двумя изогнутыми стрелками, указывающими противоположные направления. Горе тому кораблю, что забредет ненароком в очерченное стрелками место: по краям огромной воронки вода пузырится, словно доведенная до кипения в раскаленном котле, а спиралевидное завихрение зияет в волнах саженной глубиною. Водоворот проделал в скале углубление в сто двадцать футов, и что попадет в эту могилу, того человеку вовек не извлечь, а уж если туда угодит человек, то в день воскрешения усопших придется с ним повозиться!
И вот теперь течение увлекало высвободившуюся мельницу к этому омуту.
Но прежде чем мельницу туда затянуло, она получила пробоину в дне и, начиная тонуть, опрокинулась набок; мельничное колесо установилось вверх своей гигантской осью, белая кошка взбежала на край оси да так и замерла там, выгнув спину. Подхваченное водоворотом дощатое сооружение описало широкий круг, раз пять повернулось вокруг собственной оси, – каждая доска-балка отзывалась нещадным треском, – а затем скрылось под водой.
Исчезла и белая кошка.
Тимея, содрогаясь от ужаса, закрыла лицо тонким шарфом.
Зато «Святая Варвара» была спасена.
Каждому из возвратившихся на корабль гребцов Евтим пожал руку, а Тимара даже обнял.
Тимар надеялся, что Тимея тоже поблагодарит его.
Тимея же спросила его:
– Что теперь будет с мельницей?
– От нее останутся лишь щепки да труха.
– А как же бедная киска?
Губы девушки дрожали, а в глазах стояли слезы.
– Ей-то уж наверняка конец пришел.
– Но ведь эта мельница принадлежала какому-то бедняку! – воскликнула Тимея.
– Это правда. Но нам необходимо было спасать свой корабль, собственные жизни, иначе мы бы сами утонули: нас, а не мельницу, затянуло бы в водоворот, и наши останки выбросило бы потом на берег.
Тимея сквозь застилающие глаза слезы посмотрела на человека, произносившего эти слова.
И сквозь слезы она заглянула в чуждый, непостижимый ее разумению мир:
«Неужели нам дозволено столкнуть в омут мельницу безвестного бедняка лишь для того, чтобы спасти собственный корабль? Неужели нам дозволено утопить несчастную кошку лишь для того, чтобы самим не погибнуть в пучине?»
Она не желала этого понять.
И с этого момента больше не слушала волшебные сказки Тимара, а сторонилась его.
Сальто-мортале мамонта
Впрочем, и у Тимара пропала охота рассказывать сказки: не успел он толком отдышаться после жестокой схватки не на жизнь, а на смерть, как Евтим сунул ему бинокль и жестом показал, куда смотреть.
Тимар обернулся, навел бинокль на виднеющийся вдали корабль и медленно, словно разжевывая во рту каждое слово, проговорил:
– Канонерская лодка… Двадцатичетырехвесельная… название ее «Салоники».
И он не отрывал глаз от бинокля до тех пор, пока скалистые зубцы острова Периграда окончательно не заслонили турецкий корабль.
Тогда он вдруг положил бинокль и, поднеся к губам рожок, подал сигнал короткими, отрывистыми звуками: сперва три гудка, затем еще шесть, – после чего погонщики принялись подстегивать лошадей, чтобы те бежали порезвее.
Дунай омывает периградский скалистый остров двумя протоками. Один – тот, в котором вдоль сербского берега прорублен канал, чтобы грузовые суда могли подниматься вверх по Дунаю. Этот путь удобнее, надежней и дешевле, ведь здесь для продвижения судна требуется вдвое меньше тягловой силы. У румынского его берега вдоль прибрежных скал тоже есть узкий каменистый канал – как раз такой, чтобы там могло поместиться одно судно; однако, чтобы сдвинуть его с места, требуются уже не лошади, а волы, и в лямки впрягают иногда по сто двадцать тягловых животных. Другой проток Дуная, с противоположной стороны острова Периграда, стиснут островом поменьше, но зато перегородившим его поперек. Название этого острова – Рескивал. (Теперь этот остров наполовину взорван, однако во времена нашего повествования еще существовал полностью.) В ущелье, образуемом этими двумя островами, река мчится стрелой, а за его пределами, вверх по течению, разливается полноводно, заполняя пространство меж двух скалистых стен подобно широкому озеру.
Вот только зеркальной поверхности то озеро не образует: оно непрестанно подернуто зыбью и не замерзает даже в самые жестокие морозы.
Дно озера сплошь усеяно рифами; иные из них коварно прячутся под водой, другие на несколько саженей вздымают свои уродливые выступы, стремясь неуклюжей своею формой заслужить одобрительное или порицательное название.
Там стоят друг против друга Голубачка-Маре и Мика, усеянные гнездами диких голубей; там высовывается из воды, грозно наклонясь вперед, Разбойник; Горан-Маре лишь голову высунул из воды, а по плечам его нескончаемой чередой прокатываются волны. Зато Пятра Климере вынуждает повернуть вспять мощный поток воды, штурмующий ее твердыню, а группа рифов, так и не удостоившихся названия, выдает себя всплесками волн, разбивающихся об острые выступы.
Это самое гиблое место для всех корабельщиков мира. Испытанные моряки – англичане, турки, итальянцы, – свыкшиеся со всеми подвохами моря, и по сию пору не без дрожи приближаются к этому скалистому руслу.
Здесь, в этом месте, погибло больше всего кораблей. Здесь разбился и великолепный стальной корабль «Силистрия» – гордость турецкой военной флотилии; отряженный под Белград, он, глядишь, повернул бы восточные дела совсем в ином направлении, если бы один из миролюбивых и исполненных политической мудрости рифов острова Рескивал не пропорол борт корабля с такой силой, что «Силистрия» так и осталась тут навеки.
И все же через это грозно вздыбившееся рифами озеро существует проход, но о нем мало кто из корабельщиков знает, и еще меньше число храбрецов, кто когда-либо отважился им воспользоваться.
Этот переход дает возможность грузовому судну перебраться со стороны сербского берега в канал у берега румынского.
Упомянутый канал по всей его длине отгораживает от дунайского протока непрерывная гряда скалистых уступов, войти в него можно лишь у Свиницы, а выйти только у Скела Гладовы.
Однако опытные лоцманы владеют секретом, как провести груженое судно из сербского канала в румынский: в том месте за Пятра Калугера, где Дунай образует широкий разлив, его можно пересечь наискось. Но это равносильно тому, чтобы заставить плывущего мамонта сделать сальто-мортале. Рожок трубит трижды, затем еще шесть раз кряду, и погонщики знают, что этот сигнал обозначает. Головной погонщик спешивается – у него есть на то своя причина, – и люди начинают криками, щелканьем кнута подстегивать лошадей. Корабль ходко идет против течения. Рожок трубит девять раз.
Погонщики нещадно бьют лошадей, а те, бедняги, понимая крики и чувствуя удары, мчатся стремглав. Пять минут такой гонки даются им труднее, нежели целый день обычной работы. Сигнал корабельного рожка звучит двенадцать раз подряд. Люди и животные напрягаются, не щадя сил; последнее усилие выматывает их до полного изнеможения. Корабельный трос – бечева в три пальца толщиной – натянут как тетива, а стальная тумба на носу корабля, через которую трос перекинут, раскалена, словно огненная. Судовой комиссар стоит у троса с острым корабельным топором наготове.
И в тот момент, когда корабль набирает наивысшую скорость, Тимар одним ударом топора перерубает трос.
Туго натянутый трос, подобно гигантской лопнувшей струне, жалобным стоном сотрясает воздух, и обрубленный конец взвивается высоко вверх; тягловые лошади валятся кучей друг на дружку, у передней лошади оказывается сломанной шея – оттого-то главный погонщик и слез с нее загодя. А корабль, освободившись от троса, вмиг меняет курс, поворачивает носом к северному берегу и начинает пересекать реку поперек течения.
Корабельщики называют этот дерзкий маневр «пересёком». Теперь уже тяжелое судно ничто не приводит в движение: ни пар, ни усилия гребцов; даже волны идут против него; лишь инерцией полученного толчка несет его к противоположному берегу. Вычислить эту двигательную силу и соразмерить ее с расстоянием, с силой противодействия составило бы честь даже любому образованному механику. А вот простой корабельщик освоил эту науку на собственном опыте.
С того момента, как Тимар обрубил трос, жизнь всех людей на корабле находится в руках одного-единственного человека: рулевого.
И тут-то Янош Фабула показал, на что он способен.
– Господи, спаси и помилуй! Господи, помоги! – бормочет рулевой, но и сам старается не оплошать. Поначалу корабль мчится с необычайной скоростью, направляясь к центру образуемого Дунаем озера; теперь, чтобы управиться с рулем, нужны два человека, но и им едва удается сдержать ход разогнавшейся громадины. Тем временем Тимар, стоя на носу корабля, с помощью свинцового грузила каждую минуту замерял глубину; одной рукой он придерживал шнур, а другую поднял вверх, показывая рулевому на пальцах, сколько футов глубины под днищем судна.
– Господи, помоги!
Рулевой до такой степени изучил рифы, мимо которых они проплывали, что мог бы сказать, на сколько футов поднялся уровень Дуная по сравнению с прошлой неделей. Кормило сейчас в надежных руках; стоит рулевому промахнуться хоть на пядь, стоит кораблю получить малейший толчок, чтобы ход его замедлился хоть на мгновение, – и тогда «Святая Варвара» со всеми путешественниками отправится в двадцатисаженный периградский омут, поглотивший мельницу, а прекрасное белоликое дитя постигнет участь прелестной белой кошечки.
Путники благополучно миновали каменистую мель, за которой начинаются рифы Рескивала. Это самое коварное место; бег корабля замедляется, силу разгона постепенно поглощает мощное встречное течение, а речное дно сплошь усеяно острыми скалами.
Тимея, перегнувшись через борт, смотрит на воду. В световом преломлении прозрачных волн скалистые массивы, казалось, находятся так близко; зеленые, желтые, красные каменные глыбы своими живыми, яркими красками напоминают гигантскую мозаику, а средь камней нет-нет да и мелькнет проворно серебристая рыбка с красными плавниками. Как наслаждалась юная девушка этой картиной!
Настала минута глубокого молчания: все знали, что проплывают сейчас над собственным кладбищем, и если какой-либо из множества камней внизу не станет для них могильной плитою, то, значит, Бог уберег милостью своей. И лишь Тимея, как дитя, не ведает страха.
Теперь судно вошло в окруженный скалами залив. Корабельщики называют это место «ружейными скалами», должно быть, потому, что гул разбивающихся о камни волн напоминает непрерывную ружейную пальбу.
Здесь основной рукав Дуная замедляет течение и образует глубокий водоем. Подводные рифы не представляют опасности – они далеко на дне; там, в зеленоватом полумраке, виднеются огромные, неповоротливые туши – им даже лень пошевелиться: то гости из моря, белуги; и видно, как подводный хищник – стокилограммовая щука своим появлением вспугивает пестрые стайки рыб.
Тимея любовалась забавами подводных обитателей; чем не амфитеатр – только с высоты птичьего полета!
И вдруг, не успела она опомниться, как Тимар схватил ее за руку, оттащил от борта и втолкнул в каюту, резко захлопнув дверь.
– Э-гей, поберегись! – одновременно вырывается у всех корабельщиков.
Тимея не могла взять в толк, что же случилось и отчего с нею обошлись так грубо; она подбежала к окошку и выглянула.
А случилось вот что. Корабль благополучно миновал залив «ружейных скал» и собирался войти в румынский канал, однако вода из залива, в особенности при сильном ветре, с такой стремительностью бежит в канал, что образует самый настоящий водопад. Тут-то и настает опаснейший момент сальто-мортале.
Выглянув из оконца, Тимея успела увидеть лишь Тимара, который стоял на носу корабля с багром в руках; затем раздался оглушительный грохот, и огромная, как гора, волна, вскипая белой пеной, обрушилась на носовую часть корабля, плеснула в оконные стекла хрустально-зеленоватой массой воды, на миг ослепившей девушку. В следующее мгновение, когда Тимея опять выглянула, она уже не увидела комиссара на носу корабля.
Снаружи поднялся шум и крик. Тимея бросилась к двери и столкнулась с отцом.
– Мы тонем? – спросила она.
– Нет. Корабль спасен, а вот комиссар свалился в воду.
Тимея и сама это видела, ведь у нее на глазах Тимара смыло волной. Однако сердце ее не дрогнуло при словах отца.
Ну не странно ли? При виде белой кошки, гибнущей в волнах, она пришла в отчаяние и даже не в силах была сдержать слезы, а теперь, когда волны поглотили комиссара, у нее не вырвалось даже возгласа: «Ах, бедняга!»
Да, но ведь белая киска так жалобно умоляла всех и каждого помочь ей, а этот человек держался так вызывающе! К тому же кошечка была прелестным созданием, а судовой комиссар – всего лишь некрасивый мужчина. Ну и наконец, несчастное животное не могло спастись собственными силами, а комиссар – мужчина сильный, ловкий, наверняка сумеет вызволить себя из беды, на то он и мужчина.
Корабль после завершения сальто-мортале был спасен и плыл по надежному руслу канала; команда, прихватив багры, бросилась к шлюпке – плыть на поиски исчезнувшего комиссара. Евтим, высоко подняв кошелек, показывал им: мол, получат награду, если спасут комиссара. «Сотня золотых тому, кто вытащит его из воды живым!»
– Попридержите свои золотые, сударь! – раздался с другого конца корабля голос разыскиваемого мужчины. – Я и сам по себе отыскался.
Ухватившись за якорный канат, Тимар взобрался на корму. Не стоило за него опасаться – такой не пропадет.
И вмиг, словно ничего не случилось, принялся отдавать распоряжения.
– Бросай якорь!
Двадцатипудовый якорь был спущен в воду, и «Святая Варвара» стала посреди прохода, полностью заслоненная скалами со стороны главного рукава Дуная.
– А теперь в лодку и – на берег! – скомандовал Тимар трем корабельщикам.
– Вы бы переоделись в сухое! – посоветовал ему Евтим.
– К чему тратить время попусту! – ответил Тимар. – Сегодня еще не раз предстоит пройти через такое крещение. Теперь мне, по крайности, нечего воды бояться… Нам надобно спешить.
Последние слова он произнес шепотом.
У Евтима блеснули глаза: он явно одобрял намерение комиссара.
И Тимар торопливо соскочил в лодку; он даже сам правил, чтобы поскорее добраться до будки переправы, где можно заполучить конную тягу. Там ему вскорости удалось набрать восемьдесят голов тяглового скота. На корабле тем временем прикрепили новую бечеву и впрягли в нее волов; не прошло и полутора часов, как «Святая Варвара» продолжила свой путь через Железные Ворота, причем не у того берега, где начала, а вдоль противоположного.
К тому времени, как Тимар возвратился на корабль, вся одежда на нем высохла от тяжкого труда.
Корабль был спасен, можно сказать, дважды, а вместе с ним спасены и судовой груз, и Евтим, и Тимея. И спас их Тимар.
А что ему, Тимару, до них? Чего ради надо было так надрываться? Ведь он всего-навсего судовой комиссар, жалкий писарь, получает свое годовое жалованье – впрочем, весьма скудное, и ему должно быть совершенно безразлично, загружено ли судно пшеницей, контрабандным табаком или чистым жемчугом: его вознаграждение от этого не станет больше.
Примерно такие же мысли одолевали и «блюстителя чистоты», когда он, после того как судно вошло в румынский канал, возобновил разговор с рулевым, отложенный по причинам, уже известным читателю.
– Признайтесь, почтеннейший: сроду мы не были так близки к тому, чтобы отправиться в тартарары, как сегодня.
– Что правда, то правда! – согласился Янош Фабула.
– Но что за нужда была испытывать судьбу – может или не может человек потонуть в день святого Михаила?
– М-да! – крякнул Янош Фабула и хлебнул глоток из заветной фляжки. – Сколько жалованья вам положено за день?
– Двадцать крайцаров! – отвечал «блюститель».
– Кой черт принес вас сюда помирать за двадцать крайцаров? Я вас сюда не звал – уж это точно. Мне в день положены цельный форинт да вольные харчи, стало быть, на сорок крайцаров больше резону рисковать головой, чем вашей милости. Ну, так чего вы ко мне привязались?
«Блюститель» покачал головой и даже сдвинул с шапки башлык, чтобы подоходчивее растолковать свою мысль.
– А я вам, уважаемый, вот что скажу. По моему разумению, турецкая канонерка, что плывет за нами, преследует ваше судно, и «Святая Варвара» решила дать деру.
– Гм!.. – враз поперхнулся рулевой, да так сильно, что слова не мог из себя выдавить.
– Мое дело – сторона, – пожав плечами, продолжал «блюститель», – я на службе у австрийского государства, и на турок мне наплевать, но уж что я знаю – то знаю.
– Ну, тогда знайте то, чего не знаете! – вновь обрел голос Янош Фабула. – Преследует нас турецкий корабль, ясное дело, и в проток этот мы перебрались лишь затем, чтобы сбить турок со следа. А вся беда в том, что барышню эту белолицую собирались забрать в гарем султану, да отец ее воспротивился, вот и пришлось им из Турции бежать. И для нас теперь наипервейшая задача – поскорее на венгерской земле очутиться, а там уж султан не посмеет их преследовать… Вот, значит, я вам все как на духу выложил, и вы ко мне с расспросами больше не приставайте. Шли бы лучше к преславному образу Святой Варвары, и ежели волной загасило лампаду, то не грех бы снова ее затеплить. Да не забудьте возжечь три веточки освященной вербы, ежели, конечно, вы правоверный католик.
«Блюститель» достал из кармана огниво и, прежде чем уйти, не спеша ответствовал рулевому:
– Я-то, конечно, правоверный католик, а вот про вас сказывают, будто вы на корабле папист, а на суше кальвинист. Пока по воде плывете – молитесь, а сами ждете не дождетесь поскорей бы на берег да всласть выбраниться, чтобы душу отвести. И еще поговаривают, что не зря вас Янош Фабула кличут: фабула по-латыни означает «сказка». Ловко вы мне тут наплели, но я, конечно, всему поверил, так что уж вы на меня не серчайте.
– Вот так-то оно лучше. А теперь ступайте восвояси и сюда больше не показывайтесь, пока сам не позову.
Двадцати четырем гребцам понадобилось три часа, чтобы с того места, где их впервые заметили со «Святой Варвары», добраться до периградского острова, у которого Дунай делится на два рукава. Скалистые массивы острова целиком скрывали русло реки вверх по течению, и с канонерки невозможно было разглядеть, что происходит за скалами.
Уже на подходе к острову турки увидели плавающие корабельные останки, выброшенные на поверхность воды бурным водоворотом. Правда, то были обломки затонувшей мельницы, но поди тут разбери, корабль ли потерпел крушение или какая другая деревянная постройка развалилась.