Михаэль Бабель
С закрытыми глазами, или Неповиновение
Спросил он: "Кроме тебя, кто ещё подтвердит?" – "Нехамелэ", – ткнул я рукой в книгу. "А где она?" – "В Америке". Он скривил лицо: "Это не то. А есть кто-то третий?"
Если бы только это, то я дал бы во всех газетах дорогое объявление, на которое никто бы не откликнулся. На улице, с угрозой для жизни, приставал бы к каждому встречному. Но это была его уловка в государстве страха. Если уж так ему нужен третий – неизвестно для чего, да и второй для чего? – третьим вполне мог взять самого себя, которого пригласили "побеседовать", как подозреваемого в подрыве устоев этого государства.
Поэтому я резко бросил ему в лицо: "Кто убил рава Кахане?" – "Не знаю", – быстро и чётко ответил. "Кто убил рава Биньямина-Зеэва Кахане?" – "Не знаю", – так же быстро и чётко ответил. "Кто убил Ганди?" – "Не знаю", – так же ответил.
Как же это так – не знает?! Ведь известно, что убили арабы. Но если бы ответил, что арабы, – вот был бы смех: весь цвет еврейской идеи трансфера арабов убили арабы!! Такие они ловкие. И нет больше трансфера. И теперь никто другой не захочет возглавить еврейскую идею.
Во имя жизни.
Своей.
Страшно?
Вот – это кэгэбэшня.
Мы стояли вполоборота, как дуэлянты, осталось только согнуть переднюю ногу в колене, вторую отвести прямой назад, чуть присесть, спина прямая, грудь немного вперёд, развести плечи, одна рука отведена назад кистью вверх с рассыпанными веером пальцами, в другой руке, согнутой в локте, клинок острым концом вверх в традиционном приветствии противников.
Каковыми отныне мы стали, разделённые кэгэбэшней на два вида людей, на которые все делятся в кэгэбэшне: те, кто боятся её, и те, кто не боятся её. Всяческие потроха в человеке – двести книг он написал, или одну, или ни одной – не имеют никакого значения.
Гамлетовское "быть или не быть!" в кэгэбэшне переиначивается в бабелевское "бояться или не бояться!".
Самое простое доказательство кэгэбэшни: если есть один диссидент, должна быть кэгэбэшня.
12.8.2007
Разослал по адресам кэгэбэшни.
Твой ход, товарищ кэгэбэ.
Рассказ 32
Щелчок.
– Нехамелэ! Любимая просила не отдавать её в больницу для умирающих.
– Мишенька!..
– Нехамелэ! Учил Учитель кончать или прерываться на абзаце или предложении о хорошем. Сейчас все мы живы. За мной идут, но Всевышний бережёт. С Любимой плохо. А за тебя опасаюсь – убивали методично и изощрённо. Через несколько дней канун нового года – 12.9.2007. Вот на нём и кончить о нас словом "канун", который оставляет нам надежду. Книга не выиграет, если кого-то из нас не станет. Кому до нас дело? И до кэгэбэ кому дело? Не вчера, мы издавна пишем друг для друга. До нашего конца продолжим об этом кэгэбэшном заповеднике и населяющем его сброде.
– Мишенька, дадут сказать?
– Нехамелэ, конечно, нет.
– Мишенька, не дай Б-г!
– Нехамелэ, но это и есть победа. Коротким "не дадут" – мы уже сказали всё. Сегодняшней кэгэбэшне не отделаться, что это, мол, было и сегодня не так. Сегодня это чудовище более совершенно.
– Мишенька, только сказать наше своё друг другу – не хватит никаких оставшихся дней нашей жизни. Ещё по рассказу.
– Нехамелэ!
Из книги жизни Нехамелэ.
«Полученное мною неожиданное разрешение на выезд, почти не оставляло времени на сборы, тем более на размышления. Волнения, вызванные трудностями выезда и скорой, столь желанной, встречей с родной Землёй, не давали правильно оценить увиденное. Да и кто мог понять? – разве что тот, кто сам принадлежал к кэгэбэшникам.
Ещё в поезде, шедшем из Бреста в Вену, ко мне «подсадили» девицу Фаню из Фрунзе, которая не отходила от меня ни на шаг, а в вагоне "оказался" ещё и "австриец" Фред. Ни его, ни девицы Фани не было в зале ожидания перед выходом на посадку. "Австриец" Фред хорошо говорил по-русски и много знал об Израиле. Это меня очень удивило, а он стал плести, что в Польше у него есть любовница. Он нёс какую-то ерунду. Я слушала и не понимала, зачем он играет нелепый образ. В какой-то момент, когда он, задумавшись, смотрел в окно, я назвала его по имени, но он не откликнулся. Сразу Фаня, которая всегда была рядом, толкнула его в плечо: "Фред! Тебя зовут". В его глазах был вопрос, поняла ли я, что он забыл своё имя. Скорее всего, он был еврей, но выдавал себя за австрийца. В его чёрных глазах светилась жестокость убийцы.
Я решила, что он возвращается из России по какому-то заданию великого Мосада и поэтому выдает себя за гоя. Не мог ведь австриец знать Хатикву, которую пели в вагоне, и другие еврейские песни. Когда подъезжали к Вене, Фред достал шампанское и я произнесла краткую рeчь о свободе на немецком, русском, иврите и идиш. Хоть и глупа я была тогда неимоверно, все же уловила торжество в глазах Фреда. Он увидел мой взгляд и тихо сказал: «Я радуюсь, что скоро увижу её, хотя мне тяжело с ней…» Это была явная ложь.
В замке Шенбрунн внезапно появился седой мужчина, в элегантном костюме, с выложенным на пиджак воротником рубашки. Оглядел всех, поговорил с людьми мимоходом и подошёл ко мне. Я держалась в стороне, так как чувствовала враждебность персонала замка и чуждость временных постояльцев.
Человек представился Ливни (это вроде как у тех кэгэбэшников Николай Иванович) и начал разговор. Русский язык его был безукоризненный и совсем современный, хотя он сказал, что прибыл в Страну ещё до войны. Начал с того, что приятно видеть молодёжь, едущую в Израиль. Красиво, степенно говорил. Расспрашивал о моей жизни, выказывая интерес к молодежи, а на деле выспрашивал о евреях-активистах в России и их идеологии. Я отвечала вяло – к этому времени не спала уже третьи сутки. Ливни сказал, что ему просто интересно, какая сегодня героическая молодёжь, и вообще все евреи – герои. Разговор он плавно переводил в нужное русло.
Потом заговорил о том, что в Израиле социализм с человеческим лицом, не то, что в СССР. Я сказала, что никакого не признаю: ни с человеческим лицом, ни со звериным – нет ничего еврейского и ничего человеческого в социализме. Он поправил: социалисты здесь всё построили, они воевали за эту землю, они сейчас алию принимают. Я ответила, что строили все, в том числе и несоциалисты. И все евреи воевали. А некоторые даже больше других воевали с арабами и англичанами – Эцель и ЛЕХИ. У него перекосилось лицо. Сказал, что я ещё зелёная, не понимаю, как НАДО смотреть на этих фашистов и убийц. Нам не война нужна, а мирная победа. Я сказала: миру – мир, войне – война. Поразило меня слово НАДО. Спросила: кому надо? А он: народу, обществу, евреям здесь и там. Сказала: что у евреев – только если Б-гу угодно. Он поморщился и стал расспрашивать, кто мне внушил эти нелепости. Я понимала, что сказать правду о бейтаровце Менахеме, который рассказывал мне о шайке Бен-Гуриона («Сколько у них крови на руках!»), не могу, ведь он уже жил в Израиле. И сказала: не помню.
Вскоре после приезда, после долгих проволочек, которые всегда оканчивались одним рефреном «тебе ничего не положено», я пошла в ульпан в Баит в‘Ган. Большая часть класса составляли русскоязычные, а остальные – разношёрстная публика: одна из Польши, коммунистка, защищала от меня араба; один из Венесуэлы, одна из Италии, двое из Ирана, одна из Англии, две девушки из Америки. Румынка одна, жена одного из Румынии, один араб и две арабки. Иногда кто-то вливался дополнительно.
Как-то пришел в класс молодой человек из России: высокий, черноглазый, темноволосый. И с первого дня стал подходить ко мне, пытаясь завязать беседу. Пару раз пригласил в кафе, я не пошла. Он надоедал глупыми разговорами и жалобами на жену, не захотевшую поехать в Израиль. Я старалась обходить его. Потом он стал писать мне письма. Иногда приносил с собой, иногда писал на уроке, возмущая учительницу своим бездельем. Надоел мне страшно, и я послала его подальше. Он сделал вид, что обиделся, и исчез навсегда.
Вскоре появился другой. Опять высокий, черноглазый, темноволосый. И тоже стал приставать ко мне. Подойдёт и со вздохом, молча пялится на меня своими томными глазами. Влюблённого изображает. Как-то в коридоре стал сбивчиво говорить о своём одиночестве. Я отвернулась и ушла. И этот вскоре исчез.
Через короткое время явился писаный красавец, похожий на предыдущих, но красивее их всех. И, несомненно, богаче всех. У него было много денег, машина, квартира – всё «от богатых родственников». Виктор приглашал весь класс в кафе, в рестораны, подносил учительнице цветы и расточал свое обаяние на всех женщин в классе. Однако самое большое внимание он уделял мне. Все женщины были от него в восторге. И только я, итальянская еврейка Даниэлла и американка Гитл, с которыми я дружила, относились к нему неприязненно. Он был страшно прилипчив, от него трудно было отвязаться. Когда мои подруги шли обедать, а я посидеть с ними, он нагло шел за нами, усаживался за стол, пытаясь втянуть меня в разговор. А после спешил заплатить за всех и очень огорчался, что ему не давали.
Он ни на что не обижался. Даже тогда, когда я, выйдя из терпения, оттолкнула его, и он чуть не свалился с лестницы, продолжал улыбаться. Однажды, когда мы с Гитл и Даниэллой сидели во дворе, Гитл, глядя на Виктора, разговаривающего с директором ульпана, вдруг сказала задумчиво, что есть какая-то странная закономерность в том, что все эти молодцы, приходившие и исчезавшие за последние два месяца – все, как на подбор, были на одно лицо, и почему-то приставали ко мне. А потом, не преуспев в этом, исчезали. А у меня мелькнула мысль, что не зря эти молодцы как близнецы: мне когда-то нравились черноглазые и темноволосые. Но это было давно, а сегодня нравились голубоглазые и светловолосые. Мысль пришла и ушла – не было понимания того, что молодцы приходили и уходили не по какому-то совпадению.
Через какое-то время после того, как я ушла из ульпана, он появился в моём районе. Как-то я шла с моей собакой Чапой, и вдруг меня кто-то окликнул. Я оглянулась – Виктор бежал за мной с маленькой собачкой. Догнал меня и, как ни в чем ни бывало, начал говорить о том, что снял квартиру рядом с моим домом, потому что не может без меня жить. Чапа с самого начала выражала громкое недовольство его присутствием. У нее был отличный нюх на плохих людей. Я остановилась передохнуть и положила руку на маленький заборчик. Виктор накрыл мою руку своей. Я вырвала руку и послала его подальше, но Чапа поступила наоборот – она схватила его за штанину, вырвала клок и прогрызла его ботинок. С большим трудом мне удалось оторвать её от Виктора, и мы пошли по направлению к дому. Виктор обиженно кричал сзади.
Какое-то время я не видела его и подумала, что он исчез. В конце декабря 1973г. во время сильного дождя я вышла на улицу с Чапой. Обычно она не хотела идти в дождь и, выйдя из дома по своему делу, тут же норовила вернуться. Но на этот раз, сделав своё дело, она вдруг рванула к соседним домам. Я едва успевала за ней и начала задыхаться. На каком-то повороте, поскользнувшись, просто плюхнулась на кучу жухлых листьев и больно ушибла колено. Кое-как отряхнувшись, я пустилась на поиски Чапы. Её нигде не было видно. Внезапно я услышала тихий вой. Чапа вышла ко мне, и, виляя хвостом, звала следовать за ней.
Она затащила меня в закуток за домами. При слабом свете уличного фонаря я увидела странную картину: возле помойки стояла пара, они слились в одно целое. Брюки мужчины были сброшены к ботинкам, а платье женщины задрано до шеи. Они раскачивались и издавали какие-то дикие, отрывистые звуки. Рядом на помойках орали и носились коты. Я повернулась, чтобы уйти. Но Чапа, забыв про дождь и ветер, внезапно со злобой бросилась к мужчине, вцепилась в его брюки, болтавшиеся по земле, и потянула их на себя. От неожиданности мужчина откинулся назад и, не выпуская из рук женщину, накренился. Я попыталась оторвать Чапу, но та вцепилась зубами, как бульдог. И мужчина упал в грязь. Женщина стояла голая и смотрела на меня, совершенно не стыдясь своей наготы.
Чапа продолжала рвать брюки этого идиота, который валялся с торчащим органом. Наверное, они были пьяные или под воздействием наркотиков. И тут я узнала его, а он, возможно, – меня. Это был Виктор. Давясь от смеха, я сказала: «Напрасно я вас посылала подальше. Куда же ещё дальше можно провалиться!» Чапа, услышав мой смех, вырвала ещё клок из его рубашки и послушно пошла домой. Виктор исчез бесследно, оставив о себе это воспоминание.
Гораздо интереснее были женщины, которые стремились влюбить в себя моего жениха, до моего приезда их было несколько. Вскоре после приезда он сделал несколько фотографий, чтобы послать моим родителям. В отпечатанной плёнке оказалась фотография привлекательной женщины в мини юбке. Он сказал, что она прямо-таки преследовала его.
Позже в Сохнуте ко мне подошла девушка, очень похожая на ту, с фотографии, выспрашивала обо мне, о родных. Она оказалась её сестрой. И такая же назойливая.
Прошло несколько месяцев, подхожу к дому, и вдруг Чапа рвёт поводок, как бешеная. Отпускаю её, она несётся по лестнице, и сверху раздаётся крик. Взлетаю на пятый этаж – о, ужас! – Чапа оторвала кусок платья у этой самой с фотографии. Хватаю её и спрашиваю, что она здесь, возле моей двери, делает. Она отвечает, что заблудилась. Я тогда ничего не понимала, хотя меня уже убивали в больнице прошлым летом, ума совсем не было. Думала: хочет она его вернуть и всё. Посоветовала ей убираться, а то вызову полицию.
Идем вниз, Чапа царапает мои руки от возмущения, что я не дала укусить и что эта баба идёт впереди. Выходим на улицу, а в подъезд идёт Нира, моя соседка. Слыша, как я говорю этой твари убираться, она вмешивается и спрашивает, что случилось. Я объясняю, и Нира хватает её за руку, говоря: «Это воровка, я её знаю! Шломо! – кричит она мужу, – вот она!» Шломо выскакивает из машины с пистолетом и эта женщина очень пугается. Подходят соседи, интересуются, что происходит. Вдруг подъезжает машина, в ней какие-то уголовного вида типы, мордастые, холёные. Выходят, положив руки на бедра, и словно бандиты Бени Крика: «Тут кто-то что-то сказал? Чтобы мы не слышали!» Сажают её, ожившую, в машину и укатывают.
Это было зимой, а летом встречаю опять эту с фотографии недалеко от моего дома, в пустынном месте, где я часто гуляла. Подходит ко мне в кампании молодых людей неприятного вида. Счастье, что Чапа была со мной, только одному порвала брюки, и они отошли. А она спрашивает, нет ли у меня телефонных жетонов. Ну-ну… Хотелось её послать подальше, но я повернулась и ушла.
В отдел городского управления, где работал жених, поступила на работу молодая женщина, высокая, толстая, с вечно красным лицом и соломенными волосами. Она с первых дней привязалась к нему. Ходила за ним как пудель, а лучше сказать, при её габаритах, как бульдог. Заигрывала с ним, любезничала, «и на жалость его брала, и испытывала». Как-то им двоим нужно было по работе поехать в какое-то управление, и она упросила взять её с собой, машины у нее не было. В поездке, когда он притормозил, она лицом упала к нему на колени и зубами впилась в ширинку. Сделала вид, что это случайно. Он высадил ее на улице, и ей пришлось добираться на автобусе. А он удивлялся, как её держат на работе – она совершенно ничего не смыслила в технике.
Вскоре там появилась другая женщина, маленькая, очень накрашенная, юбки её едва закрывали трусы. Когда она проходила по отделу, мужчины прищёлкивали языками. Но, любезничая со всеми, льнула только к моему жениху. Она была замужем, и с печальным лицом сообщала ему, что муж её – скотина, она его не любит. Женщина компанейская и решительная, она всё время изобретала какие-то уловки, чтобы быть рядом с ним. Время от времени, она просила его подвезти домой под предлогом, что у неё сломалась машина или ей нехорошо. Но он ни разу этого не сделал, видел ее насквозь. Подходя к нему на работе, наклонялась, чтобы показать какой-то чертёж, задевала грудью его руки или лицо. Или наклонялась так низко, что в её декольте была видна грудь. От неё просто некуда было деться. А она продолжала играть в несчастную. Однажды, когда он готовил какой-то чертёж, она подошла очень близко и, притворно поскользнувшись, упала к нему на колени, обняв его за шею. В комнате никого не было, было поздно, люди уже разошлись. И со слезами стала говорить, что не отпустит его, что она его любит, что муж её бьёт. Он, конечно, понимал, что это всё игра. Но тут ему пришло в голову, что она не просто играет. Он рванул ворот её платья и увидел маленький записывающий приборчик. Прижал её к стенке, стал спрашивать, для чего она это делает, а она ревела благим матом и продолжала объясняться в любви. Он пошел к выходу. Она – за ним с мольбой и плачем. Он вышел, но вернулся через другой вход, зашёл в соседнюю комнату и затаился. Вскоре послышался мужской голос, который строго спрашивал, почему она так ничего и не добилась. Она оправдывалась, показывая разорванное платье. Тот сказал: «Тебя устроили на работу, в которой ты ничего не смыслишь. Ты думаешь, что тебя будут тут держать задаром?!» Она слушала мат и плакала. Вскоре она ушла из городского управления.
Через какое-то время после её ухода один из сослуживцев стал ходить, широко расставляя ноги. И когда жених спросил, в чём дело, тот завёл его в уборную и показал свои распухшие половые органы. Он сказал, что заразился от этой, и боится, что заразил жену.
Жених теперь остерегался возить, кого бы то ни было, но как-то к нему обратилась уже немолодая женщина из другого отдела с просьбой подвезти её домой. Был сильный ливень, и отказать ей было неудобно. Тем более, что она сказала, что живёт в том же районе, что и он. И была очень скромной, только и говорила по дороге, как она любит своего мужа и детей. Ещё не доехали до места, и тут она попросила остановиться, сказав, что у неё схватило сердце. Как только он остановил машину, скромница моментально сбросила куртку и платье на молнии, под которым ничего не было, впилась в его губы, схватив рукой за причинное место. Реакция его была быстрой, оторвав её от себя, он открыл дверь машины и вытолкнул её на улицу, выбросив вслед за ней её вещи.
Были ещё мужчины, которые внезапно появлялись в нашем районе и исчезали, не сумев “подружиться” со мною. Были и женщины.
Одна, по имени Гита, прямо предложила войти в нашу семью и стать второй женой, сказав, что у Авраама было две жены. А другая, по имени Лиана, с двухлетней девочкой Моникой, предложила ещё более интересный вариант. Познакомилась она со мной в магазине и вскоре начала жаловаться на мужа, а потом сказала, что её перестала интересовать половая жизнь с мужчиной. До меня сначала не дошел смысл сказанного. Она продолжала ловить меня на улице и непременно продолжала эту печальную тему о наскучившей ей половой жизни с мужчиной. Через какое-то время она опробовала другой вариант: попросила занести ей домой какую-то книгу, сказав, что будет ждать меня. На мой стук дверь открыл мужчина в плавках. Я протянула книгу и хотела уйти, но он стал настойчиво приглашать зайти, держа руку прямо на причинном месте. Я сразу же побежала вниз по лестнице. Он понёсся за мной. Спасло меня то, что на следующем этаже были люди. И он убежал назад. На другой день, встретив Лиану, я сказала ей, что произошло. Она долго извинялась: «У мужа такая нехорошая привычка – ходить в плавках. Он не имел в виду ничего плохого. Я бы хотела познакомить наших мужчин». Все её дальнейшие попытки сблизиться со мной провалились, и вскоре они исчезли из нашего района».
– Мишенька!
Щелчок.
Твой ход, товарищ кэгэбэ.
Рассказ 33
"У тебя только одна с проблемами. Ты хочешь, чтобы их было двое?" – возразил доктор равнодушно на мой вопрос о свадьбе. Так он отвечает всем родителям, которые хотят своего счастья, но выдают это за желание осчастливить своих детей. За долгую свою практику он знает, что этот его ответ для родителей ничего не значит.
Ни один доктор ещё не остановил ни одного родителя.
А Учитель, конечно, одобрил.
Началась подготовка.
Пришлось сменить его никчёмный тфилин, добавить талит, сменить малый талит и вообще приодеть, чтобы выглядел принцем для принцессы.
А принцесса хороша в любом наряде. Ничего плохого не подумать, только хорошее.
И в армии плохо не подумали, дали профиль 97, а освободили после службы с профилем 21.
Принцессе предстояло расстаться с тёплым домом, созданным для неё по совету Учителя. А Принц кончал с неустроенностью одинокого при живых родителях.
Принцессе дала уроки одна рабанит, а принцу – один рав.
Тема уроков: как э т о делается?
Принц начинал спать, едва только рав открывал рот. Принцесса слушала с большим душевным подъёмом и своими вопросами вводила рабанит в краску.
19.7.2002 под хупой стояли принцесса и принц. Мама принцессы вместе со свахой – она была за маму принца, водили принцессу семь раз вокруг принца. А я стоял рядом в одиночестве. Потому что родители принца не тратят деньги и время на придуманного принца из их сына с профилем 21.
В квартире Учителя было не протолкнуться. Но всё же мужчины пошли танцующим кругом.
Со свадьбы принцессу и принца проводили в приготовленный для них зáмок в нашем районе. На двоих у них было только то, что положено принцессе от государственного страхования за её профиль двадцать один. Принц от положенного ему за его профиль двадцать один, оскорблённый, всегда отказывался. Причитающееся за его профиль получал его папашка, пока не удрал восвояси.
Зáмок был в подвальном этаже, разделённом на отдельные комнаты под сдачу, и построен в пятиэтажном жилом доме. Практичные владельцы зáмков умеют делать их незаметными, поэтому только краешек окна торчал из земли, что скрывало их от глаз городского управления. А жизнь принцев от посторонних глаз.
В первую брачную ночь и в другие их короткой совместной жизни принц пытался сделать э т о. Чтобы э т о получилось, нужно немного ловкости, но с профилем 21 нет ловкости. И э т о не получалось. И его семя орошало принцессу не там. Уроки рава не помогли – они были не об этом. Принцесса не знала, как помочь. Уроки рабанит не помогли – они тоже были не об этом.
Им бы ещё время, чтобы получилось.
И родился бы новый мир целый.
А с утра надо было ещё и кушать. Принц продолжил околачиваться возле кормушки, где кормятся и закрывающие глаза. Принцесса кормилась в оставшемся тёплым доме, в обратную дорогу ей давали продукты для приготовления, которые гнили в холодильнике.
На улице они держались за руки, отличаясь от жителей района, которые не выносят из дома свои взаимоотношения.
Незадолго до конца их совместной жизни, вечером, принц потащил принцессу за руки от умывальника, где она их долго мыла, к телефону – звонить в полицию, сам он не мог сказать слова на иврите. Рукам её было больно, он сжимал их, даже когда она набирала номер, а потом держала трубку. Испуганная, с болями в руках, она дрожала, не понимая, что происходит, не могла говорить. Несколько несвязных слов, среди которых были "папа" и "угрожает", которые он требовал сказать полиции, она перевела на иврит прямо ему в лицо, а в трубку спросила, что от неё хотят.
Когда пришли полицейские, мужчина и женщина, которые были моложе их, принцесса и принц, испуганные, сели на кровать и взялись за руки. Так они и сидели с вытаращенными на полицейских глазами, а те смотрели на них, изучая. Полицейские спросили, кто они друг другу. А принц бубнил принцессе в ухо, что она должна сказать. Спросили её: "О чём он говорит?" Ответила: "Он говорит, что мой папа угрожает ему". Спросили: "Чем?" Принцесса пожала плечами.
Полицейские поднялись, хохотать начали за дверью, хохот поднимался по лестнице и растворился во дворе.
В полиции осталась запись: "Вызов по причине угроз со стороны Михаэля Бабеля".
Через несколько дней, 6.9.2002, утром, он опять схватил руки принцессы очень крепко, было больно, она испугалась, начала кричать. В какой-то момент он разжал руки, она побежала к двери, но он вынул ключ, она несколько раз крикнула в окно "спасите!", но он закрыл окно.
Раздался стук в дверь, он открыл. За дверью стояла хозяйка замка. Принцесса выскочила, а он закрылся на ключ.
Меня вызвали по телефону спокойным голосом, но, чувствуя неладное, я побежал к ним. Принцесса, вся трясясь и плача, стояла в одиночестве в одном из углов хозяйских хором. Показала на синяки на её белых руках и ещё горше заплакала.
Я взялся за телефон. Сразу подскочила хозяйка, недовольно сказала: "Зачем тебе полиция?" Хозяева боялись полиции. Я позвонил, что была попытка убийства. Приехали быстро. Я утешал принцессу в том же углу. Нас повели к амбулансу, возле него пришлось стоять долго.
Наверное, практичные хозяева замка уверяли полицию, что ничего не произошло.
Привели принца в наручниках и усадили в полицейскую машину. Машины тронулись вместе.
Принцессу доставили в больницу "Визит больных".
Принца – в предварительное заключение.
Принцессу обследовали, записали про синяки, про тяжёлое душевное состояние и что она остаётся девственницей. И отпустили домой.
Принца посадили в предварительное заключение на семь дней, дело о задержании 10373/02, уголовное дело 06440/02.
Принцесса вернулась в свой родной тёплый дом.
Принца пригрели: на жалобы принцессы не реагировали, её никуда не вызывали; меня, содержавшего замок, не спрашивали, на мою жалобу не реагировали.
Принца не судили.
Я видел, что Учитель понёс на себе вину за случившееся. За всех нас он нёс на себе.
Поэтому не ему, а другому раву излил душу этой историей, чтобы помог избавить принцессу от принца. Сказал он: "Ну, вот, каждый придёт, наговорит всякое – что же из этого будет?! Нет, нельзя так".
К другим рабаним уже не обращался.
Учитель, как всегда, сделал чудо: через несколько дней принёс принцессе развод. А что если он прилично заплатил принцу за развод? Но это тоже чудо – прилично заплатить для бедного Учителя.
И я плачу: не успел сказать ему, что нет вины его в этом.
Это был очередной ход кэгэбэ.
Чекисты готовили следующий ход.
Через три месяца меня вызвали в полицию. Оказалось, принц подал на меня жалобу.
В полиции уже было записано об угрозах Михаэля Бабеля.
И вот новая жалоба, уже в письменном виде, о новых угрозах.
Написанная красиво, на иврите, она лежала перед следователем, который положил локти на стол, а ладонями прикрыл жалобу от меня. Он спрашивал, зачем я напал на жалобщика. А я отвечал, что не было этого.
Чекисты узнали от меня, что сдал пистолет при входе в полицию, и украли его.
То есть реквизировали пистолет, чтобы предотвратить несчастье.
Чекисты готовили свой следующий ход.
А я – свой, готовил трилогию к печати: "Мой Израиль", "Мудаки", "Прощай, Израиль… или Последняя утопия".
И открыл суд против государства Израиль об украденном пистолете.
На 6.7.2003, за три дня до сдачи книги в печать и за десять дней до суда, чекисты поспешили назначить убийство. Чтобы не было книги, суда и их автора.
А несостоявшимся судом и состоявшимся убийством можно навесить много лапши на уши гомососов, населяющих кэгэбэшню, через теле-радио-оболваниватель.
И списали бы убийство на принца с профилем двадцать один – семейные разборки.
На многочисленные убийства в кэгэбэшне реагируют: "Это кто убийца? Араб? Русский? Какой-то ненормальный?"
Чекисты подготовили алиби, что из-за книг не убивают: 17.7.2003 напечатали "Прощай, Израиль… или Последняя утопия" в еженедельнике.
Какой-то "доброжелатель" давным-давно передал еженедельнику дискет книги.
А покушение было 6.7.2003,
Но разве такое бывает – чтобы алиби было "после"? Ведь вопрос следователя и судьи всегда: где вы были "до" и "во время"? Но не "после". И алиби готовится, чтобы ответить, где мы были "до" и "во время". Но не "после".
Чтобы покушение из-за книг стало выдумкой моего больного воображения, нужно алиби, которое печатают только перед убийством. На случай, если убийство не получилось. А если убийство получилось, перед кем нужно демонстрировать алиби? Кто, кроме меня, знает о готовящейся к изданию книге? Никто. Кто, кроме меня, закричит, что убивают из-за книги? Никто. Ведь убит из-за угроз, которые никто не будет проверять! Будет незаметное, короткое сообщение: убит в промышленном районе. Да ещё эти русские… И сразу за этим сообщение о погоде. Убийство пройдёт незаметно, как и тысячи других убийств.
Но разве мощная индустрия убийств даёт осечку?
Но вот дала.
Но я-то знаю, что это рука Всевышнего, я её чувствовал на своих плечах.
И Учитель знал.
Что он сказал об этом – умолчу.
Никому, никогда не скажу.
Теперь, после осечки, оставалось перенести алиби на после покушения.
Еженедельник кэгэбэшный, для подобных случаев. Много дней дозванивался и не дозвонился, искал по адресу, вроде бы нашёл, но дверь закрыта, телефон и адрес были из справочника.
Очередной еженедельник выходил 10.7.2003 и был уже набран.
Конечно, проиграли со мной день, а то и больше. Кто я такой! Поэтому вставили в следующий номер, 17.7.2003.
Вот и не напечатали алиби вовремя, то есть "до".
Но кому нужно алиби "после"?
Нужно. И опять же, если убийство не получилось, и нужно только из-за неубитого, не убитого пока, потому что кричит, что убивают из-за книг.
И нужно, чтобы и другие не поверили его крику, что из-за книг убивают.
Да вот, пожалуйста, в еженедельнике его книга.
Для гомососа двух кэгэбэшен сойдёт.
Но алиби только "до"!
А "после" – грязная работа, равная не загоревшемуся Суэцкому каналу в войне Судного дня.
Но разве кэгэбэшня будет готовить алиби "до" на случай неудавшегося убийства какого-то – даже не могу найти слова, чтобы подчеркнуть своё ничтожество перед кэгэбэшней, у которой все виды мыслимого и немыслимого оружия, а у меня она украла мой единственный пистолет образца лохматого года?!
Не будет готовить!
Вот рав Кахане – другое дело. Там продумали всё: убийца исчез, украдена киноплёнка, запечатлевшая убийцу, появился подставной араб, пропала смертоносная пуля, подброшена другая смятая пуля, стёрты следы пальцев на рукоятке пистолета и другие детали.
Куда мне равняться с еврейским пророком, которого заслуженно уважили больше!
Американский кэгэбэ – доморощенный, но и на его счету Мартин Лютер Кинг и кое-что ещё. Мартин мешал американским властям.
Рав Кахане, хоть и убит там же, но американским властям не мешал.
Для русского кэгэбэ рав Кахане был нужен только живым – пугалом.
Рав Кахане мешал только израильским властям, он жертва израильского кэгэбэ.
На неудавшееся алиби реагируют: "Разве не бывает совпадений?"
Да, бывает совпадение, только если о совпадении не говорит сам чекист.
Немедленно, после кэгэбэшной публикации, звонят:
– Алё, это газета?
– Это не газета, – отвечаю.
