Михаэль Бабель
С закрытыми глазами, или Неповиновение
– У людей могут быть разные мнения, – ответил он моментально, что говорило о его чёткой позиции покинувшего кухонные разговоры.
– Но все эти разные мнения сводятся к одному, – возразил я из закутка в кухне в прикрываемую дверь.
– И получаются только два мнения: одно – не моё и одно – моё, – это успел сказать уже только себе.
– Но нет одного мнения миллионов. Есть одно мнение, навязанное миллионам, – так рассудил в прикрытую всеми дверь.
Поэтому только одно из двух мнений – моё – правда, осознал это давно.
С потерей кухонной правды померкла знаменитая немая сцена, «Ревизор» и сам Гоголь.
С «Мёртвыми душами» расправилась ещё давно царская охранка, и ей все поверили, что Гоголь сошёл с ума и лучшую, критическую, вторую часть книги сжёг.
А в наши дни вышло из употребления последнее, с чем было ещё связано его имя, – смелое выражение: «Гоголя на них нет!», из-за отсутствия бесстрашных кухонных разговоров.
Наступал период, когда только гоголь-моголь сохранял великое имя.
И вдруг, после повсеместного закрытия театра Гоголя, было интересно видеть его возрождение в моей психушке в знаменитой немой сцене из "Ревизора".
Большой увалень, не из душевных, развалился под столом, раскинул ноги, головой уткнулся в руки, сложенные кренделем на полу, пряча в них лицо. Вокруг стола суетились пузатый надзиратель и ещё трое недушевных в наклоне к лежащему под столом.
В это время открылась дверь, и меня пригласили на выход.
Мне отвели роль ревизора, который закончил свой визит, и я вздрогнул, но ещё не понял отведённой мне роли.
Мгновенно сцена вокруг стола стала знаменитой немой сценой. Все артисты застыли при объявлении об отъезде ревизора. Сцена вокруг стола слилась с залом для еды и оказалась в центре зала. И зал для еды тоже слился со сценой под столом. Вокруг сцены, со столом и под столом, шли душевные с опущенными головами. Шаркали ногами.
Это продолжалась долго, как во времена бесстрашных кухонных разговоров.
Это было выразительнее бурных аплодисментов.
Мне отвели не только роль ревизора, но и другие роли, ещё не известные.
Объяснение я получил в тот же день в девять часов вечера в новостях по кэгэбэшному телевизору. Оказывается, в психушке издеваются над душевными, загоняя их под стол.
Эту новость подали раньше иранского атома и другого интересного. Подал не инспектор за психушками, не газетчик, переодевшийся молочницей из соседней деревни, не полицейский, который получил донос. Подавал главный ведущий новостей, зачитывая по бумажке, как во время убийства главы правительства.
После тюрем и психушек холодильник оказался пустым. Любимая сказала, что я как раз вернулся вовремя, и я отправился на мой любимый рынок и уже стоял с полными сумками, ожидая моего автобуса.
Из подошедшего не моего автобуса вышел один доктор из психушки. Он единственный с любопытством молча разглядывал меня, когда сталкивался со мной. Я же разглядывал его только раз, когда, в отходившей ко сну психушке, он вышел из какой-то подсобки и сразу опустил глаза, увидев меня. За ним вышла молодуха из персонала, закрыла дверь на ключ, обернувшись и увидев меня, повела от плеча к плечу своими телесами с достоинством нееврейской красавицы, которой есть чем похвастать.
И вот разглядываю его второй раз: глаза не вниз, а смотрят на меня в упор и не видит – кого ему стыдиться? – засланного стукача под видом крикуна о кэгэбэ. Об этом догадался многочисленный персонал психушки после передачи новостей по кэгэбэшному экрану. Нашлись и такие, которые сразу же раскусили эту грязную подозрительную личность и без всяких новостей.
А сколько ещё разных вариантов и заготовочек на будущее! Например, после следующего, более удачного покушения, подкинуть слушок об агенте-провокаторе охранки, которую подтвердит многочисленный персонал психушки.
Все ведь понимают, что должна быть охранка и её грязные агенты-провокаторы от государства в этом нелёгком мире, враждебном окружении и в это трудное время.
Другое дело, что хотеть этого как-то неприлично, но никто не будет против.
Но опровергнут слушок по кэгэбэшному экрану:
– По нашему ведомству не числится. Это правда, предлагал себя, стучал на окружающих. Но нам такие не нужны.
– А как же понять его борьбу с кэгэбэ?
– Кто-то борется с кэгэбэ? Какое кэгэбэ?! С ума сошли?!
– Постойте, но книги…
– Это книги?! Графоман хотел печататься. Но мы с такими не работаем.
Браво режиссёру – товарищу кэгэбэ!
Э-э, пустячок, для режиссёра – товарища кэгэбэ, в его руках лучшая карательная система в мире.
Театр – это не то, что увидено и услышано из тёмного зала на освещённой сцене, а мысли, когда бесшумно расходятся после того, как стихли аплодисменты, пустеет зал и блекнет свет.
Это кратко про любимый с юности театр.
Твой ход, товарищ кэгэбэ.
Рассказ 21
Позвонила Нехамелэ:
– Время позднее, ты работаешь.
– Как всегда.
– Один.
– Это ты была столько лет одна. А я уже не один.
– Ты не забыл, что наступила третья годовщина покушения?
– Нет.
– В предыдущих книгах ты отмечал юбилейные даты покушения.
– Когда отмечал, писал: «Налил полстакана красного вина. Собственное производство. Без сахара и воды». Потом говорил себе: «Лэхаим!» Теперь новое. Тебе показали моё страшное, и оно стало нашим, а ты показала своё страшное мне, и оно стало нашим. А глазам вездесущим, чтоб они повылазили, это как кирпичом по морде. Нет тебе равных. Теперь говорю:
– Лэхаим, Нехамелэ!
– Лэхаим, Мишенька!..
К жизни!
Жизнь – это то, что успел сделать.
И эту книгу надо тоже успеть.
Кэгэбэшня, в отличие от меня, не извещает, что задумала. Но по поведению чекистов можно догадаться. Часть названных мною по фамилиям – с той самой минуты, как назвал их, – вообще исчезли – эти отпадают. А вот другая часть – ищут случай кивнуть головой, то есть здороваются. А на месте чекистов одно из двух: или лезть в петлю, или подавать иск на пару миллиончиков. Понятно, что меня читать им командир не велит, и им известно о моей "клевете" не только от командира, но и от какого-нибудь читателя. А что им отвечать на вопрос читателя, пока я хожу себе сюда-туда?! По агентам оцениваю продолжительность своей жизни. Если бы зло смотрели на меня, значит, ещё долго их буду мучить и у меня есть много времени. А если такие приветливые – это как прощание с удовольствием, что больше не буду мешать. Значит, знают, что скоро, наконец-то, смогут с облегчением отвечать читателю: «Не хотелось связываться с этим несчастным. Жаль его, но так ему и надо».
Значит, времени нет у меня.
Но сначала из теории о домашних заготовках. Пример из Большой Истории:
«В полиции на ул. Дизенгофф лысый человек за столом представился: "Бреннер". "Бреннер" тут же известил меня, что он недоволен моими действиями, и сказал мне прямо: "Мы не предупреждаем больше одного раза, а это уже второе предупреждение, и я говорю тебе: остановись". Я спросил: "Что перестать? Что ты мне приказываешь прекратить делать? Дышать?" – "Я сижу здесь не для того, чтобы препираться с тобой. Если ты не остановишься, ты об этом пожалеешь". И так случилось, что после поста 17 Тамуза 1976 г., я медленно шел по ул. Хана, маленькой, плохо освещенной, в Иерусалиме. Было около 23:00 ночи, и улицы были пусты. И тут я услышал слабый звук позади меня. И это спасло мне жизнь. Я начал поворачиваться, чтобы увидеть, откуда идет звук, и тут на меня стал падать мешок. Мешок из рогожи был опущен на мою голову. Инстинктивно я упал на землю, в канаву, и стал кричать. Нападавшие (позже я увидел, что их было двое) были профессионалами и действовали методично. Поскольку я помешал им сделать то, что они намеревались сделать, они стали бить меня дубинками, тяжелым металлическим оружием. Я продолжал кататься и кричать. И им было трудно попасть в меня, но они сумели сломать мне руку и нанести глубокую рану на голове. Если бы Всевышний не подсказал мне услышать этот слабый звук, меня бы, конечно, схватили и убили бы. На мои крики стали сбегаться люди. Нападавшие побежали. Во время всего этого инцидента они не произнесли ни слова и этим доказали, что они не воры и не разбойники. Это были люди "Бреннера", осуществившего свою угрозу Еврейского Государства – против Еврея». (Поединок «Рав Кахане – кэгэбэ». Книга "Революция или референдум?", глава: «Демократия?») Блестящая домашняя заготовка. 1990 год. Скорое убийство через несколько месяцев – доказательство его победы.
Ещё пример:
«Они нашли для себя более безопасный и "чистый" способ – усиливать судебную власть во главе с БАГАЦем и прокуратурой, ослабляя при этом другие ветви власти. Верховный суд государства Израиль, будучи никем не избранным учреждением, антидемократическим по своей сути – это наилучший инструмент, позволяющий им править. В кулуарах, подальше от глаз общественности, действуют эти люди подобно "хунте", чтобы упрочить подлинный центр власти – "Верховный" суд. Эта крохотная и враждебно настроенная группа освобождена от того, чтобы выставлять свои взгляды на суд народа, и в то же время она на самом деле правит! Её люди присутствуют во всех властных структурах благодаря двум инструментам, находящимся в её руках – юридической системе и СМИ. Её постоянное влияние заметно в высшем командовании армии, ШАБАКе и полиции. Итак, в кулуарах принимаются решения по всевозможным вопросам, практически ничем не ограниченным по своему охвату: какой гиюр будет признан в стране и кто вообще является евреем и до наиболее критических вопросов, в том числе – является ли государство еврейским или демократическим государством всех граждан. Трудно назвать хотя бы один важный вопрос, по которому у них не было бы возможности принять решение. Всё делается изощрённо, под вывеской "власть закона"». (Поединок «Рав Биньямин-Зеэв Кахане – кэгэбэ». Статья в «Дарка шель Тора»: «Кто здесь правит?») Блестящая домашняя заготовка. 2000 год. Скорое убийство менее чем через месяц – доказательство его победы.
Победить – это доказать, что государство убивает. Но для этого надо отдать жизнь.
Тысячи, которые успели унести ноги из той кэгэбэшни, были запуганы, но многие были готовы отдать жизнь и победить кэгэбэшню. Потому что знали, что их блестящие домашние заготовки нужны людям.
Но из тысяч, которые успели унести ноги из этой кэгэбэшни, никто не был готов отдать жизнь и победить кэгэбэшню. Даже редкие бесстрашные не брались за домашние заготовки – остальным евреям это не нужно.
«Евреи хотят верить только хорошему о своей стране. Они не хотят знать правду». (Рав Кахане. Из блестящей домашней заготовки за несколько месяцев до убийства.)
И только Любимая – одна единственная на весь еврейский мир – встаёт рядом с великими евреями.
Как в той кэгэбэшне, так и в этой, она оказалась самой бесстрашной, не зная об этом, потому что не читает Михаэля Бабеля, на которого махнула рукой и который поэтому свободно пишет, что ему хочется.
В 1973-ем, по приезде, у неё была беременность, не первая и не вторая, она была не новичок, да и всё было у неё нормально, надобности в гинекологе не было, но порядок есть порядок, даже в глубокой провинции, между Хайфой и Тель-Авивом, куда нас определили. Её немножечко проверили, чуть кольнули. Начали пухнуть ноги. Теперь уже по собственному желанию пошла к гинекологу. И не раз. И как только она входит к врачихе, та берёт телефонную трубку и без остановки разговаривает, а на неприятный вопрос о распухших ногах отвечает в трубку, мол, в следующий раз. В последний следующий раз на распухших ногах она добралась до «Рамбама» в Хайфе. Там её освободили от мёртвого ребёнка. По поводу случившегося меня вызвали на далёкий север из глубинки, где я работал и поэтому редко бывал дома. Когда вошёл в её палату, увидел, что ей стало легче, она расцвела. Поэтому мне было труднее выговорить моё предложение, с которым ехал. Я понял, что убивали моих любимых, чтобы выдавить меня отсюда, как выдавили тысячи, не пришедшихся к скотскому двору.
На моё предложение Любимая возразила большой улыбкой: «Мы остаёмся».
31.7.2006
Разослал по адресам кэгэбэшни.
Твой ход, товарищ кэгэбэ.
Рассказ 22
И вот ещё один, который хочет встать рядом с великими евреями и рядом с Любимой и Нехамелэ, – обещанной домашней заготовкой.
От атаки арабов временно спасёт прогрессивное человечество.
В четвёртом поколении чувство национальной вины исчезает даже у ставшего прогрессивным человечества, как исчезает в четвёртом поколении память о прадедах евреях. Поэтому прогрессивное человечество без всякого чувства вины сдаст не помнящих родства, чем отсрочит собственный аншлюс к халифату.
От «Атаки Бабеля» нет спасения даже временного.
Атака за убийства евреев по всем патентам человечества.
И по израильскому патенту – «дело».
«Дело» – что хвост человека.
Тянуть годами, чтобы смерть была милее жизни.
Дёргать и задёргать до смерти.
И если не умер, то тащить и потом немного отпустить, чтобы запуганный и обессиленный опустился на четвереньки.
Как-то, добрался до папки моего «дела», которое состряпала прокуратура, нашёл её пустой. Попросил копию хоть чего-то по делу, а прокуратура – даст только моей защите, которая состряпала заключение меня в психушку.
В суде состряпали протокол: <…>«но параграф 192 вышеупомянутого закона включает в определение преступления угроз также угрозы покушения, как было сказано, их слышащего или другого человека с намерением напугать его или дразнить. В деле № 2038/04 <…>, которое ещё не публиковалось, обсуждается дело об угрозах в отношении одного человека в присутствии другого человека. В решении суд подчёркивает то, что, согласно закону, не требуется «отношения к делу» между тем, кто слушал угрозу, и объектом угрозы (параграф 15 постановления). Вместе с этим, было подчёркнуто там, что существование связи между слышавшим угрозу и объектом угрозы может поддержать вывод, что это высказывание квалифицируется как угроза уголовная в отношении слышавшего, поскольку есть в этом основание для вывода, что угрожавший действительно намеревался запугать слышавшего угрозу и поэтому в нём осуществилось необходимое психологическое основание намерения запугать или дразнить»<…>
Не слабо.
И совсем не слабо: «В деле № 2038/04, которое ещё не публиковалось».
А ведь уже полтора года закрыто следственное дело по причине отсутствия вины, но полиция не сообщила мне об этом.
Кэгэбэшня ощетинилась: не удалось покушение пока – так замучить судами, тюрьмами, психушками.
Ещё доказательство о кэгэбэшне даже без доказательств об убийствах!
Перед решающим ходом домашней заготовки, позиция выглядит отлично: сделаны книги, о которых и не мечтал в самых радужных снах.
А-а, товарищ кэгэбэ, сделаем ещё одну книгу в назидание евреям о твоей невечности – только до 2018 года.
А певец земли еврейской останется в своих книгах и после тебя.
Ведь рукописи не сгорают…
И пока стряпают, дёргать товарища кэгэбэ верёвкой книжных строк. Перебросить её через добрый сук, на одном конце верёвки повязать огромную петлищу, на горло всех «бреннеров», а в другой конец вцепиться, как можно выше. Тело не перетянет, упившихся морем еврейской крови. Но беспредельно тяжёлая ненависть за убитых и убиваемых наполнит каждую мою клеточку. И поплывёт тело вниз, а петля вздёрнется и поплывёт вверх, вздымая чекистскую нечисть.
У еврея не может быть счастливого упоения вражьей кровью.
Всевышний разберётся с ними в 2018.
А тем временем дёргать книжной строкой, пока рука держит перо.
Твой ход, товарищ кэгэбэ.
Рассказ 23
А вот ещё пустячок.
Сегодня про каждого известно всё и не только вплоть до номера счёта в банке.
Даже известно, о чём каждый говорит.
Известно с помощью устарелой техники, когда бóльшая часть общества (а она всегда со всем согласная) стучит на меньшую часть общества (а она всегда совсем несогласная).
Известно и с помощью современной техники, в которой всегда слышно вдохновляющее эхо, чтобы было настоящее ощущение, будто говоришь не по телефону, а выступаешь со своей крамолой перед массами на площади в разрешённой полицией демонстрации, где записывается каждое историческое слово для потомков.
Одно остаётся неизвестно, что думает этот каждый. Ведь все знают, что это не одно и то же – что говорить и что думать.
Та кэгэбэшня замахнулась на тысячу лет, осуществляла грандиозные проекты: соединяла моря с океанами, строила империю концентрационных лагерей для воспитания миллионов, которые будут думать то же, что и говорят.
И что из этого вышло?!
Эта кэгэбэшня, на том примере, уже знает о своей недолговечности. У неё только одна забота: успеть вовремя унести ноги, ведь здесь скрыться будет некуда – ни высоких гор, ни дремучих лесов, кроме леса из тридцати фруктовых деревьев, которые я посадил под моими окнами на иерусалимской горке, чтобы было, куда уходить, когда придут брать, если дадут дожить до такого счастья.
Перевоспитывать некогда, да и лагеря без лесоповала – дороговато. Поэтому для кэгэбэшни без разницы – что говорится и что думается – был бы послужной список.
А у меня он замечательный.
За все годы хвалиться не стану, только за последние, да и то выборочно, чтобы не очень хвалиться.
Предобвальные будни:
15.3.1994 – послание проклятия Рабину на титульной странице книги "Мой Израиль".
1994 – книга "Мудаки".
2.10.1995 – участие в молитве возле дома Рабина по поводу "Пульса Денура".
12.1995 – письмо "Советским диктаторам".
31.3.1996 – первое приглашение в полицию. Не явился.
23.4.1996 – второе приглашение в полицию. Не явился.
5.5.1996 – индивидуальная антисоветская демонстрация, один из транспарантов: "Да здравствует дело маркса-энгельса, ленина-сталина, рабина-переса!"
6.5.1996 – третье приглашение в полицию. Не явился.
17.5.1996 – газета напечатала заявление полиции: "Человек вызван на расследование вследствие высказываний против государства. Если он не явится, полиция доставит его на расследование". Не явился. Не доставили.
Была хрущёвская оттепель? Как в той кэгэбэшне, когда признались, что кэгэбэшня убивала.
Не будет такого.
Эта кэгэбэшня, на том же примере, уже знает, что за оттепелью следует перестройка, а за перестройкой – развал державы, поэтому не будет ни первого, ни второго.
Но это не главная причина.
Главная причина той оттепели там – русским стало страшно за то, что они натворили своим родным русским.
Главная причина отсутствия даже намёка на оттепель здесь когда-нибудь – отсутствие страха у евреев за то, что они натворили евреям.
Не оттепель была, а какая-то слякоть, по которой основоположник не прошёл на выборах 1996. Но и слякоти больше не будет.
Очень опрометчиво тогда получилось со слякотью, по ней не дошли до меня и поэтому не доставили, что видно из последующего списка:
18.6.1996 – первая из многолетней серии демонстраций против завоза неевреев.
1996-2002 – жиденькие, но частые демонстрации.
Поняли, что оплошали с недоставкой. Больше слякоти не будет.
22.12.1997 – избиение в "Саду роз" возле кнессета.
2002 – книга "Прощай, Израиль… или Последняя утопия".
Демократия терпелива, но не беспредельно же.
6.7.2003 – покушение.
И нет, чтобы остановиться.
9.7.2003 – сдал в печать трилогию: "Мой Израиль", "Мудаки", "Прощай, Израиль… или Последняя утопия".
Ну, теперь бы сидеть тихо. Ан нет.
2004 – книга "Покушение".
2005 – книга "Суд".
2006 – эта книга "С закрытыми глазами, или Неповиновение".
Ну, хотя бы не насмехаться.
И не было покушения? А, товарищ кэгэбэ?
Ха-ха!
Как сказал один чекист на моём суде против государства об украденном другим чекистом у меня пистолете, – сказал, что я выдумал о покушении, чтобы привлечь внимание читателей.
Верно, читатель не знает меня и не читает всякого там – как назвали меня кэгэбэшники в полиции? – "человека".
Но ты же знаешь мой послужной список и книги мои читаешь.
Если бы не знал и не читал, разве стал бы тащить меня к себе? Об этом есть в газете.
И разве стал бы бить меня? И об этом есть в газете.
За свидетелей были из твоих. Я уже назвал их имена. За фотографа был из твоих. За журналиста был из твоих.
А бил преступный мир?!
Ха-ха!
Я всегда говорил: чем больше шагов с тобой делаем, тем заметнее ты по походке.
А знаешь, читаешь, бьёшь, убиваешь – значит, уважаешь.
Но как можно уважать и не слушать телефоны?!
Не слушал?
Обижаешь.
Такой замечательный послужной список "человека"!
Моя гордость. Редко, кто похвалится таким.
Да кто тебе поверит?!
Ха-ха!
Про поцелуйчики слушаешь без разрешения, нарушаешь закон, совершая беззаконие.
А мою крамолу – без всякого нарушения закона, и без всякого на то разрешения, и без всякого на то моего возражения – не слушаешь?
Ха-ха!
Местный товарищ Вышинский сказал о тайных прослушиваниях, что в каждом деле могут быть допущены ошибки, которые изучаются и на основании которых делаются выводы, однако нельзя на этом основании отстранять следователей от дела, иначе мы придём к падению системы надзора за соблюдением законов, итогом станет делегитимация всей юридической системы.
И я за эту систему: систему ошибок, систему надзора, систему прослушивания. Только она помогает понять, что ты – слушаешь.
А ты не слушал телефоны убивавших меня?!
Не слушал телефоны убиваемого?!
Пил чай с малиной на Кинерете?!
Ха-ха-ха!
Твой ход, товарищ кэгэбэ.
Рассказ 24
Щелчок.
Это Нехамелэ. Её рука всегда на моей кнопочке. И моя рука всегда – на её кнопочке. Вместе идём по строчкам. Это тоже её. Это как у выживших в Катастрофе – не надо пояснять друг другу ничего.
– Мишенька, а теперь вот эти строчки писателя В.Войновича:
«Дело № 34840 описывает реальный случай, происшедший в 1975 году, когда два сотрудника КГБ попытались меня отравить <…> Это было настоящее покушение <…> Уже тогда, в 75-м, я пытался доказать, что страна, в которой официальными органами применяются такие нечеловеческие методы воздействия на инакомыслящих, – опасна. Частично мне это удалось, но частично <…> Я вынудил КГБ к признанию сквозь зубы, что они описанное мной преступление совершили <…> Впрочем, я заметил, что это мало кого волнует <…> Сама история <…> ожидаемого эффекта не произвела, поскольку состояла из фактов, в которые одни просто не верили, другие верить боялись, третьи не хотели».
– Нехамелэ, смешно очень, что КГБ признал сквозь зубы и что Войнович сожалеет, что ему только частично удалось доказать. У него был рай по сравнению с этой кэгэбэшней! Покажи ему.
Щелчок.
Но не всё плохо, когда тебя убивают. Есть и хорошее. Плюнуть в рожу убийце. Безнаказанно – хуже уже не будет. Всё равно убивает убийца – нееврейское государство.
Из которого 21.01.2003 я уже давно вышел.
Из заявления об освобождении от гражданства:
<…>"До 37 лет жил в другом тоталитарном государстве. С тех пор 30 лет живу в этом тоталитарном государстве. Сейчас я хочу жить в Эрец-Исраэль. Между Страной и государством нет ничего общего. Поэтому можно считать Страну заграницей относительно государства. Это соответствует процедуре выхода из гражданства. Итак, как житель заграницы, прошу освободить меня от гражданства"<…>
Не освободили.
Но я вышел из государства, стал жителем Страны – моей книги "Мой Израиль".
И через полгода на меня, иностранца, – покушение государства.
Так тебе и поверили, товарищ кэгэбэ, что убивала мафия какая-нибудь.
Это в прошлые времена было, что убивает тот, кто убивает или заказывает.
А сегодня убивает не тот, кто убивает или заказывает, а тот, кто их слушает.
Сегодня, кто слушает – тот и есть преступный мир.
А всякие мафии – части большой мафии: преступного мира.
Ты – преступный мир.
Для тебя, среди тысяч убитых, замученных до смерти – что какие-то убиваемые Михаэль и Нехамелэ?!
А она рядом со мной, и я рядом с ней, до нашей смерти. Только нажать кнопочку.
Щелчок.
– Нехамелэ, нас, как всегда, слушает товарищ кэгэбэ.
– Мишенька, да.
– Нехамелэ, ведь это пустячок, что товарищ кэгэбэ убивает нас, – пустячок, по сравнению с тем, что уже наубивал.
– Мишенька, пустячок.
Щелчок.
И Любимая, с новым детективом на диване в салоне, подтвердит, что нечего носиться с этим пустячком.
И любой серьёзный скажет, что мы живём в серьёзное время, а я – ну, это же совсем несерьёзно – о каком-то пустячке.
Который любой выполнит.
Мотоциклы, пистолеты, люди – везде всё есть.
Вот следователь, который не пришёл на суд – поцеловал или его поцеловали – не выполнит такой пустячок?
Я не подписываю его белиберду, и он собирается везти меня к судье, и мне тогда уже не отлучиться забрать мой пистолет из проходной в полиции – после судьи может быть и задержание. Поэтому я показываю ему розовую копию о сдаче пистолета при входе в полицейское отделение. Вместо того чтобы сказать спасибо порядочному человеку, дурак скрывает свою дурость, мол, всё равно узнал бы об этом через компьютер.
Значит, в жалобе кэгэбэшного агента не говорится об угрозе пистолетом. Так зачем красть?
И в кэгэбэшном суде надо мной есть бумаги о пистолете. А это зачем?
Таким образом, протаскивают пистолет в "дело".
В прежние, добрые времена, жизнь ворвалась в театр: оружие, которое висело в первом действии на стене, в третьем действии стреляло, возвещая справедливость и победу над злом. Как у американцев, у которых свобода – это оружие, а оружие – это свобода. В те времена были смешные и глупые карательные органы, которые целовали дамам ручки, водили под локоток в такой театр, не усмотрели ничего в висевшем на стене оружии, хлопали ушами, разглагольствовали о революционерах, вместо того чтобы их почирикать. И тогда те их почирикали.
Того, что было, больше не будет.
В эти новые, недобрые времена, театр ворвался в жизнь, в которой оружие превратилось в символ преступления. И в этой театральной жизни, если об оружии много говорят, только чтобы все знали, что благодаря бдительности карательных органов оно не выстрелило, а носитель его – ещё и японский шпион.
Я не о том, что будет. Я о сегодняшнем.
Приехали с дураком к дежурному судье. Сказал ему, что полиции не подписываю. "Подпиши для меня", – попросил ласково. Такого у меня ещё не было, надо бы опробовать. От своих слов никогда не отказывался, да ещё от своей генеральной линии: "Смерть кэгэбэшникам!" Поигрался в неподписанта, теперь интереснее поиграться в подписанта. Думал, будет какая-то бумага от судьи, а дурак подсунул свою. Тут я чуть было не дрогнул, но чтобы не было видно никакой робости, удовлетворил необычную просьбу. Только, добавил судье, чтобы этот вернул мне пистолет. "Да, да", – закивал судья мне и дураку.
Пистолет не вернули. А я пошёл в суд посмотреть, как это всё описал судья. А никак. Удивлённый, вернул секретарше сложенную пополам пустую картонку. Она пояснила, что такое бывает.
Подумал, что судья похож на крупноголового, который с третьего этажа наводил на меня мотоцикл в покушении, – не выполнит пустячок?
А тут ещё. Жалуюсь во всесоюзный полицейский штаб, что дурак украл пистолет. Жалуюсь. Потом надоело жаловаться и обратился в суд, уже забыл, что жаловался, и вдруг новость по радио, что тот, кому жаловался, не только поцеловал, но и трахнул. И он не выполнит пустячок?
И ещё. Дурак украл пистолет – 5.12.2002. Я открыл в суде дело об украденном пистолете – 9.02.2003. Через восемь дней после этого чиновник министерства внутренних дел объявил письмом о реквизиции пистолета, об отмене права на пистолет. На письме две надписи: срочное, заказное, а брошено в почтовый ящик у дома. Чиновник провернул такое – не выполнит пустячок?
У кэгэбэшни только одно отличие от мафии – прикрывается законом, которым уничтожает. В этом смысле подчинённые мафии честнее.
И я открыл серию демонстраций по часу в день с транспарантом "Полиция – жулики и бандиты". Стоял на углу перекрёстка, за спиной полицейское отделение, в котором украли, в центре перекрёстка огромная клумба, которую объезжают. Машины гудят, а некоторые объезжают клумбу не раз посмотреть на такое чучело. А в некоторых полицейских машинах поднимали большой палец, но не высоко, у сиденья и подмигивали.
Через несколько дней дурак увёл меня с площади внутрь здания. Сидевшие в комнатах не хотели, чтобы я стоял у них над душой и гнали его и меня.
За такое издевательство я разделил часовую демонстрацию на две: на прежнем месте и на новом – возле всесоюзного штаба полиции. Перекрёсток там просторный, но тихий, редкий араб его переходит, машина тоже редкая – арабская или полицейская. В одной машине, не арабской и не полицейской, пять ряшек в гражданском – знакомые ещё по той кэгэбэшне – тяжело выворачивали толстые шеи, когда объезжали меня, стоявшего в центре перекрёстка с транспарантом. Не выполнят пустячок?
Из будки вышел ещё один, автомат в мою сторону, предупредил, что я нарушаю безопасность этого места. Но не выстрелил. Не выполнит пустячок?
Твой ход, товарищ кэгэбэ.
Рассказ 25
А вот свеженький анекдот из серии про карательные органы. Но если такой серии ещё нет, то будет. В кэгэбэшнях без анекдота не выжить. Если здесь будут выжившие, то только благодаря анекдоту.
К шести вечера идти от Бар-Илана в Санхедрию-Мурхевет, перейти перекрёсток, прямо по улице, второй поворот направо, с левой стороны дом, в середине – проход на другую его сторону, там направо, вход в подъезд, первый пролёт – шесть ступенек, второй пролёт – двенадцать ступенек, дверь, вход свободный, посреди комнаты стол, по обеим сторонам стола сидят люди, во главе стола рав, ведущий урок, за дальним рядом людей ещё один сидит в кресле, протянуть ему руку: "Здравствуй, Сёма Дворкин".
Но это ещё не анекдот.
Когда я рассказываю анекдот, что если трое учат Тору, то один из карательных органов, – то это тоже ещё не анекдот. Меня всегда поправляют, что если двое учат Тору, то всегда один из карательных органов.
Вот теперь это стало анекдотом.
Но он с бородой, хоть никому и не рассказывал, что меня так поправляют.
А свежий анекдот – про это кресло: теперь тот, кто сидит в кресле, уже не может не приходить на уроки Торы до конца жизни, не может пересесть на другое место, а может только оберегать кресло, чтобы не сломалось. А на вопрос вошедшего про автора анекдотов, должен вертеть пальцем возле виска.
Вот такой анекдот.
Да и анекдот, в котором можно участвовать, – такого никогда ещё не было.
В той кэгэбэшне, чтобы выжить, спасались анекдотами о карательных органах. Кто-то пострадал, но кто-то выжил.
А те, кто думали выжить без анекдотов, не выжили. Все они потеряли человеческий облик.
А в этой кэгэбэшне человеческий облик не теряется не потому, что нет анекдотов.
То, чего нет вообще, не теряется.
Последние рассказы составили жалобу на государство кэгэбэ и на суд кэгэбэ.
Твой ход, товарищ кэгэбэ.
Рассказ 26
Теперь поединок "Нехамелэ – кэгэбэ". Из огромной книги её жизни. Блестящая домашняя заготовка. Многолетнее убивание, многочисленные раны – доказательство её победы.
