Михаил Волконский
Ищите и найдете

Полная версия

LXII

Патер Грубер сидел с братом Иосифом, или Иосифом Антоновичем Пшебецким, за шоколадом.

Они уже сидели так добрых два часа, а ожидаемый ими Варгин, который, по уверению Пшебецкого, должен был явиться и рассказать все, не приходил.

– Будьте покойны, он придет! – с неослабной уверенностью повторил уже в сотый раз Иосиф Антонович.

– Да почему вы так уверены? – спросил Грубер, терпение которого, по-видимому, начало истощаться. – Мне кажется, вы ошибаетесь!

– Я могу ошибаться, – возразил Пшебецкий, – в чем угодно, но только не в этом!

– Однако?

– Дело в том, что я нашел в этом художнике Варгине удивительный субъект для гипноза… А вам известна, кажется, моя сила в этом отношении.

– В вашей силе я не сомневаюсь… – начал Грубер, но Иосиф Антонович перебил его:

– Если не сомневаетесь, тогда верьте!

– Но я желал бы знать, как вы распорядились в данном случае своей силой? Дело мне кажется довольно сложным.

– Напротив, ничуть! Я уже много раз пользовался этим приемом и всегда получал желаемые результаты, находя в загипнотизированных рабски исполнительных помощников, которые с удивительной точностью без страха и колебаний исполняют приказания, причем для этого лишь нужно, чтобы субъект был достаточно впечатлителен, а большей впечатлительности, чем у этого художника, я не встречал. Он должен выполнить с математической точностью все, что я ему велю, и прийти сюда во что бы то ни стало, чтобы рассказать нам.

– А что же вы ему велели делать?

– Приехав к нему и найдя его дома, я сразу увидел, каков он, и мне достаточно было поглядеть на него и подумать, чтобы он впал в гипноз, как это уже случилось, и он был в полной моей власти. Тогда я сказал ему, чтобы он следовал за мною, отвез его в дом Авакумова, сдал Станиславу и поручил тому дать возможность художнику наблюсти за Трофимовым…

– Отчего же вы не поручили это просто Станиславу?

– Во-первых, Станислав недостаточно развит, чтобы понять и запомнить подслушанный разговор, а во-вторых, не забывайте, что мне нужен тут загипнотизированный человек, который, как машина, воспримет все услышанное и, явясь сюда, повторит от слова до слова, хотя бы даже это было на языке, для него неизвестном.

– Неужели это возможно? – полюбопытствовал Грубер.

– Вполне и безусловно. Загипнотизированный не только может запомнить и повторить чужую речь на незнакомом ему языке, но даже сам говорить на нем, если он только когда-нибудь слышал разговор на этом языке.

На этот раз этой протянутой руки было достаточно, чтобы Варгин, как бы привыкший уже к гипнозу, немедленно впал в него.

«Поразительная впечатлительность!» – подумал Трофимов.

– О да! – сейчас же ответил ему Варгин, недвижно растянувшийся в кресле, с открытыми, остановившимися, как у мертвого, глазами.

– Ты, значит, можешь читать мысли? – спросил Трофимов.

– Да.

– И видеть на расстоянии?

– Да, да!

– Тем лучше.

– Я знаю уж, что ты хочешь, чтобы я сказал тебе… О, я скажу, потому что этот человек хотел мне сделать вред… Ты хочешь знать, куда я должен идти? Вот я выхожу на улицу… постой, я забыл надеть плащ – холодно, сейчас! Вот так… теперь хорошо! Я иду прямо, поворачиваю налево… О! Я на Невском! И тут на Невском дом, куда я должен идти. Вот он!..

– Какой же это дом? – тихо сделал вопрос Трофимов.

– Да католической же церкви! Разве ты не знаешь? Какой ты непонятливый!.. Я подымаюсь по лестнице, дверь не заперта… Вхожу… в прихожей никого… потом пустой зал… потом еще комната: тут сидят двое…

– Ты знаешь их?

– Знаю… Один – патер Грубер, а другой – тот, который велел мне прийти сюда. Его Грубер называет «брат Иосиф»…

– Довольно, знаю! – остановил его Трофимов. – Так это брат Иосиф велел тебе прийти к нему?

– Ну, да!.. Только мне при них разговаривать нельзя с тобой, они услышат.

– Значит, он и послал тебя к Авакумову, чтобы следить?

– За тобой… – досказал Варгин. – Только, право, они услышат: и тебе и мне будет худо тогда!

– Уйди от них!

– Не могу! Я должен ему рассказать все… Боже мой! Мне тяжело… ты велел уйти, я ухожу, а мне нужно рассказать ему… мне нужно! Нужно!

Варгин заметался на кресле, и снова конвульсии задергали было его тело.

Теперь он должен был испытать на себе два противоположных влияния двух различных людей, которые подчинили его своей воле. Эти два влияния боролись в нем и причиняли ему страдания, вызвавшие новые конвульсии.

Надо было сразу освободить Варгина от обоих влияний, и для этого требовались, действительно, огромная сила, знание и умение. Но, по счастью, человек, в руках которого находился Варгин, обладал этой силой, знанием и умением.

Трофимов немедленно остановил его ясновидение и внушил ему спокойный, укрепляющий сон, а сам в это время перенес его на диван, раздел и долго возился над своим приятелем. Он тщательно проводил рукою по тем местам обнаженного тела Варгина, где находятся нервные центры, и, по мере того как он делал эти пасы, лицо Варгина становилось спокойнее и спокойнее, и, наконец, он задышал ровно и безмятежно, совершенно освобожденный от всяких последствий приемов гипноза, проделанных над ним как Трофимовым, так и Иосифом Антоновичем Пшебецким.

Работа Трофимова стоила ему немалого: он заметно побледнел, пот выступил у него на лбу, от него потребовалась огромная затрата сил, но он перенес ее и выполнил свое дело до конца. Зато ему было известно теперь, что иезуиты, до сих пор не подозревавшие, что под скромным именем Трофимова скрывается один из могущественных деятелей противоборствующего им общества перфектибилистов, обратили на него свое внимание, и это было очень важно для него.

LXIII

Трофимов чувствовал значительное утомление, но сегодня для него выдался такой день, что отдыхать ему было некогда.

Едва он кончил свои пасы над Варгиным и почти в изнеможении опустился на кресло, за ним прислала сиделка, потому что, по ее мнению, больному было худо.

– Сейчас, сию минуту! – сказал Трофимов, продолжая сидеть, но в тот же миг, как бы спохватившись, вскочил и произнес: – Что же это я?

Трофимов знал, однако, что сейчас для больного молодого человека опять потребуются все его силы, а этих сил у него почти не было. Он достал из кармана маленький хрустальный флакон, налил из стоявшего на окне в библиотеке графина воды в стакан, капнул из флакона туда две капли и выпил залпом.

Через секунду Степан Гаврилович выпрямился и пошел, бодрый и крепкий, к больному.

Сиделка встретила Трофимова одним лишь словом:

– Нехорошо!

Это была не простая сиделка, а знавшая, по-видимому, больше обыкновенной и привыкшая ходить за больными под руководством Степана Гавриловича.

– Нехорошо? – переспросил ее Трофимов. – В чем же дело?

– Пульса почти не слышно, и холодеет! – ответила шепотом сиделка.

Трофимов подошел к больному и взял его за руку. Пульс был так слаб, что его с трудом можно было различить, и рука была холодна как лед.

Трофимов стал в ногах постели, на которой лежал больной, и, вытянув руки и выставив вперед большие пальцы, начал водить ими над больным от себя и потом назад к себе. Изредка Степан Гаврилович кивком показывал сиделке на больного, та трогала его за руку и отвечала утвердительным наклонением головы, показывая этим, что теперь все идет к лучшему.

Пульс больного забился, тело согрелось, угасающая жизнь как бы возвращалась к нему.

– Если опять заметите, позовите меня! – сказал Трофимов и пошел в библиотеку к Варгину. – Господи! Только бы сил хватило! – прошептал он, взявшись за голову.

Две капли, принятые им из флакона, были крайним средством, повторение которого не могло уже принести пользы. Трофимову нужен был отдых.

В библиотеке он нашел Варгина очнувшимся.

Художник очнулся и, увидев себя лежащим на диване раздетым, удивился, что с ним, и поспешил надеть на себя платье.

– Что это? Отчего я тут лежал голый? – спросил он вошедшего Трофимова. – Ну, брат Кирш, дела!.. – произнес он затем и добавил: – А все-таки я очень рад, что нашел тебя и что Трофимов оказался тобой. Теперь я смотрю на тебя и дивлюсь: как это раньше не мог узнать?

Варгин, освобожденный уже от влияния гипноза, помнил, однако, все внешние факты, происходившие вокруг него во время гипноза, потому что ему было сказано «наблюдать и запомнить».

– Позабудь Кирша, – остановил его Трофимов, – и никогда не произноси этого имени; теперь я для тебя, как и для всех, Степан Гаврилович Трофимов, но, кажется, мне скоро придется переменить и это имя: мы уже обратили на себя благосклонное внимание отцов-иезуитов…

– Опять они! – воскликнул Варгин, имевший уже прежде случай сталкиваться с представителями иезуитского ордена и испытать на себе их обхождение.

– Да, опять они! – подтвердил Трофимов. – Но в том и состоит мое дело, чтобы по возможности обращать в добро то зло, на которое они способны.

– Так что, – проговорил Варгин, – этот обескровленный молодой человек – это их работа?

– Нет, в данном случае иезуиты виноваты только косвенно, а главная вина лежит на этом безбожном старике Авакумове, который, впрочем, теперь, вероятно, уже покончил земные счеты.

– Успокой ты меня, пожалуйста! – стал просить Варгин. – Расскажи мне про этого несчастного молодого человека, над которым ты сам производил препротивную операцию.

– Для этого, то есть для того, чтобы ты понял все как следует, – начал объяснять Трофимов, – нужны были бы некоторые познания… Впрочем, я постараюсь втолковать тебе, что смогу… Старик Авакумов был один из тех безумцев, которые соблазняются учением так называемой «черной магии», или «чернокнижием». У этого отвратительного учения есть свой ритуал и своя практика, в которой человеческая кровь играет и играла с незапамятных времен первенствующую роль. Убийство, обставленное гнусными обрядами, составляет необходимую принадлежность ритуала этих безумцев. Между прочим, они верят, что человеческая кровь способствует продлению и поддержанию жизни. В Древнем Риме времен императоров были в ходу ванны из свежей человеческой крови, для чего убивали рабов. То же самое проделывали и в средние века, и даже сравнительно еще недавно во Франции, во времена регентства, когда сам регент пользовался этими ваннами. Также верят и в то, что кровь, перелитая непосредственно из жил молодого человека к старому, дает этому старому молодость и долговечность. Старик Авакумов желал испытать на себе такой способ телесного возрождения и жертвою для этого обрек молодого человека, тайно помещенного в его доме иезуитами на его попечение.

LXIV

– Значит, Авакумов обрек его на смерть? – спросил Варгин.

– Да, но этим он не смущался! – сказал Трофимов.

– Но разве он не боялся ответственности?

– Молодой человек был поручен ему тайно, и он находился в полной его власти.

– Все-таки он был поручен иезуитами?

– Они мало заботились о нем и, может быть, ничего не имели бы против, если бы его не стало. С этой стороны Авакумов не тревожился и знал, что ему никаких хлопот не будет. Он действовал, вполне уверенный, что его дело останется безнаказанным… Но тут явился к нему я…

– А-а! – проговорил со вздохом облегчения Варгин. – Так он до тебя начал выбирать кровь из этого молодого человека?

– Да. Я явился к Авакумову под видом доктора, который готов помогать ему в его операциях, иначе я не мог бы иметь доступа к его жертве и спасти ее из рук Авакумова.

– И ты все-таки добровольно проделывал впрыскивания старику кровью живого человека?

– Да, потому что это было не только полезно, но необходимо именно этому живому человеку. Слыхал ты когда-нибудь о системе лечения доктора Месмера?

– Слыхал! – ответил Варгин.

– А знаешь, в чем она состоит?

– В магнетизме.

– В магнетизме, это правда! Но есть много способов, чтобы применять его, и вот один из таких способов состоит в следующем: больного гипнотизируют, то есть заставляют его заснуть, внушая ему сон ясновидения, и в этом ясновидении он сам называет свою болезнь и сам указывает средства к ее излечению, так что врачу остается только тщательно и неуклонно применять эти средства. В парижской клинике был уже случай, когда больной чахоткою предписал себе кровопускания столь частые, что он находился в таком же состоянии, в каком находится теперь молодой человек, которого ты видел. Доктора-академики сильно сомневались в благополучном исходе, и только один молодой последователь Месмера взял на себя всю ответственность и продолжал делать кровопускания, время от времени гипнотизируя больного и спрашивая его указаний. Больной ослабел до полного истощения, и, когда потребовал еще нового кровопускания, самый ярый последователь Месмера усомнился, хотя все-таки исполнил требования больного. И больной не только оправился от бессилия, но и выздоровел вполне от своей болезни. Этот факт засвидетельствован официальными врачами парижской клиники и удостоверен печатно.

Трофимов достал из шкафа книгу, перелистал ее и показал печатный протокол, подписанный парижскими врачами и подтверждающий его слова.

– Не будь этого свидетельства, – продолжал он, – я, может быть, не решился бы произвести такой рискованный опыт. Но случай в парижской клинике показал целесообразность такого лечения. Когда старик Авакумов, приняв меня в свои сообщники, допустил меня к молодому человеку, я попросил оставить меня с ним и, легко вызвав у него сон, спросил, чем мне лечить его от кровопусканий, которые делал ему Авакумов до меня. Больной отвечал, что от кровопусканий ничем лечить его не нужно, но что они сами составляют для него лечение, и только они могут спасти ему жизнь. Больной потребовал, чтобы они продолжались. Тогда, вместо того чтобы тем или другим способом вырвать молодого человека из рук Авакумова, я оставил его в заключении и, вспомнив парижский случай, смело продолжал делать кровопускания, наполняя свежею кровью шприц и впуская ее Авакумову, как он сам требовал этого. Я знал, что Авакумов отравляется зараженною кровью, уговаривал его перестать, но тот настаивал, вместе с тем ища для себя другой жертвы, то есть сильного и крепкого молодого человека. В безумстве своем Авакумов заманил к себе в подвал…

– Молодого Силина? – подсказал Варгин. – Так вот для чего запер его Авакумов? Вот подлец!

– Но Силин был выпущен согласно моим указаниям, – сказал Трофимов.

– Так это ты послал молодую девушку, чтобы она освободила его?

Теперь Варгин, освобожденный от гипноза, восстановил в своей памяти всю историю с молодой девушкой и все, что относилось к ней.

– Да, я ее послал, – подтвердил Трофимов. – Старик был страшно взбешен этим, но волей-неволей должен был довольствоваться «пациентом доктора Герье», как он называл молодого человека, после того как показывал его доктору Герье с целью купить у того яд. Когда Герье был у Авакумова, молодой Силин сидел в подвале. Сегодня больной назначил себе последнее кровопускание, и как раз оно совпало с последним требованием безумного старика. Я исполнял здесь волю судьбы, и не в моей власти было изменить ее. У старика Авакумова началась агония, с ним уже кончено, и теперь надо употребить все старания, чтобы поддержать угасающую жизнь молодого человека и дать его натуре возможность повернуть на полное выздоровление. Сегодня целый день мне нужно не отходя следить за больным, но не знаю, хватит ли у меня на это сил… Если же я ослабею, тот не выживет.

– Может быть, я могу помочь? – наивно предложил Варгин.

– Нет, милый! – улыбнулся Трофимов. – Ни тебе, ни кому другому не помочь! Тут нужны долгая подготовка и особенная сноровка!

– Так что тебе заменить себя некем?

– В том-то и дело что нет! – сказал Трофимов. – И вся ответственность лежит на мне одном.

LXV

Грубер с Пшебецким просидели до позднего вечера, и, наконец, Иосиф Антонович уехал, стараясь казаться как можно спокойнее, но на самом деле порядочно-таки встревоженный; он положительно недоумевал, что могло случиться с Варгиным и отчего тот не пришел.

Конечно, Пшебецкий прямо от Грубера отправился в дом к Авакумову.

Там входные двери на подъезде были отперты настежь, и у крыльца стояли несколько чуек, а впереди них купеческий кафтан в картузе.

– Что это такое? Кто это? – спросил Пшебецкий, слезая с извозчика.

– Гробовщик! – ответил кафтан.

– Гробовщик? – удивился Иосиф Антонович. – Кто же умер здесь?

– Сам хозяин этого дома, – ответил гробовщик, – изволили преставиться в Царствие Небесное.

Пшебецкий быстро взбежал на крыльцо.

Большой зал авакумовского дома, обыкновенно и прежде мрачный, теперь принял неприглядно тяжелый вид.

Шторы были спущены, зеркала завешены простынями, а посреди, на покрытом белой скатертью столе, лежало тело старика Авакумова, освещенное четырьмя восковыми свечами, стоявшими вокруг стола.

Пшебецкий только заглянул в зал и повернул в столовую, ища кого-нибудь, потому что, кроме двух лакеев в сенях, ему не попалось ни живой души.

Казалось, весь верхний этаж этого дома был пуст и люди разбежались отсюда, и только мертвый отвратительный старик лежал на столе в огромном зале.

Пшебецкий прошел коридор, осмотрел несколько комнат, заглянул в официантскую – никого!

Ему стало жутко. Когда он шел назад по коридору, ему послышалось, что кто-то идет за ним сзади, и было мгновение, что он не решался обернуться – такой внезапный панический страх безотчетно овладел им. И, ускорив шаги и не оглядываясь, он вернулся в столовую, не сомневаясь уже теперь, что за ним шли.

В столовой Пшебецкий обернулся наконец и увидел сзади себя Крохина, который, склонив голову набок, спокойно и просто глядел на иезуита.

– Это вы? – вздрогнув, воскликнул Пшебецкий, узнав Крохина. – Отчего тут нет никого?

– Как нет? Я все время за вами хожу, – ответил Крохин, – это вы бежите из комнаты в комнату, так что и не остановишь вас.

– Немудрено! Побежишь! – отрывисто заговорил Пшебецкий. – Эта смерть совершенно неожиданна… я никак не думал найти его на столе, и вдруг…

– Он несколько дней уже был болен! – пояснил Крохин. – Смерть совсем не неожиданная.

– А кто его лечил?

– Доктор.

– Какой?

– Доктор Трофимов.

– Отчего же он умер?

– Не знаю! – пожал плечами Крохин. – Это дело доктора…

– Вот именно, – подхватил Пшебецкий, – мне желательно было бы повидать этого доктора!

– Поезжайте к нему или пригласите его к себе.

– А как его адрес?

Крохин подробно объяснил, где находится дом, в котором живет Трофимов.

– Как же он умер? – продолжал спрашивать Пшебецкий.

– Как умер? Отдал Богу душу, да и все тут.

– Ну, а теперь Трофимов был сегодня здесь?

– Был.

– Задолго до смерти?

– Нет, не очень… часа за два, пожалуй. При докторе началась агония, причем он сказал, что все кончено, и уехал.

– И тут ничего не случилось?

– То есть что случилось? Когда?

– А вот когда был тут доктор Трофимов?

– Нет, кажется, ничего.

Иосиф Антонович двинул рукой, должно быть, в знак выражения своего нетерпения. Он глянул прямо в глаза Крохину, и взгляд Иосифа Антоновича красноречивее слов сказал: «Не верю, тут должно было что-нибудь произойти, только ты сказать мне не хочешь».

Крохин, не сморгнув, выдержал его взгляд и потом скромно опустил голову.

«Я заставлю тебя говорить», – думал Пшебецкий и протянул к Крохину руки.

Но тот улыбнулся, покачал головой и сказал:

– Напрасно, брат Иосиф, со мной ничего не выйдет, я не подчинюсь вашему влиянию.

– Как не подчинишься? Как не выйдет? – запальчиво почти крикнул Пшебецкий, с силой тряхнул руками и всем существом своим сказал повелительно: – Спи!

В ответ раздался сдержанный, насмешливый хохот, словно эхо, прозвучавший в устах Крохина.

– Я вам говорю, напрасно! – повторил он. – Пойдите лучше попробуйте на ком другом свою силу, а для меня она не страшна!

Пшебецкий почувствовал себя смущенным.

В первый раз ему приходилось встретиться с человеком, который давал ему такой бесспорный отпор.

Простой, обыкновенный человек не мог дать ему этого отпора, и для него стало ясно, что Крохин, по-видимому, совсем не такой ничтожный приживальщик в доме Авакумова, каким он казался до сих пор.

«Очевидно, это перфектибилист!» – сообразил Пшебецкий и решил немедленно же сыграть на отступление.

– Я сам не знаю, что говорю! – стал извиняться он. – Меня так взволновала эта смерть и потом испугало ваше появление, что я сам хочу успокоить себя, а говорю вам «спи»! Это бывает, почтеннейший господин Крохин, не правда ли, а?

– Бывает! – согласился Крохин.

– А когда будет завтра панихида? – спросил Иосиф Антонович.

– В час дня.

– Так, хорошо, я завтра приеду на панихиду, а пока до свиданья!

И, повертевшись, Пшебецкий направился к лестнице, прося не провожать его и уверяя, что он уйдет один.

Крохин поклонился ему в знак согласия.

На лестнице Иосиф Антонович встретил Станислава и спросил у него:

– Что случилось?

– Барин умер! – ответил Станислав.

– Я не про то спрашиваю! Что случилось с тем человеком, которого я поручил тебе?

Станислав вытаращил удивленные глаза на Пшебецкого.

– С каким человеком?

– Ты разве не помнишь? Сегодня.

– Ничего не помню.

– Так! – протянул Иосиф Антонович.

Больше он Станислава не спрашивал: брат Иосиф сразу понял, в чем дело, и теперь уже не сомневался, что тут вмешались недруги иезуитского ордена.

Пшебецкий надел шляпу и вышел, а на верхней площадке на лестнице стоял Крохин, который слышал его короткий разговор со Станиславом, и, улыбаясь, поглядел брату Иосифу вслед.