Михаил Волконский
Ищите и найдете

Полная версия

XLVII

Рассказ графа произвел на Герье угнетающее впечатление благодаря своему неподдельному трагизму, но вместе с тем в уме доктора надвинулась унылая дума и завладела его мыслями.

Теперь он узнал, кто была девушка, в которую он влюблен с первого взгляда, и то, что он узнал, повергло его в уныние.

Она оказывалась дочерью французского аристократа, носившего, судя по гербам на ливрее его человека, титул герцога, проживавшего только в Митаве под именем графа.

Герье видел, что этот герцог, несмотря ни на что, гордо держался своего достоинства, и пока только это достоинство и оставалось у него, но он твердо высказал Герье, что надеется на лучшие времена, когда король вернется в Париж, а вместе с ним вернется, значит, и сам он, герцог.

Бедному же женевскому доктору, каким был Герье, далеко было до дочери аристократа, и это он почувствовал сейчас же, как узнал об ее происхождении.

Однако когда человек желает чего-нибудь, он непременно поддерживает себя надеждою, как бы недостижимо ни казалось его желание. И чем яснее эта недостижимость, тем необходимее становится надежда.

Так было и с Герье. Надежда его заключалась в том, что все-таки он первый привез графу Рене сведения об его дочери; в этом он видел как бы перст судьбы, на который влюбленные вообще всегда готовы рассчитывать в своих мечтах.

Однако, прежде чем думать о будущем, нужно было рассудить о настоящем, и прежде всего найти молодую девушку.

– Прежде всего, – начал доктор Герье, – значит, надо спешить в Петербург, чтобы как можно скорее вырвать вашу дочь из рук этого старика.

Граф так и впился глазами в доктора.

– Какого старика? Расскажите мне по порядку, где и как вы видели ее?

Доктор Герье стал подробно рассказывать; граф слушал, словно впитывая в себя каждое его слово.

– Странный человек – этот старик Авакумов! – сказал он, когда Герье кончил.

Граф совершенно правильно запомнил фамилию и произнес ее по-французски, но без ошибки.

– Странный и нехороший человек, насколько я могу судить, – подтвердил Герье.

– Но как же она попала к нему?

– Этого я не могу знать, граф!

– Медлить нельзя, – заговорил граф, – и я завтра же испрошу позволения короля и отправлюсь в Петербург.

– Я с охотой последовал бы за вами… – начал было Герье, но граф перебил его.

– И я вас взял бы с собой, – проговорил он, – но этого нельзя; нельзя потому, что вы не можете и не должны оставить эту барыню!

Сам-то Герье знал отлично, что ему нельзя оставить госпожу Драйпегову, потому что сейчас не мог вернуть ей деньги за свой проезд, но он невольно удивился, откуда знает об этом граф.

У того, однако, оказались совсем другие соображения, по которым граф находил необходимым присутствие доктора в Митаве.

Дело было вот в чем.

– Если я уеду, – стал объяснять граф, – то здесь, возле короля, никого не останется из посвященных, и я не могу никому сообщить сведения, полученные мною от нашего общества, потому что имею право делиться этими сведениями только с тем, на кого мне указывают, как в данном случае, например, на вас. Таким образом, здесь необходим человек, который следил бы за этой госпожою и не допустил бы ее сделать зло, задуманное ею. Если бы вы уехали, мне нужно было бы остаться здесь и, как это ни было бы трудно, принести в жертву долгу свое личное дело.

– Я фактически не могу уехать отсюда, – поспешил его успокоить Герье, – потому что у меня нет на это средств!

– Средства не Бог весть какие нужны для этого, и они нашлись бы! Вопрос не в них, а в гораздо более серьезном: мне нужно быть покойным, что я оставлю в Митаве человека, на которого могу положиться, что он не допустит, чтобы совершилось злое и нехорошее дело! Возьмете ли вы это на себя?

– Что же я должен делать? – спросил Герье.

– Заранее сказать ничего нельзя! Надо поступать сообразно с обстоятельствами, и это вам будет не особенно трудно, потому что вы будете при этой госпоже.

– Но сумею ли я?

– Сумеете, если захотите.

И граф так умоляюще посмотрел на Герье, видимо, ему так хотелось, чтобы тот успокоил его и чтобы этим дал ему возможность уехать завтра же в Петербург, что доктору стало ужасно жалко графа. Решась, он вдруг произнес с убеждением:

– Хорошо! Будьте покойны, поезжайте и дай вам Бог удачи!

Искренняя радость выразилась на лице графа, и он с чувством пожал руку Герье.

Тот записал ему все необходимые в Петербурге сведения, записал и подробный адрес Варгина, сказав, что это – его приятель, на которого граф может положиться.

Затем они простились, граф проводил доктора до дверей столовой, а в «вестибюле» Баптист ждал выхода гостя с верхним его платьем на руках, с неукоснительной важностью исполняя обязанности лакея.

Он помог одеться Герье, как будто ничего не случилось, и на строгом, невозмутимом лице его выражалось одно только почтение.

Отворив дверь, Баптист отвесил доктору низкий, торжественный поклон.

XLVIII

Когда Варгин, как подкошенный сноп, упал на диван, послушный неотразимо подействовавшему на него влиянию протянутых рук Степана Гавриловича, он заснул, и Трофимов, убедившись, что он спит, положил ему на голову руку и проговорил раздельным внушительным голосом:

– Ты сейчас встанешь, откроешь глаза и будешь действовать, как будто не спишь. Ты отправишься прямо домой и, придя, ляжешь и будешь спать… Иди!

Трофимов отошел в сторону и спрятался за портьеру, а с Варгиным как бы случилось чудо: он встал, открыл глаза и твердым шагом направился к двери, в точности исполняя данное ему приказание.

Нервная, впечатлительная натура его легко поддалась гипнозу, Степан же Гаврилович владел, очевидно, этой силой в совершенстве.

Трофимов прислушался, как затихли шаги Варгина на лестнице, затем ударил один раз в звонок и тихо проговорил появившемуся сейчас же лакею:

– Сказать, чтоб следили дальше!

Варгин как ни в чем не бывало оделся на лестнице и вышел, а из ворот дома Трофимова почти сейчас же шмыгнул тот самый тщедушный человечек, который в балагане выходил якобы на съедение Голиафу-Путифару.

Он в некотором отдалении пошел по пятам Варгина, не спуская с него глаз.

Трофимов из гостиной отправился в столовую, где сидела молодая девушка, с которою он только что катался на балаганах.

Она сидела у стола, на котором был накрыт завтрак и стояло несколько вкусных блюд.

Но она ни к чему не притронулась.

– Ну, что же, mademoiselle Louise? – на чистом французском языке заговорил Трофимов. – И прогулка не развлекла вас?

– Нет, напротив, я вам очень благодарна! – как-то беззвучно и совершенно равнодушно ответила Луиза.

– Отчего же вы не кушаете? Или вы не хотите есть?

– Благодарю вас!

Степан Гаврилович остановил на ней долгий, пристальный взгляд.

– Вы, может быть, хотите уснуть? Успокоиться? – ласково спросил он.

Девушка тихо улыбнулась.

– Да, пожалуйста, если бы уснуть! – произнесла она.

– Вы ведь мне верите? Знаете, что я не хочу вам зла?

– О, да!.. Да!.. Знаю! – проговорила девушка.

– Тогда пойдемте!

Трофимов вывел ее в свою гостиную, усадил на спокойное кресло и, став сзади нее, поднял руки над ее головою.

«Авось нынче удастся!» – подумал он.

– О, да!.. Нынче удастся… – громким, твердым и радостным голосом ответила она на его мысль.

Девушка уже была в состоянии транса и по скорости, с которой она поддалась, Трофимов видел, что сегодня, действительно, можно заставить ее видеть на далекое расстояние.

– Сегодня я увижу далеко! – снова ответила она бодро.

– А это не утомит тебя? – спросил Трофимов.

– Нет.

– И не сделает тебе вреда?

– Нет, нет.

– Тогда следи за тем, что я представляю себе. Что ты видишь?

– Я вижу замок… ворота… часового… Вижу двор… он покрыт грязным снегом… и дорожки протоптаны по нем…

– Маленькую дверь во флигеле ты видишь?

– Вижу… она заперта… и на ней висит молоток…

– Войди за ту дверь, смотри и говори, что увидишь!

– Я вижу сени… каменный пол… шкаф с посудой…

– Там никого нет?

– Никого…

– Дальше!

– Дальше… комната маленькая со столом… на стуле у двери сидит человек…

– Ты знаешь его или нет?

– Это – Баптист!.. – вдруг дрогнувшим голосом проговорила Луиза. – Он дремлет на стуле… слышен звонок… он вскочил… идет… отворяет дверь… Баптист, наш милый, добрый Баптист…

– Куда он вошел?

– Опять комната… лампа… я ее помню… у стола в креслах… оборачивается… Отец! – крикнула она. – Отец!.. Я вижу его!

Трофимов быстро протянул руку над нею, она смолкла, откинулась на спинку кресла, и тихое, ровное дыханье ее показало, что она погрузилась в спокойный сон.

– Значит, это ее отец, я не ошибся! – пробормотал Трофимов и быстро вышел из комнаты по направлению к лестнице.

Там он велел подать себе плащ и приказал лакею, чтобы в доме была тишина и барышню оставили спать в гостиной.

– Ты мне отвечаешь за ее покой тем, что сказано тебе «ищите!», – сказал он лакею.

– И найдете, – ответил тот, склонив голову.

Он вышел, кликнул извозчика, сел и не торгуясь сказал ему, куда ехать.

Извозчик, зная, что без торга садятся господа, щедрые на плату, погнал свою лошадь.

XLIX

Трофимов подъехал к воротам, за которыми стоял домик, где жила Августа Карловна со своими квартирантами.

У ворот, прислонившись, стоял тщедушный человечек, следивший за Варгиным.

Трофимов, вылезши из санок и проходя в калитку, на ходу спросил у того:

– Он пришел?

– Только что.

– По дороге шел бодро?

– Так что я едва поспевал за ним.

– Значит, ничего не случилось?

– Нет.

– Хорошо; можешь идти теперь.

– А завтра? Опять нужно следить?

– Нет, пока не нужно. Теперь и так обойдемся.

И Трофимов прошел в калитку и направился по мосткам в домик к Августе Карловне.

Она была дома, как всегда, и на этот раз не была занята, потому что никого из посетителей у нее не было.

Она приняла Степана Гавриловича у себя в спальне, с картами в руках, но, как только увидела Трофимова, сейчас же положила карты, встала и почтительно присела, с серьезным, деловитым лицом.

Теперь, когда они были наедине, сразу было видно, что они давно знают друг друга и что Августа Карловна относится к Степану Гавриловичу с большим уважением, граничащим почти с подчинением.

Трофимов кивнул ей головой и, как свой человек, сел к столу.

– Послушай, Розалия, – проговорил он, – мне нужна твоя служба!

– Приказывайте! – с чувством произнесла Августа Карловна, по-видимому, еще послушнее откликаясь на имя Розалии.

– Дело не особенно сложное, но для этого надобно оставить Петербург.

– Навсегда? – с некоторым испугом спросила Розалия-Августа Карловна.

– Нет, – спокойно, не замечая ее испуга, ответил Трофимов, – может быть, ненадолго.

– А моя практика? – решилась полюбопытствовать она.

– Практика не пострадает. Здесь все останется по-прежнему, и ты вернешься сюда, а за услугу получишь больше, чем заработала бы практикой за то время, на которое оставишь ее.

Лицо Августы Карловны расплылось в улыбку.

– С вами всегда приятно иметь дело, господин…

– Тс… – остановил ее Трофимов, боясь, что она произнесет имя, которое не нужно было, чтобы она произносила. – Осторожность, Розалия!

– Слушаюсь, господин!

Они разговаривали на немецком языке, которым Трофимов владел так же хорошо, как и французским.

– Так слушай! – продолжал Степан Гаврилович. – Ты должна сопровождать молодую девушку, увезти ее из Петербурга и беречь как зеницу ока.

– Слушаю! – опять повторила Августа Карловна. – Когда нужно приготовиться к отъезду?

– Завтра.

– Так скоро?

– До завтра еще целые сутки.

– Слушаю.

– А что жилец?

– Который уехал?

– Да нет, который остался!

– Не знаю; кажется, только что вернулся откуда-то.

– Пойди посмотри!

Августа Карловна пошла, заглянула в комнату Варгина и вернулась, укоризненно качая головой.

Она нашла художника растянувшимся посреди комнаты и храпевшим во всю мочь.

– Нехорошо! – заявила она. – Он, кажется, вернулся пьяный, лег на пол и заснул. До сих пор никогда этого с ним не было.

Трофимов невольно улыбнулся, вспомнив, что, давая приказание Варгину, не сказал ему лечь на постель, и тот слишком уже буквально исполнил его волю, пришел домой и лег спать посреди комнаты.

– Я пройду к нему, – сказал Трофимов, – оставь меня одного с ним! Он не пьян – бедный малый находится, вероятно, в обмороке.

Он отправился к Варгину, вошел в его комнату и плотно затворил за собой дверь.

Фигура художника на полу была довольно своеобразна. Варгин, должно быть, воображая себя на постели, лежал, подогнув одну ногу, положив руку под голову, а другую руку держал у шеи, как бы натянув ею одеяло, не желая его выпустить.

Трофимов нагнулся над ним, тронул его за голову и, отчеканивая каждое слово, стал внушать ему:

– Ты проснешься через четверть часа и забудешь все, что относится к молодой девушке, которую ты видел сегодня со мной, забудешь так, как будто не знал о ней никогда и не слыхал. Ты исполнишь?

– Да-а-а! – сквозь храп протянул Варгин. Трофимов кивнул головой и направился к двери.

– Через четверть часа он проснется как встрепанный! – сказал он Августе Карловне прощаясь. – А завтра вы приедете ко мне с вещами и скажете здесь всем, что уехали на некоторое время по делам в Финляндию.

L

Через четверть часа Варгин встал как ни в чем не бывало и нисколько не удивился, что лежал на полу.

Он умылся, причесался, спросил себе обедать и ел с большим аппетитом, находясь, по-видимому, в отличном и веселом расположении духа.

На другой день он пошел на работу дописывать богиню на потолке и, вернувшись домой, застал у себя молодого Силина вместе с его отцом.

Те его ждали.

Молодой Силин, напрасно просидевший накануне целый день дома в ожидании Варгина, который обещал приехать прямо от Трофимова, сегодня собрался к нему, но отец ни за что не хотел отпустить его одного и приехал вместе с ним.

Варгин встретил их очень радушно и сейчас же заговорил с молодым Силиным о рисовании и предложил ему со следующего дня начать уроки.

– Какие уж тут уроки? – возразил старик Силин. – Ведь мы уезжаем! Так уж об уроках говорить нечего.

– Вы уезжаете? – удивился Варгин. – Неужели? Почему же вы уезжаете?

Он так добросовестно забыл по внушению Степана Гавриловича все, что касалось молодой девушки, что даже не помнил теперь о сборах Силиных в дорогу, потому что эти сборы были следствием случая с Александром, спасенным молодой девушкой.

Отец с сыном переглянулись, не соображая, что это Варгин: шутит или так себе прикидывается.

– Да как же, батенька? – заговорил старик Силин. – Ведь вы же вчера еще видели приготовления к отъезду, а теперь спрашиваете! Или вы, может быть, думаете, что я не хозяин у себя в доме и что мы останемся тут, вопреки моему желанию уехать? Так этого не будет! Голову вам даю на отсеченье: уж раз я сказал, так свое слово сдержу крепко.

– Вы отчего же вчера не пришли? – перебивая отца, спросил у Варгина Александр.

– Вчера? – повторил тот. – Вчера, кажется, мы с вами виделись?

– Ну, да, конечно, виделись! И когда мы расстались, вы обещали приехать ко мне!

Варгин помолчал, припоминая.

– Не помню! – проговорил он убежденно. – Может быть, и обещал, но только не помню!

Оба Силина опять переглянулись.

– Как же вы не помните, когда сами уверяли меня, что непременно приедете, прямо от Трофимова?

Варгин улыбнулся и кивнул головой.

– Трофимова? Степана Гавриловича, как же, знаю! Впрочем, недавно знаю! – поправился он, просто и ясно поглядев в глаза Александру, как будто был вполне прав перед ним.

– Так вот, – продолжал настаивать тот, – вы от господина Трофимова вчера хотели приехать прямо к нам, а вместо этого не приехали, и я вас прождал целый день!

– От Трофимова? – стал вспоминать Варгин. – Разве я был у него вчера?

– Ну, конечно, были… мы ведь вместе подъехали к дому его, вы вошли, а меня отправили домой, с тем чтобы я ждал вас.

– Да неужели? – весело подхватил Варгин. – Вот забавно! Представьте себе, у меня совсем из головы вон! Да ведь так, что вот вы говорите, а я слушаю, как новость для меня. Да вы не ошибаетесь ли? Тут что-нибудь да не так!.. Вы, может, шутите?

– Да нет, это вы, должно быть, шутите! – начиная уж горячиться, воскликнул молодой Силин. – Вы не можете не помнить, потому что дело касалось вашего приятеля и той девушки, с которой он должен был уехать в Митаву и которую мы вчера встретили с вами на балаганах!

– Какую девушку на балаганах? Мы с вами видели Голиафа-Путифара, предлагавшего съесть живьем всякого, кто того пожелает, но там никакой девушки не было…

– Да не там! А потом: она каталась в санях… в виде лебедя… с господином Трофимовым, как вы назвали его.

– Нет, это вы, верно, одни видели! Я никакой девушки не видел! – опять убежденно произнес Варгин.

Он говорил с такой искренностью, что старик Силин попеременно глядел то на него, то на сына и решительно не мог угадать, который из них говорит правду.

– Как же не видели, – совсем уж рассердился Александр, – когда мы с вами вместе следили за санями, ехали за ними на извозчике и доехали до дома господина Трофимова?

– Нет, этого не было! – заявил Варгин тоном человека, который сердится, когда его хотят одурачить.

– Вы лучше мне прямо скажите, – сказал молодой Силин, – что после разговора с этим господином вы просто не хотите почему-то говорить со мной о ней!

– Да о ком о «ней»? – почти крикнул Варгин.

– Да об этой девушке!

– О какой?

– О дочери Авакумова, владельца дома на Фонтанке.

– Никакой дочери Авакумова не знаю.

– Да приятель-то ваш, господин Герье, ведь он уехал?

– Уехал.

– Куда?

– Постойте-ка, куда он уехал? В Митаву, кажется?

– А для чего он уехал?

– Почем я знаю? По каким-то делам, кажется; я его не спрашивал!

Молодой Силин развел руками и поник головой.

– Так вы не хотите говорить со мной о ней? – спросил он решительно.

– Да никакой «ее» я не знаю, русским вам языком говорю! – стал снова убеждать его Варгин.

Но Александр уже не слушал. Он встал и обратился к отцу:

– Пойдемте отсюда, батюшка!

И они ушли, причем молодой Силин не простился с Варгиным, оставив того в полном недоумении, что значили его вопросы, и вместе с тем сам не понимая, что случилось вдруг с Варгиным.

– Ну, уж и люди тут! – твердил старик Силин по дороге домой. – Этот Петербург – сумасшедший дом какой-то. Тут, того и гляди, сам попадешь в сумасшедшие! Нет, скорее вон отсюда! Вон, уезжать, чтобы никогда не возвращаться!

LI

«Чего они ко мне пристали? – с неудовольствием думал Варгин. – Какая там девушка? Ни о какой я девушке знать не хочу! И чего этот тамбовский помещик со своим сыном навязались ко мне? Ну их совсем!»

И он мысленно махнул рукой на тамбовского помещика с сыном, решил больше не ходить к ним и всецело отдался своим занятиям живописью в Михайловском замке, принявшись за них с таким рвением, что дней через десять докончил роспись потолка и наверстал этим время, потерянное в те несколько дней, когда не работал.

Он вошел снова в свою обычную колею. Правда, ему недоставало его собеседника, доктора Герье, но у Варгина был тот счастливый характер истинного художника, который склонен к одиночеству; одиночество же его было полное, потому что и Августа Карловна уехала по делам в Финляндию, как объяснила она, и Варгин остался единственным обитателем ее домика.

Через некоторое время он застал у себя, вернувшись из замка, письмо с большой печатью, на которой был выдавлен красивый герб со множеством эмблем и украшений.

Письмо пришло не по почте, а было принесено посланным, который передал его служанке, сказав, что оно очень важное.

Варгин распечатал это важное письмо и, хотя оно было очень недлинное, все-таки не мог прочесть его, потому что оно оказалось на французском языке, а Варгин не владел иностранными языками.

«Вот так штука! – думал он, вертя письмо и так и эдак. – Кто ж это мне может писать по-французски, на такой бумаге и с такой печатью?»

Бумага, действительно, была превосходная, плотная, словно кожаная, синяя с золотым обрезом.

Как ни хотелось Варгину узнать содержание письма, но до завтрашнего дня спросить ему было не у кого.

Завтра же в замке он решил обратиться к главному архитектору, который говорил по-французски и мог перевести это письмо.

Стоявшая под письмом подпись «Conte René», единственно, что мог разобрать Варгин, решительно ничего ему не объяснила, потому что никакого «конта Рене» он не знал.

Делать было нечего, надо было ждать завтрашнего дня.

Назавтра он первым делом отыскал в замке архитектора и показал тому письмо, прося передать его по-русски.

Архитектор бегло прочел и объяснил Варгину, что в этом письме только что приехавший в Петербург граф Рене просит его, художника Варгина, прийти к нему, а живет он в гостинице на Новоисакиевской улице.

– Какой граф Рене? – удивился Варгин.

– А вы его не знаете? – спросил архитектор.

– Понятия не имею! А вам разве известно, что это за граф?

Архитектор, который строил Михайловский замок, был очень видное лицо и слишком часто бывал в приемной самого императора Павла Петровича, чтобы не знать всего, что касалось двора.

Он объяснил Варгину, что граф Рене – один из приближенных французского короля Людовика XVIII, проживающего в Митаве.

– Только зачем он зовет вас к себе, если вы, как говорите, незнакомы с ним? – спросил архитектор у Варгина, как-то подозрительно глядя на него.

– А я почем знаю? – добродушно ответил тот. – Может быть, заказ какой-нибудь.

– Может быть! – согласился архитектор. – Но, когда побываете у графа, все-таки лучше придите ко мне, чтобы рассказать, какое у него к вам дело.

Варгин молча поклонился и, вернувшись из замка домой и пообедав, в тот же день отправился в Новоисакиевскую улицу.

В те времена гостиницы в Петербурге еще назывались трактирами и далеко не отличались не только роскошью, но даже самыми простыми удобствами.

Трактир на Новоисакиевской был еще самый лучший, потому что француз, содержатель его, вел свое дело на заграничный лад.

Впрочем, заграничный, европейский лад выражался лишь в том, что номера были на вид немного поприличнее, кормили немного лучше да на лестнице и по коридорам был положен половик.

Хозяин брал за это втридорога, и потому в Новоисакиевской останавливались только знатные персоны, преимущественно иностранцы.

Граф занимал две комнаты: спальню и приемную.

Варгин, одетый в свое лучшее платье, поднявшись по лестнице в номера, спросил, где тут живет граф, которого он хочет видеть.

Его попросили подождать, и через несколько времени к нему вышел почтенный старик, в расшитом гербовыми галунами кафтане, которого Варгин принял за самого графа, вообразив, что его кафтан – придворный французский мундир.

Оказалось, что это – Баптист, камердинер графа, который с медлительной важностью показал рукой Варгину, чтобы тот следовал за ним, и повел его, показывая дорогу, проговорив по-французски что-то довольно длинное, чего Варгин не понял.

Варгин почувствовал себя словно участником какой-то торжественной процессии, когда следовал по коридору за стариком.

Тот подвел его к совершенно такой же, как и все другие выходившие в коридор двери, только с написанными на них различными цифрами номеров, но отворил эту дверь, как будто она была совсем особенная, и, отворив, не впустил еще сразу Варгина, а вошел сначала сам, доложил и тогда уже распахнул дверь перед художником.