Михаил Васильевич Шелест
Бастард Ивана Грозного
Глава 1.
Санёк присел на пенёк отдышаться, немного посидел и тихо умер. Его сердце наконец-то остановилось. Худое тело, прислонённое спиной к рядом стоящему кедру, так и нашли на пеньке. Многие, узнав о том, сказали или подумали: «Наконец-то отмучился».
Мужики, нашедшие его тело, хорошо знали его и были, по сути, его работодатели. Они пошли по его соболиному «путику» на следующее утро, как он ушёл и не вернулся, и обнаружили его не далеко от Санькиного зимовья, называемого в обиходе «средним».
Санёк на зиму нанимался «посторожить» охотничьи угодья, плату деньгами не брал, расставлял капканы и ловил соболя, делясь малой долей с хозяевами территории. Лето проводил за огородными хлопотами у себя в деревне, но, в основном, пил.
Саньке «не везло». За свои шестьдесят пять лет он раз пять попадал «под медведя», один раз повстречался нос в нос с тигром, раз пятнадцать тонул, два раза попадал под чужую картечь, один раз под пулю. По молодости он работал лесничим и решил бросить охранять государственное имущество в девяносто восьмом году, выйдя из тюремной больнички. По выходу из Владивостокского СИЗО, он написал заявление об уходе и исчез. Потому, наверное, и дожил до декабря 2021 года.
Его не посадили за тройное убийство, посчитав его действия разумной самообороной, но ждать прихода подельников убиенных Санёк не стал и спрятался далеко. Аж в Воронеже. Вернее, в Воронежской области. Взял его к себе на работу давний приятель, с которым они вместе учились в лесном техникуме.
Приятель охранял знаменитый Шиповый лес и, вовремя подсуетившись, взял его в аренду, и только-только организовал «ООО «Шипов лес». Крыша у обладателя уникальной дубравы имелась такая же крепкая, как и сами двухсотлетние дубы, и Саньку спрятали качественно, справив новые документы и новую фамилию.
Но Санька болел без Уссурийской тайги. Поначалу он активно помогал другу организовать и распланировать угодья под порубы и посадки, наладить производство: сначала пиломатериалов, а после 2014 года выпуск «санкционных товаров», типа паркета, мебельных досок и ещё много чего дубового. Но потом Санёк совсем закис и в 2018 году вернулся домой.
Но где был тот дом? Изба, в которой Санёк родился и прожил большую часть жизни, представляла из себя развалины. Кое-как приподняв его и залатав крышу, Александр Викторович договорился с добрыми людьми и два сезона удачно пособолевал, но снова попал сначала под медведицу-белогрудку, а потом и в больницу с сердечком.
Он ещё попугал немного людей своим шрамом на лице, и вот его не стало.
* * *
– Ребёнка отнесём в лес, – сказал шаман старосте. – Не место такому среди людей. И… Что-то часто стали урождаться лесовики…
– Так может это от половцев или от степняков? Может ничего страшного?
– Сказано пращурами: дитя, рождённое с волосом на теле, принадлежит Велесу.
– Сгинет… А у нас и так народ никчёмный. Так и… Вырастет лесовик и почнёт стада резать. Прадед рассказывал. Прижился такой малец с волками и долго изводили они животину.
– Ни што… Авось приберёт его Велес.
Роженица смотрела на двух мужчин насупившись, но молча. Отец, стоял, понуро глядя в земляной пол жилища. В землянке было тесно и смрадно от дыма, не желавшего уходить в отверстие в потолке.
– Волков не найдём сейчас, придётся к беру подсовывать.
– Подсунем, нешто, – отмахнулся шаман и вышел на воздух.
Следом за ним вышел и староста, извиняющимся взглядом скользнув по Мокше.
– Не отдам первенца, – вдруг сурово сказала роженица, не поднимая взгляда от носков своих пеньковых чуней. – С ним вместе к беру лягу.
Мокша крякнул и вышел вслед за судьями.
– Слыш, Потап, – окликнул он старосту. – Может погодим малость? Мо быть оно само, отвалиться?
– Конечно обождём, – охотно откликнулся староста. – Метель будет. Вон, дымы как стелются. А в снежень1 сам знаешь. Дён на пять зарядит.
Он посмотрел на Мокшу и коснулся кончиками пальцев его плеча.
– Не журись корч2. Тут ничего не поправить. Не примут люди лесовика. И так вон, гляди, попрятались, как узнали. Уйдут… Может не в зиму, так по теплу.
– Так может мы уйдём? Как пришли по весне, так и уйдём.
– Не гоже так, – посуровел староста. – Тут он народился, тут и остаться должен. Не противься богам. Сам бы первый встал, если бы не у тебя…
Кузнец стоял, опустив сильные руки перед собой, сутуло собрав крепкие плечи.
За ребёнком пришли через трое суток, когда утихла метель. Мать металась по землянке по-звериному рыча и тут же кинулась на вошедшего первым шамана. Мокша поймал жену за руку и прижал её к себе и не удержал. Она вывернулась, попыталась прикрыть ребёнка телом, но, помешать экзекуторам не смогла и завыла.
* * *
– Это что за хрень? – Взвыл Санька, нащупав руками мохнатую стену. – Где я, млять? Что за ёж его мать?
Вокруг снова было темно. Со зрением были какие-то проблемы. Он это понял сразу, как только очнулся. В глазах плавал такой туман, что что-то разглядеть через него Санька ничего не мог. Тогда он подумал: «Всё, писец, допился», но через некоторое время понял, что пострадали не только глаза, но и всё его тело. Он не мог нормально двигаться. Руки, ноги Санька не контролировал. Как, в общем-то и процесс испражнения. Но он чувствовал, что кто-то его перемещает и обтирает.
Кормили его через соску чем-то теплым и жидким, и Сашка подумал, что это уже совсем «край».
Всё-таки нащупав «соску» руками, Санькиному воображению представилась двухведёрная клизма. Такая же мягкая и резиново упругая. Он так и не понял, из чего его кормят и скоро оставил гадания.
Само его состояние вызывало у Саньки бурю разных мысленных картинок. Тело у Саньки тщедушным не было. Он был худ, но высок. А сейчас его то поднимали, то опускали на странных кроватях-качелях, переворачивали. Его руки и ноги шевелили. Он было попытался воспротивиться, но не справился с… Непонятно с чем не справился. С какими-то громадными руками не справился. Он даже схватился своими пальцами за что-то сарделькообразное, как толстый батон ветчины. И так же копчёным пахнувщее, кстати.
Вокруг него происходило некое действо с криками, воплями. Словно он находился в центре сражения. В конце концов его завернули во что-то меховое и понесли. Так его не однажды везли на каталках в операционные. Но тут ощущение было несколько иное.
И вот он лежит возле мохнатой, на ощупь, стены, а рядом с ним шевелиться некто и тоже такой же волосатый. Санька ощупал себя. Мама дорогая! Санька нащупал на своём животе волосы!
– Млять, млять и млять! Что за херня, – проговорил Санька.
Звуки, покинувшие его горло, тоже не понравились Александру Викторовичу. Разобрать, что он сказал конечно было можно, но с большим трудом. Саньке вдруг стало так страшно, что он громко обделался и, осознав это, громко зарыдал.
Что-то большое и шершавое коснулось его тела, перевернув его несколько раз и Санька понял, что кисловатый запах испражнений несколько уменьшился. В его лицо ударило два мощных тёплых воздушных потока, и он услышал медвежье фырканье.
Уж что-что, а медведя Санёк узнал бы на…
– Мля-я-ять! – Крикнул он и задёргался всем телом, пытаясь перевернуться и встать хотя бы на карачки.
Его вскрик походил на кошачье мявканье, и он снова прокричал:
– Мля-я-ять!
С правой от него стороны зашевелилось и тоже мявкнуло:
– Мля-ять!
– Мля-ять! – Застонал Санька.
– Мля-ять! – Мявкнуло справа и лизнуло его в щёку языком поменьше.
Санька попытался отпихнуть медвежью морду, но не смог, и она его снова лизнула.
«Фига себе! – Пронеслось в голове у человека. – Меня посадили в клетку с медведем! Или это сон?»
Но пахло вполне по-медвежьи. Этот запах берлоги Александр Викторович знал с детства. Со своей первой охоты на медведя.
Дед взял десятилетнего Саньку на буряка, а Санька потом долго вглядывался в глубину логова и вдыхал незнакомый тогда, запах шерсти и медвежьего мускуса. Тогда взяли и медвежонка.
«Стоп, – сказал сам себе человек. – Это берлога, а рядом медвежонок. Тогда я кто?»
Снова ощупав себя, Санька мысленно нарисовал образ коротконогого волосатого существа, с человеческим и не очень волосатым лицом. Потом с трудом дотянулся до…
– Мужик! – Облегчённо сказал человек.
Справа повторили: «Му-ушик».
Санька щупал существо справа от себя и понял, что это точно медведь, но маленький. Ну, как маленький? С Саньку размером. Тот пытался с ним играть и не сильно кусаться. Легонько ущипнув медвежонка за нижнюю губу, человек нервно засмеялся.
– А я тогда, кто? Тоже медвежонок? Или человеческий детёныш? Маугли, млять!
Ему удалось перевернуться на живот, но подняться на карачки не получилось.
– Дитятко, млин, – подумал Санька и вдруг испугался пониманию, что да, он ребёнок, причём только что народившийся. Потому и глаза не видят, и гадит, как приспичит. Кстати, на счёт погадить… Он снова почувствовал позыв и постарался сжать анус, но и на такое простое дело сил не хватило.
– Будем тренироваться, – сказал человек, ощущая, как его облизывает огромный язык медведицы и выдохнул. – Ну и ладно…
Справа от него вдруг зачмокало и запыхтело.
Санька вдруг осознал, что за большая «клизма» его кормила и как ему предстоит теперь питаться, и его едва не стошнило.
––
Александр Викторович лежал на спине и сквозь дрёму думал о своём новом житье бытье, когда почувствовал, что медведица лапой подталкивает его ближе к себе и пытается прижать к собственной «груди». Санька думал было воспротивиться, но его хватило только на то, чтобы схватиться обеими руками за коготь «мамаши».
Медведица не только прижала Санькино тельце к себе, но и, ковырнув его когтем, перевернула к себе лицом. Она дыхнула на человека из пасти, несколько раз фыркнув, и Санька сам прижался лицом к освободившемуся соску.
Молоко медведицы слегка отдавало мочевиной, но было приятным на вкус. Переборов первую реакцию отторжения, человек отдался на волю проведения.
* * *
Так прошло несколько дней. Глаза адаптировались к темноте, тактильные ощущения обострились и Санька принялся осваивать берлогу. Он ведь не был простым младенцем. Санька точно знал, что ему было надо от своего нового тела.
Человек понимал, что только что народившийся медвежонок очень быстро опередит его в развитии и может, ненароком и играючи, ему навредить.
Поэтому Санька упорно тренировался.
У Александра Викторовича тоже когда-то имелась и семья, и сын, и он очень хорошо помнил, какой тот был беспомощный, только народившись. Александр сразу пытался начать его тренировать, сам он был хорошим лыжником, но жена с тёщей, покрутив пальцем у головы, отобрали младенца и больше к нему не допускали.
Александр, наблюдая за животными, часто думал о том, что, если младенца воспитывать так, как воспитывают своих детёнышей лесные мамаши, развитие ребёнка проходило бы быстрее. Не так, конечно, быстро, как у животных, но… Жена с ребёнком вскоре от него ушла, он и тогда частенько прикладывался к спиртному, и теория осталась лишь теорией.
Теперь же Санька старательно напрягал своё тело и уже через неделю встал на «четыре точки». Помогал «брательник», постоянно пристающий к нему с играми, и мамаша, частенько облизывавшая маленького человечка, а это были серьёзные физические воздействия на неокрепший детский организм.
Ещё через две недели Санька уверенно сопротивлялся медвежонку, а ещё через две, они устраивали такой кордебалет на медведице, что она стала отворачиваться от них, чтобы немного поспать.
В берлоге для меня было прохладно, но рядом с подмышкой «мамы» Санька к прохладе быстро привык, и не воспринимал её, как дискомфорт, тем более, что, когда стал ползать, нашёл кусок овчины, в котором его запихнули в берлогу. Санька осознал и это, вспомнив всё, что произошло в время короткого пребывания среди людей.
С одной стороны, он переживал, что возродился лохматым уродцем, и его отлучили от людей, а с другой стороны, Санька ведь был не обычным человеком, и как бы он мог проявить себя среди людей? Пузыри бы пускал до двух лет и ходил под себя? А говорить? Он не знал, во сколько дети начинают говорить, а хотел говорить прямо сейчас и говорил!
Да… Брательник научился материться… У него так чётко стало получаться слово на букву «б», что Санька не мог удержаться от смеха. Сам он уже старался это слово не произносить, а медвежонку понравилось. Ещё он выучил слова: жрать, спать и… ещё одно в рифму к первым двум. Впрочем, этим только детишки и занимались под боком мамы-медведицы.
Брательник был отличным тренажёром и не обижался на отработку на нём братом двоек и троек руками по телу, а возня с медвежонком, натаскивала Александра по борцовской технике. Сам Александр никогда ни боксом, ни борьбой не занимался, но хотел. Особенно в девяностых. А тут… Живой спарринг-партнёр и куча времени.
Вставать Сашка ещё не вставал, но ползал очень быстро. Примерно в три месяца он сел на колени и впервые завалил брательника на спину.
Зажурчали ручьи и сквозь корни упавшего дерева, стали пробиваться тонкие лучики солнца. Санька несколько раз выбирался наружу, но быстро замерзал и возвращался под мамкину подмышку.
На улице он рассмотрел себя и признал, что про таких волосатых детей, каким был сам, он никогда не слышал. Главное, что на лице волос пока нет, подумал он и успокоился.
Человеческий детёныш доминировал за счёт своей смекалки и ловкости. Молока на двоих у медведицы не хватало и Санька так заигрывал Умку, что тот забывал о мамкиной сиське и вспоминал про неё, когда Санька первый впивался в сосок зубами. А уж если он впивался, то оторвать пальцы, вцепившиеся в шерсть, было уже невозможно. Что Умка с Санькой только не делал. Но кусать он его уже побаивался, потому что Санькина расправа была короткой и жестокой. Но высасывать всё молоко Санька стеснялся, делясь им с братом.
* * *
Санька сидел у входа в берлогу, когда услышал потрескивание сухих сучьев под чьими-то ногами. Звук шагов приближался и Санька догадался спрятаться под нависающей над входом в нору корягой. Он удивился, но шаги приблизились на столько, что он почувствовал запах идущих. Это были мужчина и женщина. Женщина плакала. Мужской голос что-то тихо говорил. Санька не разбирал слов, но тембр голосов ему нравился. Он не вызывал тревоги.
Появившиеся перед берлогой люди настороженно остановились и стали прислушиваться, и приглядываться. Потом мужик охнул и показал на землю. Женщина упала на колени, что-то разглядывая, а потом заплакала, но не горестно, а радостно.
– Следы! Это его следы! – Вскрикнула настоящая мать, но отец зашипел на неё.
– Тихо! Вдруг она не спит?! Если выскочит, нам…
Он произнёс непонятное слова, но смысл фразы Санька понял.
Женщина стояла на коленях, прижав руки к груди и смотрела прямо на сына, но ничего не видя. Санька тоже смотрел на неё, и вдруг их взгляды встретились. Она дёрнулась, но встать сразу не смогла и показала рукой на…
– Там! – Сказала она шёпотом. – Под корягой.
Отец вгляделся, подавшись всем телом вперёд. Взгляд его заметался, но вскоре увидел и он. Мокша охнул и двинулся было вперёд, но из логова рыкнуло, и он присел от неожиданности. Медведица перевернулась в сторону человеческого детёныша. Из логова появилась лапа и сграбастала Саньку, аккуратно втащив во внутрь.
* * *
Мужчина и женщина просидели у берлоги до вечера, но ребёнок больше не появился и они ушли.
– Главное, что он жив, главное, что он жив, – повторяла мать вплоть до их жилища, не забывая, однако подкапывать землю палкой и доставать съедобные коренья и клубни.
Мокша тоже, словно получив дополнительный заряд бодрости, метался от добычи к добыче. У него был лук. Он то и дело пускал стрелы и мазал редко.
Их деревенька стояла на ближайшем к дубраве берегу узкой речушки. На другом берегу зеленели озимые. От берега до берега был перекинут низенький мосток. Землянка Мокши и Лёксы стояла почти возле реки, потому что для кузни нужна была вода. Однако для кузни нужно было и железо, а вот его-то и не было. Мокша разжигал печь только когда накапливалась работа по починке инвентаря.
Разделав и ошкурив добычу: пару куропаток, крупного дятла, трёх зайцев и двух куниц, Мокша развесил их тушки в землянке под дымоходом коптиться и занялся шкурками.
Лёкса, помыв коренья в реке, какие-то развесила под потолком, какие-то мелко порубила и бросила в небольшой глиняный горшок. Потом растёрла в каменной ступе две горсти зерна и тоже высыпала в горшок, который поставила не на огонь очага, а в некоторое углубление в его каменной кладке.
Повечеряли они остатками дневной пищи.
* * *
На следующий день Санька ждал родителей едва ли не с рассвета и издали услышал их приближение. Он сидел там же, под корягой и думал, перемалывая одну и ту же мысль. И даже не мысль, а тревогу, выражавшуюся в двух словах: «что дальше»?
Но всё произошло банально просто…
Когда мать встала на колени на том же месте, Санька выполз из-под коряги и, быстро перебирая руками и коленями, приблизился к ней и уткнулся лицом в кожушок. Мать осторожно взяла его на руки.
– Он тёплый, – сказала она сквозь слёзы и прижала его к себе.
Санька, стараясь не показать своё не младенческое развитие и пряча взгляд, зашарил по её телу руками. Женщина встрепенулась, развязала верёвку и выпрастала из-под кожуха грудь.
– Я знала… Я знала… – Говорила она, слегка раскачиваясь.
Санька был голоден и чмокал старательно. Женщина иногда чуть слышно радостно вскрикивала. Молока медведицы на двоих сосунков не хватало. Видимо она не сумела набрать нужный вес перед зимовкой. Женщина прижимала сына к груди и тихо плакала. Плакал и Мокша, молча стоявший за спиной жены.
Санька, напившись молока, блаженно уснул, но проспал недолго.
– «Как «Штирлиц», – подумал он проснувшись.
Младенец посмотрел на закрытые глаза матери снизу вверх и, ловко крутнувшись телом, выскользнул из её рук. Она дёрнулась, пытаясь поймать ребёнка, но тот уже отполз к берлоге и сел, развернувшись в сторону родителей.
В это время из берлоги выполз Умка. С его нижней губы свисала капля молока. Увидев брата, Умка треснул его лапой по спине, но Санька увернулся и медвежонок перекатился через спину ребёнка. Санька последовал вслед за Умкой и оказался сидящим у него на животе.
Мокша засмеялся. Засмеялась и Лёкса.
– Вот видишь, он здесь не пропадёт. Велес принял его. Не зря мы отдавали ему добычу.
– Не зря, – прошептала Лёкса.
* * *
Мать медведица вылезла из берлоги, когда уже вовсю зеленела трава, а Санька с Умкой освоили ближайшие окрестности. Ну как, окрестности… Ближайшие два метра от берлоги. Причём Саньке пришлось сдерживать брата, чтобы тот не убежал дальше и не нарвался на какого-нибудь хищника.
Они с братом как раз сидели возле норы, когда оттуда появилась морда матери. Это произошло так неожиданно, что Санька едва не «даванул пасту».
– Мама дорогая! – Произнёс он, оглянувшись.
Голова медведицы была такой огромной, что едва пролезла наружу. Мать сощурилась, из её глаз потекли слёзы, и она чихнула. Ураган перевернул Саньку через голову. Медведица чихнула ещё раз и его перевернуло снова. Санька возмущённо рыкнул и подбежал к «матери». Медведица обнюхала его и лизнула. Умка заскулил и тоже получил порцию «обнимашек». Наконец медведица выбралась из берлоги полностью. Она была громадной и худой. Шкура висела на ней, как платье «три экс эль» на манекене.
Санька подсунул ей под нос пучок дикого лука, но мать лишь обнюхала его и поспешила в кусты. Санька усмехнулся. Он специально раздразнил медведицу, чтобы она быстрее выдавила из себя пробку и принялась пополнять затраченные на детей ресурсы. В последнее время молока у медведицы на обоих детёнышей не хватало и Санька дозировал своё потребление, чтобы оставалось для Умки. Молока Лёксы ему бы хватило, но от молока медведицы он отказываться не хотел. Она бы почувствовала. Мать-медведица и так с подозрением обнюхивала Саньку, когда тот приползал в берлогу после общения с родителями. Да и молоко медведицы было намного жирнее и питательнее. На нём Саньку пёрло, как на дрожжах.
* * *
К следующей зиме Санька уже хорошо бегал на двух ногах и со стороны напоминал маленького мохнатого человечка с детским личиком, но с вполне себе атлетическим телом. Но он не злоупотреблял хождением на ногах и хорошо освоил передвижения на корточках.
Сначала он ползал на коленях, но вскоре приспособился так выворачивать ноги, что смог сначала прыгать, как заяц, а потом и довольно быстро бегать на четырёх конечностях.
Как-то глянув на оставляемые им на земле следы, Санька удивился. От задних ног отпечатывались только пальцы и подушка ступни, а от рук – пятка ладони и след от третьих фаланг пальцев. Он не раскрывал ладонь полностью, держа её кошачьей лапой. Его следы и напоминали следы какого-то животного из семейства кошачьих или собачьих, но отнюдь не человека.
Кисть его гнулась почти до предплечья, локти выносились в сторону, как у бульдога, но Санька развивал своё тело гармонично.
Медведица привыкла к Лёксе и не возражала, когда та подкармливала сына. Молоко у медведицы закончилось уже к лету. Умка перешёл на корешки и ягоды, а Санька полностью переходить на медвежью еду опасался. Александр Викторович знал, что пищеварение у медведя значительно отличается от человеческого и позволял себе лишь жевать корешки, которые выкапывала медведица. А вот ягоды он любил.
Понравились Саньке и личинки некоторых насекомых, особенно личинки пчёл и мух. Добывались они по-разному, но Санька привык и его это не останавливало. Однако тухлятину он не ел и Умка был благодарен ему за это.
Умка к зиме весил уже килограмм пятьдесят и Санька перестал абсолютно доминировать в борьбе, побеждая лишь ловкостью. Завалить Умку он не мог, а вот оседлать – за нефигделать. Он заскакивал медвежонку на спину, вцеплялся в шерсть и катался на Умке до тех пор, пока тот не заваливался на спину. Но Санька ловко соскакивал и уворачивался от захвата.
Надо сказать, что ногти у Саньки окрепли от постоянного соприкосновения с землёй, выросли и тоже стали грозным оружием. Он изредка подтачивал их на камнях, и пользовался ими умело. Со зверями быть, по-звериному жить понимал Санька, и не давал Умке спуску, когда тот пытался огрызаться и «быковать». Но в общем-то жили человек и медведь дружно. Да и мать-медведица, видимо догадывалась, что приёмыш не совсем медведь, и в обиду не давала.
* * *
Вторая зима прошла спокойнее. Мать медведица с нашей помощью расширила и углубила берлогу. Санька проявил человеческую смекалку и опыт и превратил общее жилище в хоромы. Как и прежде медведица была дверной створкой, но Санька, на всякий случай, сделал для себя запасной выход, заткнув его мягким мхом.
К этому выходу и приходила Лёкса, продолжая кормить сына грудью.
Люди не могут не двигаться долго. В отличие от медведей, у человека запросто могут образоваться пролежни, если он будет долго лежать в одной позе. Вот Санька и не лежал, устроив в берлоге что-то типа спортзала. Для годовалого младенца места вполне хватало.
Мать-медведица почти не просыпалась, ворочаясь с боку на бок. Умка тоже дрых без просыпу. Саньке было скучно, и он повадился охотиться за белками и зайцами.
Собрав по берлоге мягкий медвежий подшёрсток, Санька скатал из него довольно прочную верёвку. Используя найденный летом шершавый камень, на котором он подтачивал свои когти, Санька сделал веретено и методом проб и ошибок научился свивать нити, а из них и сплёл верёвку.
Что такое силки Александр знал не понаслышке. Он и сам часто использовал их раньше, правда из «нихромовой» проволоки, а верёвку самолично сплёл впервые и был горд этим.
По снегу босиком Санька бегал, но только в тёплую погоду. Лёкса связала ему чуни, но Санька их не любил. Он сам сплёл себе снегоступы из заготовленного летом ивняка и ловко бегал по сугробам, расставляя силки на зайцев и на рябчиков.
За лето он не только набрался витаминов, но и сделал себе заготовки на зиму: грибы, ягоды, вяленое мясо. Он надрал с упавшей и гнилой берёзы коры и соорудил из неё и веток что-то, похожее на шалаш и развесил в нём своё богатство: ветки калины, рябины, палочки с нанизанными на них грибами.
Шалаш Санёк пристроил к берлоге и прикрыл его ветками, чтобы не напугать родителей. Мокша и так поглядывал на сына едва ли не с ужасом, видя, как тот бегает и лазает по деревьям. А встречаясь случайно с взглядом сына, сразу отводил глаза. Он ни разу ещё не взял Саньку на руки, а тот понимающе про себя вздыхал. Мать ничего не видит, кроме своего ребёнка: ни его ущербности, ни его отличий от других. Для Лёксы Санька, не смотря на свою волосатость и не младенческую предприимчивость, был идеалом.
Лес, в котором обитал Санька, не был Уссурийской тайгой. Таких высоких деревьев в Приморье сроду не было. Хотя… Как понимал Санька, возродился он в теле младенца где-то в средних веках, судя по одёжке родителей, а в средние века и в Приморье могли расти деревья-великаны. Но вряд ли жили русичи.
Дубрава напоминала ему Шипов лес, и он так для себя и решил, что перенёсся в Воронежскую область. Он вспомнил, как однажды наткнулся в дубраве на медведицу с двумя медвежатами и вынужден был её убить, спасая себя. Медвежата убежали и так и не выжил. Александр Викторович знал это точно и долго переживал.
«Вот и наказал меня лесной бог», – решил Санька и перестал думать о том, где он и в какой эпохе. Всему своё время. Не дорос он ещё…
Его, по-детски короткие ножки, по-настоящему бегать не могли, но семенил он на них двоих достаточно быстро. Физически он чувствовал себя очень неплохо. То ли молоко медведицы содержали блокаторы миостатина – подавителя роста мышечной массы, то ли он действительно был не совсем человек, но мышечная масса у Саньки к полутора годам наросла солидная.
Ел он сейчас много, но не толстел, расходуя энергию полностью. Жирок, конечно, на его теле присутствовал, как без него голым зимой? Однако под жировым слоем собирались очень солидные мышцы. Своим видом он напоминал обычного очень крупного младенца.
Александр Викторович имел высшее образование и не был отсталым человеком. В «советское время» он выписывал и читал много газет и журналов. Даже «Химию и жизнь». Да и в «продвинутое время» не чурался интернета. Про малышей – качков он читал, но долго считал, что это прихоть родителей, заставляющих своих детей «развиваться».
Писали, например, что один циркач-силовик своему новорождённому сыну привязывал к рукам и ногам гайки. Сын стал выступать на арене цирка с полутора лет, держа свой вес на руках и выполняя «параллельный шпагат». И это в советское время и в СССР.
Потом, уже в двухтысячных, он как-то в интернете наткнулся на статью про оставшегося в США без родителей ребёнка, который уже в пять месяцев точно так же удерживал на руках собственный вес, а в девять месяцев спокойно передвигался ногами по лестнице. В три года он выступал на турнире «Самый сильный младенец».
То есть таких, как этот крепыш в США было немало!
Оказывается, что у многих малышей-силачей в организме не хватало миостатина. Есть, оказывается в человеческом организме и такое вещество. На основе блокаторов миостатина учёные пытались разработать препарат для спортсменов, но наткнулись на серьёзные проблемы. Оказалось, что наличие «непереваренного» миостатина сильно мешало здоровью человека. Потом эти исследования засекретили и препараты влияющие на миостатин исчезли.
Санька вспомнил про этих богатырей, когда сам стал замечать, как быстро он набирает мышечную массу. Правда он высасывал медведицу едва не досуха. Санька потом понял, что это не у медведицы не хватало молока, а «просто кто-то много ест». Ест и не толстеет.
Опираясь и на эти воспоминания, Санька без опаски грузил своё новорождённое тело «по полной». У него не было «груды мышц», потому что он не «качался». Он просто много двигался: бегал, прыгал и лазил по деревьям.
Сенька не показывал родителям ни своих навыков, ни добытых трофеев, но Мокша изумлённо поглядывал на вытоптанную снегоступами территорию. По некоторым следам он прошёл, и как Санька не путал их, нашёл и силки на зайцев, и попавшего в петлю в осиннике рябчика. До осинника было приличное расстояние, и вернувшись к жене, сладострастно кормившей ребёнка грудью, Мокша молча показал рябчика ей и со страхом посмотрел на сына.
– Кто-то охотится здесь, – сказал он. – Однако, следы в деревню не ведут, в дубраве теряются.
Лёкса приложила палец к губам и «цыкнула» на мужа.
В этот день Санька «в первый раз» сказал слово «мама» и родители сразу всё забыли. То, что их ребёнок разговаривает по-людски снимало многие препоны возможного возвращения его в общество.
По дороге в деревню Лёкса молчала, а скинув в землянке верхнюю одежду, сказала:
– Мы возьмём его в примаки.
– Как это? – Не понял муж.
– Скажем, что решили взять чужого… У твоего Кавала много детей?
– Трое…
– А у Микая?
Мокша пожевал губами.
– Много…
– Вот у него и возьмём, – сказала жена.
– Кто ж тебе даст-то? – Удивился муж.
– А мы и спрашивать не будем. Скажем, что их сын и всё.
До Мокши наконец-то дошёл смысл каверзы, задуманной Лёксой, и он заскрёб волосы на затылке.
– Так это… Надо ж к нему идти?
– Вот Сарант3 потечёт и мы сплаваем до твоих родичей.
– Так, это… Туда махать и махать… К зиме токма вернёмся…
– Глупый ты у меня, – сказала Лёкса, потрепав пальцами мужнюю шевелюру. – Мы в дубраве сховаемся. В берлоге медвежьей. Всё одно медведица там не живёт летом. К нам она уже привыкла, а Ракшай4 там и жил почти всё тепло. Помнишь, как мы от дождя там скрывались и пришла Парава5… И ни чего. Рядом легла.
Мокшу вдруг осенило, что жена придумала очень добрую каверзу и развеселился. Он схватил Лёксу и едва не стукнул головой о бревенчатый накат потолка.
– Оставь, дурень, расшибёшь, – засмеялась она, но Мокша повалил её на лежанку и стал сдирать с неё одежду.
– Точно дурень… Дурус… – Шептала она. – Падурус6.
