Михаил Васильевич Шелест
Князь Рязанский
Глава 1.
– Скоро уже? – Спросил Хадис.
– Скоро, – ответил я, посмотрев на навигатор. – К речке подъедем, не переезжай. Он в кустах на той стороне. Остановишься на этом берегу. Пройдем пёхом вверх, чтобы не вспугнуть. Там у него схрон. Землянка.
– Спецназовец херов, – сказал Ахмед. – Он не выходит, ты говоришь?
– Лежит… Тяжёлый… Как бы коньки не двинул.
– Щас двинет… – Ахмед ухмыльнулся мне в зеркало.
Я сидел на заднем сиденье «крузёра», посередине, держась руками за спинки передних кресел. Мотало сильно. Машина, хоть и двигалась медленно, но её кидало так, что я, порой, доставал головой стёкла дверей.
– Скорее бы уже… А то… Как бы самим не сдохнуть, от такой езды, – простонал Ахмед.
– Точно, – сказал я. – Вон ручей… У воды тормози. И двигун глуши.
Мы скатились по пологому бережку. «Крузак» встал и замолчал. Я, по инерции продолжив движение телом сначала вперёд, а потом назад, достал два «ствола», скрестил руки, и выстрелил сразу в обоих, снизу-вверх, прострелив одному печень и сердце, другому селезёнку и лёгкое.
«Пэ Эм» машинка не очень серьёзная, да и патроны были слабые, поэтому я на одном выстреле не остановился. Хадис уже успел открыть дверь, и его тело вывалилось головой вниз из кабины. Вторая и следующие пули скользнули вдоль его тела, и одна вышла через голову, выбросив из неё что-то жидкое. Он был мёртв. Ахмед сидел, уткнувшись головой в руль, и правой рукой искал под левым плечом кобуру скрытого ношения.
Я вывалился через свою правую дверь. Открыл правую переднюю, перехватил Ахмеда за кисти рук, и выдернул из машины. Его громадное тело удивительно легко из неё выскочило.
Получив три пули в легкие, Ахмед лежал с открытыми глазами, и булькал красной пеной.
– Сука, ментовская. Говорил я Птахе, что…
Я выстрелил ему в голову, и он затих.
Сейчас надо было поискать в джипе антиугонный «жучок». Но, что-то мне подсказывало, что таких изысков в машине «вора в законе» быть не должно. Западло это. Так и оказалось. Я обыскал тела и машину. Нашёл три телефона: два смарта и один спутниковый. Спутниковый был отключён – берегли батарею. А смарты были мной заблокированы «глушилкой» еще при въезде в лес. Сейчас я достал из них симки, и размолол на речном камне.
Всё, кроме оружия, драгоценностей и серебра, я оставил владельцам. Перетащил тела в заготовленную заранее глубокую яму, прикопал, укрыл снятыми дерном и кустом. Перекрестился. Достал флягу с водкой, и отпив из неё, тихо сказал:
– Кровь за кровь. Горите в аду, бесы.
* * *
Крови в машине не было. Даже выплеснувшаяся из головы Хадиса жижа не попала на дверь, а удобрила лесной чернозём.
Я поехал по руслу реки вверх по течению, потом свернул налево, ехал ещё долго по лесным дорогам и бездорожью. Только под вечер я вышел в нужный мне распадок.
Земля стала мягкой, влажной. Хорошо, что колёса джипа были с твердым «грязевым» протектором, и их громадные зацепы уверенно несли джип, выгребая из грязи.
Увидев знакомые ориентиры, я с облегчением вдохнул.
Остановив машину, я вылез, и взяв свою сумку, пошёл к избушке. Въезжать на территорию хозяйства Отца Михаила на мирском «бесовском» транспорте я не стал, хотя машину мою он терпел, – почти телега, а вот вертолёты не переносил физически.
Мы познакомились с ним в 1997 году, когда я в составе оперативно-следственной группы, расследовал гибель в авиакатастрофе комиссии по учёту лесного хозяйства, и, в том числе, одного большого краевого начальника. Ан-2, с представителями лесхоза и администрации края, упал недалеко от избушки Михаила, зацепившись в тумане за вершину сопки.
Вертолёт с нашей группой приземлился на поляну, которая оказалась огородом Михаила. Велико же было наше удивление, когда нам на встречу из тайги выбежал косматый дед с деревянными вилами и загнал нас обратно в вертолёт. Только несколько выстрелов в воздух из дробовика вертолётчиков, отпугнули его и позволили нам выйти.
Мы сначала приняли его за старовера. Документов у него не было. И что это такое, по его словам, он не знал. Мы его потом попытались вывезти на «большую землю» для опознания, но вертолётчики категорически были против, так, как вертолёт был и так сильно перегружен вещдоками и телами погибших. А лететь вторично за каким-то бомжом, никто не хотел. Мы его отфотографировали, взяли «пальчики» и оставили в покое.
Работал с ним я, так как был в группе единственным опером. «Покачав» его, я засомневался в его вменяемости. Говорил он на каком-то мало понятном мне русском языке. Его речь перемежалась ненужными, по-моему, междометиями и обращениями к духам и богам.
После того, как мы вернулись, я проверил его пальцы по учетам, нигде их не обнаружил, ни у нас, ни в центральном «Папилоне», и забыл про него на десять лет.
В 2007 году мы летели над этим районом тайги и я, вдруг увидев, знакомую поляну, и всё вспомнив, попросил друзей опуститься на неё, объяснив, что там живёт старовер, и мне хочется его проведать. Вертолёт опустился, я нерешительно вышел из него, и никого не встретив, пошёл в избушку к Михаилу. Мужики шли следом.
Хозяйство Михаила было запущено, а сам дед лежал в доме, под медвежьей шкурой и тяжело дышал.
– Ты что, дед, заболел? – Спросил я.
– Отхожу, – сказал он и закашлялся. Из груди его вырывались хрипы.
– Чего вдруг?
– Огневица в груди. Нет у меня трав от неё.
Я оглянулся на друзей. Мы все были уставшие, набродились по тайге с утра, и в глазах каждого я увидел мечту о теплом сухом жилище на нашей базе на Улунге.
– Мужики, я останусь тут. Подлечу, бедолагу. А вы заберёте меня через неделю.
– Да ты что, Мишаня? Давай лучше его с собой заберём, на базу?
– А там что? Врач, что ли есть? Аптечка у меня с собой. Там антибиотики. Через неделю, если ему лучше не станет, заберём с собой на Большую Землю.
Я забрал свои вещи с аптечкой, а мужики улетели.
Через неделю Михаил уже ходил, и кашель его был не таким страшным. Он смирился с тем, что ему приходится принимать «бесовские» порошки. Сумамед подействовал. На вторые сутки, когда у деда появилась мокрота с прожилками крови, я стал ему давать отхаркивающие травяные настои. А когда пришла пора улетать, оставил ему противовирусные и антигистаминные средства, разложив их по дням.
За эту неделю я узнал про деда жутко интересные вещи, которые до сих пор с трудом укладываются у меня в голове. Как я понял, Михаил был пришельцем из пятнадцатого столетия. Из времени князей Василия Васильевича, и Ивана Третьего.
Пятнадцатилетний тогда «дед» Михаил, был приставлен к двенадцатилетнему Ивану. Перед венчанием Ивана на дочери князя Бориса Тверского Марии, Михаил ушёл из того мира.
Ушел он довольно необычным способом. Нашёл ведуна, объяснил ему, что хочет уйти из этой жизни по причине неудачной любви, и попросил у него отравное зелье. Ведун зелье и написанное на бересте заклятье дал, но предупредил, что оно действует два раза. Используя его вторично, можно вернуться обратно.
– Я даже удивился, – сказал Михаил. – Зачем мне два, когда мне хватит и одного раза. – Он засмеялся. – И возвращаться «оттуда» я не собирался… Выпил зелье, прочитал заклятье…, а очутился здесь. И живу здесь уже пятьдесят лет. Людей до вашего прихода не видел. Бог миловал.
– Да, как же тебя не только во времени, но и от Москвы так далеко закинуло?
– Уж сильно я хотел далеко уйти, наверное.
– Ну и как, не хотелось потом вернуться?
– Попервой хотелось, но потом передумал. Я с малолетства думал в скит уйти и отдать себя Богу. А тут… Тут поваленные деревья были. Пожег их. Засадил на лядо1 полбы. Как раз мне целый пуд дали на пропитание. Полба уродилась сам двадцать. И щас неплохо родит. Мне хватат… Поставил себе избушку. Живу. Молюсь. В ручье рыбы полно. Корешки, травка, ягодки. Ловушки на зверьков ставлю. В засеку кабан, олень заходят.
– Не покажешь зелье? – Прервал я его.
– А штож не показать, гляди.
Он вытащил из-за печи тряпицу, развернул её и достал скрученную в трубку сухую бересту, а из неё вытряхнул стеклянный флакон из мутного стекла, похожий на маленькую флягу, укупоренный пробкой. Всё это он передал мне.
Бересту я разворачивать не стал, понял, что сломается, но увидел внутри её нацарапанные буквы. Посмотрев вопросительно на Михаила, я взялся за пробку флакона. Михаил молча смотрел на меня. Глаза мне его нравились. Даже во время болезни они светились добротой и весёлыми искорками.
Я с трудом выкрутил плотно притёртую пробку и поднёс горло фляги к носу. Зелье было пряным, и остро шибануло в нос. Запах был приятным. И булькало там ещё прилично. Я ввернул пробку на место и вернул флягу вместе с берестой деду.
На том мы тогда и расстались.
Я приезжал к нему почти ежегодно. Мы осенью летали на рыбалку самолётами Дальнереченского авиаотряда на приток Бикина речку Улунгу, а потом здесь перемещались на вертолёте и лодках.
Я внимательно слушал его рассказы о прошлом. За его пятнадцать лет, он прошёл и войны, и, как говорил наш юморист, ещё более тяжёлое мирное время. Меня интересовало боевое искусство, и мы с ним немного фехтовали на палках. В его шестьдесят пять, он имел крепкую руку. Я тоже был мужиком нехилым, неплохо знал финты, типа восьмёрок «стиля дракона», и мы тогда весело проводили время.
* * *
Сейчас у меня была очень сложная ситуация. Ещё в том году я спланировал акцию возмездия в отношении двух бандитов, убивших моего бывшего командира. А после акции решил спрятаться в прошлом. Тут меня особо ничего не держало. Я завёз деду в избушку всё, что мне может пригодиться в пятнадцатом веке. Весь год читал умные книжки по истории и прикладным наукам. Короче, готовился к переходу «за кордон» и долгой, дай Бог, жизни по чужой «легенде».
Михаил согласился отдать мне зелье с заговором, и активно участвовал в моей подготовке к перебросу: передавал мне манеру разговора и словарный запас старославянского, описывал известных ему людей, места, где он жил и побывал.
А неделю назад я вышел на «вора в законе» Хасана, и сообщил ему, что знаю, где прячется его кровник. Попросил за информацию хорошую плату серебром. Группировка Хасана контролирует незаконную добычу серебра на Дальнегорском ГОКе, и поэтому серебра у него было много.
Кровника Хасана ранили во время перестрелки, но не добили, и он ушёл. Его искали, но найти не могли. А я обещал привезти нукеров Хасана к месту его лесного схрона.
Я никогда ни на кого из бандитов не работал, взяток не брал, и об этом все, кому надо, знали. Поэтому, моё предложение бандиту сдать бандита за деньги, Хасаном воспринялось нормально. Пенсионер РУБОП решил подзаработать, а заодно «подчистить поляну». Всё логично.
Я не обманывал Хасана. Хафиз, там, куда мы ехали с нукерами Хасана, действительно прятался. И фото, с датой, временем и координатами GPS, которое я показывал Хасану, действительно я делал с живого Хафиза. Правда потом он был уже не живой, но кто об этом знал, кроме меня?
На Хафизе было так много невинных жертв, как и на Хасановских нукерах, что совесть моя была спокойна. И даже получила некоторое удовлетворение. Только сейчас надо хорошо от них прятаться. Бандиты меня будут искать пока жив хоть один родственник Хасана. Теперь уже я стал его кровником. И я нашёл, куда спрятаться.
* * *
– Буде здрав, Отче.
– И ты буде здрав, Мишаня.
Он посмотрел на меня.
– Готов?
– Вроде да.
– Дело сделал?
– Сделал. Порешил лихоимцев.
– Вот и добро. Иди одевай своё платье. Или посидим чуток?
– Нет, Отче. Неча тянуть. Мандраж начинается.
Я переоделся в заготовленную заранее одёжку: шёлковые порты и рубаху, сапоги, плащ и атласный колпак, отороченный собольим мехом.
Михаил, как оказалось, был неплохим художником, и нарисовал свою одежду, в которой он ходил в молодости. По этим рисункам я и пошил себе похожую. У меня с собой были три увесистые холщёвые сумки на длинных ремнях. Одна – набитая, в основном, антибиотиками и вакцинами, вторая – «хасановским» серебром, сотней патронов, капсюлей, свинцом и порохом.
В третьей сумке была картошка и разные семена: кукуруза, арбузы, огурцы, помидоры, свёкла, морковь. Ну не мог я представить себя, жующего одну репу. Ещё у меня была стилизованная под пищаль «вертикалка» с нижним нарезным стволом, оптика к ней, сабелька деда Михаила и его же плеть. Как не странно, и то-и то в неплохом состоянии.
Я весь год гонял вес, но до размера пятнадцатилетнего парня, хоть и набравшего уже стать и вес, всё равно не спустился. Одежда сдавливала меня нещадно, хотя и рассчитывалась на свободную носку.
– Всё, Отче, не могу больше. Прощаемся.
Мы обнялись. Он заглянул мне в глаза. Перекрестил двуперстно, передал мне флягу и бересту, распаренную над кипящим горшком.
– С Богом. Не посрами имя мое, Мишаня.
Я прочитал заклятие и сделал глоток из фляги.
* * *
Яркое солнце ударило в глаза, а уличный шум и гам в уши. Я сразу присел, под весом в несколько пудов. Пятнадцатилетнее тело, не было готово к таким перегрузкам.
Я стоял на улице перед воротами двора ведуна, отправившего Михаила в «иной мир», с флягой в одной руке и берестой, в другой. Сумки и оружие были при мне. Одежда сидела справно. Нигде не давила. Я уложил бересту и флягу в мошну. Потом, поставив сумки на землю и сбросив лямки, я забарабанил кулаком в ворота.
– Открывай, – закричал я юношеским тенором.
– Кого несёт опять!? – Послышался голос из-за ворот. Ведун был попутно и лекарем, посему, двор имел небедный.
– Сын боярский Михаил. Отворяй, собака.
– Ох, лышенько, – забормотали за забором, и ворота, скрипнув, отворились.
Я с трудом втянул сумки во двор, сказал: «Покарауль добро княжеское», и поднявшись на крыльцо, вошёл в клеть. Там на широкой, покрытой тюфяком, скамье у окна сидел дедок с бородой до колен, конец которой был заплетен в три косицы, а его седые волосы на лбу были прибраны красной ленточкой.
– Чего вернулся? Дороги не будет.
– Я не вернулся, а обернулся, – сказал я, кланяясь и крестясь на иконы. – Встречай странника, отче.
– Та не уж-то уже? Вернулся?
Старичок шустро соскочил со скамьи, подбежал и засеменил босыми ногами вокруг меня. Потом остановился передо мной и заглянул в глаза. Охнул, и слегка присев, стал креститься.
– Ты ли это, боярич? Совсем другой стал. На вид – тот же, но внутри…
– Пять десятков лет там прожил, отче.
– Ох, – вскрикнул Старец и, вернувшись к скамье, присел. – Ничего не говори мне, про то место, не рассказывай. Свят, свят, свят, – сказал он, и опять несколько раз перекрестился.
Я со смехом сказал:
– Сам отправляешь в края дальние, а сам крестишься,
– Никто ещё не возвращался. Хоть наш там мир?
– Наш, отче, не испоганил я душу.
– Слава тебе, Боже Правый. Говори, что пришёл? С вопросом, бедой или…?
– Поблагодарить пришёл, – сказал я и достал из мошны рубль. – Возьми, не побрезгуй. Когда давал зелье, не стал брать. Сейчас возьми. Набрался я там уму-разуму, остыл. Стал жизнь ценить. Я там один в лесу, все эти годы жил. Молился.
– То-то у тебя глаз глубокий стал, как бездонный колодезь. Спаси Бог, – сказал он беря у меня из рук серебряный стержень.
– Я попросить тебя хотел. Оставлю я у тебя свои сумы. Не дотащу всё до хором своих. Пришлю людишек с подводой, або сам приеду.
– Чо за сумы?
– Да вон, у ворот стоят, – показал я сквозь раскрытую дверь.
Старик выглянул в дверной проём, и еле внятно забормотал:
– Уволь, боярич, я дам тебе подводу. Не хочу брать грех на душу. Не искушай. Не оставляй мешки. Страшные они.
– Хорошо, отче. Давай подводу, и поеду я.
– Выпей квасу, пока я укажу сынам. Вон жбан с квасом, – показал он на стоящую в углу на колоде деревянную кадку, – а вон ковш – показал он на стол.
Старик выбежал во двор, и я услышал его покрикивания на сыновей. Я сидел и осматривал комнату. Прямо напротив входа была открытая дверь в сени, далее виднелась тяжёлая низкая дверь, ведущая в избу, догадался я.
– Зажиточно живет лекарь, – подумал я, и набрал квасу. Квас был кислый. Едва отпив его, я почувствовал, как вспучило живот.
– Всё, езжай с Богом, – сказал зашедши ведун.
– Бывай, – сказал я, выходя на двор.
Во дворе стояла запряженная телега с моими сумками.
– Куда везти, боярин? – Спросил возница, дождавшись, пока я залезу в телегу, и тронув её с места.
– На подворье боярина Патрикеева. Знаешь?
– Как не знать воеводу нашего? Но, пошла! – Резко крикнул он. Подвода сильно дёрнувшись, выехала из ворот и ухнула одним колесом в лужу, вспугнув гусей. Я едва успел поднять ноги.
Возница щёлкнул кнутом, и повозка вырвалась из густой грязи, брызнув с колёс коричневым фейерверком, потом бодро развернулась направо, и покатила по улице.
Москва пятнадцатого века умещалась вся, вместе с княжескими постройками, в треугольнике двух рек, в месте слияния Неглинной в Москву-реку. Мы ехали между домов, тянущихся вдоль берега Неглинной и крепостным валом с порушенным частоколом. То там, то тут виднелись следы пожарищ. Многие дома были собраны из обугленных и чистых брёвен вперемежку. Домишки маленькие. Дворы и хозяйства небольшие.
Мы доехали до моста и повернули налево, выезжая на дорогу, ведущую через ворота за городской вал, и вливаясь в общий поток людей и повозок. Впереди, у ворот, я увидел парня моих лет, также неплохо одетого, и шарящего взглядом по толпе. По описанию Отца Михаила я узнал «своего» друга и соперника Петьку, сына Тверского боярина Бороздина. Петька, увидев меня, едущего на подводе, заорал:
– Михась, ты чо на подводе? Я тебя жду, жду. Нам же ещё к Ивану Василичу. Опоздаем, быть битыми.
– Не посмеют, – буркнул я, спрыгивая в грязь между двух луж. – Мы с тобой дети боярские, вои. Да и не служим князю московскому. Война закончена. Домой скоро.
– Ага, нашему воеводе отдадут, а он по «отечески» шкуру спустит. Нам батьки слушаться его велели.
– Не боися. Успеем. Щас сумы в свою клетушку отнесу и пойдём к Ивану.
– А что в сумах? Где взял?
– Батька прислал из дома денег немного и одежонку. Вон пищаль какую литвинскую мне подарил.
– Накой она тебе? Конному не сподручно с такой дурой управляться. – Но глаза его завистливо заблестели. – Даш стрельнуть? – С ударением на последнем слоге спросил Петька.
– Дам, если поможешь сумы затянуть, – буркнул я, зная от Деда Михаила, что Петька с самого утра этого дня мучил его, дразня «жинихом» без невесты, зная моё отношение к предстоящему завтра венчанию.
Михаил ещё раньше, когда они только встретились тут в Московии, рассказал Петьке, про свои чувства к Марии. С тех пор жалел о том неоднократно. Лупил Петьку нещадно, но тот своё издевательство не прекращал.
По словам Деда Михаила, он задумывал втихаря убить Князя Ивана в пылу сражений вокруг устюжской крепости, но Ивана так плотно охраняли тверские бояре, что без ущерба самому себе, убить его было нельзя. Потом он сблизился с Иваном. Тому нравился высокий, широкий в кости и крепкий Михаил, который в свои пятнадцать лет уже выглядел настоящим воином, и участвовал в наскоках на крепость со своей сотней.
Иван, в свои двенадцать и выглядел на двенадцать. Низкорослый, тонкокостный, стройный, как девчонка, он даже не пытался проявить себя в сражении, а сидел в шатре, окружённый охраной.
После небольшого ранения в правую руку, Михаил отвёл свою сотню в лагерь княжича и вошел в охрану Ивана. Кокшенгу взяли без него. Все бояре, окружавшие Ивана, бросились в крепость, и был момент, когда Михаил мог бы исполнить свой злой умысел, но к тому времени, он близко сошёлся с Иваном и на злодейство не решился.
Иван не был вредным. Он искренне восхищался Михаилом, заглядывая ему в глаза расспрашивал о сражениях, и у того не поднялась рука на своего «друга». Эти двойственные чувства и направили его ноги к волхву за отравным зельем.
Сейчас от своей любви Михаил, благодаря мне, «избавился». Я дышал абсолютно ровно в сторону всех девиц этого мира. Хотя женоненавистником я не был, но жизнь меня научила, что любая женщина, это для мужика только проблема. Для себя я решил давно, что женщины – это цветы. Хочешь себе в дом цветок, – бери, холь, лелей и радуйся, но не ожидай ничего взамен.
Мы шли рядом с телегой по обе её стороны, и Петька опять заныл про «жениха» и «невесту».
– Слушай, Петух, я тебе говорил, что убью тебя?
– Говорил. Много раз.
– И ты мне не веришь?
– Не а, – захихикал он.
– А ты думаешь, зачем мне батька пищать прислал? Стрельну тебя, а потом скажу, что ты сам, по дури своей… При заряжании порох иногда сам взрывается, если его шомполом сильно пыжевать. Вот шомполом я тебя и стрельну. Прямо в глаз. Если не отстанешь. И запомни… Мария – жёнка князя Московского. Это решено, и никому не изменить. Мне чужая жёнка не нать. Других вон сколько ходит, – махнул я рукой. Батька мне присватал дочку боярина Тишина. Знаешь такую?
– Слышал… Красивая, бают.
– А слышал, что после венчания, Великий князь Василий берет Ивана своим соправителем? И вотчину ему уже выделил – Переяславль-Залесский. Иван зовет меня к себе боярином. Вот… Думаю, пока.
– Ну, ты?
– Вот тебе и «ну ты». Мне Иван предложил его дружкой быть на венчании. Потому и ждут меня там. А ты, где будешь? На площади перед церквой стоять? Либо в хороводе ходить? Тебе дружить со мной надо, тогда, может и за тебя я слово молвлю Ивану.
– Мы, бояре Тверские…
– Безземельные, – добавил я, усмехнувшись.
Тем временем мы подъехали к подворью боярина Патрикеева, московского воеводы и давнего друга отца Михаила.
– Помоги мне сумы донести, – приказал я Петьке и взял «лёгкую» сумку. Тот сначала взъерепенился, но глянув в мои глаза, потянул лямку.
– Там камни, чоли? – Он попытался открыть сумку, но наткнувшись на княжеские сургучные печати, отдёрнул руку.
– Свинец к пищали и порох.
Мы кое как сняли сумки с телеги, и застучали в свежеструганные ворота.
– Отворяй!
– Кто стучит?
– Михаил, сын боярина Телятевского.
Открылось небольшое оконце, и в него выглянул привратник.
– А, Михаил? Заходь, – сказал он, открывая небольшую дверцу в воротах. – Тут тебя людишки князя Ивана спрашивали.
– Знаю. Вещи токма положу и уйду. Не запирай на засов.
– Не положено, – сказал привратник, закрыл дверь и, с помощью напарника, задвинул дубовый засов, перекрывавший ворота во всю их ширину. – И ты тут, Пётр? Здрав будь.
– И ты будь здрав, Никита.
С трудом взобравшись на высокое крыльцо подклети, мы втащили мешки в мою горницу, и сунули вместе с пищалью под лавку.
– Пошли, – сказал я Петру.
Через некоторое время мы уже стояли у ворот двора Великого Князя Московского.
– Что надо? – Спросил привратник.
– По велению князя Ивана Васильевича, Боярский сын Михаил Телятевский прибыл ко двору.
– Проходи, а это кто с тобой?
– Боярский сын Пётр Бороздин, – сказал Петька.
– Не велено, – коротко бросил привратник, и затворил перед Петром ворота. –Пройди в привратную службу, – показал он мне копьём слева от меня в одноэтажное строение.
Войдя в длинное помещение типа казармы, с галдящими без дела стражниками, я снова доложился дежурному.
– А! Уже искать послали гонца. Кузьма, – крикнул он, – проводи до палат князя Ивана.
Мы вышли во двор и пошли вдоль казармы, к стоящему терему. Дальше меня передавали от одного стражника – другому, пока не довели до княжеских палат, у которых стояли два громадных копейщика. Когда один из них докладывал о моём прибытии, он заглядывал в дверь, едва не склонившись в поясе, хотя я в дверь вошёл, чуть склонив голову.
– Здрав будь, Великий Князь.
– И ты будь здоров, Михаил, – сказал Иван. – Не рано ты меня величаешь?
– Так слух ходит, что батюшка твой Василий в соправители тебя берёт.
– Кто так говорит? – Хмуро спросил Иван.
– А разве не так?
– Так, да не так. Не дано то знать людишкам пока. Не объявлено указом княжеским. Только мне он вчерась сказал, в вечеру. А ты, как смог узнать?
Я лихорадочно перебирал варианты. Упав на колени, и склонив голову, произнёс слышанную ранее в фильмах фразу:
– Не вели казнить, князь, во сне привиделось. Попутал с явью.
– Встань с колен, Михась, – уже совсем другим тоном сказал Иван. – А что за сон, скажи.
– Снилось, что правишь ты Переславлем-Залесским и называешься Великим Князем Московским, как и твой батюшка, дай Бог ему здравие. Ещё снилось, что скоро мы с тобой пойдём воевать татар хана Саид-Ахмада и ты победишь его в 69632 лете.
Иван изумлённо смотрел на меня. Потом сглотнул слюну и сказал:
– Ты ведун, чоли?
– Не было такого у меня ранее. Сегодня первой привиделось. И ещё привиделась Москва с Кремлём красным кирпичным и храмы белокаменные с золотыми маковками. Лепо-о-о!
В другую дверь зашёл Великий Князь Василий. Его под руки вели двое постельничих. Следом за князем в палату внесли деревянное кресло с подушками, и он сел в него.
– Батюшка, слыш, что Михась Телятевский сказывает. Татары на нас через три лета нападут.
– Так они постоянно нападают, – усмехнулся Василий. – Пока не должны. Мы им еще залог, мной обещанный, не отдали.
– Так мож от этого и нападут? – Вставил я.
– Хе-хе, – захихикал Василий, – Ну, Михась… Ты где? Подходь ко мне.
– Тут я, – подойдя к нему и падая в ноги сказал я.
– Ты пошто, князю сказки сказываешь? Али умысел какой таишь?
– Сон рассказал, князь батюшка, что возьмёшь его в соправители, и дашь на княжение Переславль, что Залесский. Ещё кремль видел красным кирпичом выложенный с башнями высокими, и соборами белокаменными с золотыми куполами, – повторил я «сон».
– Ишь ты… мал вроде хитрости плести, и нет у тебя тут никого, кто бы надоумил, кроме воеводы, но и тот не знает, что указ я уже подписал о соуправлении. Писец? Так вроде он со мной всегда рядом…
Он нащупал одного из постельничих.
– Ты тут, Артишка?
– Тут я, батюшка.
– Вишь, што глаголит малец… Сколько жить буду не видел? – Обратился он ко мне.
– Видел, батюшка. Долго.
– Спасибо и на том. В провидцы тебя записать? При дворе моём?
– Упаси Бог, Великий Князь. Какой с меня провидец? Раз что-то мнилось, а будет ли далее? Если что привидится, я сыну вашему Князю Ивану Васильевичу скажу. Я хочу воем стать знатным и служить Руси нашей. Татарву и литвин с немцами побить всех.
– Поди сюда, воин, – он вытянул в мою сторону руки и, когда я встал, провёл ими по моей голове, лицу, плечам, рукам. – Ладный ты. Будет из тебя добрый воевода. Служи пока князю своему Тверскому Борису. Мы с ним вместе. Пока. А там видно будет.
– Батюшка, он завтра дружкой моим будет, ты помнишь? Ты обещал мне.
Василий поморщился.
– Так сватал Марию я тебе…
– Не гоже тебе дружкой быть
– Молод он. Да и обряда не знает, поди?
– Знаю, Царь батюшка, – вырвалось у меня.
– Как ты сказал? Царь? Кто сказал? Опять, скажешь, во сне видел.
– Так и есть… Вырвалось с языка. Не по моей воле, государ.
– Ты где это… слышал? Молод ещё. Наукам обучен? – Возбуждённо спрашивал Василий.
– Самую малость. Счету, да письму. Но читал много книг греческих. Там цезари, кесари упоминаются. Вот и вырвалось – цар.
– Ты, говори, но не заговаривайся, – грозно сказал Великий Князь, – Кесарю – кесарево, а князю… – Потом прервал себя и милостиво добавил, – Пусть будет дружкой, коль такой грамотный. Ванятка, поди ко мне.
Иван подошёл к Василию. Я отошёл в сторону.
– Взрослый ты становишься. Тяжёлая ноша на тебя ляжет. Тяжело земли собирать в единую силу. Много недовольных будет, жадных и завистливых. Мой век короток. Хоть и нагадал мне твой ведун, – он усмехнулся, – но… Пока вместе править будем. Помогу тебе. Учись воевать. Без войны нет мира. Тебе бы таких, как этот Михась с десяток, но… – опять замолчал он. Потом повернулся в сторону меня, сказал:
– Вот победишь хана Саид-Ахмада, – дам тебе московское боярство и вотчину хорошую. – Князь засмеялся, но вдруг, прервал смех и спросил:
– Через три года, говоришь? Сколько тебе лет будет?
– Осмнадцать.
– У-у-у… Самый сок. Я сказал, ты услышал. А пока рядом с Иваном будь. Я договорюсь с князем Борисом. Да, – вспомнил он, – говорят ты к Марии неровно дышишь? Так ли это?
Я вдруг вспыхнул так, что думал опалю его огнём. Мне то чего? С каких…?
– По детству было, Великий Князь. Сейчас другая по нраву, хочу сватов засылать. Но к Марии отношусь очень хорошо. Она славная была по малолетству. – Я улыбнулся.
– Это хорошо. Будешь их обоих охранять. Как, Ванятка, сгодится тебе такой дружка?
– Сгодиться, батюшка, – Иван запрыгал.
– Ну-ну, – сказал князь, будто всё видя, – не гоже тебе… козловать.
Иван оглянулся на меня, смутившись, но потом подмигнул и заговорщицки потёр ладони.
– Ты отдай его своим дядькам, пусть научат обряду венчания. В церкви, там попы сами разберутся, а наше народное, надо соблюсти по кону.
– Шас позову и пусть учат. Мне тоже интересно и знать надо. – И Иван умчался в дверь, ведущую в великокняжеские покои.
– Вот и ладно, – сказал Князь Василий. Потом, помолчав немного, добавил, – Ты, Михаил сын Фёдора унаследуешь маленький городок в Твери. Отец твой, слышал я, совсем плох. Сколько там дворов? Двадцать? И всё хозяйство. Держись Ивана. Помогай ему, и тебе прибудет. Про боярство московское – не шутил. Но прежде… – Он подозвал меня ближе и сделал движение слугам, чтобы отошли дальше, потом продолжил, – прежде доделать дело надо. Пока Шемяка жив, не будет покоя на Руси. И Новгород его считает Великим Князем Московским. Разве это дело?
Он опять положил свои ладони мне на плечи и, притянув к себе, зашептал в левое ухо:
– Извести его надо. Если сделаешь, получишь Рузу и Димитров.
– Сам думал, что дальше делать с Шемякой. Новгород брать пока не с руки…
– Пока? – Слегка отшатнулся Василий.
– Пока, – повторил с нажимом я, и продолжил, – посему, полагаю, это единственный ход, успокоить Русь. Только подобраться к нему… Есть мыслишка одна… Не знаю, одобришь ли?
– Скажи, услышу, – прошептал князь.
– Я поеду в Новгород, найду Шемяку и скажу, что ты просил его убить.
Василий отшатнулся, но я, взяв его кисть, и слегка сжав её, успокоил его.
– Скажу, что ты приказал его убить, – поправил себя я, – но я, влюблённый в Марию, готов убить и тебя, князь, и сына твоего князя Ивана, если Шемяка даст мне боярство и вотчины. Если я завтра проведу обряд венчания, они поймут, что я очень близок к вам, и могут поверить.
Переведя дух, я продолжил:
– Разговор с Шемякой будет очень близким, как с тобой сейчас, – сказал я, и притянул князя за локти чуть-чуть к себе. По его телу пробежала дрожь, он попытался вырваться, но я успокоил его.
– Я твой, Князь, от кончиков пальцев до кончиков волос. Верь мне.
– Я верю тебе. Продолжай.
– Во время разговора, я смогу убить его. Как? Это моё дело. Только ты, Великий Князь не верь никаким наветам про меня. Ты же понимаешь, я могу позволить себе всякие вольности в разговоре, по отношению и к тебе, и к твоей семье.
– Я понимаю, тебя. Жаль, что я не могу видеть тебя, Михаил. Ты сильно удивил меня. Давно меня так никто не удивлял…
