Михаил Васильевич Шелест
Царь Александр Грозный
Глава 1.
Адашев читал и перечитывал царский указ о присоединении к Русскому царству Приазовья. С помощью новейших орудий усилиями десятитысячной армии была взята Азовская крепость и десятью шхунами потоплен трёхсотпушечный османский флот. Вернее, не потоплен, а захвачен. В сильно повреждённом состоянии от ударов шрапнели, но вполне себе восстановимом.
Однако Александр в сопроводительном письме сообщал, что ремонтировать османские корабли не намерен.
– Интересно, – сам себе сказал Адашев. – Не хочет переучивать экипажи на другие паруса? Но ведь это тридцать шесть фрегатов и двенадцать галер! Что он с ними будет делать? Да-а-а… Наш государь кудесник. Кудесник-куролесник… Хорошо ему там с его казаками и черкесами. Они за него горло любому перегрызут, а тут сидишь, как на пороховой бочке…
Адашев побарабанил пальцами по столу и обвёл взглядом кабинет.
Всё изменилось с приходом на трон этого царя. Теперь у него, у Адашева, имелись все «бразды правления», как говорил Александр Васильевич. Трёхэтажное здание дворца правительства было переполнено дьяками и подьячими. Их теперь называли министрами и помощниками министров. Министр сельского хозяйства Михайлов Пётр Иванович… Или министр внутренних дел Орлов Савелий Игнатьевич… Звучит совсем по-другому, не как ранее. Солидно, но непривычно. Но некоторые «министры» по старинке добавляют к подписи привычное «дьяк».
Министр вооружённых сил Воротынский Михаил Иванович категорически отказывался от приставки «дьяк» и настаивал на именовании его «боярин». И Адашеву было понятно почему.
Удельные княжества царь ликвидировал. Писаться под грамотами «удельный князь» Воротынский не мог. Запрещалось. Хорошо хоть звание «боярин» государь оставил. А хотел ведь…
Адашев усмехнулся. Воротынские вели свой род от Рюрика и считались знатнейшей фамилией. Поэтому царь и поставил Михаила Ивановича во главу всех войск, подчинив ему не только царские тысячи, но и бывшие удельные, а ныне земские войска. Двое других братьев Воротынских были у старшего брата воеводами.
Однако сейчас царские тысячи были далеко на юге, и рассчитывать Воротынский мог лишь на очень ограниченный контингент войск, собранных верными государству фамилиями и на земских воинов, явившихся на государственную службу по призыву.
Он вздохнул. В течение года призвали чуть больше трёх тысяч человек. Будущих ратников разместили в выстроенных Ракшаем, городках, называемых военными гостиными дворами, и, разбив на отряды, принялись «муштровать».
До самого отъезда в «муштровке» активно принимал участие сам государь, прикидывающийся своим братом. Адашев, неоднократно присутствовавший на, так называемых, «тренировках», удивлялся, как легко «Ракшаю» удавалось научить ратников выполнять сложные, по мнению Адашева, задания и «упражнения».
Вместе с законодательными и иными нововведениями в разговорную речь и переписку царь ввёл новые слова, и даже целые словарные обороты. И собственноручно написал «словарь новых терминов», который размножили и разослали по уездам.
Причём, новые слова не навязывались. Просто разъяснялся их смысл. Так царь ввёл новое слово «солдат», но оно не прижилось и в обиходе осталось родное «ратник». Причём государь и сам стал чаще употреблять старое слово. Он, обращаясь к новобранцам, так раскатисто прорыкивал «Р-р-атники!», что любого пробирало до мозга костей и бросало в дрожь.
Или опять же, слово новобранцы. Ведь это царь его придумал. Было «бранцы», стало «новобранцы».
– И откуда у него в голове появляются новые придумки? – удивился вслух Адашев. – Этот кабинет… Никогда у дьяков не было личных помещений.
Он никак не мог привыкнуть, что его кабинет выглядел едва ли не лучше царских покоев. Эта шикарная резная мебель, изготовленная на заводе в Мокшанске, вызывала зависть у многих родовитых. Стол стулья и его кресло, похожее на царский трон… По распоряжению царя ему не показывали кабинет до окончания отделки и установки мебели. Адашев, когда наконец-то вошёл, долго гладил резные шкафы и подлокотники, не решаясь сесть в кресло. А когда сел, то не удержался и сказал:
– Как на твоём троне, – и добавил. – Наверное.
– Не сидел ни разу? – спросил Александр.
– Как можно, государь?
– На моём чуть-чуть удобней, – подтвердил царь. – Но по образу и подобию сделаны.
– Смотри, захочется сравнить, – пошутил Адашев.
– Хочешь подсидеть? – ухмыльнулся Александр.
Адашев побелел лицом.
– Да, ладно тебе, Фёдорыч. Не дрейфь, – смеясь, успокоил царь. – Хочешь, поменяемся?
– Креслами?
– Должностями.
Адашев замахал руками.
– Нет-нет, Александр Васильевич. У каждого свой шесток.
– Как в курятнике, – ухмыльнулся Александр. – Кто ниже, на того всё дерьмо падает. А у нас внизу крестьянин, от которого зависит, что мы с тобой будем жрать, Алексей Фёдорович.
Это царь продолжил тогда их спор о роли крестьянства в структуре государства и в производстве полезного продукта.
– Побегут они от нас, если мы на них только гадить будем, – добавил царь. – Они и сейчас бегут. Вон Строгонов пишет, что Пермь Великая обильна русским и иным народом, говорящим по-русски. Города стоят по рекам людные. А откуда людишки-то? От сюда, вестимо. И Сибирь полна беглыми.
– Про то ещё наши деды говорили. – хмыкнул Адашев. – Да не хотят они под нашу руку идти.
– Хотят, не хотят… – скривился Александр. – Веру старую ломать не надо… Три шкуры драть не надо и в три глотки жрать.
Адашев почесал в затылке. И ведь прав государь. Подсчитал государь траты на пьянки и гулянки и показал Адашеву. Ужаснулся тогда премьер министр. А государь показал на цифрах сколько можно было на те деньги крепостей построить.
Адашев усмехнулся в бороду.
Бояре и дворяне не сразу, но постепенно привыкать к воздержанию стали. Пиры не закатывают, посты блюдят. Патриарх Максим Грек зело придирчив стал к соблюдению обряда. И не чтит толстомясых. Говорят, по указанию Александра. Сам сначала раздобрел, патриарх, но вовремя внял порицаниям государя.
Вроде, как в патриархии даже весы установили и линейку ростомерную. И табличку рядом прикрепили с нормами веса на рост человека. Всё государь – выдумщик. Как только кто больше положенного весит, так его сразу в келью на капусту и бобы. Сразу, как только с весов сошёл, так и в келью. Уже год, как сия «процедура», как говорит государь, действует, и результат на лицах и телесах священников очевиден.
Вот и дворяне стали постов придерживаться.
Адашев ждал министра внутренних дел Орлова. С докладом о внутренней обстановке. А обстановка Адашеву не нравилась. Он только что выслушал министра обороны Колычева, который курировал тайный приказ, – ту службу, которую организовал сам Адашев, и после этого разговора Адашев был мрачен.
Орлов зашёл с кожаной папкой в руках, молча прошёл к «гостевому» столу и, сев на приставленный к нему стул, хлопнул папкой по столу.
Адашев тоже подошёл и сел напротив.
– Ты знал, – погрозил пальцем Орлов. – Тебе твои сыскари доложили.
– Что доложили? – «удивился» Адашев.
– Что Новгород бунтует.
Тут Адашев удивился по-настоящему. По Новгороду у него информации не было. Орлов увидев реакцию Адашева усмехнулся. Наконец-то ему удалось «уесть» бывшего своего начальника. Они вместе создавали тайный приказ по уставу, писанному самим государем. По подобию учредили такие же службы в министерствах иностранных и внутренних дел. На иностранный отдел работали купеческие гости, а на охранку местные купцы, коих обязали писать доклады о том, что видели и что слышали.
Поначалу купцы ерепенились и «писать оперу», как говорил государь, отказывались, но после введения лицензий на торговлю и ограничений в правах некоторых из них, смирились. При крепости царского гостиного двора были устроены министерские приёмные, куда купцы сдавали «сказки». Сказки нумеровались, описывались и отправлялись в архив, а важная информация переносилась сыскарями в накопительные дела и дела оперативных разработок. Сыскари обитали там же, в гостином дворе. И оперативные совещания начальниками служб проводились там же.
Дела и «сказки» выносить из царского гостиного двора запрещалось. Даже Орлову и Адашеву. Приходи, читай, выписывай нужное и только. Адашев и Орлов удивились, как совсем по-другому понимается и оценивается изложенная на бумаге информация, и как написанное отличается от сказанного. И как интересно читать такое дело, анализировать и прогнозировать события.
Помимо «оперативной» работы сыскарей в Москве был налажен учёт и расследование совершённых преступлений, дежурство городской стражи. Разбой был основным промыслом лихих людей, что в городе, что на дорогах. Поначалу стражники сами грабили ночных прохожих, но организованная параллельно служба внутреннего контроля быстро вычистила ряды блюстителей порядка.
– Новгород бунтует? Кто сказал?
– Несколько купцов сегодня приехали в Москву. Пишут, что еле выбрались. И то, только потому, что предупредили их. Воеводу, говорят, на его воротах повесили.
– За что бунтуют?
– Против Москвы.
– Понятно. Тут ещё другая беда, Савелий Игнатьевич. Поляки Изборскую крепость взяли.
– Как так? – отшатнулся Орлов.
– Колычев доложил. Обманом проникли за ворота. Ночью. Стражникам представились, что опричники государевы. Тимоха Тетериин был с ляхами и голос подал. Вот стражники на его голос и открыли ворота.
– Что за Тетерин?
– Тот, что к ляхам сбежал. Друг Курбского. Стременной Ивана Васильевича в Казанском походе. Он, подлец, со своей стрелецкой сотней, оказывается, к полякам перешёл. Встретил ляхов на границе и ввёл в крепость.
– Как перешёл? Это тот, у которого пищали винторезные у всех стрельцов?
– Точно.
– Матерь божья! И что сейчас?
– Ограбили они крепость. Пороховое зелье изъяли и ушли. По сёлам прошли, запасы пособирали.
– Да, какие там запасы? – удивился Орлов. – Люди лесом и реками живут. Запасы не делают. Начало лета… Куда ушли ляхи?
– К Новгороду и пошли.
– Вот черти! – ругнулся Орлов.
– Хуже другое, – проговорил Адашев и замолчал.
– Ну, не томи, Алексей Фёдорович, – взмолился Орлов, не выдержав паузы.
– Есть информация, что и Тверь со Псковом готовы ляхам отдаться.
– А на трон Российский Сигизмунда Августа?
Адашев нахмурился и скривился. Его густая борода скрывала эмоции, однако было заметно, что Адашев нервничал. Государь предсказывал смуту, но Адашев не верил ему. Хотя в последнее время он грешным делом подумывал не оборотень ли государь. Вдруг упырь и у Ракшая кровь выпил?
Адашев вполне отдавал себе отчёт, что новый царь совсем не царских кровей. Вернее, не Рюриковых. Ведь это они вдвоём с Иваном Васильевичем придумали, что Ракшай, это бастард царя Василия – Александр. Иван Васильевич даже шутил: «Санька – мой бастард», чем совсем запутал бояр, не видевших наследника престола воочию. Дума поверила только слову Адашева, который сказал: «Наследник строит крепость в Усть-Луге». А можно было бы указать на кого угодно. Судьба трона была в его руках. Правильно ли он сделал, что отдал власть в руки волхва. А то, что Ракшай – волхв и к гадалке ходить не надо.
И вроде делает всё на благо Руси, но вот взял и оставил Москву фактически без войска. А о том, что смута будет сам предупреждал. Взял и ушёл на Азов. Поэтому Адашев тогда и не поверил в предсказания Ракшая. Думал, просто пугает. Ан нет… Сбываются предсказания в малом, значит сбудутся и в большом. А о «большом» даже думать страшно. Междоусобная война всех против всех сметёт, разорит Русь. За военными стычками придут пожары и недород, а за ними голод и мор.
И ведь не бросит же государь только что завоёванные земли. Он сам говорил: «Где хоть раз поднялся Русский флаг, он не должен опускаться». Значит будет стоять на Азове до конца.
Уходя царь так и сказал: «Здесь я сделал всё, что мог. Теперь надо укрепить юг».
И был совершенно прав. Гирей тоже рвался к Московскому престолу. И были на Руси желающие посадить Гирея на него. Не были, есть. Знает Адашев их поимённо, но затихли пока князья Рязанские, затаились. Ракшай тоже не дурак. Из ногаев и татар такую сеть информаторов соткал, что Рязанцы почувствовали её на своей шкуре и притихли пока.
Но шила в мешке не утаишь. Встретил посол Истома Терентьев в Бахчисарае гонца Рязанского, остановившегося на постой в доме бея, что категорически запрещалось посланникам. Ежели ты гонец государев, то и живи при после. Так безопаснее и для жизни, и для государства. Есть надежда, что не подкупят гонца и не перевербуют. Да и за послом догляд нужен. А ежели ты не государев, значит то измена, ибо подданным запрещено было сношаться с зарубежными царями.
Сеть – сетью, но где государь деньги на шептунов берёт? Мысли об этом доводили Адашева до головной боли. Не просил государь денег свыше положенных ему на содержание двора. Правда перестал он содержать свой кремлёвский двор, а Яузский дворец содержал себя сам, производя, как говорил государь, полезный продукт: коров, коней породистых. Царские конюшни растянулись по левому берегу Москва-реки от столицы до Николиной горы и производили до пяти тысяч жеребят в год. Но ведь государь не очень охотно их продавал. Коровы, те да… Покупались селянами охотно. Как Ракшаю удалось разделить породы на молочную и мясную, Адашев не понимал. И комбикорм продавался нарасхват. Ракшай установил во дворце завод по производству изготовления гранул витаминно-травяной муки, куда свозилась вся скошенная в округе трава, из которой делали корм для домашней скотины.
Как знал Адашев, в гранулы подмешивали и рыбную муку, и тёртую глину. Быки и свиньи от такого корма добрели как на дрожжах, а коровы охотно давали отличные удои.
Адашев сплюнул. Ему, князю, лезли мысли о каких-то свиньях и коровах, когда Родина в опасности. И ведь это Ракшай приучил думать не только о ратных делах, но и о «народном», млять, хозяйстве. Целого министра сельского хозяйства завёл, которого Адашеву приходилось выслушивать и контролировать его работу.
– Ты, что плюёшься, Алексей Фёдорович? – вывел Адашева из задумчивости Орлов.
– Да, как тут не плеваться? Ежели они все поднимутся, Москве туго придётся.
– Думаешь Тверь и Новгород пойдут на Москву?
– Им другого хода нет. Кроме как на Москву идти, раз ляхи с ними. У тех мечта Москву разграбить.
– Так не дадим ведь! – пожал плечами Орлов. – Стены у нас крепкие. Зелье пороховое тоже. Ядра – бомбы.
– Мало бомб, Савелий Игнатьевич, – вздохнул Адашев. – К Азову уходят.
– Так пищалей винторезных, что на тысячу шагов бьют, достаточно. И воев. Городки военные полные, мы проверяли намедне. С Воротынским инс-пек-ти-ро-ва-ли. – Выговорил он трудное слово из государева словаря. – Не пустим в Москву.
– Да-а-а… В Москву их пускать нельзя. Боюсь, ткнутся они в наши стены и пойдут по городам и весям грабить, разорять и свои порядки устанавливать.
– Земщина поднимется.
– Да какая там земщина. Не знаешь, что ли, что волостели не отдают власть. Покорятся без сечи. Боюсь, оружье ляхи соберут и уйдут. Думаю, это их главная цель. Если мы нажмём, то побегут они прямиком назад, в Польшу. Но с нашими запасами пороха и оружия. Нельзя им давать гулять по России-матушке.
– Предлагаешь выступить?
– Предлагаю.
– На Новгород?
– Да.
– Так они может того и ждут. Мы на Новгород, а они сюда.
– А мы вернёмся.
Орлов внимательно посмотрел на Адашева.
– Как узнаем?
– Воротынский уже поставил задачу разведчикам и те сегодня выйдут в поиск под прикрытием. Ты тоже рассылай своих убогих, косых и хромых по дорогам. Мы собираем всё войско и выступаем на Новгород. Тверь отдавать никак не гоже.
Глава 2.
Андрей Курбский думал: предать или не предать? И что такое предательство? Кого он предаёт? Этого царя он не понимал. Ивана, которому он присягал, которому служил и получал от него награды и любовь, он тоже любил. По-своему, конечно. Как можно до конца любить человека, от которого зависит, будешь ты завтра жить или нет? Этот же незнамо откуда объявившийся «брат» ни в грош не ставил его… Как, впрочем, таким же неподобающим образом обращался и к другим Рюриковичам. Ну не то, что «не ставил», а относился без пиетета. А Андрей не привык к такому обращению.
Иван любил его за смелость и с малолетства выделял из своры других родичей, крутившихся возле трона. Андрей всего на четыре года был старше Ивана и это не создавало меж ними возрастной пропасти, но Андрей привык, что Иван слушался его и подражал ему.
Андрей Курбский сызмальства имел горделивую осанку и высокомерное лицо, с чуть изогнутыми в пренебрежительной ухмылке губами. Иван, запуганный дядьками и ближними к ним боярами, шпынявшими мальчонку по пустякам, несмотря на свой с детства высокий рост, старался не выпячиваться и с уважением и благодарностью поглядывал на Курбского, защищавшего Ивана от щипков и тычков. Можно сказать, что Иван любил Курдского и Андрей пользовался расположением царя так аккуратно, что умудрялся никого не задеть.
Во время болезни Ивана, когда царь приказал присягнуть сыну Дмитрию, Курбский присягнул первым. Даже Адашев с Сильвестром сначала подумали, и лишь потом склонили колени. А многие бояре отказались от присяги сыну Ивана-царя и обратились к Старицкому.
Курбский хвалил себя за правильный выбор, потому, что государь вскоре выздоровел и недовольно поглядывал на «отступников». Сложно предсказать их дальнейшую судьбу, не погибни царь и наследник, упав вместе с лошадью в реку.
По какой-то злой случайности Курбским не везло. При смене власти они всегда придерживались оппозиции и проигрывали. Даже поддержав Соломонию, первую бездетную жену царя Василия Ивановича, с которой царь желал развестись, они ошиблись. Андрей чувствовал, что его жизнь складывается правильно.
О Смоленске он мечтал давно, но мечтам, как он понимал сбыться было не суждено, как и возвращение ему родового отчества Ярославский. А что такое Курба? Так… Маленькое село.
Но всё равно, до пришествия на трон этого, непонятно откуда появившегося, выблядка царя Василия и малородной Захарьиной судьба благоволила Андрею. Он не особо лез вперёд в сражениях, помня, что многие его предки сложили головы и не оставили родового потомства. А потому подчинение его воеводе Щенятину воспринял не только, как унижение, но и как опасность для здоровья. Щенин, не стесняясь, посылал его в сложные рейды и атаки.
И вот сейчас Андрей думал над предложением Польского короля, переданного ему ещё до похода на черемисов. Август обещал отдать ему Смоленск, ежели Курбский возьмёт его.
– «А что его брать?» – усмехнулся Андрей.
Его войска, усмирившие черемисов, хоть и устали, но были довольны. Осталось их правда не много, но пока они дойдут до Смоленска, обрастут добровольцами. Ведь кто им скажет, что они пойдут завоёвывать Смоленск? Пойдут на ляхов, зайдут в город передохнуть и сил набраться, да там и останутся, вырезав гарнизон и пленив городской совет.
– Делов то, – хмыкнул Андрей и пнул пятками «заснувшего» коня. Конь дёрнулся вперёд, прошёл несколько шагов и снова «заснул».
Пора сделать привал.
– Конь засыпает. Может поночуем? – спросил Андрей Петра Щенятева, своего «старшего воеводу», к которому его, «рюриковича» приставил Александр, что сильно обидело Курбского. Щенятев у него был в подчинении при осаде Казани, и вот на тебе… Какого рожна?!
– Привал! – крикнул Пётр Щенятьев.
Степь, она везде степь. Где слез с коня, там и постель. «Только бурка казаку в степи постель»… Вспомнилась дурацкая песня, как-то спетая царём на казачьем сходе под Рязанью. Так надо же! Ещё и под какую-то большую многострунную балалайку.
– Тфу, – сплюнул Курбский.
– Ты чего, Андрюшка! – спросил его Щенятев.
– Да ничего, – огрызнулся Андрей.
С каких это пор он Андрюшкой стал?
– «Не-е-е… Точно сбегу, – подумал он. – Надо только от этого командира, сперва, избавится. Стрельнуть его? Верные люди есть. Хотя…».
Щенятевы вели своё происхождение от литовских служилых князей Патрикеевых, которые перешли на службу к великим князьям московским в 1408 году. А Патрикеевы вели род от внука великого князя литовского Гедимина.
– «Может и его сманить? Тоже ведь недоволен новым царём. Ежели что, будет на кого свалить. Он ведь теперь старший воевода».
* * *
Ягелон Жигмунд1 с недоверием смотрел на простодушное лицо князя Дмитрия Вишневецкого. Несмотря на возраст, а ему уже было за сорок пять, его лицо светилось здоровьем. В голубых глазах светился ум, подтверждавшийся высоким лбом, и неприсущая ратным людям доброта. Светло русая небольшая бородка с усами не имела ни одного седого волоса. В движениях и фигуре чувствовалась сила и опыт множества боевых схваток.
Князь был предводителем Днепровских казаков. Его небольшой городок на Днепровском острове Малая Хортица был оплотом и форпостом крымских походов польско-литовских войск.
Вишневецкий только что вернулся из похода на османскую крепость Ислам-Кермен, закончившегося очередной неудачей. Несмотря на малую численность своего отряда и практически отсутствие пушек, они славно потрепали крымчаков.
– Дались тебе эти татары, – недовольно произнёс Жигмунд.
Во внешних делах он старался придерживаться миролюбивой политики с соседями, и как не уговаривали его магнаты «свернуть шею крымскому гусю», напасть на Крым не решался.
– Не грех разрушить осиное гнездо турецкой торговли христианами. То дело богоугодное. В Кафе, говорят, до ста тысяч полонян бывает, а постоянно томятся в ямах да норах пятьдесят. Да и богатства там несметные.
– Ну, так собрались бы магнатами и напали. Зачем войну затевать?
– Не могут магнаты вместе собраться. Каждый сам по себе. Только твоя, король, рука может сплотить войска. Да и для похода на Кафу корабли нужны с пушками. Зелье пороховое. Мне одному не осилить.
– Видно, только тебе охота Крым воевать, – сказал король, криво ухмыльнувшись. – Нет у меня денег на войну с Османами.
Вишневецкий посмотрел на короля прозрачными глазами и улыбнулся. Похоже, что для себя он что-то уже решил.
– А ты знаешь, Жигмунд, что московский царь захватил берег Танаис?
– Устье Дона?
– Да. И потопил турецкий флот.
Король поднялся из кресла и прошёлся по кабинету.
– Слышал о том, – наконец произнёс он.
– Ты понимаешь, что будет, если московиты захватят Крым?
– Они не захватят, – махнул рукой Жигмунд. – Там было всего пятьдесят галер.
– Всего?! – удивился магнат. – Триста пушек на пятидесяти галерах? Это что за галеры такие?
– Почему триста пушек?
– Лазутчик сообщил, что русские захватили трёхсотпушечный флот. Захватили, ваше величество. Не потопили.
Король лично назначил Вишневецкого стражником на Хортице и даже дал на это немного денег. Они вместе учились в Римском университете, Вишневецкого приставили к Жигмунду для безопасности, и они сдружились. Именно поэтому князь позволял себе некоторые вольности, но за рамки не выходил и потому всё ещё находился в фаворе.
– Триста пушек это много! – покачал головой Жигмунд. – Даже если они маленькие, всё равно много. Э-э-э-э… Раз захватили корабли, значит пушки у русов?
– Вероятно.
Король снова покачал головой.
– Триста пушек это много. Две крепости можно снарядить.
– Две крепости они и поставили. Но ещё до того, как победили османов.
– Не победят они османов! – упрямо возразил король.
Вишневецкий усмехнулся.
– Если мы не поможем, то победят.
– Ты не путай меня, Димитрий. Говори толком, что предлагаешь?
– Ты правильно говоришь, что московиты не могли победить османский флот. Но они победили. И не просто победили, а победили так, что не потопили ни одного корабля. И это необычно! Это колдовство какое-то…
Вишневецкий тоже позволил себе пройтись по кабинету.
– Колдовство или большой московитский секрет.
– Про нового московского царя наши послы немыслимое рассказывают. Вроде, как он сразу в нескольких местах появляться может. И про его заводы, и про оружейное зелье сверхмощное.
– Вот-вот…
– Говори уже, что придумал. Вижу же.
– А придумал я, мой король, перебраться на службу к русскому царю. Шутейно! – сказал князь, увидев реакцию короля и упредив его вспыхнувший гнев.
– Как это, «шутейно»? Ведь присягу надо будет давать.
– И что? Ложная присяга – не в счёт. «Помогу», потом вернусь. Приду к русскому царю, скажу, что хочу басурман поганых бить, а ты не даёшь. У него на Дону тоже казаки поселились. Думаю, он отдаст мне в команду. Глядишь, переманим и уведём к себе на Дон.
– И как ты ему собрался «помочь»? – саркастически усмехнувшись спросил Жигмунд.
– Он, думаю, кораблями попытается разбить морские крепости, а мне оставит Перекоп. Вот мы и сообщим Гирею, чтобы встречал гостя. А сам возьму крепость. Там тоже хороший барыш должен быть. Туда сначала приводят полонян.
– Как же ты возьмёшь Перекопский вал, если у тебя нет пушек?
– Да! Пушек у меня нет! – усмехнулся князь. – Попрошу их у русского царя. Думаю, даст. Заодно посмотрю, как стреляет его орудийное зелье. Припрячу немного… Передам с гонцом в Краков. Пусть наши зелейщики разберутся в его секрете.
– Какой в зелье может быть секрет? Его триста лет готовят.
– Готовят, да у разных ямчужников разный порох получается.
– Не нравится мне твоя затея. А вдруг не поверит тебе царь русский? Посчитает лазутчиком…
– Если ты на меня гоньбу устроишь, поверит. Пошлёшь к Хортице рать. Да так, чтобы дозорные первые узрели. Так мы всей ватагой и снимемся. Будет спрашивать царь у казаков, зачем пришли, они скажут.
– А коли возьмёт Крым русский царь? То худо для нас. Не остановится он, если укрепится на острове. Может подождать, пока хан его погонит?
– Хочу, мой король, Перекоп взять. Много там наших православных христиан.
– Когда ты уже нашу веру примешь? – недовольно скривился Жигмунд.
Вишневецкий промолчал. Он давно перестал спорить с Жигмундом по поводу веры и церкви. Тот был ярым католиком. Да и мог ли сын Миланской Боны Сфорцы быть православным? Нет. А Вишневецкий и его пращуры следовали старой христианской веры.
Князь лишь вздохнул и мысленно попросил бога простить друга за неправильно выбранный путь.
– Раз уж ты сам сказал, то позволь замолвить слово за нашу церковь?
– Молви, – вздохнул король.
– Ты отдал все митрополичьи кафедры католикам. И даже не священникам, а простым светским людям. В наших православных храмах служат торговцы. Разве это правильно? Народ уходит в Московию или к нам на Днепр.
Князь вздохнул.
– Тебе плохо разве? В твоём Кременецком уезде твой митрополит и церковники твои. Я оставил тебе твою веру.
– Спасибо на том, мой король, – с поклоном сказал Вишневецкий, но в голосе его послышалась насмешка.
Король с подозрением посмотрел на него исподлобья, сведя на переносице тонкие брови. Он был не богат волосом. На лбу уже сейчас наметилась залысина, борода выглядела редковатой.
– Недоволен? Как и народ? Так, может, ты тоже хочешь уйти в Московию под руку царя русского? По-настоящему?
Князь тоже посмотрел на короля своими синими глазами и спокойно сказал.
– Куда я от тебя, государь? Схожу на Крым и вернусь. Тут родина моя.
– Ну, ступай! – махнул рукой король. – Поглядим, что получится.
* * *
Атаман Фёдоров со своими донскими казаками гонял татар и половцев по Гуляйполю от Таганрога до запорожской излучины Дона. Множество ханских овечьих отар, множество детей с матерями было отбито и угнано на Азов. Далее не гнали. Там нужны были руки для обработки полей. Мужей татарских в полон не брали.
Санька не думал об этом, так как переступил черту, за которой он оставил жалость к людям. Не то, чтобы он смирился с иезуитским правилом: «цель оправдывает средства». Нет. Но он понимал, что эта битва начата не им, и не ему её прекращать. Татары веками совершали набеги на Русь. Русы веками воевали с татарами. Остановить процесс в одностороннем порядке и вдруг, Санька не мог.
Захваченных в бою татарских женщин и девок неженатые казаки и вои взяли себе в жёны, первоначально крестив их самих и их детей, и определили на хозяйство. Городки вокруг Ростовской и Таганрогской крепостями росли не по дням, а по часам, но даже не за счёт «туземцев». Прибывали и прибывали эстонцы, немцы, литовцы. Да и простые крестьяне, бросали своих хозяев, противных земщине, и в Юрьев день уходили на юг. Не хотели они класть свой живот за чужую спесь.
Зато царь лично обещал всем волю на новых землях, обещая брать лишь десятину с общины, о чём ходило по Руси несколько царских грамот.
Земли здесь были чернозёмные и обильные на урожай. Санька это знал ещё по той жизни, поэтому смело нарезал их на участки, раздал желающим и приказал сеять рожь, пшеницу, овёс и полюбившуюся ему за неприхотливость, чечевицу.
Чечевицу посадили ранней весной (как только оттаяла земля) и к маю она уже отцветала. В начале июля собрали верхние стручки, вызревающие последними, а в начале августа сняли весь урожай. Некоторые курганы, коих по Гуляйполю было разбросано в избытке, стояли вскрытые. Внутрь холмов имелись прокопы и Александр, исследовав некоторые, пришёл к выводу, что их можно использовать как зернохранилище.
Внутри кургана, чаще всего, имелся деревянный сруб. Самый большой был размером примерно десять на десять метров. И в высоту метра три.
Освободив «помещения» от тлена, зачистив и укрепив, кое-где просевший, потолок, пробив вентиляцию, поселенцы к сентябрю засыпали в хранилища новый урожай.
* * *
– Гляди-гляди, – вскричал Михалко Черкашенин, атаманский стремянной, молодой парень лет двадцати пяти. – Войско топочет.
Сусар Фёдоров натянул повод, поднял правую руку и вгляделся в степь. Только через некоторое время он смог разглядеть всадников.
– То не татары. Идут с Дона.
– Казаки или ляхи? – спросил Михалко.
– Ляхам, то, что тут делать? Мобыть казаки? Пищали товсь! – на всякий случай крикнул атаман.
Встречное войско, увидев Донских казаков, не предприняло попытку развернуться в боевой порядок или ускориться. Одеждой встречные мало чем отличались от османов: белые косоворотки, разноцветные жилетки, шаровары, сапоги. Только на головах у многих, не смотря на ещё жаркий августовский день, виднелись овчинные шапки. То, действительно были запорожцы.
Впереди на чёрном с яблоками жеребце, сидя в красном сафьянным седле с золочёной лукой, лежавшим на чёрном с красными узорами чепраке, из под которой выглядывали конца жёлтой попоны, ехал статный господин, одетый в зелёные суконные штаны, заправленные в сафьянные сапоги, отороченные бобром, белый зипун из турецкой габы, и бархатный темно-красный казацкий кобеняк с отложным бобровым воротником и горностаевой обшивкой.
Под мордою у лошади висела целая куча ремешков, расширявшихся книзу и усеянных золотыми бляшками, а на ногах выше копыт были бубенчики, издававшие звук при всяком движении лошади.
