Михаил Широкий
Старуха
В первой половине пути, пока приятели двигались по довольно людным кварталам, пересекаемым оживлёнными, шумными даже вечером улицами, они ехали по тротуару, на весьма умеренной скорости, старательно объезжая прохожих и притормаживая перед проезжей частью, по которой то и дело с гулом и грохотом, разносившимися далеко окрест, мчались машины, в основном грузовики, поскольку эти периферийные улицы были специально отведены для грузового транспорта.
Но как только эти кварталы, и в конце дня продолжавшие жить бурной, активной жизнью, остались позади и их немолчный шум постепенно заглох в отдалении, друзья тут же свернули с тротуара на опустевшую мостовую и, не сдерживая себя больше ни в скорости, ни в манёврах, принялись развлекаться и дурачиться: гоняться друг за другом, «подрезать» один другого, выделывать разные фокусы и трюки – кто на что был горазд. Димон при этом утратил на время всю свою деланную важность и степенность, Миша невольно отвлёкся от унылых, депрессивных дум, а Макс, самый юный, непосредственный и непоседливый из них, так разошёлся и распалился, что стал оглашать округу громкими ликующими выкриками и пару раз едва не растянулся вместе со своим великом на земле в ходе выполнения особенно сложных и прихотливых номеров, которые он называл «фигурами высшего пилотажа».
Эти весёлые и даже немного экстремальные порой гонки и выкрутасы закончились лишь тогда, когда закончилась, собственно, и сама улица, упёршаяся в конце концов в последний на её протяжении перекрёсток, а затем плавно переходившая в крутой, обрывистый спуск, ведший к пляжу и берегу реки. Разгорячённые, раскрасневшиеся велосипедисты, кровь которых продолжала бурлить от лихой езды, точно не заметив этого перехода, устремились вперёд. Вначале они двигались с прежней скоростью, затем, когда дорога пошла под уклон, чуть быстрее, потом, по мере того как спуск делался всё круче и отвеснее, ещё и ещё скорее. Уже не нужно было давить на педали – колёса сами крутились с головокружительной быстротой. Велосипеды неслись вниз всё стремительнее, ветер свистел у ездоков в ушах.
И, наконец, даже такие сорви-головы, как Димон и его приятели, сообразили, что скорость явно начинает превышать рамки разумного и что в случае чего-нибудь непредвиденного есть все шансы переломать себе кости. И, поддавшись вдруг властно заговорившему в них чувству самосохранения и не желая искушать судьбу, они, не сговариваясь, почти одновременно нажали на тормоза и остававшуюся, самую небезопасную часть склона проехали неспешно и осторожно.
И, лишь миновав опасный участок и достигнув ровной прямой дорожки, ведшей через раскинувшуюся по обеим её сторонам растительность к пляжу, спутники вновь перестали сдерживать себя и напоследок поддали газу. В несколько мгновений они одолели узкую, обсаженную деревьями и кустами аллею, вихрем вылетели на пляж и поневоле остановились лишь тогда, когда колёса увязли в мелком рыхлом песке неподалёку от берега. Спешившись и прислонив велосипеды один к другому, приятели, довольные, улыбающиеся, ещё немного возбуждённые славной прогулкой на колёсах и особенно высокоскоростным съездом с пригорка, направились к реке, широкая голубоватая, чуть извивавшаяся лента которой, мягко скользя вдоль низких отлогих берегов, поросших там-сям лозняком и осокой, уходила вдаль и терялась в лёгкой сероватой дымке, затянувшей далёкий невидимый горизонт и понемногу густевшей и темневшей в наступавших сумерках.
– А где же люди? – произнёс Димон, достигнув берега и окидывая взглядом пустынный пляж, на всём обширном пространстве которого виднелось лишь несколько разрозненных фигур. – Ведь ещё недавно, когда мы в последний раз купались, здесь была куча народу. Куда все подевались?
– Осень настала, холодно стало, – отозвался Макс, подходя к самой воде и вглядываясь в её невозмутимую мутноватую глубь.
– Какая-то блядь забор обоссала, – автоматически закончил Миша.
Димон криво усмехнулся и заметил:
– Ну, вообще-то не так уж холодно ещё. Во всяком случае, ненамного холоднее, чем в конце августа. Как там вода?
Макс наклонился и несколько раз провёл рукой по поверхности воды.
– Ни то ни сё, – сказал он, распрямляясь и стряхивая с пальцев капли. – Не холодная вроде. Но и не особо тёплая.
Димон поморщился и сам приблизился к воде и окунул в неё руку.
– Тёплая! – авторитетно заявил он и, как бы в подтверждение своего мнения, утвердительно тряхнул головой. Но этого, по-видимому, ему показалось мало, и, дабы придать своему суждению ещё больше веса, он начал стягивать с себя футболку, говоря при этом: – Не парное молоко, конечно, но ничего, сойдёт. Мы не неженки, не девицы красные… А тем более сейчас, когда мы маленько раскочегарились, чуть освежиться нам не помешает.
Тут на несколько секунд его внимание отвлекли две утки, которые подплыли к тому участку берега, где стояли приятели, и, искательно поглядывая на них, исторгли из себя мягкое вкрадчивое кряканье, очевидно рассчитывая на поживу. Но Димон, окончательно разоблачившийся к этому времени и оставшийся в одних плавках, не только не оправдал утиных надежд, но и отреагировал на их появление довольно враждебно.
– Вас ещё тут не хватало, попрошайки, – проворчал он, хмуро глядя на дрейфовавших возле берега, хотя на всякий случай не подплывавших чересчур близко к людям птиц. – Ищите халяву в другом месте.
Но так как утки, вероятно не поняв его, продолжали крутиться невдалеке и прочувствованно крякать, он прибег к более убедительному доводу – поднял с земли достаточно увесистый камень и запустил в недогадливых пернатых. Те, мгновенно всё уяснив, шарахнулись в разные стороны, замахали крыльями и с недовольными хриплыми криками, будто жалуясь, умчались прочь.
Димон же, точно одержав победу, самодовольно улыбнулся и, шагнув к воде, опять потрогал её, на этот раз кончиком ноги. Поёжился, передёрнул плечами, переступил с ноги на ногу и, постояв ещё немного, будто в сомнении, на песчаном, омываемом лёгкой волной берегу, наконец, видимо решившись, резко выдохнул и двинулся – правда, не очень быстро, с короткими остановками – вперёд. Зашёл в воду сначала по колено, затем по пояс, потом по грудь. После чего обернулся к товарищам, с интересом и с едва заметными усмешками наблюдавшим за ним, и помахал им.
– Порядок! Водичка что надо! Первый сорт, – крикнул он, с трудом сдерживая дрожь в голосе. – Давайте за мной!
Миша и Макс отнеслись к его уверениям и последовавшему затем призыву присоединиться к нему насторожённо. Переглянулись, точно безмолвно советуясь друг с другом, потом зачем-то оглянулись кругом, потоптались на месте, но не сдвинулись с него ни на шаг.
Но приятель не отставал от них.
– Ну чё вы стоите-то, в натуре, как вкопанные? – вопрошал он, ещё энергичнее размахивая рукой. – Мы нафига сюда приехали? На бережке постоять и на речку посмотреть? Раздевайтесь, мать вашу! Не одному ж мне тут плескаться.
Однако Миша и Макс и после этого не выказали особого желания последовать за другом в водную стихию. И, лишь понуждаемые его настойчивыми понуканиями, окриками и насмешками, начали медленно, с явной неохотой раздеваться. Стащив с себя одежду и обувь, они, также не слишком торопливо, приблизились к реке и остановились, не отваживаясь сделать последний, решительный шаг и хмуро глядя на зеленоватую, подёрнутую мелкой рябью воду, тихо плескавшуюся у их ног.
– Ну, чего опять встали, как засватанные? – не унимался Димон, стараясь говорить твёрже, так как холод понемногу проникал в его внутренности, и он, чтобы разогнать кровь, машинально двигал чуть онемевшими конечностями, так что вода стала расходиться вокруг него волнами. – В чём дело? Давайте, вперёд! Окунёмся разок – и всё.
Подгоняемые этими непрекращавшимися нетерпеливыми окликами и понимая, что Димон всё равно не отвяжется от них, пока не добьётся своего, приятели тронулись с места и, морщась, гримасничая и вздрагивая от холода, побрели по мелководью навстречу товарищу, понемногу погружаясь в глубину. Тот, чтобы немного расшевелить и раззадорить их, а заодно и самому чуть согреться, задвигался ещё оживлённее и, едва напарники приблизились к нему, окатил их фонтанами брызг и потоками взбаламученной воды. Они поневоле очнулись и, не желая оставаться в долгу, вдвоём бросились на Димона, стремясь выместить накопившееся против него раздражение и рассчитаться с ним за то, что он, вопреки их воле, настоял-таки на своём и принудил их залезть в давно уже далеко не тёплую воду.
Но одолеть его оказалось не так-то просто. Димон был превосходный пловец, да и вообще крепкий, спортивный и ловкий парень. Он искусным, неуловимым для глаз движением увернулся от напавших на него приятелей и, вновь обдав их градом брызг и усиленно заработав руками и ногами, начал стремительно удаляться от них. А те, вспомнив, с кем они имеют дело, и зная, что так просто, голыми руками его не возьмёшь, с тем большим азартом и ожесточением устремились за ним следом, стремясь во что бы то ни стало настигнуть и схватить его…
Примерно через полчаса, когда багровый солнечный диск окончательно скрылся за верхушками дальних деревьев и на притихшую землю легли густые вечерние тени, друзья, порядочно уставшие, но довольные, бодрые и согревшиеся, выбрались на берег и с удовольствием растянулись на песке. Некоторое время они безмолвствовали, лишь тяжело дышали, отдувались и обменивались игривыми, искрящимися взглядами. Но как только немного отдышались, тут же принялись наперебой обмениваться впечатлениями о весёлых водных процедурах, припоминая их наиболее яркие и забавные эпизоды.
Эти приятные воспоминания прервал, однако, прохладный ветер, прилетевший с другого берега и обдавший влажные, разморенные тела купальщиков своим резким, пронизывающим дыханием. Ощутив его, они не стали медлить и, наскоро стряхнув прилипший к коже песок, одевшись и вскочив на велосипеды, поехали домой.
VI
Во двор спутники вернулись уже в темноте. Макс, вспомнив, что у него есть ещё какое-то дело, попрощался с друзьями и отправился домой. Миша же задержался возле Димонова сарая, ожидая, пока приятель загонит своего «железного коня» в «стойло».
Выйдя из сарая и запирая дверь, Димон с мечтательной улыбкой проговорил:
– Признаюсь, так и подмывало меня сегодня съехать со спуска без тормозов, на полном ходу. Чтоб как на крыльях лететь! И нестись сломя голову до самого берега. И въехать в воду…
– Ключевое слово – сломя голову, – ввернул Миша.
Но Димон, будто не услышав, увлечённо продолжал:
– Вот это действительно был бы самый настоящий высший пилотаж! Не то что наши обычные кривлянья и фокусы, которые любой дурак умеет выделывать. Тут были бы реально сильные, незабываемые ощущения, настоящий драйв…
– Ага, точно, – с иронией заметил Миша. – И, скорее всего, переломанные кости в придачу. А может быть, чего доброго, и проломленный череп.
– Ну, волков бояться – в лес не ходить, – отмахнулся Димон. – Риск, конечно, определённый есть, согласен… Но не такой уж большой, как ты пытаешься тут изобразить. Да и руль я крепко в руках держу. И коняга у меня, сам знаешь, надёжная, не подведёт в опасный момент… Так что в следующий раз, – задорно мигнул он приятелю, – я буду не я, если не сделаю, как задумал. Вот увидишь!
Но Миша, видимо, не убеждённый доводами товарища, по-прежнему был настроен скептически:
– Надеюсь, не увижу. Видеть, как ты разобьёшься, – так себе зрелище. Вспомни Руслана. А тут может быть ещё хуже…
– О, кстати, а как он там? – встрепенулся Димон, мгновенно переключившись на другую тему. – Чёт давно его не видать. С него гипс, наверно ж, сняли уже?
Миша пожал плечами.
– Без понятия. Его как увезли тогда в больницу, так с тех пор ни слуху ни духу.
Димон вдохнул всей грудью чистый, всё более свежевший вечерний воздух и качнул головой.
– Н-да, хорошие мы, однако, кореша, что ни говори. Даже не поинтересовались ни разу, что он там. Не навестили.
– Да, всё как-то недосуг, – зевнув, довольно равнодушно отозвался Миша.
Беседуя, они неспешным, расслабленным шагом удалялись от сарая и вышли на объятую тьмой аллею, тянувшуюся вдоль дома, в котором до нынешнего дня проживала их хорошая знакомая, благополучно почившая в бозе Авдотья Ефимовна. В этом же доме и в том же подъезде, только этажом ниже, жил и Руслан.
– А не исправить ли нам это? – внезапно предложил Димон, остановившись напротив входа в подъезд, тускло освещённого маленькой запылённой лампочкой.
– Что исправить? – не понял Миша.
– Ну, давай завернём к нему. Проведаем, так сказать, друга. Выясним, как он там жив-здоров, как чувствует себя.
Миша скривился, не в силах скрыть своё неудовольствие.
– Может, не надо? Поздновато уже, домой пора. Навестим его завтра. Ещё один денёк без нас, я думаю, он как-нибудь вытерпит.
Но Димон, сделав шаг по направлению к подъезду, замотал головой.
– Нет. Надо сейчас зайти. Мы и так слишком долго тянули. Забыли, можно сказать, о товарище. Нехорошо это, некрасиво.
И, не дожидаясь согласия приятеля, он устремился к подъезду и принялся тыкать пальцем в домофон.
Миша был утомлён, никуда больше не хотел идти и думал лишь о том, как бы поскорее добраться до дому и отдохнуть. Однако пересилил себя и, скрипнув зубами и ворча сквозь них что-то не слишком доброжелательное по адресу напарника, поплёлся за ним следом.
Димону тем временем открыли дверь, и он вошёл внутрь, бросая через плечо следовавшему за ним приятелю:
– Мы ж ненадолго, не переживай. На пару минут. Так, чисто для проформы. Чтоб он не думал, что мы позабыли о нём.
Одолев несколько ступенек, они оказались на лестничной площадке первого этажа и остановились перед дверью Руслановой квартиры.
– То-то он обрадуется сейчас, – расплылся в улыбке Димон, протянув руку к звонку.
Миша, по-прежнему не скрывая своего недовольства, хмыкнул.
– Ага, задохнётся от счастья.
Но Димон так и не нажал на звонок. Едва коснувшись его, Димонова рука замерла и медленно опустилась. А сам он, очевидно осенённый какой-то свежей мыслью, обернулся к спутнику и, по привычке чуть сощурясь, обратился к нему с новым, ещё более неожиданным предложением:
– А давай-ка заглянем сначала к старухе? А потом уж к Руслану.
Миша изумлённо воззрился на него.
– Чего?!
– Ну, поднимемся туда, к ней, – Димон мотнул головой вверх. – Поглядим, что да как. Минутное дело.
– Зачем? – продолжал недоумевать Миша.
– Да просто так. Посмотрим, проверим. Может, заметим что-нибудь эдакое… – Димон сделал неопределённое движение и заговорщически подмигнул напарнику.
Тот лишь руками развёл.
– Час от часу не легче! То к Руслану прёмся на ночь глядя, то уже у мёртвой бабки какого-то хрена тебе понадобилось.
– Да на минутку, – прежним бравурным, легкомысленным тоном убеждал Димон, приблизившись к лестнице, ведшей наверх. – Одним глазком взглянуть. Туда и обратно. Всего делов-то.
– Знаю я твои минутки, – поморщился Миша. – Застрянешь там на полчаса, если не дольше.
Димон прижал руки к груди.
– Даю честное, благородное слово – на минутку! С места мне со сойти, если вру.
– Не понимаю, что ты хочешь там увидеть? – из последних сил упирался Миша. – Запертую и, наверно, уже опломбированную дверь? Офигеть интересное зрелище!
Но Димон, не слушая больше возражений приятеля, уже поднимался по лестнице, по-видимому не сомневаясь, что тот и на сей раз последует за ним.
И не ошибся. Постояв немного возле Руслановой двери, Миша вздохнул, сделал раздражённый жест и потянулся вслед за товарищем, мысленно посылая его при этом ко всем чертям.
Узкая, не очень чистая лестница привела их на площадку второго этажа, как и вход в подъезд, скудно озарённую подслеповатой лампочкой, слабый, едва брезживший свет которой падал на двери четырёх расположенных здесь квартир. Друзья остановились перед первой из них – старой, обшарпанной, вероятно не слишком прочной и не очень крепко державшейся на петлях, исполосованной протянувшимися в разных направлениях длинными извилистыми трещинами и исчерченной неизвестно кем оставленными корявыми неразборчивыми надписями или попросту закорючками. Это и была дверь квартиры, в которой прежде обитала весёлая, разгульная пьяница Вера со своим безымянным сожителем, а после их внезапного и необъяснимого исчезновения несколько месяцев прожила странная, так никем до конца и не понятая и не разгаданная старуха, отошедшая накануне в мир иной и, несмотря на своё сравнительно недолгое пребывание в этом доме, оставившая по себе весьма неоднозначную и двусмысленную, а кое для кого довольно тяжёлую и мрачную память.
И стоявшие сейчас перед входом в её жилище приятели, непонятно для чего явившиеся сюда, были как раз из числа последних. Они некоторое время молча созерцали эту ветхую, облупленную, слегка покривившуюся и чуть осевшую дверь. Димон – с напряжённым вниманием, по обыкновению прищурившись и склонив голову набок, сосредоточенным, изучающим взором, точно сыщик, прибывший на место преступления и методично, скрупулёзно, опытным, намётанным глазом, не упуская ни одной мелочи, ни единой, даже самой ничтожной и незначительной на первый взгляд детали, исследующий его.
Миша же являл собой полную противоположность напарнику – он взирал на старухину дверь совершенно безучастно и рассеянно, со скучающим, сонным выражением, выказывая явные признаки досады и нетерпения. Наконец, широко, протяжно зевнув, он не выдержал и пихнул приятеля локтем в бок.
– Ну всё, посмотрел? А теперь пошли домой. А то я уже с ног валюсь от усталости.
– И нифига тут никакой пломбы нет, – будто не услышав спутника, проговорил Димон, не отводя от двери внимательных сузившихся глаз и чуть покачивая головой.
– Ну, нет и нет. Значит, завтра будет… Пойдём уже, наконец, – и Миша шагнул на одну ступеньку вниз и выжидательно посмотрел на друга.
Однако тот не спешил уходить. Вместо этого он придвинулся ещё ближе к двери и осторожно потрогал пальцами ручку и замок. Потом наклонился и заглянул в замочную скважину. Выпрямился, чуть отстранился и снова качнул головой.
– Так ты идёшь или как? – торопил его Миша, спускаясь ещё на одну ступеньку и нетерпеливо постукивая рукой по перилам.
Димон ничего не сказал, лишь нехотя кивнул и передёрнул плечами. И, постояв ещё секунду возле двери, точно не в силах так просто, без всякого результата покинуть это словно притягивавшее его к себе место, прежде чем уйти, слегка ткнул в неё кулаком.
И тут произошло нечто совершенно неожиданное для приятелей: под действием Димонова толчка дверь медленно, с тихим, продолжительным скрипом приотворилась.
Друзья удивлённо уставились на внезапно открывшийся вход в квартиру, оказавшуюся, вопреки их ожиданиям, не только не опломбированной, но даже не запертой, после чего с недоумением переглянулись.
– Это ещё чё за хрень? – нахмурившись, пробормотал Димон. – Это как понимать?
Миша промолчал, так же, как и товарищ, чуть нахмурясь и не сводя глаз с нежданно-негаданно растворившейся двери.
Оправившись от удивления, Димон несколько принуждённо усмехнулся, протянул руку к приоткрытой двери и, вновь коснувшись её холодной металлической ручки, промолвил:
– А ты говорил – опломбированная. А её даже запереть забыли.
Миша опять не ответил, чуть заметно пожал плечами и снова, на этот раз немного нервно, стал барабанить пальцами по перилам.
– Это, однако, странно, – с задумчивым видом продолжал Димон, не без любопытства заглядывая в узкую тёмную щель, образовавшуюся между приотворённой дверью и косяком. – Они ведь должны были хотя бы запереть её. А то просто прикрыли и всё. Пожалуйста, заходи и бери что хочешь… Брать тут, конечно, нечего, но всё же… Нет, чепуха какая-то. Ничего не понимаю. А ты?
Миша, по всей видимости, тоже не понимал, да, скорее всего, и не пытался понять. И не переставал стоять на своём:
– Слушай, пойдём домой, а! Поздно уже, у меня глаза слипаются и башка ни черта не варит. Я не в состоянии разгадывать сейчас загадки. Давай отложим это на завтра.
Но у Димона, очевидно, уже созрело какое-то решение, так как, не обращая внимания на Мишины призывы и жалобы, он кивнул на полураскрытую дверь и с тонкой улыбкой на губах взглянул на друга.
– А что, не зайти ли нам, раз уж перед нами так гостеприимно распахнули дверь?
Миша изумлённо и даже отчасти возмущённо вытаращился на него.
– Чё?!
Димон молча кивнул на открывшийся перед ними тёмный провал в дверном проёме и выразительно ухмыльнулся.
– Нафига? Что мы там забыли? – вопрошал Миша.
Димон вскинул бровь.
– Да так, ради интереса. При жизни Авдотья наша Ефимовна вряд ли пригласила б нас в гости. Так мы наведаемся к ней сейчас. Раз уж представился такой случай, грех не воспользоваться.
Миша решительно замотал головой и подался назад.
– Э-э нет, хрена лысого! Это уж слишком. Я туда не пойду. Чего мы там не видели?
Димон придвинулся к нему поближе и, твёрдо, с лёгкой небрежной улыбкой глядя ему в глаза, тихо, но убедительно произнёс:
– Ну чё ты шумишь? Что ты паникуешь раньше времени? Ничего ж тут страшного нету. Зайдём буквально на пару минут, поглядим мельком – и назад.
Но Миша вновь отрицательно затряс головой и отступил ещё на шаг.
– Я это уже слышал. У тебя чем дальше, тем больше. Сначала к Руслану на пару минут, потом к бабке подняться, а теперь вот в хату к ней запереться. Ещё чего не хватало! Это ж надо выдумать!
Димон с хитрецой во взоре покосился на друга.
– А что тебя, собственно, смущает? Что здесь такого?
Миша с угрюмым, недовольным видом отрезал:
– Ничего меня не смущает. Просто не хочу и всё тут… Это, в конце концов, противозаконно – вторгаться в чужую квартиру без ведома хозяев. Подсудное дело! Ещё, не дай бог, заметит кто.
Димон презрительно скривился.
– Да кто тут заметит? Все по домам сидят, спать укладываются.
Миша дёрнул плечом.
– Ну мало ли.
Димон, однако, не унимался и продолжал убеждать приятеля:
– Не понимаю, чего ты раскудахтался. Тоже мне, законник выискался! Как же мы можем проникнуть в квартиру с ведома хозяев, если хозяев больше нету? Старые исчезли, новая хозяйка померла. Как говорится, иных уж нет, а те далёко… Ну, а ежели кто-то случайно и застукает нас – что крайне маловероятно, – тоже невелика беда: скажем, что заблудились в потёмках, ошиблись подъездом… ну и так далее.
Но эти хитроумные доводы не произвели на Мишу особого впечатления, – он упрямо твердил:
– Не пойду! Даже не пытайся затащить меня туда. Ты, если тебе так уж неймётся, иди, а я здесь подожду… А ещё лучше – внизу, у подъезда, – и, спеша отвязаться от напористого товарища, он двинулся было вниз.
Но почти сразу остановился, услыхав донёсшиеся снизу медленные, шаркающие шаги, сопровождавшиеся тяжёлым, прерывистым дыханием и невнятным, задыхающимся бормотаньем, или, вернее, усталым, сердитым брюзжанием. Очевидно, в подъезд вошла пожилая, судя по всему, грузная и крайне утомлённая, с трудом передвигавшая ноги женщина, одна из обитательниц дома. И Миша примерно представлял себе, кто именно, – вероятнее всего, это была та самая полная крашеная соседка, которая, по словам Макса, обнаружила утром мёртвую Авдотью Ефимовну. Она жила аккурат напротив Доброй, в квартире, из которой периодически доносился удушливый, трескучий кашель её мужа.
Миша в нерешимости остановился и поморщился. Перспектива встречи с любопытной и болтливой тёткой совсем не вдохновляла его. Хорошо зная её, он не сомневался, что в этом случае с её стороны неизбежно начались бы расспросы: а что это он здесь делает в такой неурочный час, чего ему тут понадобилось, не задумал ли он какой пакости? Ведь он и его дружки только на это и способны… А ответить ему было нечего – в голову, как назло, ничего не приходило. Да и вообще видеть толстую соседку и говорить с ней ему хотелось сейчас меньше всего, – не в том он был настроении.
Она тем временем взобралась на первый этаж, чуть отдышалась и, держась за перила, начала подъём на второй. Миша скорчил досадливую гримасу и, точно в поисках помощи, обернулся к приятелю. Тот не без издёвки усмехнулся и, сделав приглашающий жест, бесшумно, как тень, скрылся за старухиной дверью, оставив её приоткрытой, видимо не сомневаясь, что напарник последует за ним. Миша, видя, что у него нет иного выхода, беззвучно выругался и последовал за другом, в отличие от него, плотно прикрыв за собой дверь.
VII
Едва лишь за соседкой захлопнулась дверь её квартиры, Миша, усмехнувшись и мысленно послав ей вслед доброе пожелание, взялся за ручку, собираясь снова выйти в подъезд. Но в этот миг на плечо ему легла рука Димона. Миша, решив, что тот опять станет убеждать его изучить непонятным образом оказавшееся открытым старухино жилище, попытался стряхнуть руку напарника и уже открыл рот, дабы без лишних церемоний послать его подальше. Но не успел издать ни звука, так как Димон, очевидно угадав его намерение, крепко сжал его плечо и поднёс палец к губам, призывая к тишине. После чего, не отпуская Мишино плечо, лишь чуть ослабив хватку, приблизил своё лицо к лицу приятеля и едва слышно прошептал:
– Тихо… Слышишь?
Миша, чутко уловив перемену в настроении товарища и поняв по его тону, что он не шутит, стал, согласно его указанию, прислушиваться. Сам, впрочем, не зная к чему, так как в квартире, как ему показалось поначалу, царила ещё более глубокая и непроницаемая тишина, чем в подъезде, и никакие внешние звуки не проникали сюда даже в ослабленном и приглушённом виде.
Однако чуть погодя он, к удивлению своему, разобрал в этом мёртвом безмолвии, вполне естественном в пустой, обезлюдевшей квартире, глухие, еле различимые звуки. Не то кряхтение, не то сопение, не то тихие, прерывистые вздохи, дополнявшиеся неопределёнными шорохами и периодически повторявшимися стуками и скрипами. Эти вздохи, шорохи, стуки и прочие звуки, предположительно доносившиеся из гостиной, то на некоторое время стихали, то опять возобновлялись, то делались совсем слабыми, едва уловимыми, то чуть более ясными и отчётливыми, никогда не обрываясь окончательно и в то же время не становясь более громкими и чёткими, как если бы кто-то, производивший их, старался делать это как можно глуше и осторожнее, не желая быть услышанным и выдать своё присутствие.
– Что это? – выдохнул Миша, едва шевельнув губами и переведя недоумевающий взгляд на приятеля.
Тот ничего ему не ответил. Лишь качнул головой, нахмурил брови и устремил пристальный, испытующий взор в глубь продолговатой, объятой плотной тьмой прихожей.
– Пойдём отсюда, а? – вновь еле слышно, чуть подрагивающим голосом вымолвил Миша, непроизвольно отступая назад, к двери. – Что-то не нравится мне это…
Димон опять промолчал. Только слегка покосился на друга и неопределённо, не то соглашаясь с ним, не то отрицательно, мотнул головой. А затем, будто приняв про себя какое-то решение, коротко вздохнул и сделал несколько медленных, лёгких шагов вперёд.
– Куда ты? – упавшим, придушенным голосом окликнул его Миша и невольно протянул руку, словно намереваясь задержать спутника.
Но Димон остановился сам, точно охваченный внезапным сомнением и нерешительностью. Которые длились, однако, лишь несколько мгновений. После чего он хмуро взглянул на приятеля – едва различая его лицо в наполнявшем помещение непроглядном мраке – и тихим, как вздох, голосом произнёс:
– Ну раз уж зашли, пойдём до конца… – И, чуть помолчав, прибавил: – Я хочу узнать, что это там такое.
И по-прежнему замедленным шагом, мягко ступая по скрипучему, не совсем ровному дощатому полу, двинулся дальше по узкой тёмной прихожей, по направлению к гостиной, из которой, как и прежде, то и дело доносились странные разрозненные звуки, удивившие и переполошившие непрошеных гостей.
Миша, однако, в противоположность товарищу, не испытывал ни малейшего желания идти до конца и что-то узнавать. Происходящее нравилось ему всё меньше, долетавшие из глубины квартиры монотонные звуки непонятного происхождения уже не просто изумляли и беспокоили, а не на шутку пугали его, закономерно связываясь в его восприятии с образом усопшей накануне хозяйки этого жилища, куда они так необдуманно, а главное, неведомо зачем сунулись на ночь глядя. Он некоторое время неотрывно, с растущей тревогой во взгляде смотрел вслед понемногу удалявшемуся и терявшемуся в темноте спутнику, на этот раз не позвавшему его за собой, как будто понявшему, что сейчас всё гораздо серьёзнее, чем раньше, и каждый должен принимать решение сам, без подсказок и уговоров. И Миша, недолго думая, принял решение: он повернулся к входной двери и снова взялся за ручку, намереваясь немедленно покинуть подозрительную квартиру, в которой явно творилось что-то неладное, и предоставив напарнику самому разбираться с её тайнами.
Но ему опять не удалось сделать это. Он уже чуть-чуть приоткрыл дверь и тонкая полоска блёклого мутноватого света проникла из подъезда на порог, как вдруг с другого конца прихожей, которого достиг к этому моменту Димон, донёсся его короткий подавленный возглас. Возглас, в котором ясно слышались крайнее изумление, смятение и ужас. И Миша, поняв, что там произошло что-то непредвиденное, незаурядное, экстраординарное – хотя втайне и ожидавшееся им, – не сомневаясь и не раздумывая ни секунды, тут же бросился к другу.
Тот стоял в дверях гостиной и, замерев на месте, будто внезапно окаменев, широко распахнутыми, остановившимися глазами смотрел прямо перед собой, в глубину комнаты. Даже несмотря на потёмки, Миша разглядел, что лицо приятеля было белым как мел и перекошено, точно судорогой, и выражение на нём такое, словно он увидел что-то самое потрясающее и жуткое в своей жизни.
Мельком взглянув на застылое, искажённое неописуемым страхом лицо товарища, Миша не без трепета перевёл глаза по направлению его взора и заглянул в гостиную. И в первые мгновения ничего там не разглядел, так как эта комната, как и вся квартира, была погружена в густую тьму, позволявшую различить лишь смутные, едва уловимые контуры мебели; более мелкие предметы терялись во мраке. И только немного погодя возле окна, через которое сквозь неплотно задёрнутые занавески пробивался рассеянный голубоватый свет уличных фонарей, он заметил нечто такое, от чего его глаза не просто расширились и округлились, как у его напарника, а буквально полезли на лоб, а на устах замер, так и не вырвавшись наружу, сдавленный вскрик.
Это была мутно-белесая, полупрозрачная, казалось, бесплотная человеческая фигура с размытыми, ускользающими очертаниями, скрадываемыми и поглощаемыми окружающей тьмой. Облачённая в длинное, полностью закрывавшее её белое одеяние, напоминавшее ночную сорочку, с в беспорядке рассыпанными по плечам и спине всклокоченными седыми волосами. Сгорбившись и уронив голову на грудь, она сидела на стуле с высокой выгнутой спинкой, подавшись вперёд и опёршись локтями на край небольшого круглого стола, на устланную светлой скатертью поверхность которого падало от окна бледное распылённое пятно света. При этом она, точно устраиваясь поудобнее, слегка покачивалась на стуле, отчего тот мерно поскрипывал, чуть заметно кивала и ритмично постукивала пальцами правой руки по столу. А её тонкие, не то насмешливо, не то презрительно искривлённые губы медленно, но безостановочно двигались, как если бы она произносила про себя долгий занудный монолог, из которого до замерших на пороге гостиной посетителей доносились лишь отрывистый шёпот, сбивчивое бормотанье и только иногда отдельные, едва угадываемые слова и обрывки фраз – неразборчивые, туманные, бессвязные, не позволявшие хотя бы мало-мальски уловить и уразуметь смысл целого.
