Михаил Ахметов
Замок Франца Кафки – окончание романа
«Какие у тебя новости, Ханс? – он посмотрел на хозяина. – Я же по твоим глазам вижу, что их хватает. Садись же, рассказывай».
Чем более сытым и уверенным чувствовал себя К., тем более робким казался ему хозяин. Он послушно уселся на табурет, и боязливо посмотрел на К., словно своей речью опасаясь открыть котомку со страшными бедствиями, которые тут же обрушатся на его дом, стоит ему только лишь открыть рот. Впрочем, как выяснилось, именно так он и оценивал для себя то, что произошло сегодня на его постоялом дворе. С самого утра его жена Гардена не давала ему житья своим недовольством, от которого он не мог нигде скрыться – хозяйка находила его везде, словно ведомая неким компасом, где бы он ни старался спрятаться, а один раз она вытащила его даже с чердака, не испугавшись гулявших там сквозняков; вот, когда здесь был К., хозяин чувствовал себя легче, ибо весь её гнев и энергия уходили именно на него. Собственно поэтому хозяин и не хотел с ним расставаться, так как К., пока жил на постоялом дворе, служил ему чем-то вроде громоотвода; после разговоров с ним Гардена чувствовала себя без сил и не так тиранила хозяина, а больше всё вздыхала и жаловалась на здоровье, которое подорвал К. своим неуважением к её памяти о Кламме.
«Приятно знать, что хоть кому-то я принес здесь пользу, – заметил на это К., с удовольствием отпивая большой глоток пива, – хоть и не по своей воле». «Я всегда относился к вам хорошо, господин, – подтвердил хозяин, пододвигая тарелки ближе к К., – но от жены мне бывает просто нет покоя».
А сегодня днём еще внезапно сюда заехали Герстекеры, мать с сыном. Так-то Герстекер постоянно крутится возле обоих постоялых дворов, что «У моста», что у «Господского двора», он же возница, регулярно берётся за мелкие подряды грузы возить: то съестные припасы, то что-либо ещё; много он не грузит, его чахлая лошадёнка много не увезёт, но он как-то давно здесь и там примелькался, берёт за перевозки недорого, а тем более, здесь он вообще дальний родственник хозяйке, что же ему не порадеть. А вот мать его уже лет пять из дома не выходила, а сегодня вдруг заявилась собственной персоной прямо на сыновьих санках, да ещё с таким загадочным видом, словно собралась пророчить о втором пришествии. И пока сын её с хозяином о своих делах толковал, Гардена с ней самой (она как раз с кухни тогда вышла) тоже побеседовала, все-таки родственники как-никак, хоть и дальние. О чём они говорил, хозяин не слыхал, он всё свое время на Герстекера потратил, пока тот здесь в зале всё охал и кашлял; совсем уже сдал бедолага в последнее время. Только горячее пиво со специями ему и помогло, благо рецепт известный, а то как знать, не пришлось бы Герстекеру ехать вместо Замка сегодня в окружную лечебницу.
«Так они в Замок поехали?» – вскрикнул К., хлопнув по столу, пиво слегка закружило ему голову. Как же он их утром упустил, с сожалением подумалось К., вот если бы он знал, что старуха туда сегодня собирается, он бы точно тогда не слез с Герстекера и в этот раз тот бы не отвертелся от совместной поездки; но К. мало того, что всё проспал, но и узнаёт теперь обо всём этом последним.
«В Замок-то, в Замок, – вздохнул хозяин, – да только у матери Герстекера с женой совсем какой-то странный разговор получился, как будто поссорились они из-за чего-то. Потом Герстекеры, значит, уехали, а Гардена в расстроенных чувствах всю работу бросила и слегла».
Пришлось ему, набравшись смелости, идти к жене, сама она из спальни не выходила. Лежала бедная на постели, держалась за голову и всё стонала, да так жалобно, что он сам заплакал на неё глядя; так они вдвоём полдня и проплакали, она над чем-то своим, а он над ней. Нельзя из нее и двух слов было вытянуть, только уже к вечеру сказала, что, если беды на них какие и обрушатся, то только потому, что это именно он – хозяин, дал К. ночлег неделю назад. Ведь она же сразу говорила ему, «держись от него подальше», а он наоборот прямо льнул к К. и всячески его обихаживал, даже комнату ему лучшую на ночь приготовил, а теперь всё – уже ничего не исправить. И то что она К. спровадила через день уже никак не помогло, а наоборот только хуже сделало, потому из-за этого землемера такие силы пришли в движение, что и подумать страшно. Так что, пусть он теперь с К. сам разбирается, если вдруг тот нагрянет, а она – хозяйка, из комнаты даже не выйдет, пока всё не закончится.
«Какие вы тут все простоватые люди, – проронил К., откидываясь на спинку стула с ощущением приятной теплоты в теле и сытости, и с удовлетворением озирая пустую, будто тщательно подметённую посуду, – пересказываете друг другу сплетни, нагромождаете сверху небылицы, а потом их сами и пугаетесь и прячетесь по углам. А вот другие из-за этого страдают. Меня скоро так ни в один дом в Деревне не пустят, даже, если я буду к ним в двери обеими руками колотить, после того как ваша болтовня разойдется по Деревне».
Ему уже стало жарковато и он попробовал расстегнуть верхние пуговицы на своём пальто, но то ли пальцы у него ослабели, то ли разбухли отсыревшие петли, да только пуговицы, которые легко, чуть ли не одной рукой застегнула ему недавно Гиза, он еле-еле одолел усилиями обеих своих рук, подивившись её мощи. Так она, пожалуй и Шварцера одним движением с ног повалит, если тот вдруг себя поведёт ненадлежащим образом.
«Не говорите так, господин, – обеспокоенно возразил хозяин, – у моей жены чутьё на подобные вещи. Да и далеко ходить не надо за примером, ещё и обед не наступил, как у нас на постоялом дворе появились новые гости».
К. с сомнением посмотрел на хозяина.
«Да, признаться новостей у вас сегодня хватает, – заметил он, глядя на хозяина – не постоялый двор, а проходной, выходит. И кто же на этот раз приехал?»
Тот даже несколько секунд не мог начать, то открывая, то вновь закрывая свой мягкий рот.
«Наш-то двор, не из самых известных, – наконец, решился он начать, – в основном крестьяне, да торговцы заезжают, а господа совсем редко. В последний раз я уже не припомню, когда это было. А тут приехала в санях знатная дама из Замка, да сходу так сразу и спросила, еле даже зайти успела внутрь, мол, где ты тут живешь!» – «Я!? – К. чуть не поперхнулся глотком пива, – ты наверное что-то путаешь, Ханс». «Да, я под землю в этот момент захотел провалиться, – выговорил хозяин, вытирая вспотевший лоб рукой, так на него подействовали эти воспоминания, – мне сразу слова жены вспомнились, и гляди-ты, даже двух часов не прошло!»
Но К. уже взял себя в руки, во-первых, он уже давно научился не принимать всерьёз слова жителей Деревни, поскольку они почти никогда не соответствовали действительному положению дел, а во-вторых, ему показалось, что эта пресловутая знатная дама должна быть ему знакома, и пугаться её, в отличие от хозяина, ему было не нужно. И если это была Матильда, то вместо испуга, лучше было бы выяснить, зачем она спрашивала про К., если буквально только что с ним рассталась. Или это была не Матильда? Но тогда, чем и как, он ничтожнейший по своему положению человек, заинтересовал таких могущественных персон из Замка? Нельзя же все-таки серьёзно воспринимать слова явно выжившей из ума матери Герстекера, которые она наговорила ему при их последней встрече.
К. спросил у хозяина как эта дама выглядел, но в путаных его ответах он кажется не узнавал Матильды; ему она показалась тогда высокой и с длинными прямыми чёрными волосами, чернота её волос, бровей и глаз проступала для него подобно жизни из остальной застывшей и забытой массы, хозяин же упирал на некую статность, холодность взора и темные кудри вьющиеся из под шляпки, и чем дальше уходили расспросы К., тем причудливее казались ему ответы Ханса, и он то находил в них сходство, то снова терял его, и никак не мог добиться хоть какой-то определенности, и в какой-то момент даже выбился из сил, не в состоянии собрать из слов хозяина удовлетворяющий его, хотя бы немного, образ.
«А как её зовут и зачем я ей понадобился, ты не узнал?», – переведя дух, решил спросить К., сделав вид, что он вполне удовлетворен тем, что рассказал ему хозяин. Но тот сразу и быстро открестился: «Не знаю, мое дело маленькое, да и здесь в Деревне не принято задавать господам вопросы».
То есть, путано описывать господ он мог прекрасно, а спросить даму, зачем она ищет К. там, где его давно уже нет, он, значит, был не в состоянии? Какой он оказывается стеснительный!
Но как, всё-таки, смог далее выяснить К., дама оказалась весьма недовольна тем, что хозяйка отказала К. в жилье и форменным образом выселила его вон вместе с его присными – хотя из Замка не поступало на этот счёт никаких указаний – проявив таким образом нежелательное для администрации своеволие, за которое, как признался хозяин, им может быть ещё придется расплачиваться. Словом, хозяйка усердно копала К. яму, да сама чуть в неё не свалилась, а может быть и свалится в скором времени, во всяком случае, после визита дамы к ней в спальню, где она пряталась от неприятных новостей. С самим-то хозяином дама после пары вопросов и продолжать разговаривать-то не стала; да и любому там сразу стало бы понятно, подумал К., что хозяин здесь человек явно не семи пядей во лбу и сам ничего не решает, а главный здесь, ясное дело, кто-то другой. Поэтому, как Гардена не скрывалась от неминуемой судьбы и не притворялась лежащей при смерти, второй неприятной встречи за этот день ей избежать не удалось. Хозяин даже их разговор подслушивать побоялся, решив, что чем меньше знаешь, тем лучше спишь, а жене его несомненно бессонница на год вперёд обеспечена. Правда, после отъезда дамы он к ней и не заходил, боялся почему-то; но тогда может К. к ней сходит, раз он здесь и все неприятности у хозяйки из-за него? Насколько хозяин его знает, К. человек хороший и добросердечный, и ему не составит двумя-тремя добрыми словами ободрить хозяйку, может даже простить её ненамеренные ошибки, ведь она тоже внутри совсем не злая женщина, просто иногда чересчур увлекается своими интригами и каверзами, но ведь по сути, большого вреда от них никому нет.
К. слушал хозяина, удивляясь про себя, как его могучий враг – а хозяйка, без сомнения, им являлась, и в этом он уже успел не раз убедиться – смогла допустить при всей своей опытности такой неосторожный просчёт, после которого вынуждена, по словам хозяина, просить у него, у К., пощады, у человека, который ещё вчера был готов жить у её же горничных в комнате под кроватью. Или нет, нахмурился К., горничные были из гостиницы «Господский двор»; и как это, интересно, они все перепутались у него в голове? Хотя наверное, в этом ничего удивительного нет, обе хозяйки, что постоялого двора здесь, что гостиницы там, странным образом были похожи друг на друга – массивные мощного сложения стареющие женщины; они были для К. как два близнеца стража возвышающиеся перед воротами Замка, в который ему пока не было хода. И если один привратник, получив удар, немного наклонился и покрылся трещинами, то второй всё ещё стоял незыблемо, закрывая ему дорогу.
К. был отвлечён этими мыслями, а между тем, хозяин с жалостливым видом, всё продолжал ему что-то говорить. К. сбросил с себя некстати охватившее его оцепенение, и снова прислушался к хозяину.
«Сходил бы ты снова к ней, господин, – оказывается, Ханс всё это время убеждал его поговорить с женой, – в прошлый раз-то она после разговора с тобой быстро встала, правда, расстроенная и сердитая, но ведь встала же!»
Так лично ему-то это никакой пользы не принесло, подумал К., наоборот, послужило первым звеном в цепи свалившихся на него несчастий; живи он по-прежнему здесь с Фридой, может быть его жизнь сейчас была бы совсем другой, правда, пришлось бы всё также терпеть помощников, но всё же, имея свой угол, у него были бы и время и силы бороться с интригами старосты, ждать писем от Кламма и искать с ним встречи, а когда он усталый приходил бы домой, его ждала бы в натопленной комнате с приготовленным с любовью ужином его невеста. А теперь его, значит, просят проявить великодушие к той, кто лишила его этого нехитрого, но желанного счастья. Поэтому К. чуть было не отказался идти к Гардене, но хозяин так жалостливо моргал на него карими испуганными глазами и так мучительно кривил своё мягкое безбородое лицо, что К. в конце концов сдался, тем более – пришло ему в голову, – вовсе необязательно было ободрять и утешать хозяйку, как просил его Ханс, и в сущности он и не давал ему таких обещаний. Но, например, он может просто поговорить с ней и узнать больше о той знатной даме, которая устроила здесь переполох, а дальше уже действовать в зависимости от поведения хозяйки. Если она раскается в своих злодеяниях по отношению к К., то, что ж, он тогда может и проявит к ней великодушие, особенно, если хозяйка подтвердит свои извинения действиями: вернет ему комнату, перестанет вредить за его спиной, (ведь не поленилась она тогда, немолодая болезненная женщина, восстать с постели и дойти до гостиницы «Господский двор», где и оклеветала несомненно его перед Момом так, что тот с самого начала стал предвзято относиться к К., и уже речи быть не могло о его содействии, например, в том чтобы тот при его посредничестве мог встретиться с Кламмом), и даже может быть, как-то подействует на Фриду, раз та её так сильно уважает, и как выяснилось, во всём её слушается.
Поэтому К. допил свое пиво, медленно вытер рукою губы и кивнул, потакая хозяину. Тот не веря своему счастью – уж слишком К. был рассеян с виду, когда слушал его просьбы – подскочил как целлулоидный мячик с табурета, на котором сидел.
«Пойдём, господин, скорее, – заторопился он, боясь что К. по какой-то причине передумает – а причин тут могло быть немало, причём веских, – я тебя провожу». «Отчего же ты всё-таки перестал называть меня землемером?» – с усмешкой спросил его К., когда они выходили из общего зала, а все остававшиеся там крестьяне, как один, продолжали странно на них таращиться, (впрочем, К. потихоньку уже начал к этому привыкать).
«Постоянно всё меняется, господин, – вздыхая, успевал разводить руками хозяин, исхитряясь в это же время услужливо забегать вперёд, и распахивать перед К. немногочисленные двери, – всё же вокруг непрестанно колеблется и перестраивается, требует новых оценок и постоянных размышлений о них, ведь цена ошибок очень высока, и чем успешнее здесь наши достижения, тем больше к нам предъявляется требований, а как мне с моим простым крестьянским умом всему этому соответствовать, чтобы ненароком не оступиться, я и не знаю; ведь я, по сути, как был конюхом в душе, так и остался. Вчера на тебя господин, все смотрели с презрением, а сегодня зашевелились какие-то неясные нам силы, про которые никто здесь толком ничего не знает, но которые снова тебя стали возвышать; и я уж лучше буду просто звать тебя господином, чтобы не попасть впросак, как моя жена. Но вот мы и пришли, господин».
«Я думал, хозяйка твоя в комнате рядом с кухней, где мы виделись раньше» – с сомнением сказал К., глядя на высокую затворённную дверь возвышавшуюся перед ними, – а здесь совсем какое-то другое место», – и он огляделся вокруг себя; вдруг хозяин усыпил его бдительность своими разговорами и завёл его ловушку, из которой ещё и не выберешься, а все эти россказни про знатную даму, это просто отвлекающий маневр паука заманившего беспечную жертву прямо в центр своей паутины.
Хозяин в ответ только замахал руками, совсем как паук коротенькими жадными лапками, оплетая свою добычу; то, что рядом с кухней это вовсе и не спальня, хоть там и стоит широкая кровать; оттуда хозяйке просто удобнее наблюдать за кухней, ведь служанок и повара без присмотра не оставишь; в молодости-то она сама всем занималась, и теперь по привычке присматривает, хотя всю работу уже давно делают другие руки. Правда, с тех пор так и повелось, что до настоящей спальни ей добраться уже никак не удаётся, поскольку с годами хлопот у Гардены становится всё больше, а сил и здоровья, выходит, всё меньше. Давным давно, у них ещё как-то получалось, хоть раз в неделю или месяц совместно ночевать в спальне, которую Ханс даже было украсил по мере своих немудрённых способностей в надежде, что именно там продолжится его род, но годы шли, надежды его понемногу таяли, когда он ночами ожидал жену на супружеском ложе и ему приходилось потом влачиться за ней на кухню, где уже тогда стояла лежанка – правда не такая широкая, как сейчас, – где ночевала Гардена, среди кухонных запахов и паломничества тараканов к съестным объедкам; но и там его, вместо исполнения супружеского долга, встречали лишь охами и разговорами о Кламме. А кровать туда потом поставили широкую вовсе не потому, чтобы и для хозяина нашлось местечко, нет, просто жена его стала тучнеть с годами и начала переставать умещаться на старой лежанке, а ему как и прежде приходилось сидеть и засыпать под разглагольствования жены о Кламме на самом её краешке.
К. даже немного пожалел хозяина, когда тот закончив свои объяснения, осторожно приложил своё ухо к замочной скважине.
«Ничего не слышно, – наконец, с досадой прошептал он, – неужели спит?». Было видно как он мучается перед выбором: разбудить жену, если она заснула и испытать на себе её возможный гнев или бросить всё дело и уйти вместе с К. обратно, а там будь, что будет. Но К. лишил его этого выбора громко и уверенно постучав в дверь, ибо он сейчас ощущал в себе столько сил и такую ясность мысли, как, пожалуй, никогда прежде, и к тому же он понимал, что окончательно одолеть такого могучую противницу как хозяйка или хотя бы её временно нейтрализовать, чтобы она не могла вредить ему дальше, можно лишь тогда, когда уже она ослаблена недавними весомыми ударами, нанесёнными ей нежданными для него союзниками.
Хозяин так и сжался в комок от такого звучного стука, раскатившего по всему дому так, что в его эхе они вдвоём еле расслышали слабый испуганный голос Гардены: «Кто там?». К. даже усмехнулся про себя, представив будто хозяйка по этому грохоту решила, что за ней пришли судьи, дабы она держала перед ними ответ за все свои злодеяния. Поэтому он не стал ничего ей отвечать через дверь, чтобы по возможности продлить её мучения страхом; вряд ли она будет так сильно бояться в дальнейшем, если узнает, что за дверью стоят одни лишь хозяин и К.
Ханс, посмотрел на К. с робким осуждением, но не осмелившись сказать ему ничего против, приоткрыл немного дверь, и просунув внутрь комнаты голову, негромко обратился к жене: «Гардена, не волнуйся это я,» – за что сразу же и поплатился. Его жена, очевидно, обозлённая грохотом ударов по двери, решила выместить на хозяине свои чувства и запустила в него каким-то предметом, правда, наученный годами тренировок, тот сумел пригнуться, успев при этом крикнуть: «Гардена это не я!», и К. увидел, как из дверного проёма вылетела цветастая кофейная чашка и вдребезги разбилась об стену прямо перед ним.
На несколько мгновений наступила тишина, но хозяин, стоя в дверном проёме, не спешил скрыться с линии огня, хоть и по-прежнему, стоял, несколько пригнувшись, из чего можно было сделать заключение, что у его жены был всего один снаряд. К. даже заинтересовало, как хозяин будет выпутываться из этих двух своих взаимоисключающих утверждений, дескать, что это он, но одновременно и не он, но тот просто жалостливо пролепетал: «Гардена, прошу тебя успокойся, я здесь не один».
Правда, это хозяйку не успокоило, и К. услышал её громкое восклицание из спальни: «Так ты и в третий раз пришёл мучить меня! Мало было сегодня у меня мучителей?». «Но, Гардена, – смущенно пробормотал Ханс, – я же здесь только для твоей пользы, у меня и в мыслях не было тебя мучить». «И кого ты притащил сейчас? – продолжала упорствовать, пока невидимая для К. хозяйка, – кем ты хочешь теперь меня доконать?» «Я пришёл вместе с господином К.», – сообщил хозяин, и вместо ответа на его слова в спальне воцарилась мёртвая тишина.
Хозяин высунул голову обратно из дверного проёма, повернулся и задумчиво посмотрел на К. «Всё в порядке, – тихо сказал он, – можете заходить, господин, она больше не будет бросаться посудой». К. посмотрел на него в ответ с сомнением, но Ханс, радуясь, что он сумел переложить свои проблемы на другого человека, снова просунул голову в спальню и ликующе сообщил, что он, пока сбегает на кухню, принесёт ей питье, а она тем временем сможет спокойно поболтать с господином К. И он услужливо распахнул дверь перед господином.
