Михаил Ахметов
Замок Кафки – окончание
Пока он предавался этим размышлениям, завороженно глядя на дрожащий огонек свечи, которую оставили для него стоять на столе, старуха с сыном гремели посудой в другой комнате почти в полной темноте, разбавляемой, насколько он мог догадываться, лишь только тусклым светом дотлевающих углей погаснувшей печки. Наверное, сегодня ради К. они извели весь запас свечей в доме, судя по всему, и так мизерный, и им теперь приходилось действовать почти на ощупь, чтобы обеспечить его ужином.
Но, тем не менее, через несколько минут перед ним оказалась большая глиняная миска полная густого картофельного супа с торчащей в нём ложкой, а рядом нарезанные хлеб и сало и даже стаканчик с водкой. Герстекер, вернувшись с едой для К., теперь снова уселся за стол напротив, молча смотрел, как К. ест свой суп, из которого картофелины выглядывали как большие шары, и лишь только иногда облизывал себе пальцы – в миску он что-ли их окунул по своей невнимательности, пока нёс её сюда? Конечно, лучше было если бы еду принесла мать Герстекера, она, наверное, сделала бы всё намного аккуратнее и не стала бы мочить рукава в посуде, но, судя по всему, после такого длинного разговора с К. у нее просто кончились силы, и она так и осталась сидеть в темноте на кухне. Сам К. тоже чувствовал странную усталость от беседы, к тому же он разомлел от сытной еды и выпитой водки. Впрочем, он пробовал пару раз заговорить с отоспавшимся Герстекером, но тот только кашлял в ответ и отворачивал голову в сторону, хотя, как только К. принимался за еду, снова начинал следить за ним своим тяжёлым липким взглядом. В конце концов, К. это надоело, и он перестал обращать на него внимание и даже позабыл, разморенный водкой, попросить Герстекера, проводить его как можно скорее в школу за рюкзаком со своими документами. Вместо этого, поев, К. опустил голову на руки и потихоньку задремал. В полусне ему стало казаться, что деревенская школа совсем рядом, калитка в школьный сад распахнута, а двери в школе незаперты и все как будто ожидают, когда же К. зайдёт. Но он всё стоял перед дверьми, и даже зная, что это сон, не решался войти, так как понимал, что когда он возьмет документы в руки и откроет их, то он снова станет тогда известным здесь К. – землемером, которого всего лишь позвали на работу в Деревне, но при этом он потеряет тайну, которую только что обрёл, странную тайну влекущую к нему могущественных и загадочных женщин из Замка.
И нежданно он снова увидел рядом с собой мать Герстекера и почувствовал исходящий от неё странный замшелый запах; «Кто же я? – вопросил он у неё беспомощно и вдруг услышал тихий, еле слышный ответ, – ты вовсе не К., ты Карл, непризнанный сын графа Вествеста».
Глава 27(2)
Купание К.
К. разбудил шум за стеной и даже не то, чтобы разбудил, а показался продолжением каких-то странных сновидений, которые преследовали его всю ночь. В этих снах, он был очень важным человеком, может быть даже сыном самого графа Вествеста, и мог свысока плевать на все решения чиновников по Деревне и уж тем более на какого-то несчастного старосту, во всяком случае, стать К. по личной его прихоти землемером, никто из них помешать ему не мог.
Он улыбнулся, открыл глаза и обнаружил, что лежит в одежде прямо на полу под столом, куда съехал во сне со скамьи, на которой, он видимо и заснул поздно вечером после сытного ужина. Под головой у него оказалось какое-то несвежее и дурно попахивающее тряпьё, и как он не пытался, но так и не смог вспомнить кто из Герстекеров, мать или сын, обеспечили его на ночь такой непритязательной подушкой, но больше, конечно, это было похоже на дело рук сына; к счастью, накрыть его чем-то подобным никто из них не догадался, иначе К. пришлось бы благоухать утром не хуже компостной ямы. За стенкой снова завозились и как будто уронили и протащили несколько раз взад и вперёд нечто тяжелое. К. с некоторым трудом поднялся, чувствуя, как у него затекло всё тело от спанья на жестком полу и уселся на скамью, озираясь по сторонам. В комнате было пусто и холодно, в крохотное оконце, неохотно просачивался дневной свет, добравшийся до него как будто из последних сил. «Наверное, уже позднее утро, – подумалось, К, когда он прищурившись посмотрел на окошко, – сколько времени я проспал и куда, интересно, подевались Герстекеры?»
Он припомнил события вчерашнего вечера; получается, Герстекер чуть ли не силой приволок его к себе домой, обещая стол и квартиру, а мать его до глубокой ночи выспрашивала у К. кто же он такой на самом деле и под конец объявила, что он вовсе не землемер; жаль только не сказала кто он именно по её мнению. Но с одной стороны, Герстекер не соврал: К. удалось поужинать и даже переночевать у него в доме, правда удобной эту ночёвку не назовешь, он-то привык спать хотя бы на соломенном тюфяке. Голый деревянный пол – это, конечно, перебор, но может быть, у них двоих просто не хватило сил дотащить К. до постели, а будить его они не решились. С другой стороны, мать Герстекера явно выжила на старости лет из ума, убеждая его, что он некто очень важный для могущественных лиц из Замка, а не какой-то ничтожный землемер, ибо последние дни все кто имел с ним дело, убеждали его в обратном. И неизвестно правильно ли он ещё поступил, решив поддакивать старухе, и к каким последствиям для К. это поддакивание может привести в дальнейшем; административная деятельность всегда держится в основе своей на нефальсифицированных документах, а если в Замке заподозрят, что паспорт и прочие бумаги К. фальшивые, на основании показаний матери Герстекера, то это ему может потом очень дорого обойтись. Тем более, что на допросе Герстекер безусловно подтвердит, что слышал своими ушами, как К. соглашался с его матерью, что он действительно не землемер. Здесь ему придется серьёзно поразмыслить, какой тогда линии держаться, чтобы и не поссориться с матерью Герстекера, и не попасть под обвинения из Замка, и что для него будет важнее в итоге. В конце концов, решил он, можно всё отрицать, упирая на воздействие водки и отчаянное положение К. тем вечером. Тем более, что не так уж ему и необходимо гостеприимство Герстекеров, он до сих пор школьный сторож, никто его пока не увольнял официально и из школьного зала не выгонял и он всегда может вернуться обратно. Административные решения здесь вынашиваются, как видно, очень долго, и может быть, место школьного сторожа ему, вообще, обеспечено на годы вперёд, так что зря он вчера вечером так волновался и был готов жить у Пепи и её подруг горничных в комнате под кроватью.
Поразмыслив таким образом, К. поднялся от стола и прошёлся, потягиваясь, по комнате, морщась от ломоты во всём теле, что явно было следствием его ночёвки на деревянном полу. Ему очень хотелось привести себя в порядок, умыться и позавтракать, но рукомойник был пуст, а на столе лежали лишь крошки от вчерашнего ужина. В сенях, куда одной дверью выходила комната, было холодно, темно и кружились поблёскивая снежинки. Второй выход привёл его в другую комнату, похожую на кухню, треть которой занимала исполинская погасшая печь, часть коей служила, видимо, ещё и роскошным спальным местом для семьи Герстекеров. От стенок кирпичной печи всё ещё веяло теплом, и К., подойдя ближе, положил на её тепловатый бок уже начавшие понемногу зябнуть руки. Похоже, Герстекеры удалились куда-то по своим делам, не став его будить, поэтому ему остаётся либо хозяйничать в их нетопленых комнатах или неумытому, голодному и дурно пахнущему отправляться в школу – днём-то он найдёт дорогу туда без особых затруднений – и снова браться за работу школьного сторожа, предварительно позавтракав на постоялом дворе «У моста». Если память ему не изменяет, его должны были накормить там за счёт общины, как его уведомил школьный учитель, когда под нажимом старосты Деревни, принимал его на службу. Заодно, хорошо бы ему проверить, в порядке ли его документы, за которые он так беспокоился вчера вечером. Утром ночные страхи казались К. пустяковыми, вряд ли Иеремия, действительно, ни с того, ни сего отважится на прямую кражу его рюкзака, все-таки он житель Деревни, а не разбойник с большой дороги; здесь куда более вероятно, что школьники на перемене, начав играть с его вещами – а они лежат, почитай, что на открытом месте – из шалости разбросают их по всей школе. Поэтому, пожалуй, сильно задерживаться в доме Герстекеров тоже не стоило, да и к тому же неизвестно, насколько он уже опаздывает на службу, так что, чем раньше он выйдет отсюда на улицу, тем будет лучше.
Внимание его снова привлёк шум за стеной, теперь там, как будто лили из ведра воду, но звук стал гораздо более явственным, и казалось, исходил прямо из печки. Если К. вчера не ошибся в своих рассуждениях, то шуметь должны были со стороны Лаземанов, раз уж две семьи живут, получается, по его наблюдениям в одном большом доме. К. с любопытством обогнул печной угол и неожиданно увидел за ним в стене небольшую дверку высотой не более, чем ему по пояс, наполовину занавешенную дырявым покрывалом. Это вполне мог быть вход в кладовку Герстекеров со съестными припасами, и К. в животе у которого с утра уже явственно урчало, почти без колебаний отвёл занавеску и приоткрыл дверь. Внутри была сущая темень, но едой не пахло совсем. К. согнувшись в три погибели, кое-как забрался внутрь, жалея что у него нет с собой хотя бы зажжённой свечи и выпрямился в полумраке, тут же стукнувшись головой о какую-то поперечину. Он зашипел и негромко выругался от боли, потирая рукой ушибленное место, но не успел К. как следует осмотреться, как дверь через которую он проник, по непонятной причине – может быть из-за сквозняка – захлопнулась, и он оказался в полной темноте. Он сделал шаг вперёд и неожиданно провалился прямо в открытый подпол. Лестница смягчила его падение, но зато он пересчитал спиной все её перекладины и даже прокатился в конце на пару шагов вперёд. Несколько секунд он неподвижно лежал в полной темноте, удивляясь своему везению, что он не убился и даже, кажется, ничего себе не сломал. Затем с кряхтением поднявшись, он как слепой котенок начал тыкаться в разные стороны, поскольку уже не мог сообразить после падения, где находится лестница Неожиданно, где то в стороне над собой К. услышал человеческие голоса и осторожно сделав несколько шагов на ощупь – руки он расставил в стороны, чтобы не врезаться в какие-то сразу окружившие его выступы, как будто тут же выросшие в темноте – вдруг снова нащупал лестницу. Наверное, это вернулись Герстекеры, подумал он, и живо заперебирал руками и ногами по перекладинам, подымаясь вверх. Но место, где он в итоге оказался, вовсе не походило на кладовку Герстекеров – по ощущениям это был какой-то тесный деревянный ящик от стенок которого пахло кожей и нафталином.
«Кто здесь? – услышал он вдруг в темноте слегка испуганный молодой женский голос, показавшийся ему странно знакомым, – что вы здесь делаете?»
От удивления и испуга К. чуть было снова не провалился обратно на лестницу, голос явно не принадлежал матери Герстекера.
«Выпустите меня пожалуйста, – выкрикнул он, – я нечаянно здесь оказался!»
«Он нечаянно здесь оказался, – с усмешкой произнёс другой голос, более низкий, но непонятно кому принадлежавший, мужчине или женщине, – и всё-то у них происходит нечаянно. Никогда они не хотят брать ответственность за свои действия на себя. Но, если уж, он всё устроил сам, то неплохо бы ему и посидеть там немного в темноте, хотя бы в воспитательных целях, может быть тогда будет поменьше нечаянностей в его скудной жизни. Да, кто вы вообще такой?»
К. показалось, что он начинает задыхаться в этой тесной тьме. Он попробовал пошарить руками в поисках дверной задвижки, но только уколол до крови палец о торчащий гвоздь.
«Меня зовут К., я землемер», – в отчаянии произнёс он. «Опять этот землемер», – со скукой обронил тот же голос и замолчал. «Господин землемер, вам нельзя здесь находиться, – с беспокойством произнёс голос женщины, – вы должны немедленно уйти». «Как же он уйдёт, если он там заперт, – с усмешкой снова изрёк низкий голос, – и как вы там, вообще оказались, черт вас возьми?» «Меня позвал к себе Герстекер, – упавшим голосом сообщил К.
Он никак не мог понять, почему у него вдруг стала кружиться голова, темнота, казалось, высосала из каморки весь воздух и К. начал ощущать себя как заживо погребённый под землёй в тесном гробу.
«Выпустите меня отсюда, прошу вас», – слабым голосом пролепетал он, почти теряя сознание и цепляясь из последних сил за окружающие его со всех сторон углы.
«Вам сюда никак нельзя, – строго сказал женский голос, – так что вы лучше спуститесь обратно по лестнице откуда поднялись. Да, что же я вам рассказываю, вы и сами прекрасно должны знать, раз пришли с той стороны».
К. замер на несколько секунд, панически размышляя – где же он всё-таки ухитрился оказаться? – поднявшись по той же самой, казалось бы, лестнице и куда, вообще, подевался дом Герстекеров?
«Он там ещё не задохнулся? – поинтересовался мужской голос, – и вообще, сколько он там уже сидит в этом сундуке? Или он там, может быть, спал и теперь вдруг проснулся?» «Надо открыть посмотреть», – встревоженно сказала женщина, затем раздался щелчок и над К. вдруг появилась небольшая щель, и свет хлынувший из неё, хоть и был неярким, но заставил К. закрыть глаза уже привыкшие к темноте. Он не глядя потянулся к щели рукою и вдруг ухватил чью-то маленькую кисть. С той стороны раздался лёгкий встревоженный вскрик, но К. поспешно начал поглаживать тоненькие пальцы одной рукой, демонстрируя, что у него мирные намерения, но другой рукой всё равно несильно ухватил запястье, чтобы его хозяйка так легко от него не вырвалась. Он чуть приоткрыл глаза и увидел, что он держит женскую руку, а сам наполовину – второй своей половиной он всё еще стоял на перекладинах лестницы – находится в чем-то похожем на деревянный ящик, у которого сверху приоткрыли крышку.
«Погодите, – сказал, смягчившись женский голос и пальчики слегка ответили на ласку К., но так, чтобы он не забирал себе слишком много в голову, – так вы всё-таки хотите вылезти отсюда?»
К. послушно ответил «Да» и начал поглаживать невидимую кисть второй рукой, перестав беспокоиться, что она вдруг исчезнет, кожа её на ощупь была нежной и влажной. Как ни странно, в этот момент он почувствовал себя лучше, как будто какая-то оживляющая энергия начала перетекать через его руки, разгоняя тьму и возвращая воздух для дыхания.
«Тогда закройте глаза и ни в коем случае, слышите, ни в коем случае не открывайте, – услышал он снова голос женщины, – наклонитесь вперёд, да, туда, куда я вас тяну, я открою здесь створку».
Сверху рядом с К. послышался скрип и на него повеяло влажным теплом. Он послушно почти ползком последовал за тянущей его рукой, стукаясь по дороге лбом и плечами, пока сзади него с глухим звуком не опустилась тяжёлая по звуку крышка, отчего К. запаниковав, чуть не открыл глаза.
«Глаза не открывать! – шикнула женщина, очевидно предугадав панику К, – потерпите немного».
Она успокаивающе погладила К. по волосам и аккуратно придерживая за затылок, усадила так, что он мог опираться спиной на деревянную на ощупь стенку. Затем К. почувствовал, что на глаза ему накладывают матерчатую повязку и достаточно плотно – но не со всей силы – затягивают её сзади.
«Ни в коем случае не пытайтесь её снять – шепнула женщина на ухо К, и он вдруг ощутил в себе сладкий трепет, – иначе я ни за что не отвечаю».
Воздух вокруг был тёплым и влажным, и рядом кто-то с шумом возился в воде, да так, что до К. постоянно долетали тёплые брызги.
«А разит от господина землемера, как от козла, – насмешливо обронил уже знакомый голос, с той стороны где слышались всплески, – где вы как чушка так измарались? Вы вообще, землемер или землекоп?»
«Ему надо помыться, – строго сказала женщина и её изящная маленькая ручка мягко потянула К. за собой, – стойте, не шевелитесь, я вас раздену, а потом живо садитесь в лохань с горячей водой, места в ней хватит».
К. до того разомлел и ослабел во влажном тёплом воздухе обвевавшим его тело, что даже не спрашивая ничего, послушно поднимал руки, позволяя снять себя верхнюю одежду, а затем когда его усадили на ящик, оказавшийся на ощупь сундуком, вытягивал ноги, чтобы с него было легче снять штаны и исподнее.
«Что-то, господин землемер сегодня шёлковый, – прокомментировал низкий голос, – не артачится, не сбегает никуда, ну, просто какое-то благоволение в человецех».
Но у К. не было сил не то, что артачиться, а вообще, даже просто отвечать голосу. Странно расслабленный женскими прикосновениями, он покорно дал отвести себя до невидимой ему лохани, шлепая босыми ступнями по дощатому полу. Направляемый мягкой, но твёрдо ведущей его рукой, он добрался до лохани и осторожно переступив через невысокий край, с наслаждением и даже с каким-то стоном блаженства, по самую шею погрузился и в, правда, горячую и мыльную воду.
Женщина осторожно, но крепко придержала его за затылок обеими руками, чтобы он не съехал в воду с головой, а её тонкие пальчики пробежали по щёкам и подбородку К., оглаживая его отросшую за два дня щетину. Давно К. не чувствовал себя так хорошо, как сейчас, лёжа и расслабившись, и каждой клеточкой тела сладострастно впитывая охватывающее его мокрое тепло.
Все волнения и мысли терзавшие до этого момента разум К. улетучились неизвестно куда, и забывшись в сладостном для него упоении расслабляющей его тело негой, он даже не заметил, что нежась и вытягиваясь в горячей воде, он постепенно натолкнулся ступнями – и довольно крепко – в кого-то ещё, кто, по-видимому, только что насмехался над К. и разделял с ним купание в лохани. Но, несмотря на то, что К. довольно чувствительно упёрся в неожиданного соседа своими ногами, тот не отодвинулся и не стал жаловаться на неудобство, хотя может быть, из-за ограниченных размеров лохани ему пришлось бы, в этом случае, выскакивать из неё на прохладный воздух, что, вероятно, не входило в его планы. Впрочем, К. поспешил извиниться и сообщил, что из-за своей повязки на глазах он не может никого увидеть, так что, если он кого-то задел, то сделал это совершенно непредумышленно. Женщина в ответ успокаивающе погладила его по голове.
«Я думаю, господин Бранденфельд сильно на это не обидится, – шутливо сказала она, и убрав правую руку от К, похоже, плеснула в направлении этого господина водой, – ему давно уже пора вылезать из ванны».
«Вовсе необязательно было называть мою фамилию, – слегка обидчиво уже знакомым К. низким голосом, ответил господин Бранденфельд, – зачем вы, спрашивается, тогда повязывали ему на глаза тесьму?»
«Повязка у него потому, что он не должен видеть, где находится, – невозмутимо ответила женщина, – а как вас зовут, ему вообще дела нет, правда, господин землемер?»
К. подтверждающе кивнул, ему действительно было сейчас всё равно, как зовут его обидчивого соседа; затылок его уткнулся в тёплые и мягкие женские ладони, по телу плескалась горячая скользкая вода, и К. понимая подспудно, что новое такое же наслаждение достанется ему ещё нескоро, если достанется вообще, был пока совершенно равнодушен ко всем Бранденфельдам на свете. Впрочем, имя женщины К. был бы совсем не прочь узнать, но он опасался неверным словом разрушить идиллию, в которой он, пока волей случая, находился. Хотя, как ему показалось, вода начала уже понемногу остывать, так что через какое-то время, наверное, можно было бы попробовать рискнуть обратиться к женщине или даже неожиданно сорвать повязку и увидеть своих собеседников наяву; не будет же она до вечера купать К. в лохани, как бы этого ему ни хотелось. К тому же, судя по речи, его сосед имеет большее отношение к Замку, нежели к Деревне, а К. следовало продолжать борьбу за свои права здесь, и союзники были по-прежнему ему необходимы. И может быть, господин Бранденфельд мог бы оказаться ценным приобретением, как бы обидчиво он не шевелился сейчас, сидя рядом с К. в лохани. Хотя, вдруг подумалось, К. весь его оптимизм касательно будущего основан сейчас на приятных ощущениях от потихоньку остывающей, но всё ещё согревающей его воды, а по сути, К. по прежнему, неизбежно поджидают за стенами дома Лаземанов холода только что наступившей здешней зимы.
«Я сделал это замечание не потому, что имею какие-то опасения в отношении господина землемера, – ответил Бранденфельд, – в конце концов, его показания никто не будет брать во внимание, поскольку, как вы правильно сказали фрау, он не может и не должен здесь находится. А, если его здесь не может быть, то тогда совершенно всё равно, что господин землемер здесь услышит или даже увидит. Но заметьте, тем не менее, что я отличие от вас, я не спешу сейчас называть здесь ничьих имён.
«Да, бросьте Фридрих», – с усмешкой сказала женщина, – это ничем вам не грозит».
Услышав его слова, К. слабо усмехнулся, чувствительность чиновников из Замка – а Бранденфельд, судя по всему, был именно чиновником, была ему уже хорошо известна. Может быть, подумалось ему, использование этой чувствительности могло быть стать его оружием в борьбе за свои права? Конечно, если бы он воспользовался этим оружием без должной осмотрительности, то тогда чувствительность могла бы живо перескочить в обидчивость, а оттуда уже в прямую враждебность, что только бы ухудшило его положение, вместо того чтобы его поправить. Но, если действовать осторожно, и например, не так сильно упираться ступнями в Бранденфельда, а наоборот немного присогнуть ноги, пусть и выставив колени на прохладный воздух – К. не привыкать к лишениям – да ещё раз извиниться за то, что тому приходится делить с К. лохань на двоих, то не исключено, что можно будет добиться более человечного отношения к себе со стороны Бранденфельда прямо здесь, а не где-то в Замке, куда ешё надо каким-то образом проникнуть.
Часть своего плана – сгибание ног, К. выполнил без каких-либо-затруднений, но ко второй части он приступить не успел, женщина начала намыливать ему голову, и если бы он попытался открыть рот, то вместо внятной речи его собеседник, услышал бы разве что бульканье. Поэтому К. на время смирился и даже прикрыл веки, чтобы мыльная вода, которая начала просачиваться сквозь повязку, не стала разъедать ему глаза. Он понадеялся, что Бранденфельд, видя его положение, не станет сильно обижаться на молчание К.
«Я думаю, что господин землемер, просто не ожидал здесь кого-либо встретить сидящим в лохани, – сказала женщина, натирая мылом грязные уши К, так что он мог едва слышать её слова, – сегодня ведь среда, а не суббота, когда в Деревне банный день».
«А что же или кого он мог тогда здесь ожидать? – подозрительно спросил Бранденфельд, – или может быть кто-то снабдил его не подлежащими разглашению сведениями, на основании которых он только что буквально проломился сюда сквозь деревянную стену? – подождав немного, Бранденфельд продолжил, – и к тому же, молчание господина землемера наводит на мысль, что ему есть, что скрывать о своих сведениях полученных явно неофициальными путями и это безусловно его не красит».
К. в страхе открыл рот, чтобы опровергнуть эти подозрения, но лишь закашлялся мыльной водой тут же попавшей ему в рот.
Женщина успокаивающе похлопала его по плечу.
«Не беспокойтесь чересчур, просто господин Бранденфельд осуществляя тщательный административный надзор по Деревне, всегда исходит из самых худших предположений, как и полагается любому чиновнику, который ответственно подходит к своей работе, – сказала она, – но, если вы можете предоставить ему сведения о своей невиновности, а они безусловно у вас есть, я в этом нисколько не сомневаюсь, то вам совершенно ничего не грозит, – говоря так, будто ожидая от К. немедленного ответа, она тем, не менее, в это же время закрывала ему рот своей нагретой влажной ладонью, не давая произнести К. ни слова, – я ведь верно говорю Фридрих?»
Это, второй раз произнесённое имя, заставило К. теперь вздрогнуть. Именно так называл своего начальника секретарь связи Бюргель, к которому К. недавно ввалился прямо в постель. Везет же К. на странные совпадения; теперь он, получается, попал к его начальнику прямо в ванну!
«Наверное, господин землемер, считает, что его молчание – это золото, и что его невиновность, таким образом, говорит сама за себя, – слегка укоризненно сообщил Бранденфельд, очевидно, не замечая, что К. просто не дают возможности что-либо сказать, – Но, я хотел бы, напротив, указать на то, что уклонение от допроса, в чём господин землемер уже, кстати, был замечен, может сразу изначально поставить его в невыгодное положение обвиняемого. Даже, если вопросы задаются не в строгой форме и не под протокольную запись».
«И даже в лохани у них допросы», – с досадой подумал К, пытаясь, оценить своё положение. Встать и уйти, как он это сделал в прошлый раз в гостинице, когда отказался отвечать на вопросы секретаря Мома – это казалось ему теперь чем-то слишком неловким и зазорным, учитывая ещё то, что сейчас на нём совершенно не было одежды. Что-то сказать в своё оправдание, К. тоже не мог, так как ему буквально зажали рот ладонью, но если бы он даже и отвёл руки женщины своими руками – это не составило бы труда, он явно был сильнее её – то какие бы он мог привести оправдательные аргументы в свою пользу, не говоря уже о предъявлении реабилитирующих его документов? Разнежившись в теплой воде, К. уже сам удивлялся, как же он оказался у Лаземанов, если ночевал у Герстекеров. А события прошлой ночи, вообще, казались ему сейчас странным тягостным сном каким-то непостижимым способом спутавшимся с явью.
«Но согласитесь, что несколько странно допрашивать господина землемера именно здесь и сейчас, – примиряюще сказала женщина, выливая К. на голову ковш свежей воды, – для этого существуют специально отведенные места, где к тому же можно, хотя бы письменно зафиксировать вопросы и ответы. Или вы предлагаете ответы К. записывать пальцем по мыльной воде?»
По наступившей паузе К. понял, что Бранденфельд в данном случае оказался не на высоте со своими к нему притязаниями, в чём тот неохотно и признался.
«Но вы могли, фрау, хотя бы в лохани не ронять авторитет местной администрации, – полушутливо закончил он, – к тому же вопросы заданные в такой неофициальной обстановке, – он зачем-то потрогал К. пальцем за ногу, – могут рассматриваться как неофициальный допрос, который будет, скажем так, первой ступенью к следующим более формальным и служебным».
«А как вы оказались здесь, господин Брандефельд? – К. воспользовался было тем, что женщина отвлеклась на секунду от него, чтобы набрать в ковш ещё воды, но даже сам вдруг удивился своему неожиданному вопросу, потому что, на самом деле, всего лишь хотел пояснить, что его вчера позвала к себе мать Герстекера, что он ночевал у них в доме и не совершал никаких злодеяний, по крайней мере, пока был в здравом уме и трезвой памяти. Видно, дерзость администрации у него в крови и является неотъемлемой его частью, грустно подумалось К., любопытство которого опять пересилило благоразумие.
Даже с закрытыми глазами К. почувствовал, как женщина и Бранденфельд обеспокоенно переглянулись. А женщина при этом, даже как-то сочувственно похлопала его по плечу, как бы сожалея о проявленной им оплошности.
«У чиновников есть определенные обязанности связанные с определенными привилегиями, которыми они могут пользоваться, – наконец, не торопясь, сказала она, в то время как Бранденфльд даже не удостоил К. своим ответом и только возмущенно выдохнул, а женщина продолжила, хихикнув, – но это не потому, что в Замке не хватает горячей воды. Но господин Брандефельд, как мне кажется, сам хотел задать вам этот вопрос, не так ли?»
«Я переночевал у Герстекеров, а утром попал сюда совершенно случайно, – его слова, которые он хотел выговорить твёрдо и решительно – показывая, что он ничуть не боится ни Бранденфельда ни его даже неофициального, как тот выразился, допроса – прозвучали сейчас слабо и неуверенно, как будто он и сам в них сомневался.
«И Герстекеры могут подтвердить ваши слова? – Бранденфельд, как опытный чиновник, сразу поймал слабину в голосе К., – неужели, они вдвоём провели с вами эту ночь, не спуская с вас глаз?»
«При чем здесь это? – удивился К., повязка начинала ему мешать; он не то чтобы мечтал наяву узреть Бранденфельда (женщина интересовала его гораздо больше), но всё-таки непросто с кем-то разговаривать, находясь в полной темноте, – мать Герстекера расспрашивала меня весь вечер, сын молчал, потом я заснул, – голос К. снова стал неуверенным, но здесь уже потому, что он сам не помнил толком этого момента, – а утром в доме никого уже не было, они куда-то, наверное, уехали, и не стали меня будить». Хотя, кто его знает, подумалось ему, может они не спускали с него глаз, пока К. спал, это уж точно останется тайной, пока Герстекер не привезёт мать обратно, да, и то они вряд ли ему об этом расскажут, если не захотят.
«Что ж, значит, вам придётся в любом случае дождаться их возвращения, – Бранденфельд, шумно заплескался и зашевелился, судя по всему, неуклюже вылезая из лохани, – если вы были вечером все вместе, как вы настаиваете, то задавать вопросы вам без очной ставки сейчас смысла нет, ваши утверждения могут быть легко подвергнуты сомнению другой или третьей стороной. Но ждать этого у меня времени нет, все часы, которые я провожу здесь тщательно расписаны по минутам безо всякого отдыха, как бы вам господин землемер, не казалось это сейчас неправдоподобным, поэтому в нужное время вы получите соответствующее предписание об явке к моему секретарю».
Он так же шумно начал вытираться и с бряцаньем надевать на себя одежду, как будто собираясь облачиться в мундир кавалериста, а не в форму чиновника. Впрочем, это были только предположения К. – как именно мог одеться Бранденфельд – так как у него самого глаза были по-прежнему закрыты повязкой, которая, откровенно сказать, ему уже изрядно поднадоела и к тому же промокла насквозь.
«Прощайте, фройляйн… М-м-м, – голос Бранденфельда доносился до К. уже издалека, – а вас, господин землемер, прошу быть осмотрительнее в своих речах и поступках, особенно таких, какие я имел несчастье слышать и наблюдать сегодня. Впрочем, моё личное отношение к этому не имеет никакого значения, я только имел в виду, что каждый должен находится на своём месте, и не появляться там, где его совершенно не ожидают, и ежели такое нарушение будет продолжать иметь место, то это лицо, без сомнения, понесёт серьёзную ответственность».
