Михаил Михайлович
Re: Гиппократу
Спустя несколько дней состояние Романа не поменялось. Врачи говорили, что он стабильный пациент. Это значило, что его весы жизни и здоровья находятся в равновесии с тем состоянием в котором он прибывает. Всем родным и близким на свои весы придётся уложить ожидание, волнение, слезы. Моё состояние также жаждало, но не получало равновесия. Я посещал друга два раза в день. Он снова становился для меня близким. Мы здоровались за руку, хотя он и был обездвижен, я рассказывал ему какую-нибудь историю и даже спрашивал о чем-нибудь. Я стал воспринимать его как человека изменившего свой образ жизни или как человека, который поменял стиль одежды, прическу, съездил на отдых и приобрел неестественный загар. Как того о котором узнаешь что-то от него самого и удивляешься: «Ты так похудел!», «Ты теперь там работаешь?», «У тебя дети?». В общем, каждый проживал, пусть изменившуюся, но свою жизнь. Бежали недели.
Изменения в нашу жизнь пришли, как это обычно и бывает, неожиданно, и, если можно так сказать, скоропостижно. Роман был выведен из искусственной комы. Из разговора с лечащим врачом я узнал, что некоторые участки его головного мозга, которые отвечали за память, были повреждены. Для полного восстановления необходим был долгий лечебный период, который не гарантировал полного выздоровления. Речь у него также была нарушена. Но я не замедлил с тем, чтобы показаться Роману и узнать у него самого помнит ли он меня. Роман по-прежнему лежал в палате на койке. Но теперь он был похож на того человека, которого я знал прежде. Его внешний вид приобрел тот больничный лоск, который наблюдается у пациентов идущих на поправку. Он порозовел, у него была новая рубашка, он был аккуратно выбрит. На прикроватной тумбочке стояли фрукты и другие полезные продукты в большом количестве, а не та питательная смесь, которую в него вливали через проделанную дырку с трубкой в горле. После непродолжительного рассказа о своих будничных делах, я спросил его помнит ли он меня. К моему нескрываемому восторгу он кивнул головой и произнес мое имя. Но после радости наступила та минута, которая и внесла в наше с ним существование неясность и тревогу. Пришла его супруга и отозвала меня для разговора тет-а-тет.
– Послушай, – сказала она, – хочу с тобой посоветоваться. Дело в том, что я разговаривала с врачами другой больницы, специализированного медицинского центра, показала им снимки и документы. Они сказали, что при такой травме полное послеоперационное восстановление должно произойти в девяноста девяти процентов из ста. Ну, в крайнем случае, через несколько недель после операции. Мы здесь уже несколько месяцев и существенных улучшений ни с памятью, ни с речью. Так ведь еще и с опорно-двигательным проблемы. Может нам поменять учреждение.
Она была встревожена. Я не мог ничего ответить точно и ясно, так как не знал деталей заболевания, тех процедур, которые выполнялись. Да и вообще, через несколько секунд замешательства, теперь уже мой мозг, отключив все радостные события минутной давности, человеческую добропорядочность, через голосовые связки выдал стандартные фразы. Такими я обычно пользовался для того, чтобы успокоить разгневанных родственников и избежать неминуемого конфликта. Далее все произошло совсем не так как я себе это представлял. Немного помолчав мы оба поняли, что есть что-то нездоровое и болезненное в этом разговоре. Затем она добавила: – Представь сколько денег и сил надо на лечение всего этого. Если они сделали плохо операцию, а могли гораздо лучше, или, вообще была допущена какая-нибудь ошибка? Мы вдвоем зашли в палату. Лежавший Роман смотрел то на нас, то по сторонам и много не помнил о том большом новом, противоречивом мире в который он вернулся. Ему предстояло заучивать правила нового существования. Его новая реальность представлялась для меня более полноценной и нормальной и мне трудно было даже предположить, что в ту реальность в которой он был многие годы, где у него есть родные, дети, есть успехи и общие интересы, он мог уже никогда не вернуться.
На следующий день, в своем кабинете, я продолжал испытывать замешательство и не знал как реагировать на слова, произнесенные супругой Романа. Разумеется, мне необходимо было посоветоваться с докторами. Однако, снова к разуму подступило профессиональное сомнение, а логика указывала на то, что нельзя игнорировать даже гипотетический вариант врачебной ошибки. Необходимо было выстроить, с одной стороны, защиту учреждения, с другой – не оставить в беде Романа. Конструкция мне показалось очень простой и ясной, но с явным конфликтом интересов. И в этих интересах ключевой фрагмент – я. Через мгновение было отправлено письмо на адрес «Hippocrates@ya.» следующего содержания: «Здравствуй, мой друг! В очередной раз пишу тебе с болью в сердце. Но боль эта не от болезненности моего организма а от тех терзаний, которые неожиданным образом свалились на мою голову) Необходимо ответить на простой вопрос, на который я самостоятельно ответить не могу. А если бы смог, то пришлось бы сделать выбор, которому необходима мудрая поддержка. Вопрос. В конфликте интересов между лечебным учреждением и пациентом, которым является мой добрый, старый друг, какую позицию или, если уж на то вышло, какую сторону избрать?».
Ответ пришел через минуту: «Конфликта может и не быть, если стороны договорятся. Ну, во-первых, проведи независимую, тайную экспертизу из которой пойми, как обстоит дело на самом деле. Во-вторых, соберитесь всеми сторонами, включая руководство учреждения, и договоритесь. Если договоренность будет достигнута, то это победа и в конфликте, и головной боли будет меньше) Всегда пожалуйста!».
Рационализм моего советника подкрепил во мне уверенность в возможности соединить несоединяемое и, таким образом, сохранить своё душевное спокойствие. Незамедлительно я позвонил супруге Романа с целью выяснения настроений стороны, к которой примкнула и часть и меня самого. К сожалению ситуация не улучшилась, а только усугубилась. Мне было сказано, что вопрос решен окончательно и Романа переведут в другое лечебное заведение уже завтра, а с моим учреждениям будут решать вопрос через суд и требовать компенсаций. Я не мог ничего сказать во поводу возможности договориться, так как не знал ничего наверняка, а предположив договор, косвенно признал бы вину больницы и свое слабое положение в защите. В общем мое состояние погрузилось в еще большее недоумение, к которому присоединились растерянность и гнев. Маятник уверенности в себе вдруг качнулся в ту сторону где необходимо было действовать решительно. Но, к сожалению, я не знал как. Нужно было написать «Hippoсrates@ya». Но не было понимания, что именно писать, какие вопросы задавать. Очевидным было только то, что писать требовалось, было необходимо. Это было не вопросом выбора, это было каким угодно требованием реальности. Долго проясняя детали собственного отношения к происходящему, я глядел на ускользающие минуты. Пальцы автоматически то набирали, то стирали очередное послание. Менялись мысли, слова, знаки препинания. В один миг мне показалось, что это письмо пораженческое, несвоевременное. Но чувство неиссякаемого оптимизма упорно тыкало в лоб своим толстеньким diabetes пальчиком, то и дело подмигивало и улыбалось.
