Михаил Константинович Зарубин
Прогулки с Андреем Толубеевым. Записки театрального дилетанта
В коммунистическую партию я вступил в зрелые годы. Меня не заманивали в нее. Решение принимал я сам, уверен, что без меня бы обошлись в этой организации. Партия дала мне карьерный рост, я, так уж сложилось, являлся партийным функционером и, как вершина работы, был избран делегатом съезда, правда последнего, и рассматривался в качестве кандидата в члены ее Центрального Комитета. Какой Бог, какая религия – о них у меня и мыслей не было.
Только лишь в последние годы я интересуюсь этим. Не могу сказать, что верю в Бога, мне неловко, когда я вижу на экране знакомые лица, истово накладывающие на себя крест, думаю, что это дань моде. Почему неловко, не знаю, самому мне трудно перекреститься. Хотя всегда, когда мне трудно, я вспоминаю Бога и обращаюсь к нему со словами: «Господи, помоги, Господи, не допусти несправедливости, Господи, дай мне силы». С моей израненной душой мне трудно придти к нему открыто. Так хочу, чтоб дети и внуки верили в Бога. Нет, не в дяденьку на иконе, глядящего на нас грустным взглядом со стенки, не в дедулю, сидящего на седьмом небе средь седых облаков, не в астрального царька, требующего от своих подданных обильных жертвоприношений, не в идола храмов, не в космического сверхмужика. Пусть верят в Бога, который есть всегда, везде, во всех и во всем. В того, чье тело – Вселенная, и нет нигде больше или меньше, потому что он – это все, что было, есть и будет, и каждый из нас лишь частица его организма.
Я очень хочу, чтобы жизнь моих близких была наполнена смыслом и восхищением перед красотой безграничных просторов вечного мироздания, перед величием творца и творения, которые по сути своей одно и то же. Так хочется, чтобы они ощущали присутствие Всевышнего так же, как чувствуют собственное существование.
Мы молчали, каждый думал о своем. Вдруг Андрей сказал.
– В театре невозможно не верить, ведь все искусство от Бога. Талант от Бога. Я с молодых лет люблю храмы. Даже когда совершенно о Боге не задумывался, бывало, подожмет на сессии, надо как-то сосредоточиться, забыть о повседневных глупостях, и – иду в Исаакиевский собор. Когда преподавал, водил свои студентов в церковь Спаса Нерукотворного на Конюшенной, где Пушкина отпевали… Сейчас мне очень нравится церковь Симеона и Анны, что на углу Моховой: она недавно была отреставрирована, меня очень тянет туда. Во Владимирский собор хожу… И Исаакиевский по-прежнему люблю: народу там обычно немного, никто на меня не обращает внимания, – а мне это важно!.. В церкви ведь не услышишь: «Вон, смотри, смотри – Толубеев!..» Там все равны, все перед лицом Божьим… В Исаакиевском душа у меня просто летает, очень люблю этот собор…
Есть спектакли, после которых час-полтора прихожу в себя. Такое впечатление, будто все во мне противится этой роли. Такое происходит, когда играю Арбенина, как Божье воздаяние и одновременно, как Божью милость к этому человеку. Психологически показать все это очень сложно. Или спектакль «Макбет». Эта трагедия считается дурной, притягивающей зло: там есть чересчур глубокое проникновение в душу злодея. В те дни, когда в БДТ шел этот спектакль, у меня случались всевозможные несчастья. А ведь я играю даже не самого кровопийцу Макбета, а его друга, Банко, которого он же и убивает. Но каждый раз во время спектакля у меня случалось что-то ужасное: мать заболела, в реанимации лежала. Она умерла, когда шел «Макбет». И на девятый день я играл в этом спектакле, и на сороковой, и в первую годовщину смерти.
– Андрей, ну причем здесь Бог? Это мистика какая-то.
– Не знаю, не знаю, только вот душа не принимала эти роли. А душа все-таки от Бога.
Андрея Господь призвал к себе в праздник Благовещения Пресвятой Богородицы – седьмого апреля по новому стилю. Название праздника – Благовещение – передает главный смысл его: возвещение Деве Марии благую весть о зачатии и о рождении Ею Богомладенца Христа. Архангел Гавриил принес самую большую новость – Сын Божий становится Сыном человеческим. Исполняется пророчество Исайи, Богородица отвечает согласием на весть ангела: «Да будет мне по слову твоему». Без этого добровольного согласия Бог не мог стать человеком. Он не мог бы воплотиться, так как Бог не действует силой. На этот праздник приглашаются люди честные, чистые. Андрей среди них. Я хочу, чтоб Андрей был прав: «Величайший разум есть, и некая сила руководит нашей жизнью, как на этом, так и на том свете».
Не помню кто сказал, но слова замечательные: «Когда умирают люди, и земля принимает грешные их тела, остальные продолжают вершить свои будничные дела. Они завтракают, ссорятся, обнимаются, целуются, моются в бане, идут в магазины за покупками. Кажется, мир такой же, как и прежде. Но не так. В короткий миг особой той тишины небо рушится. Земля рушится. Только этого не видно. Вернее, не каждый это видит».
Как-то разговаривая со своим внуком Пашенькой, я сказал ему:
– Вот вырастешь большим, закончишь институт, жаль, меня уже не будет в живых, но все равно я буду видеть тебя и все, что ты делаешь.
– Как это? – удивился внук.
– А моя душа улетит на небо и поселится в тело птицы, и оттуда я буду наблюдать за тобой, желая тебе только добра, – придумал я.
Паша недоверчиво смотрел на меня.
– Правда, правда, – утверждал я. Мне очень этого хотелось.
Я хочу, чтобы душа Андрея была среди нас, родных и друзей.
Пусть читатель простит мне за небольшое отступление. Продолжаю разговор с Андреем:
– В театре ничего не бывает «накатано», – утверждал Андрей. – Не верь актерам, которые говорят, что здесь надо играть сосредоточенно, а здесь можно расслабиться. Это слова несостоятельных артистов. В театре все идет на живую нитку. Что-то не получается, но ты сжимаешь челюсти и идешь дальше. Есть такие моменты, когда что-то расписывается, например, сценическая драка, но сыграть по договору нельзя. Мне очень нравилось работать с Товстоноговым. Он рассказывал что-то, а дальше ты уже сам. Терпеть не могу режиссеров, которые натаскивают, заставляют играть так, как они видят.
Совсем недавно актерам казались беспроигрышными бульварные пьесы, которые заполонили сцену с подачи антреприз. Теперь люди хотят вернуться к нормальному течению жизни на сцене. Уверен, им хочется сострадать и плакать, искренне смеяться и уходить от примитивного даже не юмора, а смешения людей. Подзабытые вещи – Толстой, Достоевский, Горький – еще будут востребованы. Не говоря уже о Чехове. А бульварные пьесы – это наносное. Это все унесет ветром, волной, приливом и отливом.
Антреприза расставляет сети. В них попадаются те, кто себя хочет показать и деньги потратить. Потому что после спектакля похвастаться – «был на Ахеджаковой и заплатил за это пять тысяч рублей» – современный показатель, что ты в порядке. Я не веду речь о самой Лии Ахеджаковой, она блестящая актриса. Но я уверен: на антрепризу театральный зритель, воспитанный своим городом и своим театром, не пойдет.
Заметь, в антрепризах играют одни и те же актеры. Это каста, которая зарабатывает деньги. Я их не осуждаю. Каждый зарабатывает по-своему. Я, например, веду передачи на канале «Культура». Кто-то снимается в кино, кто-то дублирует. За это нельзя попрекать! Но дело в том, что есть актеры, которые хотят участвовать в антрепризе, не играя в театре. Но числиться в театральной труппе они хотят. Антреприза – заразное дело. Во времена развитого социализма это называлось чесом: поехать в провинцию и сгрести деньги по дворцам культуры. Это как елки. Но елки хоть имеют под собой благородную основу.
– Ты спрашиваешь, что чувствует актер, играя на сцене. Актер находится в особом состоянии: он входит в образ совершенно другого человека, не важно, положительный или отрицательный, он перестает быть самим собой на какое-то время. Актеры могут ощущать после спектакля внутреннюю опустошенность.
Тончайший русский мыслитель Федор Степун писал об актерстве не как о специфической профессии, а именно как о мастерстве перевоплощения, жажде «переселения» своей души в другие души. Актер – совершенно особое существо, принципиально полифоническое. «Субъективный смысл его творчества для него потому всегда один и тот же: расширение жизнью на сцене тесной сцены своей жизни, реализация на театрально упроченной территории мечты своего многодушия и исцеления своей души от разрывающих ее противоречий».
И еще: «Радость артистической души – богатство ее многодушия, страдание артистической души – невоплотимость этого богатства в творческом жесте жизни».
Многодушие, игровая природа человека, карнавал человеческих «Я», человеческих отношений. Мы такие. Нас волнует стихия нашего многообразия, наших страстей, смешения в нас дурного и хорошего, переплетение праведности и греха. А воплощают все это, выступают в качестве конкретного носителя этого вселенского карнавала – актеры, скоморохи, юродивые. Вот почему так любимы актеры. Они такие, как все, они несут в себе все наше, знакомое, родное, исконное. И в тоже время совсем не такие, романтичные, идеальные. Они – как греческие Боги на Олимпе – так же любят, так же веселятся. Но – Боги. Потому что выходит настоящий актер на сцену, и все в нас и вокруг нас меняется… Актер на сцене – это жизнь наших грехов, только рельефных, выпуклых, вытащенных «на свет Божий», представленных.
Актерское искусство по природе своей – «представление». Актер представляет, кажется, создает иллюзии, зримые подобия, образы чувств, состояний, ситуаций. Он правдоподобен. Он работает на зал. И в жизни актер тот, кто в любых ситуациях прежде всего представляет, позирует, посматривает «в сторону». Что там у него внутри – никого не касается. Он и сам может толком этого не знать. Его «переживание» – в представлении. «Человек играющий», он и в жизни может «заиграться», перестать понимать, а где, собственно, начинается и заканчивается он подлинный, настоящий? Что в нем истинно, а что иллюзорно? Актер обманывает себя и других.
Жажда актера играть, пребывать в чужих душах, быть «подражателем». К слову сказать, одно из обвинений, адресованных Платоном искусству, состоит именно в этом: жаждущий подражать художник не разбирает, где добро, а где зло, он – раб соблазна, готов следовать достойному и недостойному, его несет неуправляемая стихия. Все существо актера от этой земной неуправляемой стихии, водоворота лиц, масок, ситуаций. Подлинный актер – существо принципиально не учитываемое, существо внезапных вспышек и самозабвения, доходящего не только до самопредательства. Да и человек ли это вообще? Он есть – и его нет. Его мука, его ноша, его обреченность в том, чтобы «играть» – быть кем-то, представлять кого-то. Без этого он – пустое место, ни на кого не надетое платье! Недаром старушки крестятся, встречаясь с актером: это вполне точно и правильно! Нужно креститься, ибо актер до такой степени мало похож на человека, «на всех нас», что этого нельзя понять умом. Ему хочется играть роли, «он любит играть роли», без них он, как неживой. Но ведь тайна в том и заключается, что он действительно неживой «до роли Ивана Ивановича или Ивана Поликарповича», а как «надевает роль», оживает, становится кем-то! Так разве же это не колдовство, что человек «находит себя», только «войдя в другого»?
Как-то у Андрея в гостях я залюбовался видом на Исаакиевскую площадь, который открывался из окна его небольшой квартиры, и позавидовал вслух:
– Хорошо у Вас тут, блестит Исаакий, сверкает огням Астория, прекрасная статуя императора, еще немного, и она пойдет в галоп, покрытая рябью Мойка.
– Да, замечательно, но этого хотят лишить.
Он поведал о диком недавнем с ним случае. В подъезде своего дома, вечером, их с Катей встретили два здоровенных парня бандитского вида и посоветовали поскорее съехать добровольно из этой квартиры, а то плохо будет. При этом пытались и физическую силу применить, едва ноги унесли. Угроза нешуточная. Тоже метод. Такие принуждения срабатывают. В доме все меньше жильцов, но зато на крыше гордо реет вывеска новой конторы. Вот так попросту деловито-вороватая публика, которая ничего не видит здесь, кроме офисов, торговых центров и гостиниц, пытается прибрать к рукам центр города. Но на высоком чиновном уровне разве не та же в конечном счете ставится задача? Только, конечно, решать ее предполагается «приличными», что называется, способами. Так невесело мы тогда рассуждали. Что ж с тех пор изменилось?
Упрощенный регламент охранных зон принят. Хотя законом определены территории объектов культурного наследия, а также режимы использования земель в границах каждой из охранных зон и градостроительных регламентов. И вроде введены жесткие ограничения – запрещается изменение исторической планировки улиц и кварталов, а из всей территории исторического центра предполагается сохранение исторической застройки, все же допускаются некие отклонения «в пределах десяти процентов от отдельных параметров режимов». Почему десять, а не один, два или ноль. И для кого предназначены эти десять процентов – тайна почище государственной.
В центральных районах города благоустраивают дворы. На телеканале «100» проблеме сохранения старого города был посвящен многочасовой телемарафон.
Весной городское правительство приняло специальное постановление, утвердившее перечень памятных исторических мест, кои запрещено закрывать или перепрофилировать. Перечень скромный – шестнадцать адресов. Но самое удивительное, что контроль над этой «Красной книгой» возложили не на руководство КГИОП или Комитет по культуре, а на чиновника, отвечающего за строительство.
При этом механизма, с помощью которого арендаторов можно законным образом обязать исполнять придуманные Смольным требования по сохранению «памяти места», как не было, так и нет.
Комментируя тогда принятое постановление, депутаты ЗакСа сразу пояснили:
– В случае с приватизированными объектами недвижимости сохранить их профиль вообще невозможно. С точки зрения нашего законодательства нельзя диктовать, что должно быть в том или ином здании. Создание «Красной книги» представляется скорее декларацией, чем реальным действием… Мест, облик которых должен сохраняться, очень много. Но сохранить их можно, если они будут иметь статус объектов культурного наследия, включенных в государственный список, тогда там можно сохранить интересы и, соответственно, функции.
Теперь, чтобы перейти наконец от декларации к конкретным мерам, парламентарии предлагают внести поправку в проект Правил землепользования и застройки. Она призвана защитить не только отдельные культовые места, но и весь Невский как главную улицу Петербурга.
Поправка предполагает выделить отдельную территориальную зону – «Зона Невского проспекта» (в пределах территории кварталов, примыкающих к Невскому проспекту с обеих сторон, на протяжении от Дворцовой площади до площади Восстания и на глубину не менее одного земельного участка) «с целью создания уникальной среды главной улицы Санкт-Петербурга – культурной столицы России».
– Необходимость этой меры вызвана тем, что в последнее время наблюдается процесс потери Невским проспектом роли главной улицы. Это проявляется в том, что многие объекты торговли и обслуживания, всегда традиционно располагавшиеся здесь и формировавшие его лицо, постепенно исчезают и уступают место другим, в том числе таким, которые могли бы располагаться в любом другом месте города, нивелируя тем самым особенность Невского проспекта. Среди новых объектов обслуживания на Невском проспекте есть и такие, которые теперь не рассчитаны на массового потребителя: это дорогие бутики, где ждут единичного покупателя, а для другой публики эти объекты превратились в закрытые, омертвленные зоны. Таким образом, происходит нежелательное изменение специфики среды Невского проспекта.
Градостроительный регламент данной зоны должен делать упор не на застройки (ибо процесс застройки территории этой зоны следует рассматривать, как завершенный), а именно на землепользовании.
Приоритет отдать организациям культуры и предприятиям обслуживания, имеющим культурно-просветительский уклон (книжные, антикварные магазины и т. п.).
Правительство города одновременно должно обеспечить конкретные меры, направленные на привлечение в зону Невского проспекта коммерческих организаций соответствующего профиля и стимулировать собственников этих помещений. Депутаты ЗАГСа даже рекомендуют правительству города предпринять меры «по сохранению и накапливанию хроноустойчивых культурных раритетов Невского проспекта». Среди них – включение в перечень охраняемых объектов культурного наследия сохранившихся на Невском исторических объектов, внесших положительный вклад в формирование его имиджа. И обязательное восстановление в прежнем виде (или в виде, достаточном для обозначения соответствующей мемориальной ценности и преемственности) тех из них, что внесли вклад исключительный – таких как: кондитерская Вольфа и Беранже, «Лавка художника», «Сайгон» или магазин «Старая книга» в доме Котомина. Но пока это только слова, желания, когда они станут законом, может быть после того, как уничтожат Невский. Не буду о плохом.
Да, кое-что произошло и происходит. Я всегда буду помнить, что петербургский актер Андрей Толубеев был у истоков этого. Его выступление на тех общественных слушаньях частично процитировали многие издания, сообщения попали в интернет. И после он не раз публично отстаивал эту свою позицию в защиту старого Петербурга. Правда, атаки строителей-разрушителей на город тоже не прекращаются. Но что делать? Сдавать этим оккупантам Петербург?
Я примерно знаю, что и как ответил бы на это Андрей, но приводить его возможный ответ не стану.
Эпилог
Задумываясь о жизни, нашей человеческой жизни на Земле, я представляю ее, как поход. Поход по минному полю, при этом, где эти мины спрятал Дьявол – кроме него никто не знает. Это поле – весь земной шар. И каждую секунду под чьими-то ногами взрывается мина. Пока мы маленькие, наши родители прикрывают нас и первыми уходят в вечность. И вот уже мы впереди, мое поколение, и среди нас все чаще и чаще рвутся ненавистные заряды, унося в мир иной близких и друзей. Нет, чудес не бывает, каждого из нас поджидает смерть. Нет, нет, я не фаталист, но по-другому не бывает, было бы прекрасно, если бы я ошибался. Для того, чтобы человеку было легче это пережить, и придуман загробный мир, с раем и адом. Но все равно это другой мир, нашему нет равных.
Мир вокруг нас удивительно красив и многогранен. Какое счастье видеть, ощущать окружающее. Не спорю, есть или нет Загробный мир, но я две руки поднимаю за наш белый свет. Мне он дороже. Я всегда благодарю своих родителей за подарок, что принесли меня и выпустили в дорогу, где я вижу яркое солнце, облака, несущиеся по небу, ветер, плывущий волной по зеленеющему полю, деревню детства, что стояла на берегу обрыва, отражаясь в воде полноводной реки, бело-розовый цвет яблонь, весенний запах просыпающейся от зимней спячки земли, синее-синее небо с огромным клином перелетных птиц, а радуга, словно удивительная подвенечная арка, первый весенний дождь, от радости вызывающий и гром, и молнию, чувство радости жить.
Андрей наступил на мину, но он артист, и чуть-чуть обхитрил смерть. Совсем недавно услышал его голос, будучи дома. Господи, откуда он, стал искать, оказывается, в кухне работал телевизор, и с телеэкрана обращался Андрей.
Конечно, это сладкий обман сказочной техники, благодаря которой с некоторых пор мы можем видеться с ушедшим навсегда человеком, как с живым. Конечно, это всего лишь давнее-предавнее кино, где Андрей в гриме и говорит написанные тексты, но, поскольку, как всегда, вовсе не актерствует, делает все так, что нет тут никакой видимой игры, мне кажется, что еще немного и он, извинившись перед экранным собеседником, обернется ко мне и скажет, как у нас бывало: «Константиныч, ты погоди маленько, я сейчас…». Что осталось мне от него… Память сохранила улыбку, жестикуляцию, рукопожатие…
Память… Все обращается в прах и уходит в небытие прошлого. Вспоминаются минуты, которых не вернешь. Мгновения, которые убежали, словно миллионы потоков в течении реки времени. Время идет неумолимо. И кажется, что оно насмехается над нами. И мы не в силах устоять перед величием его, но пока живем, знаем, где прошлое, настоящее и будущее. Когда же переступим черту, то берега времени будут нашим домом.
Я не удивляюсь талантливости Андрея Толубеева. Бог дал ему дар. Врач, актер, писатель. Могу сказать – великолепный писатель!
Несколько вечеров читал последнюю книгу Андрея. Она поразила меня своей простотой рассказа, и вместе с тем глубиной раскрытия характеров. Только талантливый человек мог написать так.
Удивителен роман «В поисках Стржельчика»! Читаю и слышу привычный с хрипотцой баритонистый его спокойный голос, в котором никогда не звучало сколько-нибудь пафосных интонаций, даже если речь шла об очень близких ему понятиях: «Почему из всей блестящей плеяды мастеров БДТ я выбрал именно его? Пожалуй, потому, что он наиболее полно и зримо воплощал в себе понятие «артист». Он был мне дорог и восхищал меня больше, чем другие, не менее талантливые. Когда он умер, трудно было примириться с мыслью, что этот человек, такой роскошный, звучный, осязаемый превратился в фантом, призрак, миф. Захотелось вернуть ему земное измерение, воскресить хотя бы мысленно, хотя бы словесно, и не роли, им сыгранные – о них уже немало написано, их еще можно увидеть на экране – а именно его самого. Найти того, кто исчез. Ощутить его присутствие. Понять, каким он был. Закрепить его след в пространстве и времени. Я знал его – и не знал. Его жизнь проходила совсем рядом – он был моим старшим коллегой в Большом драматическом, – но мало соприкасалась с моей. Мы редко пересекались на сцене, в кино, на телевидении, в концертах, мы почти не общались вне сцены – я имею в виду общение отдельное, не суетное. По сути он был для меня Загадкой».
Это Андрей в авторском предисловии представляет сверхзадачу своей литературной работы. Он справился с этим. Для меня Владислав Игнатьевич Стржельчик открылся по-новому. Зная и любя сыгранные им роли, я узнал его, как человека удивительно простого, но при этом недосягаемого. Сейчас я написал об Андрее, и мне хочется, чтоб читатель увидел его не на сцене, исполняющем очередную роль, а в жизни.
Мне было всегда с ним интересно, что не удивительно: я же его зритель, читатель его талантливых книг – давно его приметил на сцене, в кино, на телеэкране. И быть нам вместе распорядилась судьба. Какую же роль этот блистательный товстоноговский актер избрал для себя в жизни? При первых наших встречах я убедился – никакую. Многие, даже очень далекие от актерской профессии люди, стараются казаться значительнее, добрее, или наоборот жестче, злее, умнее, или, на всякий случай, глупее – по обстоятельствам. И это неплохо у некоторых получается. А он никогда не играл, говорил, что думал, делал, что считал нужным. И на сцене не играл – жил своей ролью. Искренность – тоже дар, тоже талант. Она и помогает актеру, как я представляю, вжиться в роль, то есть представить жизнь сценического героя, как свою. Это и определяет актерскую удачу. Да и литературную, как книга о Стржельчике. Книга удалась еще и потому, что хорошо знавшие прямоту Андрея театральные сотоварищи ему доверяли. Уверены были: не подведет, напишет правду, и не уходили от ответов, честно отвечали на дотошные его расспросы не только о Стржельчике, но и о себе, о театре.
Говорят, у этой книги будто бы в начале был авторский шутливый подзаголовок: «На фоне Владика снимается семейство». Во всяком случае, так и вышло. Семейство БДТ, включая не только актеров, но и гримеров, осветителей, других помощников артистов, отвечая на вопросы Андрея, поведало о главном герое, каким его зрители не знали. О том, как красавец, любимец публики, особенно прекрасной ее половины, умел радоваться жизни, и как тяжко с ней ему выпало расставаться. А попутно складывается портрет редкой по набору выдающихся талантов труппы одного из лучших в стране театров со всеми его неприметными извне бедами, взлетами и чудачествами человеческих отношений, которые неотделимы от сценической истории БДТ в лучшую свою пору.
Сегодня ясно, что театр, в котором служил Андрей, был создан на протяжении многолетней деятельности и является одним из фаворитов отечественных театров. Динамика мысли, сценическая правда соединяются с яркостью театральной формы и создают завораживающую притягательность его спектаклей. Каждый спектакль – это событие в культурной жизни всей страны.
Мы, живущие сегодня, не перестаем поражаться тому, что человеческое слово и человеческий жест все чаще обладают выразительной силой, в сравнении с которой вся великолепная техническая цивилизация, преобразовавшая наш мир, кажется бессмысленным нагромождением чего-то удручающе скучного. Стоит только с нужной интонацией произнести слова, постучаться в дверь условным стуком – и возникает нечто, с чем по части реальности не в силах тягаться никакой, пусть самый совершенный технический прогресс. Но для кого это нечто и как оно существует? Разумеется, оно возникает не без помощи нас – смотрящих. Именно благодаря нам происходит то, что должно произойти; но поразительно другое: современный человек, на которого непрерывно изливается целый поток зрительных впечатлений и который с трудом спасается от обрушившейся на него звуковой лавины, все еще способен что-то делать сам. Он способен возвысить себя, и тем самым дать осуществиться той высоте духа, какая венчает собой мгновение праздника. Театр стал более духовным. В нем живет непосредственность, которая так редко выпадает на нашу долю в нашем сверх меры специализированном, искаженном мире.
Успехи современной техники затронули сферу жизни театра действительно очень глубоко, так, что само выживание театра в изменившемся мире отнюдь не является чем-то само собой разумеющимся. Кино и радио породили новые формы удовлетворения прирожденной потребности человека в зрелищах и музыке, с другой стороны, современный спорт создает праздничную и в то же время не связанную с искусством форму массового зрелища. Во всем, вплоть до поэзии, мы можем проследить новый, характерный для нашей эпохи принцип художественного построения, который можно обозначить, как монтаж. Монтаж – соединение готовых элементов в некое целое. Тот, кто имеет дело с монтажом, конечно, вносит свой вклад в творческий процесс, ибо должен предвидеть, как будет функционировать целое, а если речь идет о поэтическом или театральном монтаже, – каким будет эффект, вызываемый этим целым. И все же «монтажер» принадлежит миру современной индустрии, и его деятельность, пожалуй, ближе к работе инженера, чем к творчеству.
Пытаясь говорить о БДТ, меня все время затягивает: веду рассуждения о театре, о его воздействии на меня, о роли театра в мире технического планирования и в жизни общества. Для того, чтобы прекратить все мои размышления о функции театра в постоянно изменяющемся обществе, я могу твердо согласиться со словами классика… «Из всех дошедших до нас светских институтов театр – единственно могучий и реальный институт, который связывает наше праздничное настроение, любовь к зрелищам, смеху, прикосновению, напряжению, возбуждению, потрясению непосредственно с праздничным импульсом, издревле присущим человеческому роду».
Театр – это актеры. И один из этой удивительной плеяды, ярчайшая звезда – Андрей Толубеев.
Но все-таки о книге, поразившей меня. Она стала мне доброй спутницей, советницей, и всегда рядом на рабочем столе. Она поразила меня, зацепила за живое и, думаю, пока я живу, не отпустит. Что такое роман-интервью? Раньше таких жанровых определений я не встречал. Но образец вот он – странное, казалось бы, несовместимое смешение литературы и журналистики, а в результате двенадцатилетней репортерской работы Андрея получился действительно роман, отвечающий положенным канонам «развернутого повествования о жизни и «развитии личности главного героя в заданных жизнью своеобразных обстоятельствах». В книге написано то, что прочувствовано самим, узнано и испытано. Только знающий человек мог написать: «Товстоногов всегда просил: «легче»! Ну, Господи, как это тяжко! Только ходивший по сцене человек понимает это. Как легко становилось, когда ты слышал это его четкое «да». И как невыносимо муторно было его резкое или усталое «нет», тяжелое «нет»…». «…О Стржельчике. Первое, самое банальное заключалось в том, что ему безумно нравилось быть актером. Я эту радость в жизни не получаю, например, когда узнают. А он был актером во всем…». Где еще прочтешь об этом, узнаешь такие подробности! А они в этой книге на каждой странице. Я уже говорил о театральном мире: об интригах, зависти и других бедах, видимо, у Андрея этого было меньше всего, и потому его коллеги так доверительно могли рассказать о своем ремесле, о личных представлениях, каким был тот или другой мастер на сцене и за ее пределами. Большинство глав этого романа так и называются: «Из беседы с Людмилой Шуваловой» «… с Олегом Басилашвили…», «… с Татьяной Дорониной…», «… с Алисой Фрейндлих…», «… с Михаилом Боярским…». И так двадцать имен. Большинство имен звучных. Их знают многие в России. Но есть имена, я назвал бы их камерными. Они известны узкому кругу, но без их работы многое потерял бы театр. Спектакли бы не имели того воздействия на нас.
Один из них Владимир Куварин – заведующий постановочной частью театра. Я хорошо знал этого удивительного человека, мы с ним быстро нашли общий язык, от него многое зависело при строительстве студийного корпуса во дворе театра, стоило ему пожаловаться Лаврову, с которым у него были прекрасные отношения, неприятностей не миновать. Иногда, когда было совсем невмоготу, и мы перекрывали дорогу в склад с декорациями, звонил мне и вежливо просил: разреши проехать, Михаил Константиныч.
Беседа Андрея с ним не явилась для меня открытием. Просто многое, чего я не знал, открылось для меня и осталось со мной.
«… – А какое самое тяжелое воспоминание вашей жизни?
– Ох… С сорок пятого года я работаю в театре. И я рад, что работаю в театре. Конечно, бывало разное. Бывали сложные времена, бывали легкие за эти полстолетия. Но сказать о том, что было что-то очень тяжелое… Мне было тяжело, когда я перешел на должность завпоста из макетчиков. Совсем другая должность. В макетчиках я был сам себе хозяин: когда хочу, тогда и работаю – хоть ночью, хоть днем. А здесь совсем другое дело. Было тяжело, но физически скорее. Самая большая тяжесть – смерть родителей, это было самое тяжелое в жизни. А трудности и сложности в работе – так ведь без них не проживешь, верно?
