Михаил Чулков
Русские сказки, богатырские, народные

Невозможно было не иметь почтения к богатырю, избавившему от столь опасного неприятеля страну Аланскую и явившему себя в таком равнодушии в час сражения. Царь благодарил несказанно Алешу Поповича и предлагал ему великий чин в своем государстве, но тот требовал только исполнения данного ему слова, которое и сдержано было в точности. Великолепное посольство предстало пред князем Владимиром. Благодарили его торжественно за одолжение, его богатырем оказанное. Самодержец русский не знал о сыне Чурилы Пленковича, спрашивал у отца, но тот не мог ничего вспомнить. Послы, богато им одаренные, возвратились к удовольствию царя Аланского. Между тем побежденный Ареканох сохранил себе жизнь по просьбам своего победителя и наказан был только вечным заточением. А торжествующий богатырь простился с царем Аланским и пробирался в земли русские.

Расположив проехать сквозь Великую Польшу, спрашивал он, прибыв в страну, о ближнем пути. Указывали ему кратчайшую дорогу, но уверяли, что она уж с тридцать лет стала непроходимою, и объявляли причиной того, что в середине леса, простирающегося на сто верст, находится древнее капище, в коем погребен великий польский волшебник, который умерщвляет всех мимопроходящих.

Больше того не нужно было неустрашимому богатырю. Он поехал указанным путем и под вечер прибыл к капищу. Развалившаяся и мхом заросшая ограда окружала его. Трава в поле росла внутри ограды и представила тем это место удобным к ночлегу. Богатырь расседлал коня и пустил на свежий корм, а сам, вынув из сумы дорожное стряпню и флягу с вином, расположился на паперти ужинать.

Смеркалось уже. Великий стук поднялся в капище, двери растворились навстречу, и толстый поляк начал выглядывать из них. «А, господин хозяин! – сказал богатырь. – Не прогневайся, что я без спросу остановился здесь. Я думал, что дом этот пустой». Поляк заскрипел на него зубами. «Пожалуй, не сердись, – продолжал богатырь, – милости прошу покушать дорожного», – и, налив чарку вина, поднес ему. Поляк не принимал и сверкал глазами, раскалившимися, как уголь. «О, пожалуй, не упрямься, – сказал Алеша и выдернул несговорчивого поляка из-за двери. – Выкушай-ка и будь поласковее». Поляк толкнул рукою чарку и облил богатыря. «Слушай же ты, невежа, – продолжал он, – я хотел было с тобою познакомиться, но вижу, что ты человек угрюмый. Поди ж прочь и не мешай мне ужинать!» Поляк вместо ответа, бросясь ему под ноги, начал кусать. Богатырь, рассердившись, поймал его за волосы, принялся таскать и бить пинками, однако поляк не дал ему удовольствовать свой гнев, вырвался и ушел в капище. Богатырь затворил двери, заложил цепь на пробой и, поужинав, лег спать, надеясь, что отпотчеванный пинками поляк не будет уже мешать ему. Но неугомонный житель капища не дал ему покою. Едва Алеша начал засыпать, тот вышел опять, положил ему голову на брюхо и приготовлялся ногтями своими выдрать ему глаза, но голова его имела действие огня. Богатырь, почувствовав жжение, вскочил в ярости, оттолкнул прочь голову столь сильно, что поляк отлетел стремглав в стену и хотел уйти. Но Алеша, схватив саблю, ударил ею по голове. Удар этот был жесток, камень бы расселся от такого, но из головы мертвеца посыпались только искры, и он провалился сквозь пол. Богатырь схватил копье и совал в отверстие с твердым намерением учинить из тела поляка решето, однако не мог достать дна. И так лег он опять спать, и поляк уже не приходил нарушать покой его.

Когда рассвело, не оставил он поискать еще. Но не нашел отверстия, в которое поляк провалился: пол был ровен. Осматривал он и капище, но не было в нём ничего, кроме обломков от древних идолов. Незачем было медлить, и богатырь отправился в путь.

По выезде из лесов увидел он в стороне близ дороги сидящего в глубокой задумчивости человека. Одной рукой держал он за повод лошадь, а другою подпер голову. Богатырь подъехал к нему, спрашивал о причине его видимой печали и получил в ответ следующее: «Вы не ошиблись, государь мой, – начал незнакомый, – что великая печаль лежит у меня на сердце. Я – польский шляхтич и восемь лет сговорен на дочери опустошившего дорогу, которую вы проехали. Я удивляюсь, каким образом избавились вы от злобы его, следуя мимо капища, в котором погребено его тело, ибо никто не осмеливается шествовать дорогою, коя многому числу людей стоила жизни. Сей поляк назывался Твердовский^[37]; он оставил после себя несказанное богатство, и невеста моя – единая оному наследница. По смерти его познакомился я с нею. Мы почувствовали взаимную склонность, и брак должен был соединить нас в назначенный день. Приуготовлялись уже к торжеству, и невеста моя находилась в преогромном доме своем, отстоящем отсюда верстах в тридцати. В самую полночь предстал перед нею дух отца её со страшным и гневным лицом. «Знаешь ли ты, – говорил он ей, – что я заложил тебя еще маленькую адскому князю Велзевулу? А ты хочешь вступить в брак без ведома господина твоего? Слушай! Ты и жених твой должны дать обязательство сему дьяволу на свои души, если хотите совершить ваше супружество. С сего часа дом сей и всё мое богатство отдаю я во власть одного Велзевула. Я вижу из лица твоего, что ты уже не согласна на предложение мое. Ты погибнешь от рук моих, если вступишь в брак до тех пор, как сыщется такой бесстрашный человек, который осмелится ночевать в доме сем и выдержит все имеющие с сего часа начаться в оном страхи. Он разрушит тем клятву мою; но я не уповаю, чтоб нашелся кто-нибудь столь отважный из смертных, и ты останешься вечно в бедности, ибо без смертной опасности не можешь взять ничего из моих сокровищ. Жених твой тебе помочь не будет в состоянии. Я в сию ж минуту сожгу все его имение. Избирай! Предайте души свои дьяволу – или терпите». Он исчез; а я лишился всего моего имения внезапно занявшимся пожаром. Невеста моя не имеет пропитания, поскольку все сокровища её лежат в доме, в коем всякую ночь привидения нагоняют на всех ужас и всех покушавшихся входить в дом тот хотя днем, хотя ночью удавляют. Я искал смелых людей, но по сих пор не нашел еще избавителя. Покушавшиеся за великое награждение освободить нас от несчастия погибли. Их находили в доме том раздробленных в мелкие части. Я прошу милостыни на сей дороге и, что получу, употребляю на пропитание свое и невесты моей, с которою меня соединили несчастье и любовь». – «Друг мой! – сказал ему Алеша Попович. – Я богатырь странствующий, которые с собою денег не возят; следственно, милостыни я тебе подать не могу. Однако я избавлю тебя и невесту твою. Должность моя помогать несчастным и наказывать злых, а я не нашел еще нигде злее твоего нареченного тестя. Я ночевал в капище. Он напал на меня без всякой причины, но я раскроил ему лоб. Я не знаю ни Велзевула, ни адского князя, но из того не следует, что оных должно бояться. Веди меня в дом этот! Я обязуюсь выгнать оттуда всех пакостников. Мне сокровищ не надобно, я всем добро делаю даром, но обещаешься ли ты исполнить все, что я тебе прикажу, и быть в точном моем послушании до самого того времени, как я женю тебя на дочери Твердовского?»

Незнакомый удивился странному обещанию богатыря. Не знал, что ему ответствовать, но, видя неустрашимость, написанную на лице его, и что он проехал дорогою непроходимою, ободрился и дал ему слово во всем его слушать. Они поехали.

Великий лес представился опять глазам богатыря, но провожающий его шляхтич поворачивал в сторону. «Куда идет эта дорога, которую мы оставляем?» – спросил богатырь. «Она лежит сквозь лес и самая ближняя к дому моей невесты», – отвечает шляхтич. «Что ж, мы поедем ею!» – «Уже смеркается». – «Это не мешает, мы поспеем скорее». – «Нет, господин богатырь! Здесь висят висельники, и очень страшно. Они нападают на проезжих и давят». – «Как тебе не стыдно, – сказал богатырь, – говоришь такие бредни! Задавленные будто могут нападать!» – «Воля ваша, а я не могу. У меня и так волосы дыбом становятся, что я близко сего проклятого места». – «Слушай! – продолжал богатырь. – Ты дал мне слово во всем повиноваться. Я повелеваю тебе вести меня к висельникам!» – «Ах, милостивый государь!» – вскричал испуганный шляхтич. «Нет отговорок», – сказал богатырь. Шляхтич сошел с лошади, становился на колени, кланялся до земли. Ничто не помогло. Богатырь посадил его насильно на лошадь и, держа за руку и за повода лошади его, потащил в лес. Месяц светил очень ясно, виселицы показывались, и бедный шляхтич взвыл в голос. «Ах, батюшка, воротимся», – говорил он, трепеща во всех членах. Богатырь же тащил его за собою.

Приехали под виселицы; шляхтич не двигал уже языком. «Ну! – сказал богатырь. – Чего ты боишься? Здесь нет ничего страшного. Я думаю, это изрядная ветчина! Слезь с лошади и подай мне один полоть!» Шляхтич думал, что он попался в руки людоеду, и не сомневался в своей погибели. Он не смел противиться, опасаясь, чтоб за ослушание не быть съеденным, и хотя ноги его подламывались, однако, спотыкаясь, дотащился он до висельника. Призывал богов на помощь и достал иссохший труп злодея. «Приторочи его к седлу своему», – приказывал богатырь. Приходилось повиноваться. Шляхтич привязал, сел на лошадь и ехал, не смея шевельнуться, поскольку ожидал, что висельник начнет грызть его зад.

Великий огонь представился им впереди. Приблизились к нему и усмотрели множество разбойников, сидящих около котла. «Воротимся, господин богатырь, – шептал дрожащий шляхтич, – люди эти недобрые». – «Это все равно, – отвечал Алеша, – где бы ни поужинать; я вижу, что они едят. Возьми мою лошадь!» Он слез, подошел к разбойникам. «Хлеб да соль», – сказал он, садясь между оных, и, вырвав ложку у близсидящего, начал есть кашу. Разбойники поглядывали с изумлением то на богатыря, то друг на друга, не говоря ни слова. «Как вам не стыдно! – вскричал богатырь. – Есть пустую кашу! Я попотчиваю вас дорожною ветчиною. Гей! Малый! Подай сюда полоть!» Шляхтич не смел ослушаться, отвязал и притащил на плече висельника. Богатырь выдернул у одного разбойника с боку нож и, отрезав кусок, подал тому, коего посчитал начальником. Тот ужаснулся, считая его людоедом, однако, надеясь на множество своих разбойников, думал управиться с таким опасным человеком. Он оттолкнул руку богатыря и, вскочив, закричал: «К ружью!» Разбойники бросились к своим дубинам и копьям. Шляхтич обмер, а богатырь сидел спокойно. Разбойники напали на него, начали колоть и рубить; но копья не проникали вглубь лат, удары были ему сносны. Богатырь смеялся и увещевал, чтоб они не шутили. Наконец, рассердясь от удара, полученного дубиною по носу, схватил мертвого висельника за ноги и побил всех разбойников оным до смерти, ибо ему недоставало нужды повторять удары. Каждый замах размазживал разбойников по два, по три и больше.

Управясь таковым образом, ободрял он своего спутника и советовал ему поужинать. «Видишь ли ты, – говорил он, – висельники нас не задавили, разбойники оставили нам свою кашу? Не сомневайся, и Велзевул очистит дом твоей невесты. Что ж до Твердовского, я надеюсь, что у него еще болит лоб от моего удара, и потому не посмеет он прекословить браку, который я хочу утвердить». Шляхтич приободрился, видя неустрашимость и силу богатыря, и последовал его примеру. Богатырь ел кашу, и он работал ложкою довольно бодро, кроме что зажимал глаз той стороны, с которой лежал висельник. Поужинав, осмотрели они пожитки разбойников. Великое множество денег и всяких вещей нашли они. Богатырь подарил ему все, и шляхтич насыпал целые сумы червонных, а прочее припрятал в стороне леса, чтоб после взять. Он не знал, как отблагодарить своего благодетеля, ибо имел уже чем прожить век, хотя бы тот и не очишал его дома от привидений. Оба заночевали у огня, и шляхтич не мог заснуть, пока не выпросил дозволения сжечь висельника. Поутру они прибыли в замок дочери пана Твердовского.

Сия добродетельная девица, узнав о намерении, предпринятом богатырем к их благополучию, сожалела о нем, что они будут виною его погибели, уговаривала его оставить дерзкое намерение. Алеша Попович смеялся таковым страхам и, дождавшись ночи, пошел в палаты выгонять Велзевула. Он поручил любовникам коня своего, с которым удалились они в хижину, где жила дочь пана Твердовского.

При свече, которую нес он в руках своих, усмотрел Алеша великолепие комнат и богатое их убранство. Он выбрал покой, где нашел кровать с постелью, и разложил огонь в печи. Не хотелось ему спать, а особенно потому, что он опасался, чтоб не проспать, может быть, лучшего явления, кое имеет представлять Велзевул к поруганию его; и так сидел он у огня. Настала полночь; ужасный вой поднялся в близлежащих комнатах, двери растворились, и представилось ему множество жрецов, идущих с факелами. Они пели надгробные песни и несли закрытый гроб. Великое число людей обоего пола следовало за покойником, и выло страшными голосами. Лица их были разноцветные – голубые, синие, зеленые, красные, как огонь, и черные. Гроб поставили на стол в ближнем покое и продолжали пение. Богатырь думал, если только это и будет страшное, то нечего опасаться. Он вышел к ним и спрашивал у жрецов, кто таков покойник. Никто не отвечал ему, и каждый щелкал на него зубами и дыхал огнем. «Вы – великие невежи, – сказал он жрецам. – Не довольно того, что вы мешаете мне отдыхать, но и не ответствуете. Пора вам вон». С словом этим схватил он железный дверной запор, погнал всех вон. Те противились ему, дышали на него огнем, прыгали, как кошки, на стены и через него, однако он бил их без милости и, выгнав всех, запер двери накрепко.

Захотелось ему посмотреть покойника. Он снял крышку с гроба и с удивлением увидел того поляка, которому в пустом капище разбил лоб. «Ба! – вскричал он. – Ты уже умер!» – Поляк вдруг открыл глаза и заскрипел на него зубами. – «О! Так ты только притворился!» – сказал богатырь и потащил того из гроба за волосы. Поляк упирался и противился, но богатырь, дёрнув крепко, оторвал ему голову. В то же мгновение гроб исчез, и удивленный Алеша Попович понес одну только голову в свою спальню. «Жаль мне тебя, – говорил он, садясь к печи и положив голову у ног своих, – если б ты не так упрям был…» Но оторванная голова не дала ему докончить. Она укусила очень больно его за ногу. Богатырь рассердился и, схватив голову, бросил в печь. Он продолжал ещё ругать дерзкого поляка и с удовольствием поглядывал в печь, глядя, как голова его обратится в пепел. Но комедия на этом не кончилась. Он увидел голову поляка, обратившуюся в страшного огненного змея, и самого поляка, выезжающего на нём к нему с пламенным мечом. Нападение было близко, а богатырь к тому времени уже сложил с себя оружие; чем же обороняться? По счастью, у печи стояла железная кочерга изрядной толщины; богатырь встретил ею поляка столь удачно, что огненный змей со второго удара рассыпался вдребезги. Третий удар, направленный в толстую шею поляка, зацепил по ней крюком кочерги и выбросил его раздробленного в окошко. Казалось бы, богатырю уже нечего ждать далее, но не успел он сесть, как увидел, что от частей разбитого змея вся комната загорелась пламенем. Трудно было ему противиться пламени, и всякий на его месте избрал бы средство к спасению бегством, но богатырь решил лучше погибнуть, чем оставить предпринятое намерение. Он с досадою сел на стул и размышлял с чего начать. Однако обнаружил, что кругом горящий пламень был волшебный и потому не опалял его. «А! Так это всё меня пужают! – вскричал богатырь с улыбкою. – Нет, Велзевул, ты не выиграешь и должен будешь взять только одного Твердовского, а дочь его свободить из закладу». – «Нет! Ты погибнешь и не успеешь!» – закричали ему со всех сторон страшные и мерзкие голоса. Вся комната наполнилась дьяволами разного вида. Иные имели рост исполинский, и потолок трещал, когда они умещались в комнате; другие были так же малы, как воробьи и жуки. С крыльями, без крыл, с рогами, комолые^[38], многоголовые, похожие на зверей, на птиц и всё, что есть в природе ужасного. Все они ревели страшно, выли, сипели, скрежетали и бросались на богатыря. Большие бросались ему под ноги, чтоб повалить, а маленькие садились на голову, на нос, на руки и выпускали жала, но богатырь храбро отбивался кочергою. Больше двух часов работал он на все стороны и уже почти выбился из сил. Вдруг увидел он пред собою зеленого беса в огненной короне. «Сын Чурилин, – говорил ему сей бес, – оставь своё намерение. Заклад Твердовского мне очень приятен, чтоб можно мне было его возвратить; поди вон, удались – или погибель твоя неизбежна!» – «Так то ты, Велзевул!» – сказал богатырь и схватил его за бороду. Бес порывался, борода трещала, но не мог, однако, освободиться из крепких рук Поповича. Весь сонм дьявольский помогал своему князю. Богатырь колотил его кочергою, пинками, лбом и отпихивал ногами прочих. «Отдай заклад!» – твердил он при каждом ударе. Бес выдерживал побои и не покорялся. Наконец богатырь, недоумевая, чем оного принудить, приметил, что Велзевул весь покрыт зелеными сияющими перышками. Он подумал, что, может быть, чувствительно ему будет, если повыщипывать у него перья; и так, скорчив Велзевула в дугу, сел на него верхом и начал с возможным проворством ощипывать его, как курицу. Бес застонал; богатырь продолжал труд, и затылок, спина и часть плеч беса тотчас стали голы, как ладонь. «Покоряюсь, – заревел Велзевул болезненно, – отдаю тебе не только заклад Твердовского, но и самого его. Делай ты с ним что хочешь». Богатырь смилостивился, выпустил ощипанного беса, который со всеми своими подчиненными исчез, заклявшись Чернобогом не подходить впредь близко к дому Твердовского.

Тишина настала, и богатырь хотел уже ложиться спать, но поляк удержал его от сна, представ перед ним и повалясь в ноги своему избавителю. «Сильный, могучий богатырь! – говорил он ему. – Вы разрушили своею неустрашимостью мучения, претерпеваемые мною от Велзевула, вы уничтожили клятвы мои, доставили покой дому моему, дочери и самому мне. Земля, не принимавшая меня досель, присоединит меня к себе. Дочь моя соединит судьбу свою с любовником, её достойным, и будет иметь счастливую жизнь; а я лишусь моего мучения. Все это восприял я от руки вашей и приношу должную благодарность. Но чтоб не в одних только словах состояло признание мое, возьмите сей перстень (который он вздел ему на перст правой руки). Сей не только умножит вашу силу и храбрость, но когда вы пожелаете стать невидимым, следует вам только перевернуть его камнем вниз. Сей перстень будет вам очень нужен. Вы покорите через него Царь-девицу, которую вы так обидели и которая поклялась лишить вас за это жизни». Богатырь не доверял, чтоб Твердовский говорил правду, однако поблагодарил его за подарок. «Осталось только, – продолжал поляк, – вручить вам ключи от моих сокровищ и просить вас, чтобы вы проводили меня до моего гроба». Богатырь согласился и, приняв связку ключей от Твердовского, проследовал за ним в потайные погреба. Тот показывал ему двери, кои богатырь отпирал. В одном месте лежали кучи золота, серебра, дорогих камней, а в других хранилось платье, богатые уборы и всякие редкости, достаточные, чтобы удовольствовать сокровищницу Индийского Могола.

Показав всё, привел его Твердовский в самый нижний погреб. В нём не было ничего, кроме железного гроба. Поляк простился с богатырем, лег в гроб и в мгновение обратился в прах. Богатырь, видя, что дело кончилось, закрыл гроб крышкою, запер погреб и изломал ключ от оного. Потом, возвратясь в свою комнату, лег в постель и заснул спокойно.

Солнце взошло уже высоко, шляхтич и дочь Твердовского дожидались возвращения богатырева и потеряли надежду, чтоб тот ещё был в живых. По чрезмерному стуку, бывшему в минувшую ночь в палатах, заключили они, что этот отважный человек сражался с привидениями и лишился жизни. Из благодарности за доброжелание его с радостью желали бы они похоронить его останки, но боялись войти в палаты. Между тем богатырь проснулся и покликал их к себе в окошко. Невозможно описать радости, коей предались они, услышав голос богатыря, и не сомневались, что он, когда уже остался в живых, без сомнения разрушил все бедствия их судьбы. Осмелились они и впервые после стольких лет вошли в свой дом. Богатырь рассказал им всё происшествие, вручил им ключи от сокровищ, показал им все погреба и присутствовал на их свадьбе, которая с великим весельем совершилась в тот же день.

Две недели пробыл он в этом доме, будучи убежден неотступными просьбами новобрачных. В это время пожелал он испытать действие своего перстня, который получил от Твердовского. Давно уже с удовольствием взирал он на пригожую хозяйку и вздумал посмотреть, какова она во время сна. Обратив камень перстня вниз, вошел он в их спальню и лег между супругов. Шляхтич, проснувшись, хотел обнять жену, но удивился и ужаснулся, ощупав человека в латах. Ревность овладела им. Он вскочил, запер двери и побежал за огнем. Между тем богатырь имел время. Он спрятался в угол. Раздраженный шляхтич прибежал с огнем и саблею. Вошел, порадовался, что отомстит, ибо двери были заперты и дерзкому уйти было некуда. Увидел жену свою, крепко спящую, поискал он обидчика по всем углам, за печью, под кроватью, везде. Богатырь был невидим, и шляхтич, успокоясь, лег в постель, уверясь, что ему спросонья мягкие и нежные бока жены показались латами. Он разбудил жену, которая досадовала на него, что лишил он её прекраснейшего сновидения, коим она была очень довольна и ожидала повторения. Так наш богатырь проведал про обстоятельство шутки и о действии перстня. Он поутру простился с хозяевами и отправился в Киев.

Во время пути ничего отменного ему не приключилось, и стены киевские приняли в себя богатыря, о котором слава носилась по всей России. Он открылся отцу своему и уверил оного, что неложно должен он называть его сыном. Чурило Пленкович вспомнил о приключении в Порусии, облобызал свое чадо и радовался, что имеет детище столь достойное. Он представил его в услужение великому князю, и Владимир пожаловал его по заслугам. Забавный нрав Алеши Поповича быстро сделал его необходимым при дворе. Все любили его, и каждый искал его дружбы. Не было дня, в который бы не произвел он какой-нибудь шутки, в чем много пособлял ему невидимый его перстень. Но я не буду описывать подробно его шуток. Может быть, многие из них не смешны будут на нынешний вкус: например, хохотали ужасно, когда он гордому вельможе пред челобитчиком снимал шапку и нагибал ему противу воли голову.

С пожилой красавицы стирал белила и румяна и тем самым открывал её морщины.

Злоязычников толкал под бороду и пресекал им языки. Льстецам, вкрадывающимся в чьё-нибудь доверие, во время самых важных бесед давал толчки и прочее. Все таковые пороки были тогда в диковинку, и потому им смеялись.

Наконец стало не до шуток и сыну Чурилину. Царь-девица появилась пред стенами киевскими, начала опустошать окрестности сего города, вызывала богатырей и требовала выдачи виноватого. Никто не знал, какая вина и кто виноватый, но должно было обороняться, ибо разорения её учинились уже тревожны. Богатыри вменяли себе в бесчестие драться с женщиною, а военачальники, ведающие об участи прежде посланного тысячника, не смели выступить. Алеша Попович открылся, что он виноватый, и обещался без всякого сражения победить и привести эту богатырку в Киев.

Ночь наступила. Царь-девица стояла в шатре своем в заповедных лугах княжеских. Богатырь наш пошел пешим, без всякого оружия, обернул перстень свой вниз камнем и так, будучи невидим, вошел в шатер. Царь-девица разделась и лежала на постели. Она не возила уже с собою кровати, ибо Алеша Попович отучил её опочивать столь нежно. Красавица эта показалась богатырю настолько прелестна, что не мог он помыслить учинить ей что-либо злодейское, чем удержаться, чтобы, подкравшись, не поцеловать ее. Красавица почувствовала поцелуй, вскочила, оглядывалась. Свеча горела и освещала шатер; но, никого не видя, легла опять. Спальное платье её распахнулось; белизна шеи и… Богатырь не мог не повторить поцелуи. Уста его прилепились и нельзя бы было ему сохранить себя в пределах почитания, кое чувствовал к особе, воспламенившей его сердце; не сердящаяся красавица, ощупав нечто существенное, оттолкнула прочь это страстное привидение. «Ах, как ты жестока!» – вскричал невидимый богатырь. Красавица смутилась и робким голосом вопрошала: «Кто ты, дерзкий? Телесное ли существо или…» – «Я – существо, тебя обожающее, не могущее дышать, чтоб дыхание мое не было подкрепляемо твоею любовью». – «Для чего ж ты не являешься предо мною в своем виде? Если ты обожаешь меня, зачем пугаешь ты меня такими сверхъестественными прикосновениями?» – «Вид мой, ах, сударыня!» – «Что!» – «Вам он ненавистен. Я не смею предстать». – «Какой же вид твой? Откройся!» – «Но обещаете ли вы простить богатырю, вас оскорбившему?» – «Как! Неужели ты Алеша Попович! Исчезни… или предстань, чтоб я кровью твоею омыла обиду мою!» – «Вот, сударыня! Могу ли я после этого предстать?.. Но вы не имели бы удовольствия поразить меня, если б я и показался. Знаете ли, кто я?» – «Кто ты? Ты – чародей, злодей мой». – «Нет, сударыня, я дух-хранитель ненавидимого вами богатыря. Сам он не заслуживает толь ненавистного названия. Можно ли кому-нибудь против вас злодействовать? Довольно вас увидеть единожды и на всю жизнь стать вашим невольником». Красавица призадумалась. «Но так обругать меня!» – продолжала она. «Это последствие предвозмогающих чувств. Взирая на вас, невозможно владеть собою. Я – дух, но едва удерживаюсь… Позвольте мне принять вид виновного. Он поистине заслуживает извинения. Он молод, недурен лицом, храбр». – «Нет! Я никогда не соглашусь». – «Однако, сударыня, – сказал богатырь, обернув камень перстня и бросаясь пред нею на колени. – Можете ли вы быть так жестоки, чтоб не простить сей покорности? Позвольте мне за него поцеловать эту прелестную руку».

Удивленная красавица не могла сердиться, слыша похвалы себе, но и не могла бы сносить вида богатыря, овладевшего ею коварным образом, если б самый этот вид не имел в себе нечто убедительное. Она уже не считала благопристойным мстить духу-хранителю за вину того, образ кого он представлял, и довольствовалась одними только укорами. Хитрый богатырь сумел воспользоваться выгодами сего обстоятельства и довершил победу. Он получил прощение на самых необходимых условиях быть её супругом, и Царь-девица не раскаивалась, потушив опасный огонь своего мщения. Она согласилась поутру ехать в Киев и там окончить положенное намерение и сложить звание богатырки, толь противное её полу. Страстный богатырь не мог оставить её ни на минуту. Ночь протекла неприметно, и только Царь-девица успела рассказать ему о себе следующее: