Михаил Чулков
Русские сказки, богатырские, народные
Гассан, как ученый муж и каббалист, вплелся было в речь волшебницы, и уж хотел было сказать по крайней мере длинное поучение в том же духе; но по счастью вспомнил, что ему еще осталось постараться о возвращении жизней тех людей, головы которых украшали колья, а особенно о Красовиде. Но того как всё это сотворить он пока не ведал. Он подошел к безжизненно лежавшим телам, и задумался. Миловид последовавший за ним со всею радостью своей не мог удержаться от слез, взирая на труп названного брата своего Красовида; однако думал, что Гассан уже совершает заклинания, хотя тот и не представлял с чего ему начать. Предубеждение заставляет нас так судить о знаменитых людях. Мы полагаем, что они уже взлетели в воздух; но они и в то время и после него часто пребывают еще на земле. Волшебница, узнав причину смущения Гассана, вывела его из ступора, спросив, отчего он медлит оживить их наведением на их лица зеркала, находящегося в его книжке, Гассан употребил это средство, покраснев, и упрекнув себя внутренне за недогадливость. Едва он навел зеркало на Красовида; как тот вскочил, подобно пробудившемуся от сна, и бросился к своему князю, чтобы узнать во всех подробностях о его приключениях, и разделить с ним радость о конце общего их несчастья. Между тем Гассан оживил все бывшие тут тела, из которых восстали единственно волшебники, хироманты и прочие ученые мужи. Они все упали к ногам Гассана и принесли благодарность своему избавителю. Гассан поднял их, и велел каждому рассказать про свои приключения; но эти рассказы доставили им мало удовольствия; потому что у всех их несчастий была одна причина – желание достать пресловутые лук и стрелы Вирстона. Выслушав их, Гассан сказал:
– Я радуюсь, что смог вам оказать услугу; но впредь будьте осторожнее, и не пускайтесь в предприятия, которые выше ваших сил. – Он пообещал им доставить каждого в его жилище. При этом он топнул ногой о землю, из которой к его услугам выскочил покорный ему дух. Ему повелел Гассан доставить столько колесниц, сколько было здесь ученых мужей. Дух повиновался, и вскоре явились колесницы, запряженные крылатыми змеями и иными чудовищами. Все избавленные бросились вновь к ногам каббалиста, и поблагодарив еще, сели в колесницы. Гассан приказал в течение часа времени доставить всех их, куда они пожелают, и колесницы в мгновение ока скрылись из глаз оставшихся тут с Гассаном, князя Миловида, княгини Прелесты, Красовида, и волшебницы Рушибеды.
– Не могу ли я служить вам еще чем? – сказал Гассан князю Древлянскому.
– Ни чем больше, – отвечал Миловид, – как одолжением, чтоб вы разделили присутствием своим нашу радость, которую будет иметь свидание наше с родителями.
Гассан отговорился от того важным своим предприятием; при чем рассказал им свои приключения, по окончании которых, просил дозволить, чтоб один из служащих ему духов, понёс за ними Красовида, а затем известил его обо всем, что с ними случится. На том и порешили. Дух получил приказ, и они расстались. Волшебница подхватила Миловида и Прелесту, а дух – Красовида. Всей компанией они поднялись в воздух и скрылись из глаз Гассана, который между тем любовался своею книгою, и полученным в добычу луком и стрелами.
Возвратившийся дух принес Гассану известие, что спасенные им молодые люди благополучно прибыли в Болгарскую столицу; что радость всех встречавших и встречаемых была неописуемая; что все заочно приносили ему благодарность, и пили за его здоровье по обыкновению; и что старый древлянский князь Премислав положил прожить в Болгарии целый год; а потом чтоб дети их жили у них погодно, год в земле Древлянской, и год в Болгарии, и что Красовид, по взаимной склонности женился на Милонраве, наперстнице княгини Прелесты.
Между тем Гассан, оставшись один, вновь начал думать о своем пути. Столь дальнее расстояние до острова, где хранится меч Вирстона, приводило его в изумление. Он вновь прибег к своей книге, на помощь которой имел немалую надежду. Развернув ее, он прочитал он означившиеся белыми буквами стихи:
В златой найдешь стреле, чем к морю путь открыть,
А ехати на чём, – стальной землю порыть.
Прочтя это наставление, он вынул золотую стрелу, которая упав из рук его, воткнулась в землю. Он поднял ее, и из того места, где она воткнулась, протекла широкая и быстрая река. Когда же он коснулся воды стальной стрелой, у самого берега появилась фарфоровая лодка, запряженная четверкой лебедей. Без долгих размышлений собирается он в путь-дорогу, принимает несколько капель из настоя Мулом-бабы, и сложив коробочку свою книгу, садится в лодку. Лебеди, почувствовав седока, помчали лодку вниз по реке, с неимоверной быстротою. Гассан не успел осмотреться, как был уже в открытом море.
Прошу моих читателей поискать окончания этой сказки в третьей части, а в этой, второй,
Больше ничего
Часть третья. Русские сказки
Продолжение приключений Гассана
Лодка, в которой Гассан продолжал свой путь, с равной быстротой рассекала воды Океана, как пущенная из лука стрела. Свист ветра и шум волн, ударяющихся об утесы каменных гор вознесенных на поверхность моря по пути, где он ехал, составляли ужасный звук для его ушей. Но он, исполненный желания достичь острова, в котором хранился меч Вирстона, презирал все опасности и ободрял себя надеждой получения во власть свою только одного сокровища, трепещущее свое сердце. Желание иметь у себя что-нибудь преимущественное перед другими – страсть, свойственная людям. Нередко для насыщения необузданных желаний, мы пускаемся в не меньшие опасности, чем был путь Гассана. Хорошо было бы, если бы человек почаще призывал на помощь свой рассудок, так как наш герой призывает свою книгу. Тот, может быть, хотя не в стихах, а в прозе, вливал бы в наши мысли предрассуждение о вреде погони за вещами непозволенными, и тем полагал бы пределы нашим стремлениям. Но обыкновенно, когда человеком овладевает страсть, рассудок не помогает.
Чем далее проплывал Гассан своим путем: тем менее ужасны становились окружающие его места. Ветры замолкли, и сделали на успокоившемся море поверхность подобную зеркалу. Солнце, имеющее в тех странах течение свое ближе к земле, ударило полным блеском лучей в море, и составило в нем изображение бесчисленных радуг. Обитатели дна неизмеримых вод, сирены, появились в множестве вокруг его лодки, покрытые венками из морских растений. В руках они держали коралловые ветви. Красота их и звуки пения вводили Гассана в сладкую истому. Глаза его и уши, заняты были вниманием таких редкостей. Дельфины и прочие мелкие водные звери играли по разным местам. Плавающие и летающие птицы соединяли нежные голоса свои с пением Сирен. Таковое прелестное последование сопровождало Гассана, который забывал сам себя, упоенный подобной радостью. Но скорость плавания его сокрыла наконец все эти удовольствия из виду, и представила вдали таковую мрачную тень, как бы ночь, уступающая свету, оставляла земной круг, и покоилась в том месте во время дня. Не успел он вперить взоры на рассмотрение причины этой тьмы: как лодка его, обернувшись три раза в круг, остановилась; и лебеди, завернув головы под крылья, предались сну. Неизвестно, робость ли или удивление больше им тогда овладели. Но нельзя не смутиться в таковых переменах. Он прибег к своей книге. Но вынимая её он увидел вдали нечто к приближающееся к нему огромной скоростью. То были двенадцать Тритонов или морских жителей, несущих на себе колесницу, сделанную из жемчужных раковин. Они остановились близ самой его лодки, и неизвестным языком проговорили то, чего он не понял; но знаки их и телодвижения изъясняли ему, что они просят его сесть в себе в лодку. Гассан смятенный столь различными в одно время явлениями, не знал, что заключить. Он развернул свою книгу, и прочитал следующее:
Сомненье отложа, садись-ка ты к Тритонам.
На дно моря спустись, найдёшь конец препонам.
Этого было достаточно, чтобы утвердить его в намерении, согласиться на просьбу морских обитателей. Он оставил лодку с лебедями, которая в то же мгновение исчезла, и сел в носилки. Со скоростью, равной той, с какой плыла лодка, понесли Гассана эти жители Океана, и меньше чем через четверть часа он оказался на месте тьмы. Вечная ночь, обитавшая на этом пространстве, принудила его прибегнуть к карбункулу, который и светил ему всю дорогу, продолжаемую им в темноте. Несколько минут спустя, тритоны остановились, и Гассан увидел, что тьма начинала исчезать. Но вместо того воды стали кипеть, как если бы они были в котле, стоящем на великом жару; потом, понимаясь кверху, сделались вокруг него подобием стен и сводов. В этом водяном здании приметил он перила из той же стихии, и посреди них сход по ступеням в глубину. Между тем, как он удивлялся этому сверхъестественному виду, Тритоны взяв его под руки, высадили из носилок, оставили и скрылись. Страх утонуть напал на него; но к удивлению ощупал он ногами, что прозрачный пол под ним был столько же тверд, как бы построенный из крепкого металла. Он ободрился, и заключил, что ему следует сойти по ступеням на дно Океана. Привыкнув уже к чрезвычайным случаям, он без ужаса исполнил это намерение. Он миновал несколько тысяч ступеней в пространное поле, от которого отделенная вода не касалась земли. Воздух в этом месте был настолько же свеж, как на поверхности земного шара, и свет не уступал тут ясностью дню. Поле это пестрело от прекрасных, испускающих благовоние цветов и деревьев, вида совершенно отличающегося от растений, произрастающих на поверхности земли. Немного пройдя, он увидел огромное здание, превосходящее великолепием чертоги индийских царей. Он направился к нему, желая вблизи рассмотреть его и узнать, кому оно надлежит.
Это был замок, стены которого состояли из чистого восточного хрусталя. Вход в него имелся сквозь врата чистого золота, сделанные искусной работой. Он не стал останавливаться чтобы рассмотреть лица, выработанные на притворах, и прошел во внутрь. Два стрегущих ворота морских льва, уклонились в стороны, и дали ему свободно пройти.
Все, на что ни взирал Гассан, служило к умножению его любопытства. Столько драгоценностей, сколько пышного великолепия и редкого искусства, составляли внутреннее украшение этого замка. Площадь в нем выстлана была в шахматном порядке из зеленых изумрудов и лалов. Посередине него стоял фонтан, изображающий Парнасскую гору, сделанную из цельного синего яхонта. На вершине её был виден крылатый конь Пегас, так словно бы он собирался лететь во Вселенную. Из-под ног его источником по позолоченным скатам текла вода. Аполлон стоял там с своею лирой, звуки которой приводят и бессмертных в восхищение. У ног его лежал лук со стрелами, и труп убитого им чудовища Пифона. Девять Муз его окружали, и подведенные внутри органы, под действием воды производили звук многоголосого хора; что казалось происходящим от музыкальных орудий, в руках их держащих. Пониже, где падала вода тамошней Ипокрены, видимо было множество восходящих поэтов, из которых иные, казалось, пили Кастальские воды, а иные напившись, шли по трудному пути горы, выше и выше, и каждый из них действием тех же органов соединял сладкое пение с хором Парнасской музыки. Многие из них ползли как раки, некоторые от подошвы горы, за отбытием Парнасского коня, ехали на ослах и коровах. В самом же низу горы, где Ипокрена смешала чистые свои струи с болотною водою, видна была толпа стихотворцев меньших статей, кои, глотая мутную воду, запорашивали горло; но силою этих струй побуждаемые к пению, издавали крики, схожие с испускаемые свиньями перед ненастной погодой. Гассан, взглянув на последних, усмехнулся, и подумал про себя: «много и у нас в Астархани певцов, побывавших у подошвы этого фонтана».
Осмотрев это редкое произведение искусства, возвел он взор свой на палаты, истощившие на себя всё искусство, превосходящее труды человеческих рук. Золото, серебро, и все дорогие вещи употреблены были на то, чтоб учинить из сего дома невообразимое мыслям великолепие. Целый алый яхонт, составлял кровлю его… – Но я пропущу описание несравненной работы статуй и писанных образов, виденных Гассаном внутри дома, чтоб не наскучить читателю, а скажу только, что он, насыщая зрение блеском редкостей, прошел множество комнат, не приметив никого в них живущего. Это навеяло ему разные мысли. На что, думал он, собрано здесь столько драгоценностей, когда их некому употреблять? Не скупой ли какой волшебник сокрыл сюда плоды своей жадности?… Здесь должно быть много чего чрезвычайного. – Но эти мысли его были прерваны. Он услышал в ближней комнате испущенный тяжкий вздох, и за ним последовавшие томным голосом произнесенные слова: «Несчастный Светомил! Когда же перестанет над тобой свирепствовать гневная судьба? Будет ли конец мукам, ежеминутно угнетающим сраженное твое сердце?… Уже ли ты, злобный Рукман, не насытил варварство свое моими страданиями?… Дражайшая Всемила! Открой глаза, оживи злосчастного твоим приятным взором.»
Услышав это, Гассан заключил, что человек этот должен быть очень несчастен, если терпит гонения свирепого Рукмана.
– О! изверг человеческого рода! – вскричал Гассан, – долго ли терпеть небесам твою злобу? Для чего земля носит и не поглотит тебя, разверзшись, в свои пропасти? Лютость твоя простирается в концы земли, и наполняет Вселенную следами твоего варварства. Помогите, боги, чтоб я мог быть орудием, способным наказать тебя за все твои мерзкие дела … Однако пора посмотреть, кто тот несчастный, голос которого я слышал; можно ли ему помочь?
С этими словами отворил он двери в комнату, из которой происходил стон. По входе в оную, увидел он на софе сидящего нагого человека. Тело его с верху до пояса было обыкновенное человеческое, а от пояса железное. Вблизи него стояла кровать, и на которой лежала женщина великой красоты. Смертная бледность, покрывающая её лицо, не могла закрыть сияния её прелестей. Слабое дыхание и едва подрагивающие временами веки, были единственными знаками, что душа ещё обитает в её теле.
Дивясь этому необычайному виду, Гассан стоял, задумавшись; но тот молодой полужелезный человек, прервал его размышление, сказав:
– Кто бы ты ни был, незнакомец, беги из этого места, ибо твоя жизнь в опасности. Особое несчастье привело тебя в этот зачарованный замок, предвещая твою погибель. Дом этот – место злополучное. Злоба чародея Рукмана обратила его в ад. Спасайся, пока ещё можно.
– Не заботься обо мне, несчастный Светомил! Я думаю, так тебя зовут, поскольку не сомневаюсь, что б не твой я слышал голос. Рукман мне навредить не сможет. Благодари небо, приведшее меня, может быть, к прекращению твоих несчастий. Я ищу случаев отомстить злобе Рукмана, и помешать его варварству. Власть Философского камня, и стрелы Вирстона, которыми я обладаю, делают меня безопасным от его чародейства. Знай же, что я – каббалист Гассан, подвергающий жизнь свою неслыханным опасностям, только для того, чтоб лишить её Рукмана, и чтобы с погибелью его очистить свет от столь мерзкого чудовища.
При сих словах надежда и радость отразилась на смутном лице Светомила. Он силился встать, чтоб броситься к ногам Гассана; но железные его ноги оставили тело его неподвижным.
– Великодушный Гассан! – говорил он, – да продлит небо дни твои, и даст добродетельным намерениям твоим успех. Но я сомневаюсь, чтоб беды моим мог настать конец. Участь моя кажется одной из жесточайших на свете. – При этом слезы пресекли его голос, и запекшияся уста связали язык его.
– Успокойся Светомил, – сказал Гассан, – приди в себя, и расскажи мне про свои приключения, чтоб я мог по ним заключить о судьбе твоей.
Собрав истощенные силы, Светомил начал.
– Повторение бедствий моих послужит к умножению моих горестей, и отворит новые раны в уязвленном моем сердце. Но поскольку вы входите в сострадание о моих злоключениях: я исполню ваше желание. —
Приключения Светомила
Род мой обитал в столичном древних Русских Государей городе, старом Славенске, который, по перенесении на новое место, назван Новград. Предки мои происходили от знаменитых бояр, служивших при дворе великих князей Славена и Руса. Род наш, время от времени приходя в упадок, стал наконец так беден, что дед мой принужден был приняться за торги, и трудами своими сыскивать себе пропитание. Он умер, оставив в наследие отцу моему Святобою малое имение, и тот же промысел. Тогда в Руси купечество было еще в новинку. Отечество наше, привыкшее к трудам военным, искало славы своей в оружии и покорении народов; и однородцы наши, варяги, были первыми, которые дали нам понятие о этом нужном для общества занятии. Острота и понятие, которыми одарила Россов природа, сделали так, что вскоре река Волхов, озёра Ильмень и Ладожское, покрылись мореходными купеческими судами. Отец мой прилежанием своим собрал столько богатства, что мог построить пять судов, на которых и производил торги с народами живущими по берегам Варяжского моря. Некогда побывал он в городе Виннете, и продав свои товары, ходил прогуливаться в роще, находящейся не вдалеке от города. Тут встретился с ним старик, ведущий на веревке весьма тощую суку. Все тело её было покрыто ранами, которые умножал он имевшеюся у него в руках суковатою палкою. Жалостливое сердце отца моего принудило остановить старика, и спросить, какая причина принуждает его поступать столь бесчеловечно с невинной тварью? Тот отвечал ему, что она – самая негодная из всех тварей, и он за многие причиненные ею пакости ведёт её повесить. Отец мой просил старика, чтоб он отдал её ему; но старик оставив просьбы его без ответа, продолжал свой путь. Святобой шел за ним издали, примечая то место, где он хотел лишить её жизни, чтобы оказать ей помощь. Старик, насытив свою суровость, тотчас пошел прочь, оставив её повешенной. Святобой же, подойдя к дереву, обрезал веревку, и по счастью нашел её еще живой. Взяв животнуе, он с радостью повел его домой. Приложенные им старания вскоре поправили здоровье несчастного животного. Раны на ней зажили, и она стала гораздо лучше. В один раз, когда Святобой любуясь своей собакою, поглаживая её рукою, вошла в покои к нему хозяйка того дома, в коем он стоял. Удивление изобразилось на лице её при взгляде на суку.
– Что вы мне дадите, – сказала она, несколько подумав, – к отцу моему, когда я из сей суки сделаю вам девицу несравненной красоты? – Отец мой счел слова её за шутку, и отвечал ей, смеясь, что он, любя эту собаку, охотно бы пожелал, чтобы с ней произошло это чудо. – Я не шучу, продолжала она: вы имеете в руках своих не суку, а дочь чешского князя Горивоя. Злоба одного волшебника стала причиною её несчастья. Не удивляйтесь, что это от меня не скрыто. Я сама волшебница, и сейчас же докажу вам, что я могу возвратить ей первоначальный образ.
Отец мой исполненный удивления не мог ей ответствовать; но размышлял об услышанном. Между тем она выйдя на короткое время, появилась пред ним в волшебном поясе, держа руках чашку воды, и оставив отца моего в изумлении и робости быть свидетелем происходящего, начала читать неизвестные ему слова; при чем покои его стряслись, и вода в чашке начала кипеть. Окончив заклинания, плеснула она воду в глаза собаке, сказав: «оставь принятый, и прими свой природный образ». В самое то мгновение, увидел отец мой собаку изчезнувшей, а вместо нее стоящую девицу, превосходящую красотою естество смертных. Она бросилась к волшебнице, и приносила ей со слезами благодарность за её благодеяние, потом отца моего в самых чувствительных выражениях поблагодарила за избавление от смерти, и приложенное о ней попечение.
– Вы видите, – начала она, – несчастную княжну чешскую Остану, которую суровая участь с самого рождения не переставала осыпать злоключениями. Родитель мой князь Горивой не может по достоинству наградить вас. Не останется ничего из имеющегося в его власти, чем бы не согласился он пожертвовать из благодарности к вам. Само небо, воздающее добродетелям более его, примет вас в объятия щедрот своих.
Отец мой, который не мог взирать на прелести Останы, чтоб не заразиться страстнейшею к ней любовью, был тогда совсем смущен. Любовь неизвестная до селе его сердцу, начала впервые торжествовать в нем. Рассудок его оставил, и язык не слушаясь, сделал его немым. Веселье, печаль, надежда, отчаяние, непонятная радость и робость, нападая на него попеременно, произвели в нем великое потрясение. Смущенные глаза его устремились на княжну, и безмолвным образом живее означали внутреннее его состояние. Словом, в одну минуту вкусил он власть неизъяснимых нежных нападений. Наконец приметив произошедший в себе беспорядок, он попытался преодолеть смущение, и собрать рассудок, заодно и желая скрыть движение души своей. Он принял на себя вид, изъявляющий должное почтение к её состоянию, и сказал, что он числит себя счастливейшим из смертных, имея возможность нечаянно услужить не менее великой, чем и прекрасной Государыне, и что почитает себя достаточно награжденным уж тем, что случай доставил ему возможность называться её избавителем. Что он и все его имение состоят во власти её высочества; чем она и может располагать по своему изволению.
Обменявшись несколькими взаимными, и по большей части беспорядочными учтивостями, отец мой попросил княжну, чтоб она в знак своей к нему милости удовлетворила его любопытство рассказом о своих приключениях. в связи с чем она и начала свой рассказ.
