Михаил Аронович Замский
Итог
Хоронили их два института. Было много цветов. Кто-то плакал, а кто-то не мог даже этого. Ведь, когда можешь плакать, всё-таки легче.
И вот я и закончил. А расставаться с вами, Женечка, Леня, так не хочется! Пока писал, вы были со мной. Мы были вместе, рядом. Но мне придется все равно отпустить вас, ребята, в ваш недоступный пока для меня мир, где вы навсегда молодыми, где никогда не покинет вас ваша любовь. Мои милые, родные. Знайте – я люблю вас и буду любить до самого моего последнего вздоха. Кто знает? Может мы когда-нибудь и встретимся?
Вспоминая Хемингуэя
Он был стар, очень стар. Почти так же, как тот старик у Хемингуэя. И неважно, что он никогда не жил на Кубе и никогда в жизни не справился бы с Такой! Рыбой. Важно было совсем другое.
Когда-то так же, как и тот старик, как вообще все старики на свете, он был молод. И было у него его золотоволосое счастье, и никогда после любви он не засыпал, а просто смотрел на неё спящую, ловил её легкое дыхание, изо всех сил подавляя вновь подступающее желание, и всё равно не мог подавить. И она, полусонная, отдавалась ему ласково и покорно. Под утро они всё-таки засыпали. Она просыпалась первой. В его рубахе (она почему-то любила в ней ходить) готовила завтрак. После ночи любви аппетит у них был волчий.
Вот один из дней. Воскресенье. Лето. Они едут на пруды в Пущу. Почему на пруды? Покататься на лодке, нарвать водяных лилий. Вот она наклоняется низко, низко и рвет этих красавиц на длинных, тонких ножках. Он налегает на весла, она что-то напевает, опустив руку в воду. Пристают где-нибудь. Вокруг тихо, тихо. Никого. Жарко. Идут купаться. Можно бы и голышом, но…лучше не надо. Накроет желание-позабудут про всё на свете. И вот уже солнце косыми лучами. Пора домой. Сквозь дрёму звенит и звенит трамвай. Позже, гораздо позже, спустя много лет и дней, он напишет.
Вспомнился один из летних дней в юности, давно, на Украине,
Словно этих дней, забытых, тень бродит где-то и живет поныне.
Вспомнились вдруг старые пруды, брызги солнца, лодки у причала,
Запах леса, запахи воды, юность без конца и без начала.
Звон трамвая по пути домой, лес вокруг в объятьях сладкой лени.
Было ль это иль приснилось вдруг? Но молчат встревоженные тени.
Им хотелось детей. Троих. Не меньше.
Однажды пришла счастливая. Случилось. Поднял на руки. Закружил. Она смеялась.
Любили уже осторожнее, реже. Боялись повредить ему или ей там внутри. Да и она уже не принадлежала ему полностью, погруженная в своё таинственное, женское внутри. А он смотрел на неё, другую и любил так, что казалось ещё чуть-чуть и разорвется сердце. А её живот, как восходящее по утрам солнце, всё больше и больше поднимался над лоном. Он прижимался к нему ухом и слушал, слушал: тук, тук, тук, тук, тук, тук, тук. И кто-то там внутри уже толкался иногда легко, иногда сильно. В роддом он отвёз её вовремя.
Всю ночь он прошагал из угла в угол, не присаживаясь. Томило предчувствие. Утром её не стало. Кровотечение. Не смогли остановить. Не спасли и ребенка-девочку.
А теперь скажите: почему счастье, полное счастье всегда таким коротким, а маленькое, бледное его подобие, уродец живет и живет? Почему, Господи, почему?
Всё кончилось. Он это знал. Абсолютно и окончательно. А жить было как-то надо и что-то с ней, ненужной делать. Вот тогда-то он и начал писать. Хорошо ли, плохо ли, стихами, прозой. Неважно. Помогло. Выжил.
Так почему же всё-таки вспомнился ему этот старик Хемингуэя? Может быть потому, что и у него, и у того старика было только одно счастье, одно воспоминание, пусть даже похожее на сон со львами у мыса Доброй Надежды. Даже такое.
Стихи разных лет
«Стихи за шестьдесят напоминают осень…»
Стихи за шестьдесят напоминают осень.
Кружится на ветру усталая листва.
Притихший парк.
Всё холоднее просинь.
Прощальной красоты прощальные слова.
«Стихи приходят к нам из снов…»
Стихи приходят к нам из снов,
Из настроенья, смеха, взгляда,
Улыбки, женского наряда
И просто так без всяких “ов”.
Они приходят из миров
Неведомых и неоткрытых,
Из юности почти забытой,
Каких-то отзвучавших слов.
Они рождаются из бед,
Из горечи, из ожиданий,
из бесполезности страданий
седеющих с тобою лет.
Как будто детская рука,
Легко по струнам пробегая,
Слова, как музыку срывая,
Несёт их нам издалека.
К счастью, не всё еще трезвости спесь
На мотив “кружится, вертится”
Что не открыто, уже не открыть.
Что не прожито, уже не прожить.
Так почему же опять и опять
Жду я чего-то, хоть нечего ждать.
Так уж написано мне на роду
Верить, что я ещё что-то смогу.
Даже, когда уже времени нет.
Даже, когда вместо “да” только “нет”.
Вечная песенка, вечный обман,
Вечной надежды мираж и туман.
К счастью, не всё ещё трезвости спесь.
То, чего нет, оно всё-таки есть.
Эта девочка, эта рощица
Ночь уже вполовину скошена.
Сон ушел. Вряд ли вновь придёт.
И хожу я опять по комнате
Бесконечно всё взад-вперед.
И опять мне стихами хочется
Эти ночи-тихи, длинны,
Скоротать, чтоб не зря одиночество.
Вместе ночи не так трудны.
Снова в памяти детства дальнего
Я ищу хоть какой-то след,
Чтобы вывел на ту начальную,
Позабытую прелесть лет.
Снова вижу себя мальчишкою
Где-то может в двенадцать лет,
Вижу девочку ту с косичками,
Наших ног на дороге след.
Как ходили мы с нею в рощицу,
Как орехи мы рвали с ней.
Помню шляпу её огромную,
Что была неразлучно с ней.
Вспоминаются ночи грозами,
Будто всё это снится мне,
Ручеек, что гудел стрекозами,
Как ходили мы по стерне.
И летели те дни беспечные
Незаметно за нами вслед,
И закончились как-то вечером.
Оказалось их больше нет.
Лишь гудки парохода вечером
И всю ночь,
И огни на воде, как свечечки,
Что уже не могли помочь.
И зачем вдруг опять припомнились
Этих дней торопливых бег,
Эта девочка, эта рощица,
Лето, детство, двенадцать лет?
«И снова ночи полу сонность…»
И снова ночи полу сонность.
Кружу шагами в тишине.
Смотрю на ветки затененность.
О чем-то думается мне.
Быть может всё пройдёт
И ночи я эти буду вспоминать
И захочу, и напророчу,
Чтоб снова у окна стоять,
О чем-то думать отстранённо,
Вдыхать прохладу ветерка,
И будет по тетради снова
Скользить послушная рука.
Ну, а пока всё это будет
Или не будет-разве знать?
Я эти ночи слушать буду
И будет полниться тетрадь.
И буду я остаток ночи ловить,
Чтоб всё-таки поспать,
И будут ветки полусонно
О чем-то мне шептать, шептать.
«Ночь разлеглась под окном безмятежно…»
Ночь разлеглась под окном безмятежно.
Зелень темна.
И ветерок что-то шепчет ей нежно.
Свет из окна.
Поезд проехал. Гудок отдалённый
Где-то спугнул тишину.
Кто-то кого-то окликнул тревожно.
Кто-то ответил ему.
Полустанок
Полустанок. Только рельсы. Только мимо поезда
Пробегают, пролетают по дороге в города.
И немного пахнет дымом и тем запахом дорог,
Без которого Россию и представить бы не мог.
Домик близко у откоса. Цвет ромашки полевой
И лесок вдали. Все просто. Хорошо, как, Боже мой!
Захотелось вдруг остаться насовсем тут, навсегда.
С поездами тут встречаться, провожать тут поезда.
Жил бы тихо, жил бы скромно. Печь топил, дрова носил,
Месяц полною луною ко мне б в гости приходил.
И раздумий было б вдосталь. Звёзды б падали в ночи.
От того, что будет после, были б спрятаны ключи.
«Снова нахлынуло это желание…»
Снова нахлынуло это желание
В городе детства опять побывать,
Чтобы старательно, словно задание,
Медленно, медленно долго шагать.
Дом, где я жил, я, конечно, узнаю.
Может в квартиру решусь постучать?
Просто скажу я, немного смущаясь:
“Детство своё я пришел повидать”.
Комнаты, окна увижу я снова.
Может в живых ещё те тополя?
Может грачиный по-прежнему гомон
И вся в серёжках весною земля?
Будет потом голова, как в тумане.
Буду по городу долго ходить
И вспоминать, как далекие страны,
Где был когда-то, где больше не быть.
Будет и грустно, и сладко, и больно.
Будут шептать что-то мне тополя.
Может быть чуточку станет спокойней?
Может пойму, что всё было не зря?
И что ничто не бывает случайным —
И что сейчас, и что было тогда.
Жизнь только в детстве нам кажется тайной.
Дальше уже это просто судьба.
И может быть перед самым отлётом
Вдруг мне покажется: машет рукой мальчик,
Знакомый по стареньким фото, —
Я – еще маленький, славный, смешной.
И снова сон смежает веки
Уснул, проснулся. Тихо, тихо.
Луч фонаря в окно.
Завел машину кто-то лихо,
Уехал. Вновь темно.
И снова сон смежает веки.
И снится мне,
Как хорошо на белом свете,
Когда во сне.
И пусть там что-то не выходит
В который раз,
Не страшно. Всё равно уходит
Беда от нас.
Потом я долго вспоминаю обрывки сна,
Но жизнь, упрямо поднимая, зовет меня.
Вливаюсь в общий муравейник с другими,
Позабыв про стих.
Как все, лишь подданный и пленник.
Один из них.
«Утро чуть туманное…»
Утро чуть туманное. Капли, как роса.
Тишина. Лишь изредка чьи-то голоса.
Как под серым парусом, крыты небеса.
Тихая, печальная, робкая краса.
Будто здесь ошибочно. Сбилась по пути.
Что-то сердцу близкое слышится почти.
Вспомнились безжалостно прежние года
Прежней болью, радостью, унесли туда.
Музыка
Утром шел дождь. Было холодно, ветрено.
Люди под зонтиком шли.
День начинался темно, неприветливо.
Где-то зажгли фонари.
Небо всё в сером и лишь между тучами
Было слегка голубым.
Вспомнился вечер вчерашний, задумчивый.
Скрипка, рояль, клавесин.
Вспомнилась музыка-светлая, грустная,
Как ей внимал, чуть дыша,
Как уходило пустое, ненужное,
Как оживала душа.
Как она пела и вольно, и трепетно,
То чуть слышна, то все громче опять,
Как показалось за эти мгновения
Можно и жизнь отдать.
Лишь бы она никогда не кончалась,
Высшему смыслу верна.
Что бы там ни было, лишь бы осталась
В жизни хоть музыка, хоть бы она.
«Через окно спокойная листва…»
Через окно спокойная листва
И неба опрокинутая чаша.
Стоят покорно старые дома,
В себя вмещая все проблемы наши.
Не ропщут. Терпеливы. Просто ждут.
Как лошади верны, покуда живы.
Хранят нас от беды, от пересуд.
Задумчивы, тихи и молчаливы.
Не рано. И хоть солнце высоко,
Но кое-где ещё заметны тени.
Воркует голубь где-то далеко.
Зовёт очнуться от субботней лени.
Не помогает. Сонный городок
Не может иль не хочет просыпаться.
Листве подставив спину, ветерок
Даёт ей на себе пока качаться.
Пустынны улицы и редко кто пройдёт
Так, для разминки, строг и озабочен
Тем, что имел и тем, что не сберёг.
А тени всё короче, всё короче.
«Стояла ночь и до рассвета всё еще было далеко…»
Стояла ночь и до рассвета
всё еще было далеко.
И комната, вся в полусвете
дышала сонно и легко.
И за окном довольно шумно
звучал поливочный напев.
Глядело небо сверху мудро.
Дома стояли, присмирев.
И фонари, всё освещая
и заменяя свет луны,
Ничем покой не нарушали
ни комнаты, ни тишины.
И было хорошо бессонной той ночью
вместе с ней не спать,
О чем-то думать отстранённо
иль просто что-то вспоминать.
Порою ветер, налетая,
деревьям головы кружил.
Когда пришел рассвет, не знаю.
Будильник всё звонил, звонил.
«Идут, пропитаны жарой, почти неразделимы…»
Идут, пропитаны жарой,
Почти неразделимы,
Дни караванною тропой
Всё дальше мимо, мимо.
Идут плечом к плечу, как строй,
Под синими ночами,
Идут под миром и войной,
Что с ними и что с нами.
Идут, гонимы суетой,
Под пальмами, под летом,
Под этой милою землёй,
Под песенкой неспетой.
И странно. Прошлых лет и дней
Погасла уж звезда.
Есть только эти, их привет,
Их радость, их беда.
«Нежностью утро опять голубеет…»
Нежностью утро опять голубеет.
Зелень окна.
Резко, контрастно, зеркально желтеет
Дома стена.
Музыку включишь и замерло время.
Есть оно, нет? Всё равно.
В сущности, жизнь-это только мгновенья.
Как их немного дано!
«А может большего не надо? …»
А может большего не надо —
Проснуться и твоё лицо,
И сонное дыханье рядом,
И штор кольцо?
И верить-поздно или рано
В ночной тиши иль среди дня
Откроется легко и странно
Моя страна.
Там будет небо вечно синим
И даль светлей.
И будет чуточку счастливей
Бег лет и дней.
И пусть всё это только грёзы.
Ну что ж, ну что ж.
Не всё ж печаль, не всё же слёзы,
Не всё же ложь.