Михаил Анциферов
Конец эпохи Эдо
– Это все чистая правда, не хотел оскорбить ваш дом…– Безэмоционально отвечал я.
– Да ты дурак, скажи мне лучше, думаешь осилишь оскорбить этот дом лучше чем я, я в этом деле лучший, уже три года этим занимаюсь, и нареканий пока не было, эмм, ну как, были, но только потому, что я профессионал…– Вяло, глотая звуки и пожевывая слова выдавливал он.
– Вот он ты, погляди…– Он поднял ногу облаченную в старый сандаль, на котором красовался изрядный желтоватый кусок испражнений, и залился смехом.
–Да уж, я коровье дерьмо, очень смешно…– С невозмутимым лицом отвечал я, хлопая в ладоши, как бы хваля его искрометную шутку.
Он скривил лицо, задрал ногу, дабы получше разглядеть подошву и задорно выдал.
– Дурак, это конское!
На его лице нарисовалась дуга довольно дружелюбной улыбки, он попытался встать, неуклюже копошась, ему это все-таки удалось, и медленной сбивчивой походкой двинулся в мою сторону. Он доковылял до колодца, и принялся резво поднимать упавшее в него «бездонное» ведро, даже подняв его он не заметил, что ведру чего то не хватает, взял его и облился освежающим ничем. Скорчив недовольную гримасу смотря на небо сквозь ведро, изрек фразу.
– Дааа уж, вода кончилась! … И сам же над ней посмеялся.
– Пошли! – Указывая пальцем громко выкрикнул, как его зовут то, Нобуюки кажется.
– Куда пошли?
– Как куда, в «сэнто*».
– В сэнто?… – переспросил я.
– Ну да, в сэнто, в конце улицы…– Забыв, что я не местный, немного удивившись произнес балагур.
– И куда ты в таком виде пойдешь, думаешь заползти в баню, как поросенок в хлев?
– А что не так? Их же и выдумали чтобы мыться, я не прав?…– Совершенно искренне, оглядывая себя и будто получая удовольствие от увиденного, вопросил Нобуюки.
– Эээм, нет, все прекрасно, пойдем, пойдем…– Решивший извлечь из этой прогулки пользу я согласился, если уж его не впустят, так хоть я помоюсь.
Наш путь пролегал совершенно спонтанно, мне начало казаться, что ведущий сам забыл, куда нужно идти, да и пальцем он изначально показывал совсем иное направление. Бродя по переулкам, тонким улочкам, дворам чужих домов, перелезая через изгороди, пару раз возвращаясь в знакомые подворотни не выдержав, я спросил.
– Да где там уже эти бани, второй раз по кругу проходим!
– Аааа, точно, мы же в бани собирались, забыл…– Почесывая голову, притупленно пробубнил Нобуюки. Замечательно, оказалось, мы просто минут пятнадцать ковыляли по улицам его родного города.
Не смеялся над его изрядно потрепанным внешним видом только ленивый, указывая в его лицо, грязь на котором уже успела засохнуть, приняв вид серой и сухой древесной коры. Постояв на месте под улюлюканье и хохот местного старика, Нобуюки сорвался с места и пошел совершенно иным маршрутом, избавившись от постоянных крюков и кольцевых обходов. Находились бани в противоположной от «Зеленой бабочки» части города, возможно в самой опрятной его части. Ладные высокие дома, с до безумия щепетильно вылизанными садиками, повсеместная ассимметрия не казалась искусственной, кажется, что при обустройстве садов, владельцам было важно соответствовать естественному, природному, в этих садах, кое-где еще не отцвели, лишь самую малость обтрепались после затяжного дождя розоватые пышные хаги*. Мелодично постукивали цукубаи*, щелкающими звуками сливаясь в мягкую умиротворяющую трель.
В этой части города я уже был, в ту самую дождливую ночь. Тории на которых пытались повесить великана Таро, были все еще сломаны, разломленная на пополам балка одиноко валялась под ними. Но чего я тогда не заметил, да и не мог заметить, в подобном состоянии холодного оцепенения становится не до разглядывания пейзажей. Торий было несколько, они выстраивались в ряд прямо до самого входа в сэнто. Бани находились посреди небольшой речной запруды, массивное здание крепко распласталось на широких деревянных сваях. Из за здания валили клубы пара, возможно там бьют горячие ключи. Необычно, почему именно четыре тории, никогда такого не видел, к тому же почему тории ведут не к храму, а к баням. Учитывая состояние первых ворот, они куда старше остальных, может их передумали валить, дабы не навлечь гнев ками, лучше бы свалили теперь эта тропа и вовсе связана со смертью*. Тропа ведущая к входу состояла из трех мостков примерно одного размера и двух набухших зеленых холмов между ними ближе к берегам из воды торчали молодые сосны. Нобуюки спешно топал вперед, лишь изредка оглядываясь, проверить следую ли я за ним. У входа в бани сидел усталого вида человек, согнувшийся на небольшой лавчонке, Нобуюки громко окликнул его.
– Эй, чего на работе спишь? Вставай давай, мне искупаться надо!…– Сонный человек не разгибая спины поднял скукоженное как слива умэ лицо.
– В таком виде не пущу, можешь проваливать…– Однозначно буркнул работник бани.
– Слушай, тут дело вот какое, сам знаешь, тут раньше храм стоял, пока сваи не сгнили и он не погрузился в воду, так вот, господин Мицуока попросил вот этого монаха обряд провести, лишь бы духов умилостивить. Ты не красуйся, не императорские покои сторожишь, сам знаешь, какой он набожный и какой нетерпеливый…– Нобуюки связывал слова, произнося их так искренне и так умело, мне на секунду и самому показалось, что он говорит правду и мне сейчас предстоит проводить обряд.
Усталый работник не спеша размял шею, лениво посмотрел по сторонам, скользнул по мне взглядом, и широко открыв рот сквозь зевоту произнес.
– У нас никаких проблем не было, на духов никто не жаловался, а вот на тебя червя бывало, и не раз. А, к черту, языками с вами чесать, давайте по девять мон и входите, чтоб я вас не видел. Сегодня женский день, мужская половина в вашем распоряжении…– Ненадолго он задумался, и еле сдерживая очередной зевок добавил.
– «Девочки» еще не пришли, думаю, к полудню заявятся, стали важные такие, все у себя на уме. Хотя этому тощему точно не надо, монахи вроде не особо до этих дел охочи. Но если что, я предупредил. Да, точно, ценник у них поднялся, помоют за пятьдесят, остальное двести*…– Договорив, недовольный работник выставил руку, в ожидании оплаты.
Лично у меня с собой не было даже монетки, все мои скудные пожитки остались в доме, и как я только думал без него искупаться. Я посмотрел на Нобуюки, он уже активно прочесывал самостоятельно сделанные внутренние карманы своего хаори в поисках денег. Нащупав нечто, он вынул солидную вязанку монет, отсчитал ровно восемнадцать мон и грубо впечатал их в руку работника.
– Вон сколько накопил, мог бы и сверху дать, скряга грязная, уже хотя бы и за то, что я вас чертей внутрь пустил. Да и откуда у тебя вообще деньги, ни разу не видел, чтоб ты работал, только и делаешь, что пьешь. …– Расстроено брюзжал обиженный банный часовой.
– Нечего, тебе сверху давать, смотри ты, как с клиентами разговариваешь, сидишь на лавке, тебя без нее уже никто не узнает, …– Манера речи Нобуюки сильно менялась, становясь все отчетливее и красноречивее.
Усталый «сиделец», жадно, украдкой пересыпал монеты в пустой мешочек завязанный зеленой лентой и закинув голову на плечо принялся дремать издавая смешные посвистывающие звуки.
Мы молча зашли в мужскую раздевалку разулись. В углу я поставил не успевшие обтрепаться варазори подаренные Аки, интересно как он там, уже давно наверно обжился в Мицусаке или Удзиямаде, и вовсю ведет перепись, не то что я. Внезапной проблемой оказалось снять свои таби*, они плотно вцепились в мою ногу, обволокли ее как настырная пиявка. Как ненормальный я прыгал на одной ноге пытаясь стащить никак не поддающийся таби, пока не поскользнулся на влажном древесном полу и не упал, ударившись об него же затылком. Потерев место ушиба, я поднялся и уже сидя стянул прицепившегося гаденыша, второй же снялся без особого труда. Нобуюки, раздевшийся куда быстрее меня, уже обливался из небольшого корыта теплой водой, оттирая присохшую к лицу грязь руками. И уставившись в стену сказал.
– Перемены! Не было раньше такого разделения, висела длинная шторка, лет пять назад поставили барьер между двумя секциями, но мы не дураки, столько там дырок наковыряли, был как то я на стрельбище в Хиракате, даже там в мишенях столько не было. А теперь полное безобразие, перестроили бани, эхх, такой вид был. За нравственность они борются, идиоты, куда нравственнее было глазеть, но оно и понятно, как там у этих самураев мерзость их называется «сюдо»* кажется. Здорово было с отцом в старую баню ходить, а теперь что, ни отца, ни бани, и даже не знаю по чему я больше скучаю. Нет уж, так не пойдет.
После короткого погружения в ностальгию Нобуюки быстрым шагом вышел из раздевалки и исчез в недрах бань. Через пару секунд его исчезновение сдобрилось пронзительным женским визгом. Пару раз щедро облившись водой с головы до ног, я последовал за ним. В банях стояло эхо доносились обрывки фраз, рожденные тонким женским голосом и смех. Короткий, узкий коридор, по которому я брел, в самом конце делился на две комнаты, по моим ощущениям шум шел сразу из обеих. Робко отодвинув дверцу, я воровато просунул голову в проем и увидел зал плотно набитый суетящимся сборищем женщин разного возраста и комплекции. Немного пронаблюдав за ними, осматривая то девушек, то прыгая взглядом по залу в поисках пропавшего Нобуюки, я хоть и нехотя, но высунул голову, правда мысленно оставаясь с ними.
Напротив этого входа располагался такой же, я повторил все в точности, и глаза мои расширились от удивления. Этот купальный зал ничем не отличался, от предыдущего, за одним небольшим исключением в самом углу практически слившись с толпами купающихся девиц, в небольшом бассейне сидел довольный Нобуюки. Увидев мою торчащую любопытную голову, он звал меня, интенсивно маша рукой. Моя голова как по рефлексу одернулась назад и вместе с остальным телом скрылась в коридоре. Добежав до раздевалки, я обмотал бедра своими хакама лишь бы только спрятать, от девушек немного смущающую их, хотя скорее даже больше меня часть своего тела. Вернулся к входу в купальный зал, повторно запустил свою голову, снова увидевший меня Нобуюки уже агрессивно дергал руками. Крадучись почти на цыпочках, я проходил по банному залу, то и дело отводя взгляд, но постоянно натыкался на вид соблазнительных женских тел. К моему удивлению, на меня никто не реагировал. Дошел до своего бестактного знакомого, с изрядно покрасневшим лицом, он попросил меня подойти поближе. Когда я был вплотную к нему, он попросил меня пригнуться, хотел сказать что-то без лишних ушей. Стоило мне немного нагнуться, как он схватил меня за плечи, придвинул к себе и стал шептать.
– Слушай, ты ведь настоящий монах верно?
– Да…– Неуверенно ответил я. Неуверенности придавало то, что смотря на некоторых других обитателей не столь уж и многолюдного храма, четко осознавал, мне сильно не хватало веры, принятия всех религиозных условностей и противоречий.
– Тогда, смотри, сейчас будешь успокаивать духов старого храма, девушки не против, отнеслись с пониманием.
Мои глаза готовы были выскочить из орбит от удивления, какие еще ритуалы в банях заполненных людьми.
– Успокойся, не переживай, прочитай стишок по памяти, и закончив заскакивай купаться. Тут вид исключительный, девушки услышав о ритуале хотели было в соседний зал перейти, но я им запретил, сказал, все должно оставаться как есть. Кто бы знал, что люди на это разделение до сих пор плюют, их секция правая, а тут вроде и женский день они для комфорта везде разбрелись… – С ехидной улыбкой потирая руки, говорил Нобуюки.
– А ты что будешь делать, просто сидеть?
– А почему это я должен что-то делать, за вход я платил, хитрый план тоже мой. Вот иди и отрабатывай вход.
Нобуюки похлопал меня по плечу и затем легонько оттолкнул. Я стал читать по тысяче раз перечитанные норито, вдруг увидел около одной из девушек веер подошел к нему поближе и взял его в левую руку. Конечно, это особо не практикуется, но зато добавляет эффектности. Читая и пританцовывая, осознал, что мое стеснение ушло, мне даже доставляет удовольствие этот процесс. Девушки все как одна смотрели на меня, я же уже и не собирался отводить взгляд, разве что если глазами натыкался на старуху. Увидел бы меня сейчас господин Ясуо, пришлось бы до конца моих дней выполнять всю грязную работу вместе с Иори.
Не вижу смысла затягивать с этими танцами, хочется поскорее погрузиться в горячую воду, смыть с себя накопившуюся усталость, скинуть с плеч мешок терзающих меня переживаний. Плавными движениями от середины зала я стал танцуя двигаться вглубь, туда где нежился Нобуюки. Наскоро завязанный узел на бедрах стал ослабевать, и мои шаровары медленно сползали вниз. Веер пришлось выбросить, и размахивая левой рукой правой придерживать штаны. Этого было недостаточно, и вскоре мне нужны были обе руки. Подойдя к купели я повернулся спиной к девушкам, поднял обе руки, хакама быстро сползли с бедер упав на пол, будучи голым я совершил поклон и запрыгнул в воду. В Воде меня уже ждал красный от хохота Нобуюки.
– Вот это зрелище, ты не думал податься в артисты, дрыгаешься ты будь здоров…– Неустанно хохоча, протянул он.
– Погляди, ты теперь местная достопримечательность, хотел бы я, чтобы на меня так же глазели… – Действительно, взоры всех посетительниц были нацелены в нашу сторону, мое представление явно их развеселило.
– С другой стороны я не монах, а значит у меня и шансов больше, на вас то с «голубыми хакама»* всерьез никто не смотрит. Скучные вы, «народ ваш», слово из вас клещами не вытянешь, собутыльники скверные, все нудите и нудите. Хотя ты вроде ничего, танцор. Слышал ты уже успел познакомится с Мицуока.
– Да уж, довелось встретится…– Удрученно произнес я, потирая шею.
– Да ты не переживай, он у нас местный дурачок, отца моего пару лет назад повесил, якобы налог не платил, хотя скорее всего и правда не платил, скупой был жутко. Приятеля моего вздернул за шпионаж, шпион из него конечно скверный, вся информация, которую он мог запомнить это куча пошлых песен и свое имя, для другого в его корзинке места не оставалось. Поэтому я в Одае не часто бываю, у меня образ жизни немного озорной, сам понимаешь.
– А тебе не кажется, что Юко тяжело тут без мужской руки…– Упрекнул его я, вспомнив белое, вечно усталое лицо.
– Да брось ты, мои руки годятся только чтобы держать бутылку, а затем член, да и то постоянно все разливаю, я знаешь ли другим хорош.
– Это чем же?
– Не хочу лишать себя загадочности, расскажешь человеку о себе, и в миг станешь пустышкой, пусть все сами гадают, что я за персонаж такой, и ты гадай. А вот про Юко лучше не вспоминай при мне, если поссориться не хочешь, как вести себя со своей женой, я и сам разберусь… – Вспоминая о жене, он не терял радушное выражение лица, но слова произносились будто со стиснутыми зубами, а в глазах мерцал зловещий блик.
– Чистый?…– Переводя тему с обсуждений своей жены спросил меня Нобуюки.
– Чище не придумаешь!
– Тогда посидим еще немного, ты главное на девушек не засматривайся, поглазей в потолок что ли, пусть твой приятель угомонится, а то я ж им наговорил, что монахов эти дела совсем не интересуют.
Совершенно не хотелось вырывать свое тело из приятной обволакивающей горячей воды, однако отмокнув еще пару минут, мы нехотя встали, я поднял с пола свои голубые хакама и мы отправились к дому.
По пути я заметил, что вся улица была изрезана широкими линиями от деревянных колес. Дальше виднелся конец длиннющей связки всевозможных продовольственных и не только обозов, на охрану которых отправили несколько отрядов, в одном лишь хвосте этой колонны шло семь пеших и три конных солдата в прекрасном, скорее всего новом обмундировании. Нобуюки остановившийся возле торговца сладостями, смотрел на эту длинную цепь особенно пристально, и улыбаясь приговаривал «взято нелюдями у людей».
Перед домом нас застала Мэйко, она вприпрыжку шла навстречу, улыбаясь своей широкой детской улыбкой, показывая ровные крошечные белые зубки. Нобуюки смотрел на нее без особого энтузиазма, а вот мне, видя ее чистую наивную радость на душе становилось теплее.
– Стой, куда бежишь веселая такая?…– Холодно произнес Нобуюки. У него была странная черта, не важно, что и о чем он говорил, с его лица практически никогда не спадала вросшая в него ухмылка.
– По делам! …– Деловито ответила Мэйко.
– Какие у тебя могут быть дела, улитка?…– Сказал Нобуюки мягко потрепав ее по волосам.
– Сколько раз вам повторять, никакая я не улитка, у меня имя есть… – Немного раздраженно ответила Мэйко пытаясь привести растрепанные волосы в порядок.
– Какая ты важная стала, и сладкое наверно не ешь уже, выросла.
– А что у вас? … – С горящими детскими глазами любопытствовала она.
Нобуюки ловким движением руки, не пойми откуда достал три порции «данго»* и протянул их девушке.
– Мммм, из лавочки старика Шоичи, мои любимые…– Подпрыгивая на одном месте вопила Мэйко.
– А чем это еще пахнет, «суама»*?.
– Ничего то от тебя не утаишь, держи, это тоже тебе, смотри только все сразу не ешь, живот болеть будет…– Говорил он, протягивая ей очередную сладость.
Она рассовала суама по широким рукавам своего кимоно и сразу принялась за данго. Аппетитно пережевывая сладости она сказала «фпафибо огромное» поклонилась и убежала, видно по своим важным неотложным делам.
– Эх улитка, помню ее еще совсем ребенком, все таки дети так быстро растут.
Подходя к воротам во двор, снова стал накрапывать холодный дождь. У порога я разулся, аккуратно поставил сандалии в угол, Нобуюки специально все делал ужасно медленно, до последнего оттягивая мгновение встречи с женой. Неприкаянно бродил во дворе, долго гладил ровно подстриженные кусты, стоя под маленькими каплями дождя, таращился на беспросветное серое небо. Наконец он подошел ко входу в дом, присел на порог, так же медлительно стянул сандалии и осторожно постоянно озираясь по сторонам брел по первому этажу. В доме стояла тишина, должно быть Юко была у себя, на втором этаже.
– Танцор, ты в какой комнате остановился?
– Меня Хидэки зовут… – С недовольством ответил я.
– Я больше клички люблю, так в какой комнате?
– Мой футон в библиотеке.
– Так там же пылевая пустыня!
– У меня было время немного прибраться, и Мэйко помогала.
– Книги значит любишь, ну да, свинья грязь найдет… – Ехидничал Нобуюки.
– Посиди пока там, или сходи еще прошуляйся, я как не приду, сам понимаешь, начинается представление…– Вздыхая усталым и смирившимся голосом, бормотал он.
Мы разминулись в коридоре второго этажа, я завернул к себе в библиотеку, он пошел дальше в комнату Юко. Пара минут тишины, и началось, сначала что то разбилось видно швырнула вазой, стал слышен громкий топот, но пока ничего не говорят. Вот уже и слышны «теплые слова приветствия».
– Сколько раз я тебе говорила, чтобы ноги твоей в этом доме не было! Проваливай!…– Что-то тяжелое снова ударилось об стену, на сей раз не разбилось
– Ты можешь успокоиться и хоть раз вести себя как нормальный человек! Знаешь же, что больная, тебе нельзя так нервничать!
– Нельзя нервничать, а не ты ли мой единственный повод понервничать! Шляешься, не пойми где, у тебя наверняка шлюх всяких хватает, а может и женится повторно успел, нашел себе получше меня, на кой черт ты возвращаешься то все время. И вообще, может я уже давно жить не хочу!
– Перехотела жить до или после того, как с сыном дубильщика трахалась!…– Свирепо кричал Нобуюки.
– Заткнись!…– Гневно и жалобно отвечала ему Юко.
– Заткнись, Мэйко может услышать.
– Давно бы рассказала ей, или хочешь чтобы она жила с этим ублюдком?
– Может сам ей расскажешь, посмотри какая она счастливая
– Сейчас счастливая, а когда она ему надоест и он найдет новую игрушку? Да и вообще, что ты с ней так носишься, играешь в мамочку, только вот матери у дочерей женихов не уводят, некрасиво получается!
– Не все мужчины такие как ты, он бы и не изменил если бы я не попросила.
После этого заявления в доме повисла тишина, которую вскоре стал разбавлять диалог, но уже не на повышенных тонах.
Мне было практически не слышно, я ругая себя и перебарывая чувство стыда, беззвучно приоткрыл дверь библиотеки и высунул голову в коридор.
– Да хоть с буддой, дело не в ком либо еще, дело в тебе…– Сочувственно говорил Нобуюки.
– Видимо я проклята, боги меня наказывают.
– Какое проклятие, какие боги, не говори ерунды, знаешь же о своих болезнях, смирись, родить ты не сможешь. Сколько раз я тебе предлагал усыновление, но нет, тебе непременно надо самой родить. Знаешь сколько сирот прямо тут вокруг найдется, еще больше в Осаке, уж что что, а беспризорных детей в достатке. Какая глупость, почему ты вообще мне сразу не сказала, я был уверен, что ты от скуки с ним спала.
Все услышанное казалось мне чем то нереальным. Как и любая ссора, доносящаяся до постороннего человека сквозь тонкие стены создавала ощущение липкости, брезгливости, в чужие уши заливается все то потаенное грязное, те слова и мысли, которым свойственно присутствовать в жизнях только тех кто так нещадно ими бросается. Но я продолжал слушать, без сил оторваться.
– Конечно не от скуки, а не говорила, потому что было стыдно, потому что ненавижу тебя, пропадаешь постоянно, ничего мне не рассказываешь, пьешь беспробудно. А я, жизнь эту чертову терпеть не могу, тошнит уже, куда не глянь все серое, в любое время года все серого цвета. Отовсюду сочится ложь и грязь, сложно дышать, сложно ходить, постоянно все болит, я уже чувствую что умерла, каждое утро я просыпаюсь сразу вместе с головной болью, ненавижу каждый новый день, его первые солнечные лучи, напрочь утратившие тепло. По памяти натягиваю пресную фальшивую улыбку, она, кстати очень тяжелая, да чего я тебе объясняю, сам такую же носишь, гнилой пересмешник. – Мне делается страшно, когда я думаю, правда ли я хочу ребенка, или это пустая эгоистичная надежда на светлые перемены в этой мерзкой холодной жизни.
Истерика Юко закончилась горьким длительным плачем, сливающимся с постукиваниями крупных капель дождя, разбушевавшегося за библиотечным окном. Почему его только не заколотили деревянной ширмой. Когда молниеносные вспышки нервной супружеской агонии прекратились, в доме стало пусто, даже слишком пусто. После услышанного я ничем не мог себя занять, пытался читать книгу, но написанные автором строчки вытеснялись плавающими в голове фразами из комнаты в конце коридора. Пришлось как истукан нарезать по комнате круги. Нарезая круги, я стал громче топать, только чтобы заглушить не затухающие звуки женских слез.
Мое напористое оттягивание времени принесло свои плоды, крики и всхлипы уже пару часов как закончились, улицу затянуло ночной прохладной темнотой. Дверь в библиотеку резко отворилась, ко мне вошел истощенный бледный Нобуюки с бутылкой сакэ.
– Пойдем… – Сухо выдавил он.
Мы пошли на первый этаж, спускаясь по лестнице, в кромешной темноте я чуть было не улетел вниз со ступенек, но врезался в идущего впереди Нобуюки и сохранил равновесие. Войдя в темный обеденный зал он принялся бродить по нему вспоминая где обычно стоят лучины и свечи. Поджег три лучины и одну толстую как стебель бамбука свечу, зал наполнился тихо потрескивающим блеклым рыжеватым светом. Он принес и поставил на стол две чайные чаши и разлил сакэ, не дожидаясь меня сразу осушив свою чашу.
– Танц… Хидэки да? Скажи, ты ведь по долгу службы постоянно с богами общаешься, они хоть раз тебе отвечали? Один мой знакомый монах из монастыря в Наре, мне говорил, что если и не отвечают, это не значит, что их нет. Он год назад проводил службу над младенцем, которого поначалу все считали мертвым, он родился слепым, глухим с его губ не срывалось ни звука, но он был живым, болтал своими ножками, жадно присасывался к материнской груди. Ему ничего неведомо, вся его радость это чувствовать вкус, тепло, ощущать прикосновения, может он и от боли удовольствие получает, так как все равно больше нет ничего. Все радости жизни можно пересчитать по пальцам одной руки, да и то останется. Только вот он этого не понимает, тянется к жизни, даже к такой. Я тогда подумал, а ведь если боги создали наш мир, они такие всемогущие, вездесущие, то мы в их глазах ничем не отличаемся от того мальчика, которому с рождения уготована страдальческая жизнь. Не бесполезны ли все эти чертовы заигрывания с богами, подумай, это в любом случае несправедливо, представим, что они кому-то помогли, хотя мне в это верится с трудом, а кого то прокляли, как они решают, сидят в своем мире без проблем, стране грез и играют в наперстки на судьбы людей, пытаясь этим азартом забороть скуку. Скольких хороших людей с искалеченной судьбой я встречал, так самое смешное, они продолжали оставаться верующими, и бесполезно переубеждать. Родится у них вот такой вот мальчик, и это стерпят, скажут, «это наказание богов», и с еще большим рвением молиться будут. А зачем, одного раза не хватило, все разговоры с богами, как твой танец в банях, никакой ведь разницы, просто добавь лицемерия, все тоже, но с серьезным лицом. Если богов нет, то все движется совершенно случайно, но вот если они есть, то эта их омерзительная игра выводит меня из себя.
Нобуюки переставал говорить, только чтобы жадно проглотить очередной стакан сакэ. У всех людей происходит момент, когда мыслей и переживаний в голове и на душе собирается слишком много, и они висят как то ведро в колодце, за тем лишь исключением, что у того не было дна, оно не наполняется. Человеку только и остается, когда вся эта кипящая густая масса начинает с болью переливается через края обжигая стенки, выплеснуть это ведро, сбросить груз в общий глубокий желоб наполненный всеми вылитыми за жизнь страданиями. На какое то время становится лучше. Этим он сейчас и занимался, по его выражению лица видно, что его не так уж и сильно интересует мой ответ и моя реакция.
– Зачем вы вообще нужны монахи? Мост между мирами, как же. Вот если бы вы и правда были бы хоть на что то способны. Можешь вылечить мою жену, вернуть ей мать, а мне отца и брата, попроси богов своих. Сидишь, молчишь, ты вообще ничего не можешь, как и боги твои, не могут или не хотят. Да и я ничего не могу. …– Говорил он, вытрясая последние капли напитка из пустой бутылки.
– Конечно, мы все бесполезны, наш удел, отжить эту жизнь, прожить как можем. Научиться ремеслу, любить и ненавидеть, всецело поддаваться или самоотверженно бороться с данными нам желаниями. Вокруг нет ни капли смысла, все начинается и заканчивается, есть только две незыблемые вещи – рождение и смерть, то, что находится в промежутке живет по принципу заполнения внутренней пустоты, все, что человек может и хочет он по мере возможностей привязывает к себе. Может быть боги на самом деле, алчны и порочны, но я искренне верю в бесконечность человеческой души, верю в то, что этот мир далеко не последний, будут и другие жизни, страны и другие чувства. Без этой веры по-настоящему страшно, все ограничивается только тем, что есть вокруг, жалким обрывком времени, что у нас есть, и другого не будет. Отсюда и все человеческие разочарования и боль, не знаю удавалось ли кому-нибудь жить не фокусируясь лишь на одной жизни, даже с этой верой, мне самому не становится легче. От желания получить все и сразу, здесь и сейчас, так тяжело отказаться. Была бы у нас, ныне живущих возможность черпать блага другого мира, небесных садов, где все цветет, зная, что в следующей жизни мы переродимся в нем, как думаешь, как быстро бы рай превратился в пустырь.
Нобуюки слушал меня, держась двумя руками за голову. Когда я закончил, он принялся протирать свои глаза, затем натянул привычную ухмылку и заявил.
– Чего я еще мог ожидать, мы живем сейчас, предлагаешь подождать, сейчас же сяду и буду ждать, когда развалится моя и без того хрупкая семья, когда развалится моя страна, у меня нет запасных, ни семьи, чтобы там Юко про меня не думала, ни страны. Сам виноват, отец меня отговаривал тогда, говорил «зачем она тебе больная, да, у нее уважаемая семья, но что же мы другой такой не найдем», а я влюбился дурак, с юных лет она мне нравилась, «думай о будущем, думай наперед» твердил он безумолку, да, как же, легко говорить, в настоящем то разобраться не можем. «Думай наперед», интересно он то думал, что закончит в петле, все чах над каждым моном, теперь уже не пригодятся, ничего пап, не переживай, найду куда потратить. Братик мой, папина гордость, руки у него были такие жилистые, крепкие, меч держал мертвой хваткой и если и доставал из ножен, то явно не для бахвальства. А толку, привезли втихую любимого Риота на повозке, укрыв мокрым сеном, до сих пор вспоминаю, лежит родной в серых лохмотьях, перерубленный почти напополам, немножко видно его убийце сил не хватило, вот так вот Хидэки. Некогда мне следующей жизни ждать, надо как то эту наладить, без богов, без молитв, самому, знать бы только как.
Да кто бы знал, если бы был человек, рассказывающий как кому жить, да еще и так, чтобы непременно помогало, был бы самым богатым в стране. Интересно, а такой человек знал бы как помочь самому себе? Ведь если прознают, о его невиданном даре, житья ему не будет. Но нет на земле таких людей. В наш храм тянулись крестьяне моля о совете, они думали, мы знаем как лучше, ничего то мы не знаем, та мудрость, что нам доступна работает только в том случае если признавать ее как истину, а как человеку поможет истина, вера в слова дарит разве что немного утешения, если он лишился всего самого дорогого, никакая сила никакое слово в этом мире, не оттащит его с края обрыва.
– Хидэки, пойдем еще за одной…– Монотонно произнес измотанный своими мыслями собеседник.
– Ты я смотрю вообще не выпил, захватим сразу две.
– Мне не хочется…– Вспоминая свою первую, и явно не самую успешную пьянку, ответил я, хотя учитывая, что я жив, может и успешную.
– Пойдем, уважь меня, я сегодня трезвым не смогу уснуть…– Мягко улыбнувшись, он смотрел на меня вопрошающим взглядом.
– Там ливень идет, далеко идти то?
– Сейчас, тут где то были зонты. Идти, нет, совсем рядом, мне сосед задолжал, так уж и быть скощу ему долг, возьму бутылками…– Вскоре Нобуюки выскочил из темноты с двумя черными зонтиками, оба они были рваные.
– Заметил, да, нам идти до соседнего дома, не волнуйся, не промокнешь…– Нобуюки немного потрясывало.
Идти действительно было всего-то ничего, нужный ему сосед жил через два дома. Однако сказать, что эта была обыденная приятная прогулка, было нельзя. Не смотря на заверения Нобуюки, я промок до нитки. Зайдя под вытянутый широкий козырек Нобуюки попросил меня, его подождать. Он дошел до двери и стал лупить в нее кулаком, дом был окутан мраком, как и впрочем, вся улица, только частые вспышки молнии на мгновение освещали Одай. Нобуюки все продолжал упорно стучать кулаком.