Михаил Анциферов
Конец эпохи Эдо
Так я и стоял, сбитый с толку и убеждающий себя в несерьезности ситуации, пока не получил укол, четко заданным вопросом.
– Кто такой? И чего это ты тут вертишься? – спросил у меня молодой самурай
Я был так шокирован, что не смог ничего ответить и просто промычал что-то бессвязное. Мое блеяние его явно не убедило и он продолжил.
– Язык проглотил что ли? Чего стоишь, шпионишь ? – … Еще более строго, но с все той же не слезающей с лица улыбкой спросил молодой. А я действительно как будто проглотил язык, просто стоял и смотрел на него вытаращенными напуганными глазами. Вдруг в разговор вмешался его старший товарищ.
– Да хватит тебе, какой он шпион, если и шпион, то самый худший на свете. На холм залез, его видно как на ладони. Как зовут то тебя, горе – лазутчик?
– Хххидэки -… запинаясь и приложив массу усилий выговорил я
– Что потерял Хидэки? Ты не робей, может мы найдем … Дружелюбно говорил хромой.
– Не бойся, вижу, что не лазутчик . Не буду тебя допытывать, пойдем с нами в лагерь, может по пути у тебя и язык развяжется.
Рефлексивно кивнув, я почувствовал огромное облегчение, не похожи они на злодеев
– А ты не обращай внимания на Кэтсу, он молодой, крайне строго ко всему относится. – … После этой фразы, человек названый Кэтсу немного опустил голову и призадумался.
– Меня зовут Мията Риоки, а тот строгий юноша … – Не успел он договорить, как его приятель представился сам.
– Нода Кэтсу, очень приятно Хидэки, да? Не сердись на меня, сейчас время такое, все на взводе. – …Уже дружелюбно ответил он
– Пойдемте в лагерь, скоро окончательно стемнеет, там и гостя нашего попытаем так сказать
После слова попытаем меня снова как будто пронзило невидимая холодная игла, а увидевший это Риоки, только рассмеялся, подошел ко мне, легонько хлопнув меня по плечу, улыбаясь сказал
– Ну ладно тебе, шутит он, шутки у него такие, да и вообще, нельзя же быть таким трусом.
Дальше я шел поглощённо слушая разговоры своих сопровождающих о совершенно не понятных мне вещах, хватаясь за совершенно незнакомые мне фамилии. Ощущение тревоги постепенно уменьшалось, но так и не уходило окончательно. Подойдя к лагерю, мои новые знакомые поприветствовали двух, по виду ужасно изнуренных солдат, стоявших у предполагаемого входа. Риоки подошел к одному из них, взял за плечи и начал легонько трясти, почти валящегося с ног человека.
– Все, хватит уже, стоя спишь, иди отдохни, сейчас кого – нибудь на замену позову -… Очень заботливо изрек он
С огромным усилием расклеив каменные веки его собеседник, усталыми обветренными губами ответил ему
– Спасибо за заботу «Риоки сама», но думаю, до утра простоим …– Медленно шевеля губами сказал солдат.
– Ну уж нет, и слышать не хочу, это уже не караул, иди спать говорю и Широ прихвати, смотри, тоже спит. Буди его и бегом спать, нечего красоваться, это не соревнование.
После его слов, один из полуспящих караульных стал приводить в чувство второго, опершегося спиной на деревянный столб и едва держащегося на ногах. Разбудив его, обхватив друг друга, караульные поковыляли в лагерь, пьяной шатающейся походкой. Как только они ушли, Риоки немного толкнул меня, со словами
– Чего застыл, пойдем , пойдем
И я медленно проследовал за своими компаньонами. С холма лагерь казался мне намного меньше. Чего тут только не было. Огромные повозки, накрытые тканью, бочки с рисом, десяток телег с оружием, и непременная возня. Кто-то точит мечи, совсем маленький мальчик в меру своих сил, наливает из небольших ведер воду для лошадей. Большинство солдат сидят у костров, торопливо помешивая ароматные похлебки в котелках. Человек с двумя мечами, катаной с потертыми ножнами и торчащем за пазухой вакидзаси, сидя у костра, очень внимательно вглядывался в какую ту бумажку, делая в ней пометки. В воздухе повсюду витало возбуждение и азарт, вояки рассказывали истории, что-то очень оживленно обсуждали и смеялись, всё это, прерывали только пугающие, не прекращающиеся тихие стоны из закрытых шатров. Оказавшись в лагере, удалось получше рассмотреть знамена, которые я видел с холма. На знамени было дословно написано, «Да здравствует император», что наталкивало на мысль о неадекватности этих людей, не думаю, что Ёсинобу оценит такие лозунги. Да уж занесла меня дорога, развилка, вот тебе и развилка, советчики рисовые, что б им пусто было. Мы шли все дальше в глубь лагеря, и в какой то момент я стал ловить на себе взгляды военных. Наконец-то Риоки и Кэтсу остановились и медленно сели у костра, где уже сидел человек, c рваной губой и немного перекошенной челюстью, суетливо ворошивший угли маленькой палкой.
– Вернулись, таки, безумец, только ногу ему перевязали, посидел бы отдохнул, неуемный. – … Заметив моих сопровождающих немного присвистывая, говорил человек с разорванной губой
– Вот и я ему об этом, а он упертый, ни в какую … – Отвечал, явно волнующийся за своего друга Кэтсу
Риоки молча и улыбаясь смотрел на обоих, ему была приятна их забота.
– Мне сказали рана не глубокая, уже практически не болит. Поэтому нечего без дела сидеть. Да и страшно мне Кэтсу одного отпускать, вон смотри, не будь меня, кто бы его защитил от опасного лазутчика. …– Я слегка вздрогнул, когда в разговоре упомянули меня
– А кто это вообще такой, не похож он на лазутчика, больше на перепуганного мальчишку. … – С трудом произнес изувеченный
– Сейчас и узнаем, ну рассказывай … – Произнес Риоки и все втроем они обернулись на меня.
На мгновение в моей голове промелькнула мысль, соврать им, но она быстро испарилась, потому что врать я не умею, да и это только бы все усугубило. Решив рассказать им всю правду. Они молча выслушали всю мою историю и на удивление встретились глазами и залились громким смехом.
– Ну Ёсинобу, даже своего сопляка предшественника переплюнул, у него еще есть все шансы стать худшим – … сквозь смех, сильно покашливая с кровавыми сгустками, с еще более перекошенным лицом высвистывал третий
– Нет ну вы поглядите, овец в стойлах пересчитать решил, только вот пусть знает, овцы кусаться научились, всю шерсть с нас постриг, и законы его, что холодный ветер, смотри у нас, вот и вьемся как в улье, кусаем и жужжим чтобы окончательно не замерзнуть –…. Гневно продолжал человек с распоротой губой.
– Ай да молодец, смотри тут и победа возможно не за горами, у самодура уже окончательно сознание помутилось … – Хлопая себя по ноге, хрипящим от смеха голосом говорил Кэтсу
Да видно было, что отношение к сёгуну тут мягко говоря уничижительное, никогда не видел, чтобы его авторитет поднимали на смех, без осматриваний по сторонам. Иори бы тут понравилось, он столько шуток успел про него придумать.
Сидя какое то время с военными и слушая их шутки и разговоры, стало понятно, позавчера отрядом из тридцати человек ( в который как раз входили эти трое ) нарвались, на какого то местного высокопоставленного самурая со свитой, победу одержали без потерь, но вот раненые остались. А вчера они попали в этот самый лагерь, в котором уже были и свои раненые, медикаментов и перевязок не хватает, поэтому в скором времени они собираются сливаться с каким то другим более крупным формированием, при мне говорили об этом размыто, оно и не удивительно, еще бы при каком то незнакомом монахе передвижения войск обсуждать.
Мне наконец-то стало спокойно, все сильнее мне казалось, что я нахожусь в компании порядочных людей, но вот кто они, разбойники, повстанцы? И на что они надеются, какой мотив их борьбы. Несвойственное мне любопытство внезапно взяло верх и я спросил.
– Скажите, а вы разбойники, вы не выглядите как разбойники … – Задав вопрос, я даже немного прищурился, вопрос вдруг мне показался слишком наглым и глупым. Однако судя по реакции, мой вопрос никого не обидел, и даже не удивил. Риоки медленно массирующий свою рану и потихоньку снимающий бинты, сначала обратился к третьему, имени которого я так и не уловил.
– Ну, вот видишь, кровотечение кажется закончилось, пара деньков буду скакать как прежде, еще вам всем фору дам.
Его товарищи искренне заулыбались и были рады тому что рана оказалась не такой серьезной. Снова перевязав ногу Риоки обернулся на меня и ответил.
– Разбойники, нет, конечно мы не разбойники. Хотя для сегуна и его карманных людей безусловно. Нам в какой-то момент захотелось посмотреть, как трон качается, не весело, когда человеку сидится так хорошо и спокойно, и он в этом спокойствие ничего дальше собственного носа не замечает. Крестьяне бунтуют, ну это они от хорошей жизни, сидят на рисовых мешках, в шелковых нарядах, а потом бунтовать. Еще хуже, если он все видит, видит и попустительствует. Одним словом, сначала хотелось его немного покачать, чтобы он начал хвататься за все что под руку попадется, что-то предпринимать, чтобы равновесие свое удержать, ну а теперь уже понятно, что он скоро рухнет, и рухнет с грохотом, да так что у людей по всей стране еще долго звон в ушах будет стоять.
Закончив свою речь и получив заряд громких одобрительных возгласов, со стороны братьев по оружию, он спросил у меня.
– А сам то, что про это думаешь? Надеюсь сегуна не поддерживаешь?
– Не поддерживаю … – Спокойно ответил я.
– Слышали? Молодец, вижу что искренне сказал! … Довольный моим ответом произнес Риоки и тут же продолжил.
– Мне родной брат знаете что утверждал, я чуть под землю не провалился. Говорит, а какая разница, что сегун, что император, кто победит, того я и поддержу, а сейчас говорит, буду сохранять нейтралитет. Нейтралитет, слышали такое? Я не ожидал от него конечно, нет ничего хуже, нейтралитета, это трусость как она есть. Рано или поздно придется выбрать сторону, или прожить вечным приспособленцем, который все стерпит и всем поклонится. Стыдно то как. А мама наша меня потом ругает, говорит я добровольно на смерть иду, на смерть, как же, я не за ней пошел, просто иначе не мог, как и все здесь.
Закончив монолог, он задумался, взял ту маленькую палочку, и принялся увлеченно ворошить угольки. Посидев так пару минут, забыв обо мне, человек с распоротой губой и Риоки продолжили разговаривать, и голоса их становились все тише и тише, я чувствовал, что засыпаю на короткое время и снова просыпаюсь, сон рвет их диалоги на маленькие кусочки. Как тут неожижанно Кэтсу, задал мне вопрос.
– Вижу ты засыпаешь, прости что перепугали, этого нам совсем не хотелось.
– Расскажи куда путь держишь, где еще «овцы не посчитаны?» – Иронично произнес он
Вот оно, может он знает?
– Честно говоря, я понятия не имею, мне бы дойти до ближайшей деревни, там карту какую никакую составлю.
Говоришь ты деревню ищешь? Поблизости две было, теперь правда одна осталась, местные самураи, которых мы вчера порезали туда наведывались, забрали весь рис, крестьяне правда клялись что у них нету ничего, мол неурожай, а что было разбойники забрали. Но самураи похитрее были, начали старосту пытать, ножиком у него во рту ковыряться, вопил, вопил, да так и не сказал ничего, всю боль стерпел. Тогда один из них вероломно завалился в его дом и выволок за волосы его дочку, бедняжка как мне рассказывали так уж вилась, плакала, кричала , что голос сорвала. Притащил он ее значит и говорит старосте «Знаешь дорогой друг, я не человек предубеждений, подумай хорошенько где тут рис может быть, понимаешь как оно будет, если провиант не найдется, дочку на твоих глазах обесчещу.» Староста умолял, клялся всеми богами, что нет ничего, только вот тщетно это все было, а когда самурай начал сдирать с нее одежды, все выложил, рассказал что в лесу бочки с рисом зарыты. Получив свое, самурай сказал «Ну вот видишь, забывчивый ты мой, вспомнил мой хороший, держи дочку свою, больно страшна, на такую и вепрь не полезет» и сильным движением руки оттолкнул ее в сторону. Бочки эти как видишь мы у этих выродков отбили, а когда вернулись в деревню, чтобы вернуть крестьянам, увидели такую картину. Прямо на воротах висело тело девушки, дочки старосты, все в синяках в ссадинах, а лицо и вовсе изуродовано до неузнаваемости, даже носа не было, рядом прислоненный к стене лежал и ее отец, лицо черное, вздутое как пузырь, с кучей вмятин на черепе, на затылке череп проломлен, разбит как скорлупка. В деревне стояла тишина, все по домам попрятались, только у самой ветхой лачужки стояла седая высохшая плачущая старушка, она то нам и рассказала, что убили старосту и его дочку его же односельчане, дескать лучше б дочку его обесчестили, больно дорого сейчас честь девичья стоит, слишком просто он отдал плоды их трудов. После всей этой истории, у нас отпало желание им помогать, сколько лбов в деревне, неужели с голоду помрут, тут дичи в лесах видимо невидимо, это не люди, это звери, рис мы в итоге с собой забрали, нам пригодится, и тем кто его больше заслуживает. – … Едва сдерживая слезы, Кэтсу закончил рассказ.
Потерев лицо руками, и крепко ругнувшись, молодой солдат повернулся ко мне и произнес
– Тут до моего родного Одая недалеко.
– Думаю, никто не будет против, если я его утром отведу?
– Да какой тут против, главное приходи до полудня, будем потихоньку собираться…– Ответил человек с рассеченным лицом, имя которого я так и не узнал
– Ложись прямо здесь, а завтра отведу тебя …– Все так же ворочая уже почти потухшие, едва рдеющие угольки произнес Кэтсу.
Послушав его совета, долго не думая я лег и пытался уснуть, ноги немного гудели от пройденного за сегодня, и немного болела голова, возможно от пережитого мной страха. Но больше всего мне мешала уснуть рассказанная история, она никак не выходила у меня из головы. Осознание того, какой мрак и злоба живет в человеке, которая так и ждет повода чтобы выйти и залить все вокруг. А вот мне сегодня необычайно повезло, уже второй день подряд встречаю хороших людей. Но правда небольшой осадок, от совета идти до путеводной развилки остался. Шесть часов по прямой и развилка, да уж как же. Сколько я шел, с утра и до позднего вечера, часов десять, не меньше, и что-то развилок не было. Эх ладно, все равно же дорога меня куда то привела, она всегда куда-то приводит.
Одай
-Вставай сволочь, а ну поднимайся увалень, опять глаза залил, лежит сопит свинья без задних ног. ..– Свирепо крича и пиная меня, в маленькую сырую комнатушку вбежала молодая девушка.
Не успев опомниться, я вскочил, и в полумраке отшатнулся к ближайшей стене.
– Простите, наверно вы меня с кем-то перепутали… – Резко произнес я.
Фигура девушки заметно поникла, изменилась в позе, из боевой и рьяной стойки она перешла, в что то сжатое, скомканное, опустила плечи и попятилась назад.
Попятившись, она покинула комнату и тут же вошла с немного потрескивающей лучиной в руках. Лицо ее было белее снега, угольные волосы небрежно разбросаны по всему лицу, она стояла и молча рассматривала меня, совершенно не понимая, что происходит и почему я нахожусь там где нахожусь.
Наконец поставив лучинку на ближайший низкий столик, она сбивчиво произнесла.
– Простите меня, думала муж вернулся, а тут вы, очень я не хотела вас обидеть, он пьет неделями и не частый гость в этом доме, а как приходит, я его встречаю, как умею. -… Как будто оправдываясь перед самой собой за их семейную жизнь тихо произносила она.
– Так, ладно, вы не мой муж, с этим мы определились, тем не менее, что вы забыли у меня дома? -… Строгость граничащая с неловкостью окутывала ее вопрос, действительно, странно, вечером засыпаешь одна в полупустом доме, и пожалуйста, поутру в нем сопит незнакомец.
– Меня зовут Хидэки, вчера меня привел Кэтсу, должны были прибыть раньше, но у него были дела в лагере, поэтому пришли поздно ночью. – Услышав знакомое имя она изменилась в лице, легонько улыбнулась и приятным бархатным тоном произнесла.
– Вы друг Кэтсу, мог бы и разбудить, сказал бы что гостя привел. – ласково говорила она.
– Я бы вам комнату подготовила…– Стыдливо протянула она.
– Не могу сказать что друг, мы недавно случайно повстречались и он мне очень помог, мне нужно было найти деревню, хоть какую-нибудь цивилизацию вокруг, он меня сюда привел. …– Этот ответ ее вполне устроил, но к сожалению не спас меня от ее дальнейших расспросов.
Я рассказал ей все как есть, и о цели визита и о себе, немного и о своей пресной храмовой жизни, которая как мне показалось ее очень заинтересовала, или же она попросту очень общительный человек. Звали ее Нодо Юко, она приходилась Кэтсу старшей сестрой. И в его отсутствие следила за порядком и бытом, вместе со своими служанками. В Одае она была самой завидной невестой, происходила из древнего, рода, говорят, к ней сватался даже богатый самурай из Осаки и сын купца из Мицусаки, но все получали отказы, некоторых кандидатов отсеивал отец, считая брак исключительно инструментом преумножения прибыли, когда же находились нужные обеспеченные экземпляры, специально, назло отцу, вставая в позу, их браковала Юко, любящий отец, вопреки общественным устоям, нехотя соглашался с ее капризами. По достижению семнадцати лет девушка стала болеть, постоянно чувствуя недомогания и слабость, то и дело, сваливаясь от преследующей ее головной боли. Количество кавалеров желающих связать с ней и с семейством Нодо свою жизнь, резко сократилось, никто не верил, что такой физически слабый человек может выносить здорового ребенка. Через два года она женилась, на знакомом ей с детства, младшем сыне местного зажиточного купца, ветреном человеке с пристрастием к алкоголю. Отцу его, умело торгующему всем подряд, от кухонной утвари и повседневной одежды, до репродукций картин пришлось сильно доплатить, увеличить приданное, чтобы его бестолкового сынишку приняли в достойную семью. Семейной жизни разумеется не получилось, пусть и немного ломкой, лунной красоте своей жены, по ее словам, он предпочитал общество самых доступных в округе женщин, а вместо бесед и супружеской ответственности – алкоголь. Так проходила жизнь Юко, прекрасная, гордая, но до боли одинокая, при живом то муже.
Она радушно поила меня чаем, и сытно кормила. Дом, в котором мне посчастливилось очнуться был довольно массивным. Двухэтажный с множеством комнат, и прилегающей территорией. Во дворе росли устало склонившиеся ивы, а перед домом виднелись остатки цветов, время которых уже ушло, поблекшие цвета только напоминали об их былой красоте. В услужении у Юко были две молодые девушки, ее ровесницы. Одну звали Мэйко, а вторая была жутко молчаливой, и будто бы сильно обиженной на весь мир, ходила по дому, высоко задрав нос. Мэйко же наоборот пылала неестественной лучезарностью, внешне имела совершенно детские, невинные черты, и когда задумывалась или слышала что-то для себя новое забавно приоткрывала рот и замирала на месте. Эти двое, были единственным подспорьем для Юко, но глядя на ее грубые, шелушащиеся руки становилось понятно, что она работает с ними наравне. Комната в которой я лег спать была обычным чуланом, где, по бокам у стен я увидел старые грабли, сильно облысевшие метлы и лопаты, безусловно видавшие лучшие дни. По всему дому были тут и там неряшливо разбросаны кузнечные инструменты, располагались стойки с новыми и старыми мечами, как выяснилось, своим относительным благополучием семья Нодо была одарена главой семейства, одним из лучших кузнецов в этих краях. Но благополучие материальное явно контрастировало с домашними отношениями, отца семейства еще полгода назад забрали штатным кузнецом в армию сегуна, чему он не сильно то и противился. Человек он был строгий и по рассказам Юко всегда говорил «Зачем нам создавать проблемы, клан Токугава всегда благосклонно относился к нашему городишке, восстания эти как кость поперек горла нашей страны, глупое геройство, для глупых юнцов, и император ваш, общипанный павлин, без реальной власти». Общего языка с сыном на этой почве они не находили и периодически ругались, а когда уставали, и уже не могли смотреть друг другу в глаза расходились по разным комнатам обстреливая друг друга едкими фразами. А когда Кэтсу узнал о том, что отец отправляется служить сегуну, ковать мечи, которыми, по его мнению будут убивать настоящих патриотов своей страны, не долго думая психанул, сказал, что у него больше нет отца и ушел куда глаза глядят. Так семья и раскололась на три части, одна Юко совершенно далекая от этих политических игр осталась дома, с нерадивым мужем, все еще верящая, что это временное помутнение и скоро все они как и прежде встреться в родном доме и забудут эту ссору, как глупую шутку, и много сил тратила чтобы ее вспыльчивым родственникам вообще было куда вернуться.
В этих краях Одай был жемчужиной. В округе наверно не найти такой богатой и сытой деревни. Война как будто обходила ее стороной, создавая анклав мирной жизни посреди клокочущего от ненависти края. Моя перепись продвигалась крайне медленно, хоть люди и радушно встречали меня, правда большинство все так же усмехалось, намекая на бессмысленность моей задачи. Провести перепись, просто блуждая от дома к дому не получалось. На все это нужно было отдельное разрешение и личная осведомленность местного управителя, который как назло за день до моего прибытия отправился с докладом в соседнее село Тайки, там располагалась временная ставка отрядов лояльных Есинобу. Юко посоветовала сначала провести перепись всех местных ремесленников многие из которых не относились напрямую к Одаю и были так скажем добровольно принудительно приглашены из ближайших деревень и окрестных ремесленных поселков, коих тут как выяснилось осталось предостаточно, мастерские и кузни располагались чуть ниже основной деревни, около небольшой реки. Как раз туда мне и предстоит сегодня попасть.
Преодолев довольно крутой спуск, спустившись к самим мастерским я сразу подошел к человеку с очень мрачным лицом сосредоточенно вытачивающему лук и спросил у него как найти главного мастера. Он недовольно пыхтя очень холодно сказал.
– Видишь плавильню, там поищи, зовут Таро, только не шатайся, если по делу, то решай быстрей и проваливай, нечего перед глазами маячить …– Произнеся он сразу опустил голову и с еще более мрачной миной продолжил вырезать лук.
Плавильня была самым большим древесным зданием, которое создавало над собой клубы мягких пушистых облаков. Из самой плавильни доносились звуки ударов, шипящей воды выливаемой на раскаленный метал и постоянная брань. Уже у входа в нее воздух был сильно горячее, а из прохода так и вовсе шел пар, будто слившийся с языками пламени немного покусывающий своим жаром. Войдя внутрь мне моментально стало жарко, не могу себе представить как можно работать в таких условиях, хотя чего удивляться человек ко всему привыкает, ко всему. Под высокими потолками здания сосредоточенно трудилось множество людей, они ковали мечи на радость злодейке войне. Пока я осматривался и слегка приоткрыв рот бродил вокруг мне довелось стать свидетелем несколько нервной ситуации. Посреди кузни располагался стол, место за которым занимал, грузный, даже слишком, напоминающий вяло пульсирующего слизня старый мужчина. На его бесконечной пухлой груди красовался государственный орден. К нему подошел молодой работник и положил на широкий стол свое изделие, склизкого вида толстяк взял сверкающую, поблескивающую от преломляющегося повсеместного света катану, с витиеватой гравировкой ближе к рукояти, он долго разглядывал ее все сильнее прищуриваясь, сильно скукоживал лицо, как будто его выворачивало от сильного смрада. Работник явно заволновался и стал переминаться с ноги на ногу, предчувствуя неладное. Вдруг толстый господин, с очень смешным, практически детским голосом заполняет весь цех своим высоким, визглявым криком
– Это что такое, что это, а? Этой катаной я бы даже не стал ковырять у себя в ушах. Ей можно только отхожие места чистить, а не людей рубить. Ты мне скажи, ты ведь нарочно, да? Поиздеваться пришел, или это саботаж, подрываешь рабочий процесс, единый слаженный механизм разрушаешь, гадкий разбойник, работаешь без году неделя, и нет бы ответственно подойти к делу, а ты приносишь мне вот этот вот огрызок. Еще раз увижу такую халтуру прикажу кого-нибудь из гарнизона тебя выпороть, скотину.
После этих слов он взял катану и пренебрежительно швырнул ее под ноги юному мастеру. Молодой оружейник опешил, потерял дар речи, затем робко наклонился и ушел вглубь кузницы. Работники только посмеявшись с визгливых истерик человека за столом вновь вернулись к делу. Но спустя минуту молодой мастер вновь подошел к столу местного оценщика, правда теперь рядом с ним стоял огромный человек, с волосатыми широкими ручищами, больше напоминающими два несгибаемо прочных инструмента, которыми как мне кажется можно и корабельную цепь порвать, лицо обильно покрытое копотью, светившее двумя холодными глазами, не выдавало никаких эмоций. В руках этот великан держал ту самую брошенную на пол катану, громко и хладнокровно он произнес.
– Ты знаешь, кто это делал?
После его слов оценщик сильно вжался в свой стул, его короткие ноги сильно задрожали, пытаясь как то это скрыть, он крепко придавил их крохотными ручонками.
– Я повторяю, ты знаешь чья это работа сукин сын? … – Все также хладнокровно произнес великан.
Оценщик, трясущимся услужливым голосом произнес
– Нееет, если честно не ведаю, мне ее новичок ваш принес
– А я тебя скажу чья, этот клинок ковал еще господин Нодо, он оставил пару заготовок перед уходом, новичок только наносил гравировку, и как по мне справился блестяще, поверь мне. за эти два месяца тут не ковалось ничего подобного. Как ты там говорил, отхожие места этим клинком чистить, может мне его тебе поближе показать, давай давай посмотри повнимательней…– После этих слов он начал медленно вести острие в сторону лица старого оценщика и продолжал свой монолог.
– То что тебе эту висюльку нацепили, это еще ни о чем не говорит, я твою натуру гнилую насквозь вижу, для вида же бракуешь, до тебя не было столько брака скотина, вчера переплавлял идеальный клинок. Сидишь тут гнида, выдумал себе работу, что б от скуки не умереть. Еще раз увижу, или узнаю от кого-нибудь, о твоих выходках, глаза твои крысиные выдавлю, может со слепу, лучше проверять станешь.
Уже распалившись он со всей силы ударил ногой по столу, от удара хлипкая конструкция перевернулась, опрокинув вместе с собой и вросшего в стул оценщика при падении стол потерял две задних ножки. Оценщик угрюмо лежал под грудой развалившегося на куски стола совсем покрасневший, как большой раздувшийся волдырь, начал плакать, но найдя в себе силы подняться, встал и очень неуклюже поковылял к выходу, держась за правую ногу.
У самого выхода из кузницы он что то истерически провизжал, мне не удалось разобрать. Однако в ответ ему донеслось громкое и убедительное предупреждение.
– Вернешься, новый стол не забудь, только покрепче.
Постепенно шепот других рабочих сходил на нет, кузница наполнялась привычными звуками работы, только рассыпавшийся стол в центре напоминал о произошедшем. Неторопливо пробираясь по рабочим цехам, пытаясь не задохнуться от жара и чувствуя себя слепым от соленого пота, беспрестанно стекающего со лба прямо в мои глаза я спрашивал где мне найти Таро, но от меня все только отмахивались, не желая хотя бы на секунду отвлечься от своей работы, как вдруг один слившийся со стеной человек, гематитового цвета молча указал мне пальцем на того самого великана вступившегося за молодого работника. Таро молча стоял и бил молотом по раскаленной металлической пластине, разбрасывая столпы вихрящихся искр тут и там, на его лице читалась полная отстраненность, будто пару минут назад ничего не произошло. Только подойдя ближе можно было оценить настоящий масштаб этого человека, больше напоминающего заросшего, с дикими чертами, духа леса. С его лица свисала кустистая немного опаленная снизу черная борода, руки его, плечи и даже спина были покрыты таким густым волосяным покровом больше напоминающим шкуру животного. После его отточенных ударов на пару метров от него расстилается сильная непривычная вибрация, щекочущая стопы. Даже форма черепа этого человека не являлась обычной, имея такое громадное тело, такой же громадной была и голова, вмещавшая в себя два огромных зеленых глаза и выразительный острый нос, с жуткими вечно пыхтящими бычьими ноздрями.
В какой-то момент я поймал себя на мысли, что уже довольно долго рассматриваю этого так сказать реликтового представителя человечества.
– Здравствуйте, вы Таро – как мне показалось довольно громко произнес я, однако никакой реакции не последовало
– Добрый день, вы Таро – еще громче вопросил я, только снова безрезультатно, если бы я недавно не видел его вполне человеческую реакцию, то решил, что это больше механизм, чем человек.
В третий раз я добавил к словам легкий толчок в плечо, дабы хоть как то украсть его внимание.
– Господин, вы Таро, мне очень нужно у вас спросить – произнеся это я легонько, но все же ощутимо толкнул его в плечо.
Реакция последовала незамедлительно, этот вепрь нехотя обернулся через плечо, и недовольно сморщив лицо сказал
– Я уже говорил, когда привезут оставшиеся материалы, тогда и закончим, а сейчас, забирайте что есть, и так уже из мусора куем.
Это его заявление меня немного сконфузило, мое лицо слегка перекосилось от удивления.
– Что лицо кривишь, сказал, берите что есть, а будешь лицо кривить, встанешь сам из ржавого хлама мечи ковать, не отвлекай меня больше, забирай и выметайся.
Он тут же повернулся и механизм своими отточенными движениями продолжил работу.
– Я совсем, не поэтому делу, мне приказано перепись провести – после моих слов он снова повернулся и озадаченно переспросил
– Что что тебе нужно?
Не долго думая, я порылся в своем мешочке пристегнутом к поясу и вынул грамоту, он как будто рефлекторно выхватил ее из моих рук и начал внимательно вчитываться, закончив ознакомление он сделал глубокий вдох и спокойно сказал.
– Да ладно тебе ерундой заниматься, ты молодой, неужели полезного дела для тебя не нашлось, руки у тебя есть, ноги я смотрю тоже, найди работу, а с этим не ко мне, мне некогда тут рабочих собирать из-за такой бессмыслицы.
Закончив он протянул мне обратно грамоту, сильно заляпанную потом и гарью. Только вот отступать мне уже некуда, обратно в храм вот так пойти я не могу, сбежать тоже, уверен я бы не прожил и месяц в этом суровом негостеприимном мире. Собравшись я серьезно объяснил ему всю ситуацию, он выдохнул и с понимаем ответил.
– Эх, да что с тобой делать, сидел бы сейчас богов ублажал, и тебя по чем зря из родных краев вырвали, ты знаешь что, приходи в «Зеленую бабочку» это постоялый двор на юге Одая, увидишь там вывеску, не заблудишься я думаю, мы по вечерам там собираемся, а кого не будет, мы тебе про них сами расскажем, проверять каждого человека все равно никто не будет. А сейчас дай мне уже закончить работу. Ну, что стоишь то, иди говорю!