Густав Майринк
Человек в бутылке
– Но в чем же смысл этого зловещего кукольного представления? – спросило шепотом Синее домино и боязливо прижалось к Юнкеру Гансу.
Взволнованные маски приглушенными голосами обменивались впечатлениями.
– Какого-то буквального смысла пантомима, конечно, не имеет – лишь те вещи, в которых нет ничего надуманного, сугубо рационального, могут найти скрытый ход к человеческой душе, – выразил свое мнение Саламандр, – и как есть люди, которые при одном взгляде на водянистую секрецию бескровных трупов со стоном наслаждения содрогаются в оргазме, точно так же есть и…
– Короче говоря, ужас и эротика растут от одного корня, – прервала его Летучая мышь, – но поверьте, я вся дрожу как в лихорадке, меня душит невыносимый кошмар, от которого я никак не могу освободиться; он облепляет меня толстым слоем какой-то инфернальной ваты. Это что, тоже от пантомимы? Нет, это исходит от князя Дараша-Кога. Почему у него такой подчеркнуто безучастный вид? И лишь иногда его лицо передергивает странный тик!.. Здесь происходит что-то ужасное, и, что бы вы ни говорили, вам не убедить меня в обратном.
– Известное символическое толкование всего этого я тем не менее могу дать, а то, что ты сейчас сказала, только подтверждает его, – вмешался Меланхтон. – Разве не олицетворяет собой «человек в бутылке» заключенную в нас душу, которая бессильна что-либо сделать, вынуждена наблюдать, как нагло забавляются чувства – марионетки – и все с роковой неизбежностью тонет в омуте растленного порока.
Громкий хохот и аплодисменты прервали его.
Судорожно царапая ногтями горло, Пьеро скорчился на дне бутылки. Потом вскочил и в безумном отчаянии стал указывать то на свой широко раскрытый рот, то наверх, на пробку, – и, наконец, повернувшись к публике, умоляюще сложил руки.
– Он хочет пить – еще бы, такая огромная бутыль – и ни капли шампанского! Эй, марионетки, ну-ка, дайте ему прополоскать глотку, – крикнул кто-то из зрителей.
Все засмеялись и захлопали в ладоши.
Пьеро подпрыгнул, разорвал на груди свой белый костюм, сделал какое-то судорожное движение и во весь рост рухнул на дно.
– Браво, браво, Пьеро, великолепно; da capo, da capo[2], – ликовала толпа.
Но так как человек в бутылке не шевелился и никак не реагировал на крики «бис», аплодисменты постепенно стихли, и общее внимание обратилось к марионеткам.
Они по-прежнему стояли в тех же неестественных позах, только теперь в них ощущалось напряжение, которого раньше никто не замечал. Казалось, они ждали чьей-то реплики.
Горбатый карлик с белым, как мел, лицом украдкой скосил глаза на князя Дараша-Кога.
Перс не шевельнулся.
Выражение его лица было каким-то утомленным.
Тогда один из мавров неуверенно подошел к паланкину и открыл дверцу.
И тут произошло нечто чрезвычайно странное.
Негнущееся женское тело с глухим тяжким стуком выпало на помост.
Мгновение – мертвая тишина, потом раздался тысячеголосый вопль; зал бушевал.
