Густав Майринк
Человек в бутылке
И каждый видел его по-своему, в зависимости от угла зрения.
Через небольшие промежутки времени, вне всякой логической связи, в марионеток возвращалась призрачная жизнь, но уже через секунду они вновь застывали в жутком трупном окоченении; казалось, живая картина, перескакивая мертвые паузы, фиксирует поочередно чьи-то болезненные впечатления – так стрелка башенных часов дергаными, сомнамбулическими шажками завороженно двигается от минуты к минуте.
Но вот марионетки, невероятным образом выкручивая суставы, сделали несколько балетных па в сторону бутылки; на заднем плане стал виден уродливый ребенок, который извивался в странном извращенном наслаждении.
Один из музыкантов – башкир с блуждающими, лишенными ресниц глазами и головой, по форме напоминающей вишню, – одобрительно кивал уроду и с какой-то патологической порочностью растопыривал свои тощие, отвратительные пальцы, подобно барабанным палочкам раздутые на концах, – восковые символы какого-то загадочного вырождения.
А к певичке подскакивал фантастического вида гермафродит в болтающихся кружевных панталонах и замирал в манерном реверансе.
И вот наконец в одну из мертвых пауз шелковый розовый занавес на заднем плане раздвинулся, и под общий вздох облегчения двое мавров вынесли на сцену паланкин сандалового дерева; как только они поставили его рядом с бутылкой, луч бледного, почти лунного света упал на него сверху.
Публика разделилась на две части: одна замерла, утратив дар речи, завороженная потусторонним, вампиричным балетом марионеток, от которого исходил демонический флюид необъяснимого ядовитого эротизма, – другая, слишком тупая для такого рафинированного кошмара, помирала со смеху, глядя на клоунаду человека в бутылке.
И хотя тот прекратил свои забавные штучки, однако его теперешнее поведение веселило никак не меньше.
Всеми возможными средствами он словно старался объяснить что-то, кажущееся ему чрезвычайно важным, сидящему на пробке князю.
Мало того, он пинал стенки и даже бросался на них, словно хотел их разбить или перевернуть сосуд.
При этом создавалось впечатление, что он громко кричит, хотя сквозь толстое стекло наружу, само собой разумеется, не проникало ни звука.
На всю эту пантомиму перс время от времени отвечал легкой усмешкой – или указывал пальцем на паланкин.
Любопытство публики достигло предела, когда она заметила, что Пьеро, плотно прижав лицо к стеклу, довольно долго что-то разглядывал в глубине паланкина и вдруг, как безумный, закрыл лицо руками, словно увидел что-то ужасное, упал на колени и стал рвать на себе волосы. Потом вскочил и с такой скоростью завертелся в бутылке, что его фигура за кривыми стеклянными стенками слилась в один светлый трепещущий лоскут.
А публика ломала себе голову, что там случилось с «дамой в паланкине»; об этом оставалось только гадать, так как из-за тени ничего, кроме бледного лица, прижатого к стеклу дверцы и неподвижно глядящего на бутылку, не было видно.
