Марк Москвитин
Вынужденная посадка

Штурман: столетней давности дела

Новая служба расположилась на седьмом этаже.

В большой комнате за главным столом сидел мой заместитель – капитан Дима Арсентьев. За другими столами – четыре молодых офицера, парни шустрые, весёлые и зубастые, и бывший менеджер коммерческой компании Лёша Варенцов. Его я привёз из Вологды. Лёша подал документы на аттестацию и скоро должен был стать лейтенантом. Человек он был сообразительный, ушлый и быстро сошёлся с ребятами.

За дверью в боковой стене находился мой маленький спартанский кабинет. Впрочем, одно украшение было. На стене висел портрет князя Пожарского, который Лёша раздобыл то ли в Переславле, то ли в Ростове.

Я был доволен, что сумел отстоять свою схему подчинения. Внутри здания всё ясно. Начальство – Бирюков, Фолин. Непосредственные подчинённые сидят за стенкой, негромко жужжат голосами, смеются. А в регионах мои сотрудники под кем будут? Под местным УВД? Нет, ни в коем случае. Сделают своим филиалом, заставят работать по старинке. И какой тогда смысл моего здесь появления?..

В три часа наша немногочисленная «гвардия» пила чай. Все вместе собирались редко: одни уезжали в командировки, другие носились по Москве, что-то доставая, что-то узнавая, устанавливая деловые связи.

Я часто бывал в Российской Академии Наук возле Нескучного сада, в Академии Медицинских Наук на Солянке, посещал различные институты и экспериментальные производства. Свёл знакомство с физиками, радиотехниками, электронщиками, психологами, нейрофизиологами.

Бывая на планёрках и совещаниях у министра, я перезнакомился со всеми замами, начальниками служб и отделов. Кто-то смотрел с доброжелательным интересом, кто- то холодно и равнодушно. Кто-то – насторожённо. Все знали о моём непрофессиональном происхождении, но с расспросами не приставали. Полагали, должно быть: начальству виднее. Раз приняли, значит, не зря, пусть работает.

Как-то первый зам, генерал-полковник Фолин, пригласил к себе. Фолин был невысокий, коренастый, краснолицый, с толстыми щеками и губами, с внимательным и хитрым взглядом. Я уже знал о его заглазном прозвище: «Непробиваемый». После первых незначительных фраз он вынул из стола три фотографии самодельных плакатов.

– Прочитайте этот, Ярослав Матвеевич.

Я прочитал:

– Господин президент! Защитите свой родной город от высокопоставленных вандалов!

Президент родился и вырос в Петербурге – Ленинграде. Нынешнее городское начальство, определённо под чьим-то корыстным влиянием, выдало бредовую идейку: засыпать канал Грибоедова. По его трассе устроить, на радость автомобилистам, новый широкий проспект. И даже, кажется, начались какие-то предварительные работы.

– Молодёжь! – сказал Фолин. – Хулиганят.

– Ну и что? – ответил я. – Я бы и сам под этим подписался. Знаю канал Грибоедова.

– Гляньте на второй.

На втором плакате стояло лаконичное: «Козодавлев, ты охренел?»

Козодавлев – была фамилия мэра города. Древняя, между прочим, фамилия. Мелькала даже в хрониках шестнадцатого века. Родовитый мужик…

– Ну и что? – повторил я. – Эмоциональная реакция. Нахожу, есть на что реагировать.

Фолин пододвинул третий снимок. Я присвистнул. На плакате значилось: «Козодавлев! Уматывай в деревню. Займись своим фамильным промыслом – делай козлят!»

– Ну, как? – спросил замминистра.

– А это прямое оскорбление. Уже можно ловить и сажать.

– Взялись бы?

Я пожал плечами.

– Как прикажут. Но без энтузиазма.

– Почему?

– Не моя клиентура. Я вообще-то воюю с негодяями. А эти… Мне дорого то, что они защищают. Вы видели канал Грибоедова?

– Бывал, видел.

– Представьте себе: не будет воды, в которой отражаются набережные со старинными зданиями. Вместо этого будут бегать и вонять автомобили. Как будто мало мы их видим.

– А оскорбление власти для вас ерунда?

– Не ерунда. Но у власти находится человек, а не священная корова. И если он вдруг начал маяться дурью…

Фолин помолчал, вздохнул.

– Хорошо, Ярослав Матвеевич. Идите.

Из книги Григория Ольховского: скоты и люди

Вася Колесов галантно, под ручку подвёл Аллу Хрякову к чёрному «мерсу» с чёрными же стёклами. Распахнул правую дверцу:

– Вползай, Хрюкало!

Хлопнул хихикнувшую девушку по пухленькой ягодице, выбухающей из приспущенных джинсов.

– Хай-тек!

– Хип-хоп, – поправила продвинутая Алла.

Он обошёл машину и сел за руль. Был он неплохо поддат и от этого краснонос.

– Что, Хрюшка, удивим Белокаменную? Поставим ментов на уши?

– Ух, поставим! – засмеялась Алла. Она поддавала из одного пузыря с Васей. И теперь с удовольствием посматривала на бойфренда: крепкий парень, с упитанным лицом, с обритой по моде головой. Выше лба сидят чёрные очки. Гламур!

Вася запустил руку за сиденье и вытащил непочатую плоскую бутылку.

– Ой! – радостно сказала Алла.

– А чо! – хохотнул Вася. – Мы не лохи, без коньяка не ездим.

Раскупорил бутылку, дал девушке, глотанул сам… Чёрный «мерс» рванул с места, на повороте сшиб урну, вылетел из двора и понёсся по улице…

…Артём и Наташа Егоровы ехали с работы. По пути завернули в садик, забрали трёхлетнюю Ксеньку. Ребёнок уже привык к тому, что заднее сиденье старенького «Опель- кадета» всё в его распоряжении. Мама чаще сидела впереди, рядом с папой. Девочка сдвигалась к правой или левой дверце и, прилипнув к стеклу, смотрела на проплывающий город.

– Слушай, слушай! – шепнула Наташа мужу, кивнув назад. Ребёнок негромко тянул песенку:

– В снежинки превращаются-а-а твоей людви негромкие слова-а-а..

– «Людовь»… – усмехнулся отец. – Пристегнись, Наташка! За мостом всегда гаишники.

– Вот перед мостом и пристегнусь.

Он чуть повернул руль, сторонясь выбоины. Обстановка была спокойная, машин – не больше, чем обычно в это время. Слева текли встречные. Вдали чёрный «Мерседес», блеснув решёткой, вырвался на резервную полосу, пошёл в обгон потока – и вдруг взял круче, круче, прямо в лоб! Артём мгновенно крутанул вправо.

– Куда же ты, сво…

Грохнул лобовой таран. Рулевое колесо с хрустом вмялось в грудь. Наташу бросило головой вперёд. Брызнула кровь…

Сзади в «Опель» ударилась переполненная маршрутная «Газель». За ней не успел тормознуть тяжёлый «КамАЗ».

…Девочка, обнаруженная на полу между сиденьями смятого в гармошку «Опеля», была без сознания, но жива. Переломов не было – только ушибы. В больнице, придя в себя после трёх суток беспамятства, тихо, жалобно позвала:

– Мама…

– Маму увезли в другую больницу, – ответила сидевшая на кровати женщина в белом халате. – Её там доктор лечит.

– А папу?

– Тоже доктор лечит… – Женщина отвернулась, скрывая слёзы. Маму и папу с места происшествия увезли в морг.

* * *

Все уже знали, с подачи Федина, что самые неудобные, заковыристые, щекотливые проблемы можно «спихивать» в семьсот тридцатую комнату, к Неверову. Однажды зашёл генерал-лейтенант Денисов. После его визита мастер вызвал помощника.

– Дима, вот наше первое уголовное дело. Молодой человек, студент МГИМО, хорошо выпил, сел в «Мерседес- 600», с девушкой, и погнал по городу. Выскочил на встречку. Ну, и… четыре автомобиля, не считая «Мерса», и семнадцать человек. Из них одиннадцать – насмерть.

– Асам?

– А самому ничего. И девушке тоже. У него предохранительные подушки.

– Вроде бы всё предельно ясно. Зачем тут мы?

– Деликатная ситуация. Суд арестовал негодяя на два месяца, а он рвётся домой. Бунтует. У него родитель – автостраховщик. Без пяти минут олигарх.

– А, понял, Денисов не хочет связываться.

– Скорее всего.

– Но от нас-то что требуется?

– Разрядить ситуацию. Убедить не столько молодого человека, сколько родителей, что сидеть под арестом надо.

– Станут они меня слушать… Я всего лишь капитан.

– Вы капитан из Министерства. Посмотрите на них, Дима, поговорите. Отца с матерью привезите ко мне.

– Может, сначала в МГИМО заехать, поспрашивать о нём? Неофициально.

– Да. Не помешает.

В МГИМО Дима пошёл к декану факультета Зальцману. Декан был на месте – представительный, черноволосый, с большой залысиной.

– Исаак Рувимович, – начал Дима. – Вы хорошо знаете студента Колесова?

– Неплохо, Вадим Михайлович, – усмехнулся декан. – Личность, в некотором смысле, известная. Даже неординарная… для нашего учебного заведения.

– Чем же он так отличается?

– Классическая дубина. Хотя с большим, большим самомнением. Сын Колесова!

– А поведение?

– Соответственное.

– Вы в курсе… о происшествии?

– Разумеется. Какой ужас!

– Учился он плохо?

Зальцман поджал губы.

– Он переходил с курса на курс. Мы все ставим ему тройки.

– А после окончания… если бы это не случилось… он бы стал российским дипломатом?

– Упаси Бог Россию от таких дипломатов.

– А ведь стал бы?

– Думаю, нет, – улыбнулся Зальцман. Он глянул на Диму, помолчал. – Колесов не единственный. Каждый год к нам поступает какой-то процент людей, ненужных и даже вредных для нашей работы. Проявив известную долю прилежания, или даже не проявив, они доходят до выпуска. Но когда я подписываю документы… это, так сказать, не для печати, Вадим Михайлович… я ставлю в конце своей подписи этакий небольшой минус. Совершенно невинный элемент автографа.

– И кто-то об этом знает?

– Да. Кто-то знает. Где надо, мой минус имеет вес.

– Это мне нравится! – засмеялся Дима. – Я серьезно, Исаак Рувимович.

– Спасибо. И, надеюсь, вы не подумали, что минус – это только моё сугубо личное мнение?

* * *

Теперь посмотреть на самого «героя», думал Дима, поднимаясь на второй этаж СИЗО. Да уж, заметно, что здесь не академия международных отношений. И стены не те, и окна не те, и запахи не те…

Мрачные усатые сержанты ввели в кабинет здоровенного парня с жирным лицом и злым взглядом небольших глазок. На обритой, начавшей обрастать голове сидели черные очки, поднятые выше лба. Нижняя челюсть лениво и равномерно двигалась. Он, не мигая, уставился в глаза Диме. «Крутой»… – внутренне усмехнулся молодой офицер, не отводя взгляда.

– Гражданин Колесов, нам сообщили, что вы чем-то недовольны. Я капитан Артемьев из Министерства внутренних дел.

– Капитан… Мелкая сошка.

– Для вас сойду.

– Вопрос. Когда отпустят?

– Не могу знать. Апелляция ещё не рассмотрена.

– Чего резину тянут?

– И ещё не решено, в каком суде будет слушаться ваше дело.

– Да какое, на х…, дело? Что ты бормочешь?

– Вас будут судить за убийство. Вы убили одиннадцать человек.

– Ну и что? Я президента американского, что ли, убил, со свитой?

– Вот кого вы убили. – И Дима выложил на стол одиннадцать фотографий. Парень скользнул по ним пустым взглядом.

– Лохи… И из-за них мне сидеть?

«Дипломат, тоже…» – внутренне фыркнул Дима. И подумалось: отчего же ты, гад, в столб не влетел? Нет, в людей надо было…

– Скажите, а что такое лох? – спросил он, собирая фотоснимки. – Я такого слова не знаю.

– Тупой ты. Или шутить любишь. Лох – это лох, а человек – это человек.

– После института где собираетесь работать?

– Понятно, в Штатах.

– Ко мне есть вопросы?

– Я спросил. Ты не ответил. Сказал «не могу знать».

– Тогда всё… Уведите его.

Родители Колесова, оказалось, ещё сидят у начальника СИЗО. Дима позвонил генералу, доложил обстановку.

– Везите, Дима, – сказал шеф. – Я сейчас закажу пропуска.

– Да они на своей машине.

Штурман: надо ли, чтобы Васенька сидел?

Я принял посетителей в кабинете. Отец негодяя был выше среднего роста, жирноват. В вырезе расстегнутой рубахи на волосатой груди лежал золотой крест. Виднелся кусок татуировки. В глазах светился хитроватый ум. Матушка была женщина ничего себе, вся в золотых украшениях, склонная к полноте – да нет, пожалуй, в неё уже впавшая… Глаза опухшие, красные.

– Я знаю о вашем горе, – тихо сказал я.

– Господин генерал! – начала матушка. – Неужели ничего нельзя сделать? Васенька ещё совсем мальчик…

– Всё уже сделано, – печально ответил я. – Люди убиты. Горе не только у вас.

– Но он же не хотел! Выпил мальчик… Все же выпивают.

– Когда я выпиваю – если выпиваю – то уж, конечно, не сажусь за руль. И вообще ложусь спать.

– Но давайте подумаем не о мёртвых! Их же не вернуть. Давайте подумаем о живых.

– А кто вам сказал, что я не думаю о живых? Я думаю о тех людях, которые потеряли своих родных убитыми. И я думаю о тех, которых ваш мальчик не убьёт, потому что будет сидеть. Он опасен, госпожа Колесова!

Женщина зарыдала. Слёзы негромко стучали в пол. Муж подал ей платок.

– Неприятное положение, – произнес он густым, хорошо поставленным голосом. – Как хочется проснуться утром и знать, что этой истории как бы не было. Кажется, всё бы отдал. Вы ж понимаете, насколько я платежеспособен. В любой форме, в любой момент. Конфиденциальность полная…

Я сдержанно улыбнулся.

– Спасибо. Но это, пожалуй, ни к чему. Только лишняя головная боль. И мне, и вам, и даже молодому человеку. Стоит ли осложнять ситуацию?

Неудавшийся взяткодатель вздохнул и уставился в пол.

– Мой помощник говорил с вашим сыном, – продолжал я. – Он совершенно не понимает, что наделал. Для того, чтобы понял, необходимо такое сильное средство, как тюрьма.

– Но он потеряет всё! – воскликнула Колесова.

– Он потеряет много, но не всё. Другие потеряли больше. А ваш сын жив, здоров. Смертной казни в России нет. В Штатах за такое сажают на электрический стул. Или в тюрьму на сто восемьдесят лет. Смотря, в каком штате… А у вас ещё, я думаю, и адвокат будет неплохой.

– Это точно, – подал голос отец.

– Но неужели невозможно как-то замять? – всхлипнула женщина. – Кому нужно, чтобы Васенька сидел?

– Ему самому это нужно. Он должен кое-чему научиться. Вы его уже ничему не научите. Время родительского воспитания прошло. Если он не научится уважать людей – хотя бы внешне – его рано или поздно просто убьют.

– Он очень мечтал о дипломатической карьере! – вздохнула Колесова.

– А вы подумайте, – ответил я. – Разве на дипломатической карьере свет клином сошёлся? Вот вы, господин Колесов, разве недовольны своим положением?

– Я-то доволен.

– Ну вот. А в юности мечтали о чём-то другом?

– Хм, действительно, о другом…

– Вместо дипломатии сын пойдёт по вашим стопам…

– Откуда вы…

Я выставил ладонь.

– Ничего не знаю. Знает Господь Бог.

– Что ж, будем молить Бога… – проговорил Колесов. – Пойдём, Надя. Извините нас.

Я проводил их до лифта.

Вернувшись в комнату, остановился у стола помощника.

– Что, Дима, не показался вам Колесов-младший?

– Да Ярослав Матвеевич, я от него в ужас пришёл! Экземпляр фантастический! Дрем-му-чий! Ещё в дипломаты собирался…

– В душе поставил себя над людьми, а сам требует человеческого отношения. Бедные родители… Не умеют воспитывать. Этомуже никто никого не учит.

– Это искусство. Талант – такая штука, есть далеко не у каждого. В массе дети повторяют родителей. Алкаш подарит обществу алкаша. Козёл подарит козла. Рожают-то все, кому не лень.

Штурман: первая ласточка

Я не люблю тайн…Все тайны, на мой взгляд, отдают какой-то гадостью.

Аркадий и Борис Стругацкие

Через несколько дней обитатели семьсот тридцатой комнаты растащили столы к стенам. Середину заняло невиданное сооружение: не то батискаф, не то спускаемый аппарат «Союза». Стенки его были прозрачны. Внутри виднелись два неравной величины отсека, разделённые перегородкой. В левом, большем, располагался элегантный пульт управления с тремя группами клавиш и немногочисленными приборами, среди которых узнаваемо зеленели экранчики осциллоскопов. Перед пультом стояло удобное кресло. У боковой стенки возвышалась ажурная рама, набитая платами с электроникой. Внизу было несколько небольших шкафов. Все это соединялось бронированными кабелями, гибкими шнурами и множеством разноцветных проводков. У дверцы висел на крючке белый халат.

В малом отсеке стояло такое же удобное кресло, а перед ним, в прозрачной перегородке – решётка встроенного микрофона. Над креслом нависало нечто, похожее на бестеневую люстру в операционной. Больше не было ничего.

Офицеры похаживали вокруг, с любопытством глядели внутрь, перебрасывались шутками.

– Теперь не соврёшь…

– Будут колоться только так! Без всякого топора.

– Ну что, ребятишки! – воскликнул Дима. – Кого первого расколем? Добровольцы есть?

Парни нерешительно молчали. Я понял, что слово за мной.

– Первым пойду я. Дима, задайте пару-тройку вопросиков… не слишком нескромных. И наденьте халат.

Я вошёл в правый отсек и устроился перед микрофоном. Дима и конструкторы вошли в сооружение с противоположной стороны. Было видно, как капитан в докторском халате сидит за пультом, а конструкторы, встав по бокам, что-то показывают и объясняют. Дима понимающе кивал. Вот он прошёлся пальцами по клавиатуре, оглядел приборы и заговорил… Мы обменялись несколькими фразами. Я встал и покинул кабину. Дима, под наблюдением конструкторов, нажал пару клавиш и тоже встал. Все сошлись снаружи.

– Спасибо, Дима, – сказал я.

– Вам спасибо, Ярослав Матвеевич.

– Как ощущения, товарищ генерал? – спросил майор Володя Туманов.

– Гм… своеобразные. Садитесь, Володя, сами испытаете. Ничего страшного.

Я сел за пульт. Инструкцию уже читал. Без спешки врубил питание, отрегулировал режимы, верньером выставил уровень воздействия – не очень большой. Нажал стартовую клавишу.

– Что ели на завтрак, Володя?

Майор с готовностью перечислил: два бутерброда из бородинского хлеба с маслом и сыром, вареное яйцо, чашка кофе со сливками, яблоко.

– Куда пойдёте после работы?

– По магазинам. Булочная, молочная, хозтовары. Куплю лопату для дачи.

– Кто у вас главный огородник?

– Тёща и дети. С таким удовольствием копаются, мы и не ожидали.

– Всё, Володя, спасибо.

Майор вышел несколько ошарашенный. Улыбнулся:

– Ну, теперь следователи пусть пляшут. Раскрываемость подскочит до ста. И доказательная база соберётся за четверть часа.

– И допросов не будет. Будут собеседования. А что вы чувствовали?

– Чувствовал – всё-всё расскажу! Тормоза на нуле. Любые вопросы, самые интимные. Без всякого внутреннего протеста. Во всех подробностях. С радостью!

– Это мощное оружие, – сказал я. – Вы все должны научиться работать на нём. Тренируйтесь друг на друге. Но не злоупотребляйте вынужденной откровенностью! Чтобы не испортились отношения в нашей комнате. Позже все поедете по регионам. Будете обучать людей на местах. Обучение несложное.

– А как насчет серийного производства? – спросил Лёша. – Заказ размещён?

– Нет. После обеда я дам список предприятий, адреса, документы. Вспомните свою профессию. Как видите, она и здесь не лишняя.

* * *

Дима Арсентьев зашёл ко мне.

– Лёд тронулся! А вам не кажется, Ярослав Матвеевич, что теперь работа следователя станет чисто технической? Только кнопки нажимать?

– Ни в коем случае. Самый хороший актёр не отменяет режиссёра. Работа следователя станет более интеллектуальной.

– Видал я некоторых «интеллектуалов»…

– Им придётся изменить стиль работы. Или сменить профессию. Мы потребуем от всех высшего юридического образования. И – безусловной порядочности. Иной, более высокий уровень…

– Тут вылезает то-о-о-нкий вопрос: права человека. К нам придерутся обязательно! На пятьдесят первую статью будут кивать.

– Пятьдесят первая не успевает за стремительным техническим прогрессом, – усмехнулся я. – Внесём поправки. Отобьёмся от правозащитников.

– Эти «друзья человека» – хуже бандитов.

– Не любите правозащитников, Дима?

– Не люблю. Они же бесозащитники! Мешают работать. Один Серов чего стоит… Вы его ещё узнаете, этого Евгения Валентиновича.

– Я тоже их не люблю.

– Есть люди, а есть бесы. Внешне тоже как люди. Поэтому пользуются правами человека. Помните, мы в поезде ехали?

– Конечно…

– После той командировки я перевёлся в МВД. Послали в колонию несовершеннолетних, на бунт. Убили двух охранников, изнасиловали медсестру. Со мной правозащитница ездила, так мы старались не пускать её к ним одну. «Мальчики, ах, мальчики! Они ещё дети». Кой фиг! Детишки, блин! Голоса, как у бугаёв. Ростом выше меня. О весовой категории уж я молчу. Пяти-, шестипудовые самцы. Женщину все познали давным-давно. Злобы в каждом – на десятерых! На рожах так и написано: убью! «Мальчики», блин. А рожи – во! – Дима показал ладонями вдвое шире своего лица.

– Хорошо кормлены.

– Только не духовной пищей.

– Да… Не всё то золото, что блестит. Снаружи вроде бы человек, а в душе – обезьяна. И в голове не серое вещество, а коричневое, с нехорошим запахом. Как у нашего клиента Васи Колесова. Между прочим, Дима, Колесов – не наш клиент. Не профессионал. Это преступник-любитель, обычный дикарь. Убил не ради выгоды, не ради мести. Даже не из хулиганских побуждений. Просто здорово запущен. С ним пока ещё годится шоковая терапия.

– По-русски говоря, битьё…

– Да, посадить было необходимо. Профилактика преступлений – она и в нашей непреклонности.

– У нас до чего дошли: за хорошее воспитание награждают родителей орденом Почёта. Это добрый признак, что ли?

– Признак того, что хорошее, настоящее воспитание у нас жуткая редкость… Вот гляньте, Дима: при рождении все внутренне одинаковы. Tabula rasa. Отчего же из одних младенцев вырастают Моцарт, Сент-Экзюпери, академик Лихачёв, а из других – Герострат или Гитлер?

– От того, чем эту «чистую доску» заполнят взрослые.

– И какой вывод?

– Не каждый взрослый имеет моральное право воспитывать ребёнка.

– Конечно. А как сделать, чтобы из человечков, родившихся сегодня, ни один не вырос серийным убийцей? Как сделать, чтобы люди не портили своих детей уродским воспитанием? Задача не для дилетантов, каковыми являемся мы все.

– Так и передать детей в руки профессионалов. У кого есть талант воспитания. Вы ещё тогда, в поезде, говорили это, помните? Семья – это кустарщина, это воспитание в атавизме. Мы удерживаем своих детей на уровне обезьяны, а потом кричим о неодолимой человеческой природе.

– к какие у нас профессионалы, Дима? В педагоги может попасть кто угодно.

– Такие «педагоги» ни на что не влияют. А родитель между тем делает из ребёнка свою копию, на своём примере. И новое поколение – всегда копия прежнего. С поправкой на технический прогресс.

– Ещё и внешняя зараза. Стоило, приватизировать телевидение – и сразу мальчишки начали мечтать стать бандитами, киллерами, а девочки – проститутками.

– Телевидение наше… Гламур да криминал. Я вчера вечером минут пять телевизор посмотрел. Угодил на окончание фильма. Про бандитов. Только что кого-то в квартире замочили, вышли, сели в «майбах» – бошки бритые, белые – и тут им голосе неба, вы блокированы, сдавайтесь. Спецназ. Они коротенько посовещались – сдаваться им, видите ли, присяга не велит – и предпочли красиво погибнуть в неравной перестрелке.

– Воспитание на «героических» примерах. Тоже, по сути, преступление. Мальчишки смотрят, рты разинули – прямо радары. Мотают на ус! А телевизионному боссу плевать, у него бизнес. Он делает свои козлиные деньги. Я как-то слышал по радио интервью Татьяны Устиновой. Она спрашивает тиви-продюсера: «а вы не боитесь, что вашу дочь изнасилуют в подъезде? Вы же недавно всем рассказали, что это хорошо». Он отвечает: «не боюсь, моя дочь живёт в Австрии». Ну не козёл, скажете?

– Скажу – козёл, – усмехнулся я. – А помните, Дима, Михаила Круга?

– Помню. Выбрал себе репертуарчик. Заигрывал с братвой, с бесами. Дозаигрывался….

– Нужна статья в уголовном кодексе: романтизация криминала. Прижимать таких певцов, литераторов, телевизионщиков.

– Киношников.

– Да, их тоже. Кино и телевидение надо вернуть государству. Вы понимаете, Дима, это же не сеть ресторанов, не торговля автозапчастями. Это влияние на души людей.

– Цензуру зря отменили. Одни разговоры: ах, ах, развращаем детей, приучаем к сексу, пиву, куреву… Да если бы только к этому!

– За телевидение мы ещё возьмёмся! Тут новая угроза – интернет, соцсети… Но сначала – другое. Закон несовершенен и неповоротлив. Действовать будем по указам президента. Карцев за нас!

– Начнём сверху? С воров в законе, с авторитетов?

– Нив коем случае! Начнём снизу. Оставим «генералов» без войска. Ликвидируем, скажем так, до «полковников»… Но прежде наведём порядок у себя. Вы же не думаете, что милиция – сплошь рыцари без страха и упрёка?