Марк Москвитин
Вынужденная посадка
Завтра везти контейнеры в Одинцово. Грибанов обещал приготовить место. Конечно, никто не станет целый век или полвека сохранять квартиру за временно отсутствующим жильцом. Надо освобождать… И сделать сообщение в семьсот тридцатой.
И ещё предстоит держать ответ перед президентом за фантастическое, в форс-мажоре принятое решение, не позволяющее даже толком похоронить человека, так внезапно ушедшего в мир иной…
Писатель Григорий Ольховский: из дневника
Отчего так печален наш мир? Оттого, что это мир смертей. Рождения незаметны. В таком-то роддоме сегодня родилось столько-то младенцев. А каждая смерть… Потрясает, обкрадывает, наносит незаживающую рану, слабого человека может убить. И с каждой смертью мир делается более пустым.
Не хочется, чтобы судьба похоронила окончательно моего героя Неверова. Как не похоронила его прообраз, генерала Нестерова. Кстати, и другим участникам этой истории пришлось придумывать новые фамилии. Всё-таки не историческое исследование, а роман. Карцев у меня Кольцов, Арсентьев – Артемьев, Марченко – Тимченко… Будь я фантастом – обязательно бы написал о воскрешении Ярослава Неверова через пятьсот или тысячу лет.
А что касается прообраза – генерала Нестерова – может, смерть и в самом деле не помешала ему, а… помогла?
Не знаю. Смерть человеку помогать не может. Но её пока вроде бы и нет?
Мы сидели втроём в бывшем кабинете Ярослава Матвеевича.
– Совсем внезапно ушёл… – грустно проговорила Ирэн, журналистка из Франции.
– Он ушёл в будущее! – решительно отрубил майор Арсентьев.
Ярослав Нестеров: второе пришествие
Ветры весенние, ветки зелёные
С улицы рвутся в окно.
Песня полувековой давности
Иной мир встретил светлой тишиной.
Тишина не была абсолютной. Где-то – может, совсем близко, а может, очень далеко – чуть слышно пела птица или девушка. От этого лежалось спокойно и хорошо.
Я пошевелился, открыл глаза. И тут же, с лёгким вздохом, прозрачный колпак над моим ложем отделился, всплыл и слился с потолком.
Потолок был светло-зелёный, матовый, с закруглённым и отогнутым вниз краем. Дальше начиналось огромное окно – скорее, прозрачная, чуть наклонная стена. За окном ярко голубело небо с медленно плывущими белыми облаками. Ниже виднелись растрёпанные кроны деревьев; ветки покачивались. Сквозь ровный шум ветра пробивался тихий, переливчатый свист, звон. Я откуда-то знал, что это щебечут птицы.
Осознание действительности приходило медленно. Ничто не тяготило – ни боль, ни забота. Повёл руками в стороны – руки ощутили преграду. Ложе имело борта, не очень высокие. Я опёрся о края и приподнялся.
Послышались шаги. В помещение вошли двое мужчин в белых халатах. Передний – огромный, высокий, чернобородый – обратился ко мне:
– Лежите, лежите, дорогой!
Я послушно улёгся. Молодой голос, очевидно принадлежавший спутнику бородатого, удивлённо произнёс:
– Ну, чудеса! Обезьяны дохнут как мухи, а людям хоть бы что.
– Саша, не болтай, – оборвал его бородач. Он достал из кармана халата некое устройство с кнопками, цветными лампочками и цифровой шкалой. Вытянул на эластичном проводе датчик и прикоснулся им ко мне там и тут. (Я вдруг понял, что лежу совершенно голый)
– Сгодится, – уважительно проговорил спутник бородатого.
– Ещё бы не сгодилось, – буркнул тот.
Он убрал приборчик.
– А теперь, мой друг, можете вылезть. Можете?
Я молча кивнул и выбрался на пол.
– Профессор Новицкий, – представился бородатый. – Дмитрий Антонович. – А это мой помощник, Александр Иванович.
– Саша, – улыбнулся помощник.
– Саша, – согласился профессор. – Кандидат наук, восходящее светило. Только иногда несдержан на язык.
Кандидат скромно промолчал.
– А вас как называть, дорогой?
– Ярослав. Нестеров Ярослав Матвеевич.
– Помнит! – вполголоса обрадовался Саша.
– Тихо! – сказал ему Новицкий. – Да, Ярослав Матвеевич, это был небольшой тест. Вам не в обиду?
– Да нет, – засмеялся я. – Ради бога…
За окном все так же от ветра раскачивались вразнобой зелёные ветки. И это раскачивание таинственным образом скрывало в себе обещание какой-то огромной, почти нестерпимой радости.
– Лето, лето, – в восхищении пробормотал я.
– У вас хорошее настроение? – спросил Саша.
– Да, очень.
– Эйфория, – сказал профессор. – Как и должно быть.
Я знал, что такое эйфория, и не обеспокоился. Впрочем, сейчас вряд ли что-то могло меня обеспокоить.
– Ну хорошо, – подвёл итог профессор. – Одевайтесь, и пойдём отсюда. Вот ваша одежда, – он кивнул вбок. На небольшом кубообразном возвышении лежало… Я присмотрелся. Это была не моя одежда. Впрочем, разобраться, что куда надевать, было нетрудно.
Врачи повернулись к окну. Я оделся – вещи были простые, удобные – сказал «готово», и мы вышли в широкий, слегка изогнутый коридор с окнами по одной стороне. Это была такая же прозрачная стена, чуть наклонённая внутрь. По ней тянулись во все стороны, прихотливо изгибаясь и перекрещиваясь, редкие полосы из серебристого металла; при желании их можно было считать оконным переплётом.
По-прежнему ни о чём не вспоминалось, не возникало никаких вопросов, ничего не замышлялось наперёд. Не было ни прошлого, ни будущего. Была только эта минута, и в ней не содержалось ничего тревожного.
Справа, за нескончаемым окном коридора я видел – метрах в двадцати – неровную зелёную стену деревьев. Перед ней располагалась серовато-сиреневая площадка; по её дальнему краю выстроилось несколько странных разноцветных экипажей, величиной с крупный легковой автомобиль, но, кажется, без колёс. У одного из них, синего, прозрачный верх был откинут. Рядом стояли мужчина и женщина. Он – высокий и широкоплечий, в легком белом комбинезоне. Женщина была в светло-зелёном коротком платье, загорелая, стройная, с буйной гривой рыжих волос, отдуваемых ветром – точно костёр, горящий вбок и вниз… Всё кругом носило неуловимый оттенок необычности – но не удивляло. Словно бы сон смотришь. Во сне всё правильно, а удивляться начинаем, когда проснёмся.
– Мы должны кое-что вам рассказать, – обернулся Новицкий. – Поручим это Саше. Он вас заодно и покормит. Есть хотите?
Я вдруг осознал, что зверски голоден.
– Хочу! Ужасно хочу.
– И прекрасно, – сказал профессор. – Ешьте, беседуйте. Я приду позже.
Он набрал скорость и ушёл вперёд.
Саша открыл толстую дверь с закруглёнными углами. Просторное помещение за дверью было без всякой закономерности уставлено лабораторными столами с разнообразными приборами. Между столами, в углублениях, ограждённых бортиками, росли комнатные цветы. Врач увлёк меня туда, где разросся куст фуксии со множеством висящих красных цветков-вертолётиков. Мы сели возле прозрачной стены.
– Сначала еда, – сказал Саша, отводя со лба светлый чуб. Он протянул руку к невысокому круглому возвышению в середине столика и понажимал кнопки. Откинулась крышка; откуда-то из глубины вынырнул маленький белый брусок. Молодой врач проворно снял его и продолжал снимать всё новые и новые поднимавшиеся «посылки» – плоские контейнеры величиной с небольшую тарелку. Все они были затянуты в плёнку, под которой проглядывался некий твёрдый предмет.
Саша аккуратно срывал плёнку. Предмет оказывался ложкой или вилкой. В первом контейнере было нечто похожее на бифштекс. Второй содержал изрядную порцию заливной рыбы. Третий… Похоже, кормили здесь прилично.
– С этим осторожно, – предупредил Саша, берясь за самый крупный контейнер. – Не переворачивайте, не наклоняйте. Здесь суп.
– Ясно, – невнятно отозвался я, уничтожая заливную осетрину. Саша пододвинул большой контейнер. Суп был чертовски красив и запашист. Он имел огненно-рыжий цвет, в нём плавали капельки масла и множество каких-то крохотных ярко-зелёных листочков. Он был горячий, густой и невероятно вкусный. В непрозрачной глубине нашаривалось что-то многообещающее. Это оказалось отчасти крупной варёной фасолью, отчасти непонятно чем, но тоже вкусным. Я приятно удивился, обнаружив в глубинах ещё и кусочки обыкновенного картофеля…
Принялся за бифштекс – сочный и в меру острый. И лишь съев его, смог остановиться, чтобы спросить:
– А почему оно всё время горячее?
Саша указал на кнопку сбоку у подошвы контейнера.
– Автономный подогрев.
Сам он ел такой же обед. Пояснил:
– Я вам заказал по своему вкусу.
– У вас хороший вкус! – воскликнул я.
– Да ну? – улыбнулся молодой врач.
Я управился первым.
– Ещё хотите? – спросил Саша, поднимая голову от десерта (это опять было вкусное неизвестно что).
Я прислушался к себе.
– Нет, пожалуй. Спасибо, Саша. Здорово!
Мы допили фруктовый сок. Хозяин сгрёб пустые контейнеры и, обернувшись, ухнул их в раскрывшуюся за его спиной большую пасть.
– Мусоропровод? – спросил я.
– Да, – ответил Саша. – Проглот, к теперь очистим зубы.
Он взял с полки затянутый в плёнку подковообразный предмет, отдалённо напоминающий боксёрскую капу. Такую же подковку протянул мне.
– Делайте, как я.
Я снял плёнку и засунул «капу» в рот. Это было нечто вроде жевательной конфеты, только мягче, с заметным вкусом персика.
– А потом в проглот?
– Зачем? Глотайте сами. Как только почувствуете, что можно – так и глотайте. Он питательный.
– Кто «он»?
– Зубник.
Нет, явно какая-то альтернативная реальность. Будущее?
Саша откинулся в кресле и посмотрел мне в глаза.
– Хотите что-нибудь узнать?
– Можно.
– Что ж, приступим. Во-первых: сейчас две тысячи сто восьмой год. (Я кивнул. Так и есть – будущее). Сегодня второе июня. Вы, гм… поступили в две тысячи… около ста лет назад. Тогда учреждение называлось, если не ошибаюсь, институтом имени Вишневского, и находилось в Одинцове. В пятидесятых годах прошлого века от института отпочковалась наша лаборатория. Вместе с вами и вашими… товарищами. Сюда, в Лесное, перевезли ваши саркофаги и всё оборудование.
В мае этого года, по показаниям контрольных приборов, мы приняли решение разбудить вас и ещё двух пациентов. Ваш организм был проведён через нормализатор. Это наша последняя разработка. Если честно: мы ещё не совсем вышли из стадии эксперимента. Но приборы на ваших саркофагах выдали тревожные показания. Поэтому пришлось рискнуть… Наверху поморщились, но разрешили. Не было выбора!
– Если бы не показания приборов, я бы ещё спал?
– Да. Во всяком случае, до полной отладки систем нормализатора, до успешной демонстрации на обезьянах.
– Ну, я не жалею. Всё хорошо.
– Ой, молодой человек! – засмеялся Саша. – Вам сильно повезло.
– Но что дальше? Вы же не собираетесь прятать меня здесь?
– Да нет. Подержим с полмесяца, чтобы немного окрепли. Введём в Госбазу данных – точнее, перенесём из одного каталога в другой. Государю доложат… Снимем блокировку памяти и эмоций. Поселим где-нибудь поблизости – и живите себе!
Про государя я уточнять не стал. Саша, видимо, парень не без юмора…
– А… прописка, регистрация или что-то такое?
– Наверное, всё это было в ваше время. Сейчас есть Госбаза данных. Она открыта для всех.
– Удивительно… А если взлом, диверсия, фальсификация? Компьютерный вирус?
– Взлом, диверсия, фальсификация и компьютерный вирус, – озадаченно повторил Саша. – Нет… Ничего такого нет.
– Почему?
– Не знаю. Наверное, это никому не нужно. От внешних попыток стоит защита. А вирусы есть только в биологии. Вы мне потом расскажете, что за компьютерный вирус? Я где-то мельком слышал, это что-то из прошлого.
– Расскажу… – пробормотал я, сбитый с толку.
Вошёл Новицкий.
– Ну, как кормят сто лет спустя?
– Здорово! – ответил я. – Нажористо.
– Как, как? – гулко захохотал профессор. – Нажористо?
– Да. Я наелся дополна. Спасибо.
– Роскошная лексика у вас. Обязательно загляну в словарь Даля… Пойдёмте! Вам приготовили комнату. Недельки две поживёте у нас. Потом переедете к себе.
Я не представлял, куда это через две недельки перееду. Но не стал беспокоиться. Скажут…
Меня подняли на лифте и привели в палату. Собственно, это походило на одноместный номер в отеле. Комната просторная, очень светлая, с обычной для этого здания наклонной прозрачной стеной, разделённой редким серебристым переплётом. С высокого этажа видно, что лес километрах в двух обрывается, а дальше идут пологие зелёные холмы, и над ними стремительно скользит недлинная сверкающая змейка. А правее на горизонте высятся геометрически правильные силуэты каких-то построек…
Перед прозрачной стеной стоял столик, на нём – уже знакомая «кастрюля» с кнопками. По левую сторону находилась, как я понял, кровать. Противоположная стена была серо-зеленоватого цвета, со льдистым отблеском. Стояли кресла и стулья.
– Вот ваше временное пристанище, – пробасил Новицкий, поглаживая бороду. – Нравится?
– Да. Приятное.
– И хорошо… Только не заблудитесь. Этаж восьмой, номер восемьдесят один.
– Запомнил, – улыбнулся я.
Но число «восемьдесят один» неприятно задело. Нечто беспокоящее стояло за этим числом.
– Покидаю вас на Сашу, – сказал профессор. – Он научит, что тут к чему. Отдыхайте, смотрите передачи, фильмы. Гуляйте в парке. Но слишком далеко не заходите. Впрочем, заблудиться тут невозможно.
Он стремительно повернулся и ушёл.
– Садимся, – сказал Саша. – Вы, Ярослав Матвеевич, заметили, что у вас нет никаких воспоминаний? Кто вы по профессии? Кто ваши родные, друзья? Чем вы увлекаетесь? Что вы любите? Кого любите?
– Вы правы, – ошеломленно пробормотал я. – Но их, наверное, уже никого нет… И я никого, никого не помню…
– И не старайтесь, не утомляйте себя. Ваша память заблокирована.
– Почему?
– Специально. Мы же не знаем вашу прошлую жизнь. Но мы знаем, что воспоминания могут оказаться непосильно тяжелы. Для человека, которому пока не на что опереться.
– Я что, буду начинать с нуля? Как младенец?
– Нет, зачем же? Вот поживёте, окрепнете, наберётесь впечатлений – тогда и начнём снимать блокировку. Через пару недель будете знать о себе всё. И не только о себе.
– Интересно… – проговорил я, чувствуя неясную тревогу.
– И вот ещё что. При поступлении к нам, в начале прошлого века, вы имели биологический возраст пятьдесят-шестьдесят лет. При восстановлении мы задали нормализатору возраст двадцать пять. В этом возрасте организм обычно завершает развитие. Так что вам сейчас двадцать пять лет, молодой человек! Меньше, чем мне. И у вас впереди ещё не менее восьми десятков лет нормальной активной жизни.
– Скажите, Саша… А другие пробуждённые?
– Ваш предшественник тоже был восстановлен раньше, чем мы собирались. Пришлось пробуждать, невзирая на неудачи с обезьянами. Иначе бы ушёл… необратимо.
– Кто он?
– Омулев Алексей Данилович. Был пилотом вертолёта. Разбился, обгорел…
– Он здесь?
– Нет. Подался в родные места. Зеленодольск, это в Казанской области.
– А на очереди кто?
– Женщина. Тоже после травмы, несовместимой с жизнью.
* * *
Парк был как парк – с деревьями, кустами, шорохами, звоном птиц, контрастом солнечных пятен среди зелёной тени. Один раз дорожку перебежала лиса. Сев на дощатую скамью, я привлёк внимание рыжих белок. Они совсем не боялись. Бегали вокруг, сидели, цокали, рассматривали меня. Эх, угостить нечем… Две так разыгрались, что с разбегу друг за другом взлетели по моей штанине, затем по рукаву, и исчезли. Я обернулся. Сзади торчала еловая лапа, она ещё покачивалась.
Пробежала с весёлым шумом стайка мальчишек и девчонок, примерно восьмилетних. Они кидали друг в друга шишками. Одна прилетела мне в плечо.
– Извините, сударь! – крикнул, пробегая, мальчишка. – Не в вас целился.
Я, улыбаясь, помахал рукой…
До приятной усталости набродился по дорожкам, дыша сменяющимися лесными запахами: в березняке один, в дубовой роще другой, в ельнике третий… Дорожки, наконец, вывели к аллее, в далёкой перспективе которой возвышалась главная башня Института – массивный параболоид тёмно-синего стекла, тонко располосованный серебристыми перекрытиями этажей. Между ними поверхность была заплетена негустой серебряной паутиной, извивающейся прихотливыми узорами. Изнутри это и воспринималось как оконные переплёты.
Параболическая верхушка дрогнула и плавно разошлась тёмносиними лепестками. Видимо, там был солярий. Кто-то решил позагорать… Я прошёл аллею, пересёк площадку с аэромобилями и вошёл в здание.
Пообедал, выкинул посуду в проглот и потянулся к клавиатуре компьютера. Клавиатура за сто лет мало изменилась. Самая консервативная часть… Интересно: что сейчас в компьютерах? Но ещё интереснее другое: а что сейчас в мире-то делается? И я переключил монитор на видеоприёмник.
Экраном монитора являлась вся зеленовато-льдистая стена напротив кровати. Я запустил развёртку. На экране сменялись, иногда в ураганном темпе, разнообразные сцены и сюжеты. Звучала то речь, то музыка. Тесновато было в эфире, приходилось пользоваться отстройкой. Наконец, внимание остановила одна картина – своим бросившимся в глаза простором. Зеленеющее поле до самого горизонта, а выше – необъятное безоблачное небо. Полевой дорогой быстро и весело шагали двое юношей и три девушки. Лица были приятные. В одежде я не заметил ничего необычного – примерно как и сто лет назад. Сарафанчики, топики, футболки, шорты. Правда, в расцветке не было безвкусных сочетаний и безрадостных тонов… Парни везли тележку, на которой стоял какой-то хитрый прибор, весь утыканный антеннами и изогнутыми решётками. Молодёжь на ходу, размахивая руками, спорила о неизвестных мне антарктах. Кадр повернулся, и я увидел, куда они идут – впереди протянулась группа белых и красных домиков, возле которых возвышалась ажурная башня с вогнутой «тарелкой», а правее медленно и бесшумно садился огромный летательный аппарат. Передача закончилась, на секунду вспыхнул искрящийся фон, и появилась бледноликая, но яркая синеглазая брюнетка, вся на контрастах – ведущая новостей. Вот нашли же такую: удлинённое лицо, синие глазища, длинные брови, слегка отогнутые к вискам, крупный алый рот. Чистый холодноватый голос… Новости были, в основном, понятны. Руководители государств принимали послов, обменивались визитами, выступали в парламентах. Россию обычно представлял высокий, спортивно сложенный человек лет тридцати-сорока, которого дикторы называли Александром Петровичем. Строились города, мчались прозрачные монорельсовые составы, летели большие самолёты и маленькие аэромобили. Плыли теплоходы и парусники. В театрах открывались премьеры. На стадионах шли соревнования…
Что удивительно – не было сообщений из горячих точек. Может, и самих этих точек не существовало?
И много места в новостях занимал космос. На экране мелькали лица космонавтов, корабли и орбитальные станции, фигуры в скафандрах (белого цвета, в основном), звёздное небо, виды Луны, Марса, спутников Юпитера, Сатурна… Луна была покрыта базами и научными посёлками, Марс – тоже. Венера упоминалась не так часто, по причине, видимо, её негостеприимности.
…В коридоре послышались шаги. Донёсся Сашин голос:
– А присоседим его к Лемарку. Дом как раз свободный.
Загадочная фраза. Кто, что – лемарк, Лемарк…
Я не закрывал дверь. Но все равно раздался мелодичный звон: просили разрешения войти. Я нажал зелёную кнопку.
После традиционных вопросов о самочувствии и полуминутного обследования биотестером – это был тот приборчик, которым Новицкий пользовался и в самый первый день – профессор сказал:
– Ну вот, дорогой мой, начинаем потихоньку снимать блокировку. Начнёте вспоминать… Родных, друзей, увлечения, навыки… Имейте в виду, воспоминания могут оказаться и грустными. И даже более того.
– Знаю, – вздохнул я. – Предупреждён.
* * *
Первым делом стало ясно, почему так тревожил номер комнаты. Восемьдесят первый, тысяча девятьсот – это же год рождения Инны!
Инна…
Горьковатый ветерок пролетел в душе. Предчувствие страшного и непоправимого.
…Я вышел из «Волги», закрыл дверцу. Хотел войти в здание, но не успел повернуться. Сокрушительный двойной удар в корпус – и взметнулся асфальт, ударил по лицу… Я понял, что земная жизнь кончилась, а загробной всё-таки не существует, и теперь нам с Инной не увидеться. Хоть мертва она, хоть каким-то чудом жива.
И тут… вспыхнуло перед глазами знакомое прекрасное лицо. Это была не Инна. О её имени я мог только догадываться. Она всегда являлась во сне, когда мне было плохо. Или очень плохо. И в тот миг что-то сказала. И я, кажется, ответил.
Но вот я пришёл, ожил, я здесь. А Инна…
…Жмурься не жмурься, мотай не мотай головой – не отогнать вид того страшного фотоснимка. Я слонялся по этажам и коридорам, выходил в парк, возвращался в комнату. Но можно ли убежать от себя?
Пришёл Новицкий. Пристально глянул тёмными глазами:
– Что, мой друг, тяжело? Постойте-ка.
Вынул из кармана халата небольшую трубочку – с полпальца. Приставил сбоку мне к шее – показалось, что несильно обожгло.
– Кто ушёл, того не вернуть… Держитесь. Не возражаете, вместе поужинаем?
Мы долго сидели в полумраке, и профессор негромко рассказывал об институте, о своих исследованиях, о Саше, у которого на спутнике Нептуна погиб отец.
– Ложитесь спать. Утро вечера мудренее. Спать будете крепко.
И ушёл. Мне действительно очень-очень захотелось спать…
Назавтра уже не так мучительно и неотвязно думалось о дочери, зверски убитой на Кавказе. Вспомнилось, что отомстил за неё. Хотя, конечно, и не вернул этим… Вспомнилось, что был в генеральском звании и служил добру, уничтожая зло. А раньше жил в Вологде. До Вологды – в Екатеринбурге, который назывался Свердловск. Писал программы. Ремонтировал и настраивал компьютеры и то, что им предшествовало.
Инна возникала перед внутренним взором то первоклассницей, то юной девушкой, то маленьким малышом в трикотажных колготках и фланелевой кофточке. Вспомнилось, как ещё в девяносто девятом году трижды чуть не потерял её, а сам в это время был далеко.
* * *
Настал день выписки. Или как это называлось по-нынешнему. Я позавтракал, сжевал зубник и отправился вниз, к докторам.
Мы обменялись приветствиями. Профессор пригласил в небольшую дверь:
– Зайдёмте-ка, юноша. На прощанье дадим вам небольшое напутствие. Садитесь в кресло. Наденьте этот шлем.
Я надел шлем с проводами. Профессор сел к небольшому пульту. Саша стоял в дверном проёме, прислонившись к косяку, и ободряюще улыбался.
Напутствие длилось недолго. В висках начало покалывать. Профессор прошёлся пальцами по клавиатуре, проследил за сменой разноцветных огоньков на дисплее, щёлкнул выключателем и встал.
– Всё, мой друг. Отдайте шлем, и пойдёмте.
Мы вышли.
– А что за напутствие? – полюбопытствовал я.
– Субблокировка. Защита психики от перенапряжения. Мы же не знаем, что у вас в памяти. Психика хорошая, устойчивая, но… лучше «привить оспу». Вам в детстве оспу прививали?
– Конечно.
– Тогда вы поняли.
– Извини… – начал Саша. Мы уже с неделю как перешли на «ты». – А что это у тебя за жест? Ты каждые несколько минут его делаешь. – И он провел пальцем вверх по переносице.
– A-а, так это я очки поправляю!
– Очков нет! И не будет! Видишь хорошо?
– Более чем. Лучше, чем тогда, в очках.
Инициативу перехватил Новицкий.
– В прежнем организме были у вас кое-какие нестроения. Близорукость. Сердце, между прочим, коварное – сильное, но непредсказуемое. И голова побаливала, верно? Язва желудка намечалась. Зубы не годились никуда. А теперь – откройте-ка ротик! – И профессор подал зеркало.
Я глянул. Да… Было на что с удовольствием посмотреть. Ровные, белые, в плотном строю – как две подковки… Я вернул зеркало.
– Новенькие! Как из магазина.
– И, между прочим, ровно тридцать два! – смеялся профессор. – У нас без обмана. Можете не пересчитывать.
– Фирма веников не вяжет, – добавил Саша.
– И волосики мы вам отрастили, – продолжал Новицкий. – Совершенствуемся на ходу! Ваш предшественник Омулев так и уехал лысый, дома сейчас обрастает.
Я провел рукой по голове. И с волосами, оказывается, не всё просто…
– Ну, вот, – проговорил профессор. – Никаких особых дел у нас с вами больше нет. Вы нами довольны?
– Дмитрий Антонович, Саша… – Я замолк, борясь с волнением. Смущённо пробормотал: – Мне ли оценивать деяния богов?
– Интереснее всего, – нарочито сухо сказал профессор, – слышать про богов от выходца из просвещённого двадцать первого века.
– Не знаю, как вас благодарить…
– Не знаете, так слушайте. Мы будем очень признательны, если вы хотя бы в течение двух месяцев будете навещать нас. Раз в неделю. Понаблюдаем вас, сами понимаете.
– Конечно… – кивнул я.
– Хорошо. А сейчас Саша проводит вас домой. Скажите, а может, вы хотите ещё пожить у нас? Нет проблем.
– Нет… – сказал я. – Спасибо. Домой…
* * *
– На Магнитку пойдём ножками, – сказал Саша. – Это недалеко.
В руке он держал небольшой кейс в синюю и зелёную полоску.
– Да если бы и далеко… – отозвался я.
– Да, – согласился Саша. – Если бы не время.
Я впервые оказался за пределами парка. Открылась заросшая травой и кустами холмистая местность, там и тут по склонам уставленная постройками, увитая дорогами и дорожками. По дорожкам шли люди; в их лицах не было ничего неприятного или настораживающего. И одеты они были, так сказать, не вызывающе. Смотрели внимательно, но не назойливо.
Мы поднялись на высокую платформу.
– Постоим чуточку, – сказал Саша. – Как тебе картина?
– Приятная! – ответил я. – И народ приятный. Словно по институтскому городку идём. Кто помоложе – студенты, постарше – преподаватели.
– Ты так воспринимаешь?..
Вдали послышался негромкий, нарастающий звон. Подлетел состав из пяти или шести прозрачных вагонов. Распахнулись двери.
Вагон не имел окон. Он сам был сплошным окном. Людей ехало немного. Кресла стояли вольготно, никто никому не мешал.
– Через четыре остановки сойдём, – сообщил Саша.
– А скажи, пожалуйста, – спросил я, – неужели Россия уже никого и ничего не боится, что не контролирует моё появление?
– Ну, почему? Границы охраняются предельно жёстко. Муха просто так не пролетит. А тебя контролировать нечего, ты же не через границу проник… Ты лучше расскажи про компьютерный вирус.
– Это небольшая программа, написанная из зловредных побуждений. Вызывает порчу программ, данных и самого компьютера. Распространяется по компьютерным сетям, по интернету.
– Так знаю я! Это мьерда-бланка2. А ты – вирус, вирус…
– Другой век! – улыбнулся я. – Другая терминология… Так значит, оно у вас есть?
– Бывает… Но, мягко говоря, не приветствуется. В азиатских, африканских странах – откуда, в основном, и идёт эта пакость, – авторам отрезают уши. Кое-где и нос.
– Ав Европе?
– По-всякому. Сажают в тюрьму, делают отметки в документах, ущемляют права… Но новые мьерда-бланки появляются всё реже.
– Нет охотников.
– Конечно. Приживить пластиковые уши – не штука, однако их легко отличить от настоящих. Не краснеют, прикосновений не чувствуют… Морока с ними.
– Ты так хорошо знаешь предмет…
– А в институте с нами учились пакистанцы. Один был с пластиковыми. Жаловался – возле них жутко чешется. Все время почёсывал… Ага, сейчас наша остановка. Звенигород.
– Я не понимаю, зачем им это.
– Из дурости, из вредности. Думают, что не поймают. Сейчас всех ловят. Хакеров запросто умножают на ноль.
Мы вышли на платформу и спустились к дорожке, тёкшей среди густой травы. Дорожка была твёрдая, белая с сиреневым оттенком. Впереди, в гуще деревьев, виднелись невысокие строения. В другой стороне, за берёзовой рощей, полого поднимался склон холма. По зелени протянулось вдоль и в стороны огромное золотистое здание странной конфигурации: будто исполинская ящерица распласталась. Чуть повёрнутая голова, расставленные лапки, длинное туловище и изогнутый хвост…
– Сейчас придём, – сказал Саша. – Тут и жить будешь, если понравится.
– Там? – кивнул я на «ящерицу».
– Нет, – хохотнул провожатый. – Ты из возраста вышел. Там! – он махнул в сторону невысоких домов впереди.
– А это что, на холме?
– Детский городок.
– Воздух чистый… – проговорил я. – А заводские трубы где? Промышленность в Сибирь переехала, что ли?
– Нет, зачем же? Всё тут. И трубы никуда не делись. Просто утратили свою гордую вертикальность. Дымят не в воздух, а в дымоприёмник конверсионного цеха. И сточные воды в этот цех текут.
– А если в нём авария?
– Тогда стоп производство. Ни шагу дальше, пока не отремонтируют. Законы строгие. Никакой пощады.
Мы вышли на широкую улицу. Улица была зелёной – слева и справа пешеходная дорожка, а посередине – бесконечный травяной газон. Точнее даже, луговина. Цвели ромашки, колокольчики, розовый и белый клевер. Гудели пчёлы и шмели, порхали бабочки.
– А где же проезжая часть? Автомобили?
– Там, – махнул Саша рукой. – За домами.
«Там» было довольно далеко. Я покрутил головой, но ничего не увидел. Не было и слышно моторов.
Навстречу шли парень и девушка. Он – выше среднего роста, в светлом спортивном костюме, с роскошными чёрными усами на продолговатом лице. Чёрные волосы коротко подстрижены. Он нёс большую полосатую сумку. Девушка была – радость', глазастая, с выразительным лицом, с классической фигуркой, в прилегающей кофточке, в юбке, похожей на опрокинутый венчик цветка – впечатление усиливал край, вырезанный широкими зубцами.
Парень улыбнулся, приветственно вскинул руку:
– Саша!
– Артур, привет! Вот, веду тебе соседа.
– Отлично! Как вас зовут, сударь?
– Ярослав.
– Меня Артур. Увидимся!
Его спутница ослепительно улыбнулась, и они ушли.
– На экспресс идут, – сказал Саша. – Ну, как тебе сосед?
– Нормальный, вполне. А девушка – его жена?
– Нет, он холостой. Но у него, бывает, ночуют девушки.
– Ясно.
Мы дошли почти до конца улицы. Дальше, метрах в ста, начинался берёзовый лес.
– Вот твоё домовладение, – показал Саша рукой вправо от дорожки.
Изгороди не было. Сквозь кружевную занавесь кустов и деревьев виднелся дом. Он не походил на привычные мне поселковые жилища вековой давности – «сундуки» с острым верхом. За кустами возвышалось нечто голубовато-серое, округлое, ребристое, со слегка заваленными внутрь отблёскивающими стенами. Нарушая стройность очертаний купола, на высоте четырёх метров протянулась изогнутая терраса с прозрачной вертикальной стеной… Мы прошли еще немного. Прямо напротив дома стояла небольшая арка с округлым сводом. На ней имелась кнопка, которую Саша нажал. В ответ зажёгся красный глазок.
– Вперед, – скомандовал Саша.
– Так красный же сигнал!
– Означат всего лишь, что тебя нет дома. Или что ты напрочь не в духе и не желаешь никого видеть. Ты как, в духе?
– Ну… Вообще-то да.
– Тогда пошли.
– А если пройти не через арку? Нигде же не загорожено.
– А это не принято.
Мы вошли в незапертый дом. Помещения были просторные; комнат, по первому впечатлению, не меньше семи-восьми. (Впоследствии оказалось – двенадцать). Саша показал, как управлять кухней, сантехникой, освещением, терморегулятором, мебелью, прозрачностью стен, выдвижными балконами, компьютером, автоматикой уборки…
– А если что-нибудь забуду? – обеспокоился новосёл.
