Мария Зайцева
Учитель на замену
Запросто судорога, а внизу водоворот, и даже крикнуть не успеть.
И привел на берег, и стоял, борясь с собой, уговаривая себя, кляня последними словами.
Надо отпустить, вон уже руку выворачивает.
Надо. Но нереально.
Че? Птица? Какая?
И дальше этот тупой разговор.
И его глупое предложение.
Он еще раз внимательно посмотрел ей в глаза, сжимаясь от желания повернуться и уйти. Вот это точно было бы глупо.
Она хочет посмотреть демонов? Он ей покажет.
Дэнни поднял руки и быстро снял рубаху через голову.
И повернулся спиной.
* * *
Доун не ожидала такого резкого движения. Она думала, что он сначала расстегнет пуговицы, и, может, приспустит рубашку с плеч, но он взялся двумя руками за ворот сзади и по-мужски быстро стянул ткань через голову.
И Доун задохнулась, забыла как дышать. Всего секунду он стоял к ней лицом, потом повернулся. Но этого мгновения хватило, чтоб оценить грудь, разворот плеч, подтянутый живот. Подтянутый постоянной тяжелой работой на воздухе, жизнью в движении, а не тренировками в зале, как у многих ее знакомых.
Он повернулся спиной, и Доун резко выдохнула слишком долго задержавшийся в груди воздух.
И, ни слова не говоря, протянула руку и провела пальцами по бороздкам (это пряжка ремня, металлическая, острая, края срослись неровно), по полосам (это, скорее всего, что-то тонкое, пластиковое или резиновое, возможно, шнур от бытовой техники), по круглым, довольно кучно расположенным шрамам (здесь однозначно ожоги от сигарет)…
И по татуировке. Два демона, застывших в вечной схватке. У них не будет покоя, перемирия.
Дэнни не двигался, только дышал трудно, шумно сглатывая, когда она прикасалась к нему, проводила пальцами по спине, по следам его прошлой жизни.
Потом повернулся, тоже резко. И посмотрел в глаза. Доун не знала, чего он ждал, но явно не сочувствия, не унизительного ахания, не слез. Она и не могла так среагировать.
Она просто молча смотрела на него, не задавая ненужных вопросов, не собираясь ничего выяснять. Это все неважно. Не важно. Важно другое. То, с чем она не может бороться, просто неспособна. Бороться. Сейчас.
Доун сделала крохотный шажок, сокращая расстояние между ними до минимального, и положила прохладную, все еще влажную от озерной воды ладонь ему на грудь.
Дэнни перевел взгляд на ее руку, потом опять посмотрел в глаза, словно спрашивая.
И получая разрешение.
И моментально накрывая ее плечи своими большими ладонями, прижимая к груди, обжигая голой кожей. Задерживая на миг дыхание, все еще не веря, не веря…
И втягивая подрагивающими ноздрями ее аромат, находя, наконец уже, ее губы, холодные, свежие, мягкие, раскрытые для него.
Доун не смогла стоять на ногах, полностью повиснув в его руках, когда Дэнни поцеловал, нет, не поцеловал, ворвался в ее рот, завораживая диким напором, жадностью своей, своим вкусом. Низ живота, и так уже каменный, теперь просто разрывался от боли, требуя разрядки. Здесь. Сейчас.
И плевать, плевать на все, вообще на все! Ничего в мире нет.
Только его руки, так сильно, так горячо сжимающие, обласкивающие ее плечи, спину, талию, спускающиеся к застежке на джинсах, забирающиеся вниз, все ниже и ниже, за кромку белья, стаскивающие одежду, высвобождающие ее ногу из штанин с тем, чтоб подхватить под бедро и задрать повыше, себе на талию.
Только его губы, так жадно исследующие ее шею, ключицы, грудь, прямо через майку, прямо через мягкий спортивный лифчик прихватывающие соски, уже ставшие невозможно чувствительными и жесткими.
Только его глаза, темные, глубокие, охватывающие, кажется, ее всю, с ног до головы, заставляющие млеть, томиться, хотеть его так сильно, как никогда, никогда…
Доун почувствовала под спиной мягкую траву, и только тогда поняла, что уже лежит, а Дэнни, чуть отклонившись, широкими, ласкающими движениями оглаживает ее от шеи и груди, легко касаясь чувствительных сосков и заставляя ее несдержанно стонать, и до бедер, стаскивая белье, отбрасывая в сторону. Когда он успел снять с нее майку и спортивный топ, Доун не уследила.
Она вообще ни за чем не могла уследить сейчас, полностью отдавшись своим эмоциям, ощущениям, так долго сдерживаемому желанию.
Дэнни не торопился, словно хотел запомнить ее такой, разнеженной, раскинувшейся для него, ждущей.
Она нереальна. Она, блядь, ему снится, это точно. Ну не может ее случиться в его реальности. Не может просто такого быть.
Тем не менее, вот она. И Дэнни никак не насмотрится, не натрогается, не наощущается… И все время, все то время, пока целует, пока раздевает, пока укладывает прямо на траву на берегу озера, ожидает подвоха.
Пиздеца какого-нибудь.
Что одумается она. Что очнется. Что оттолкнет.
Но ничего не происходит.
Она лежит под ним, смотрит этими невозможными озерными, омутными глазами.
Ждет. Его ждет.
Она – его.
И даже если это сон, то он, блядь, просыпаться не намерен. Пока не насладится. Пока не получит. Пока не возьмет все, что она ему отдает.
Она сдавленно вдыхает, когда он входит в нее, не отрывая горящих глаз от тонкого нежного лица, жадно впитывая эмоции, и резко выдыхает, когда он начинает двигаться, не быстро, пробуя, подстраиваясь, интуитивно верно понимая, как ей надо, как ей хочется, как ей больше всего нравится.
Доун смотрит в глаза, обнимает за загорелую шею, проводит руками по отросшим небрежным волосам, притягивая к себе. Так хочется его опять поцеловать, почувствовать вкус его кожи, его пота, его губ. Он наклоняется ниже, ухватывает зубами тонкую кожу на шее, шумно сопит, не прекращая сильных, размашистых движений, подхватывая ее под талию, прижимая к себе еще сильнее, меняя угол проникновения.
И от этого Доун просто сходит с ума, стонет все громче, сбивчиво упрашивая двигаться сильнее, быстрее, еще быстрее, еще… Пока не кричит совсем уже несдержанно, сжимая его бедрами, выгибаясь под ним.
Эхо от ее крика разносится по всему озеру, и вполне возможно, что кто-то может прийти, поинтересоваться, кого здесь убивают, но плевать. Плевать. Плевать!
Потому что хорошо. Потому что так хорошо, как никогда, ни с кем… Потому что, едва отдышавшись, хочется еще. Потому что не насытилась.
Дэнни понимает без слов. Нахрена слова, когда все так… Так, как в сказке, которых ему в детстве не читали.
У нее тонкое, мускулистое, нежное, короче, пиздец, какое шикарное тело, обвивающееся вокруг него змеей. И голодные, хищные глаза. Как у пумы.
И он теперь точно знает, чего она хочет. Потому что он хочет того же, и не меньше. И он дает ей то, чего она хочет, еще раз. Уже по-другому, уже грубее, уже жестче. Потому что знает, что она будет не против. Что она будет за.
И вся неловкость, все глупое ожидание тотального пиздеца исчезает. И, что бы ни случилось, не вернется уже.
Он не особо помнит, как они выбираются из леса, как он оставляет этому говнюку записку, чтоб не терял, как сажает ее в машину и везет к ней, по пути останавливаясь, потому что ну невозможно же она хороша, с этими своими закусанными распухшими губами, с этими свежими (его!) метками на шее, с растрепавшимися светлыми волосами. Так хороша, что терпеть нереально. Да и незачем. Потому что она только за.
Доун теперь прекрасно понимает, что значит, сойти с ума. От страсти, от любви, от желания. Как в романах, смешных дамских романах, описывающих нефритовые стержни и пылающие пещерки. Она фыркала всегда, когда ее мать читала их. И смеялась над одноклассницами.
Она не думала, что с ней это произойдет.
Но вот она.
Едет к себе с самым охренительным мужчиной в своей жизни, звоня по дороге на работу и беря неделю отпуска. И ее отпускают, без звука, потому что она уже долгие годы не брала ни дня, даже по болезни.
Они захватывают продукты со стоянки супермаркета, где она только сегодня утром(а кажется, вечность назад, в другой жизни) увидела пьяного в дым Ричера.
Они поднимаются в лифте, обжимаясь нетерпеливо, как подростки.
И, жадно обхватывая, изучая, нацеловывая своего (ох ты ж боже мой! своего…) мужчину, Доун понимает, что ни одна минута из вырванной зубами у начальства недели не пройдет впустую.
Что она не успокоится, пока не поимеет этого шикарного, неизвестно за какие заслуги посланного ей мужчину во всех двух комнатах, кухне, ванной, балконе, на всех поверхностях своей квартирки.
И она успешно, очень успешно претворяет свой грандиозный план в жизнь, собираясь взять еще недельку, потому что маловато, маловато будет!
Когда все ее надежды на продолжение обламываются одним телефонным звонком.
Долбанный скот – Ричер!
16.
– Незаконное проникновение на частную территорию. Без ордера, Ричер! Причинение тяжких телесных повреждений двум сотрудникам службы безопасности клуба. Они до сих пор в реанимации, Ричер! Причинение телесных повреждений средней тяжести шести, шести, Ричер! сотрудникам службы безопасности клуба.
– Эй, стоп! Стоп, я сказал! Да ты еб… В смысле, ты ошибаешься, Доун.
Ричер аж вскидывается на железном стуле, прикрученном к полу допросной камеры.
– Какие, нах… В смысле, там человека три от силы было…
– Рекомендую замолчать, Ричер.
Голос непосредственной (мать ее) начальницы сух и желчен.
Она стоит напротив, пристально изучая помятую физиономию подчиненного, ссадину на скуле, сбитые костяшки.
И огромный, лиловый засос на шее.
– Далее. Клубу причинен ущерб.
Она демонстративно перелистывает несколько листов, не собираясь тратить время на перечисление по пунктам.
– На сумму двести семьдесят пять тысяч долларов.
– Да это че такое-то? – Ричер опять не выдерживает, – да это пиз… В смысле, это неверные сведения! Да на эти бабки можно три таких рыгаловки отстроить!
– Молчать.
Голос Доун не повышает. Незачем.
Тон и так не допускает никаких возражений. Майк знает ее достаточно, чтоб понимать, что начальство на взводе. Нехило так на взводе. Лучше не злить дополнительно.
– Кроме этого, – неумолимо продолжает Леннер, – дополнительный иск о защите чести и достоинства от владельца клуба. Он направил его вчера, в догонку к основному, когда из больницы домой его перевезли. Ты в курсе, что он не сможет ходить ближайшие пару месяцев?
– Да он ох… Блядь! – Майк все-таки не может сдержаться, срывается, зная, что делать этого не надо, что только хуже будет, но уже похуй.
Все похуй.
– Он охуел! Блядь! Че там защищать? Че защищать-то? Да на хуй! Ты поняла меня, блядь? На хуй всех! И его! И его гадюшник! И тебя тоже!
Доун спокойно пережидает истерику.
Все-таки редкостный скот.
Ну вот как так? Братья, а такие разные.
При воспоминании о Дэнни низ живота опять тяжелеет.
Хочется послать все к черту, а особенно этого говнюка (правильно его брат называет), и вернуться обратно в квартиру. В постель. К нему.
Но нельзя. Работа. И надо что-то решать с этим идиотом, так бездарно и глупо подставившимся.
– Закончил?
Майк задыхается от возмущения. Все мосты уже сожжены, и теперь можно не сдерживаться.
– Нихуя!
– Рот закрыл.
Команда, отданная четким, сухим, безэмоциональным голосом, тем не менее, дает нужный эффект.
В основном, потому, что раньше Майк не слышал, что Доун грубила.
Она подходит ближе, швыряет бумаги на стол.
Наклоняется к нему, шипит по-змеиному. Впервые за это время, да и вообще за все время, что Майк с ней работает, она выдает эмоции.
Злость.
Ярость.
– Ты – никчемный, жалкий кусок говна, пьянь, скотина, мерзавец. Если бы у тебя не были лучшие результаты в отделе, давно бы уже загорал в патруле. Или туалеты охранял на вокзале. Какого хера, я тебя спрашиваю, какого хера ты туда поперся? Один? Ты – коп, или бандит? Что за дебильная привычка все решать методом силы? Почему какие-то кадеты смогли все сделать правильно, как только ситуация стала опасной? Да, Ричер, нашлись нормальные полицейские, будущие полицейские, которые верно спрогнозировали ситуацию и вызвали подкрепление. Пока мой лучший оперативник справлял героическую нужду. В одиночку, как всегда. Забыв, что он – представитель закона. И действовать надо в рамках закона!
И, видя, что Ричер опять пытается что-то возразить, резко стучит ладонью по столу.
– Этих ребят, умеющих верно расставлять приоритеты, я возьму на стажировку в свой отдел. А потом, возможно, и предложу постоянную работу. А ты сейчас заткнешься, засунешь свой грязный язык в свою грязную жопу, а потом соберешь в кучку то, что у тебя вместо мозга. Уж не знаю, где ты это найдешь. Явно не в голове. И этой кучкой подумаешь. Слышишь ты, дебил? Подумаешь! А потом возьмешь ручку и напишешь отчет.
– Ка-ка… Кхмммм… – Майк от неожиданности начинает заикаться, лихорадочно соображая, не сдвинулся ли он окончательно.
Непосредственная (чтоб ей!) начальница в жизни не сказавшая ни одного бранного слова матерится, как … как его сержант в армейке! И это настолько не вписывается в привычную картину мира, что Майк на полном серьезе решает, что он не здесь.
Он, наверно, в больничке, лежит под препаратами ловит глюки о матерящемся начальстве.
Особо кошмарные глюки.
Он прокашливается, и еще раз пытается задать вопрос:
– Какой отчет?
– О проделанной работе, конечно.
– Ка – ка …. Да блядь! Какой работе?
– Под прикрытием, Ричер, под прикрытием. По особому распоряжению руководителя.
И, с удовлетворением и наслаждением даже разглядывая его вытянувшуюся физиономию, Доун добавляет:
– А ты что думал, что я своего лучшего оперативника на растерзание наркоторговцу отдам? К тому же, у тебя свидетельница есть… Интересная, кстати, девушка. Собирается защищать тебя в суде.
– Ааааа….
– Рот закрой. Мозги из жопы вынь. Ручку возьми.
Майк подчиняется отрывистым командам, с трудом соображая, что писать и что это за свид… Бляяяя…
Анна!
Конечно же, Анна!
Когда его взяли, она никак не хотела отходить, цеплялась за него, пока не рыкнул.
Он совершенно не желал ее впутывать.
Нехер.
Сам разберется.
Но она все решила сама. Вот стерва!
Ну что делать с ней? С такой непослушной стервотиной? Только наказывать остается! Вынуждает, прям!
Майк даже отвлекся от написания, представляя, как он ее накажет. Разнообразно и изощренно. Душевно так.
Через час с писаниной было покончено. Доун прочитала, три раза заставила переписывать скрипящего зубами подчиненного, потом ушла.
Еще через час Майка выпустили.
Он вышел на крыльцо участка, закуривая и наблюдая, как его непосредственное (чтоб ее черти сожрали!) начальство, теплых чувств к которой не прибавилось совершенно, несмотря на то, что в трудной ситуации она его не кинула, идет к своей машине.
И внезапно сворачивает в сторону. И направляется к байкеру, только что заехавшему на стоянку. Майк, покуривая, рассеянно подмечает знакомую посадку водителя, лениво размышляет о том, что даже такую суку кто-то ебет (ну надо же, блядь!), что байк че-то знакомый… Видел в городе, наверно. Тут Доун подходит, наконец, к водителю, тот снимает шлем, цапает ее за талию, притягивая поближе, жадно целуя.
Сигарета падает на землю.
– Это че? Это че такое, блядь? – Майк изо всех сил щипает себя за руку, не веря, просто не веря глазам.
– Я сдох что ли? В аду?
И, наблюдая, как его непосредственная (суууукаааа!!!!) начальница обжимается прямо на стоянке возле участка с его младшим братом, повторяет уже с уверенностью:
– Я в аду, блядь.
Эпилог.
– Слышь, Дэнни, уйми свою бабу, блядь! Охуела в конец!
– Пасть закрой. Еще раз услышу че-то в таком тоне про нее, вломлю так, что челюсть вставную менять придется.
– Охуеть. Ну охуеть же теперь!
– Че надо тебе?
– Мне надо, чтоб мне не ебали мозг!
– Это ты тогда к своей адвокатше, а не ко мне. В ебле мозгов ей конкурентов нет!
– А теперь ты тон сбавь, говнюк.
– Так, все, побазарили, пошел нахуй.
– Не, стой! Стой!
Майк слышит сопение брата в трубке, мысленно считает до десяти, сдерживаясь, переводя дух.
– Ну ладно… Я че-то… Но она совсем у тебя ебнутая…
– Еще раз послать тебя?
– Не, все, все. Слышь, может ты ее ебешь плохо? Чего она на меня наехала-то?
– Завали ты уже хлебало! В свою койку смотри, говнюк!
– Брат, а может ей отпуск взять? Сгоняй с ней во Флориду, пожарь на солнышке… А то ведь никакой жизни нет! Мало того, что этих говнюков – малолеток, что меня сдали тогда, ко мне прикрепила на стажировку, так еще и опять дежурить поставила. А я Анне уже обещал, что на уикэнд в горы сгоняем. Она и так на меня губы дует.
– Да еще бы, блядь! Говорил тебе, бабы любят внимание. А ты опять про этот гребаный день Святого Валентина забыл.
– Ой, блядь! Да уж кто бы учил, щенок! – Майк оскорбляется до глубины души. – Сам-то давно ли в этой херне прошаренный такой стал?
– А моей похуй. Она не загоняется.
Майк только вздохнул. Дэнни в этом плане дико повезло. Леннер вообще не парилась насчет важных дат и поздравлений, а все праздники и уикэнды предпочитала проводить так, как, по мнению самого Майка, только и стоило делать – в постели со своим мужиком. Дэнни такое дело только приветствовал.
Да и кто бы был против?
– А насчет дежурств, – продолжал брат, – так тебя же предупреждали, что теперь все праздники и длинные уикэнды твои. И ты бы не выебывался. Она тебя от срока отмазала, мудилу.
– Да бляяяя….. И че мне теперь, всю жизнь ей жопу лизать? – вызверился Майк.
– Своей адвокатше лижи.
И отключился, мудак.
Майк тоскливо выругался, соображая какими словами сказать Анне, что уикэнд накрылся, чтоб она ему голову сразу не откусила.
А то ведь с нее станется.
Потом задумался, с каких это пор он начал терпеть от сопливой девчонки такое поведение, и приуныл, понимая, что уже год как под каблуком.
Красивым таким, тоненьким, сексуальным.
Пожалуй, он придет сегодня домой, заставит Анну одеть те шпильки, что так ему нравятся, потом хорошенько выебет.
А потом скажет про работу.
Да, это правильная стратегия. Правильная.
Ну и че, что под каблуком.
Он, может, и не против.
Вон Дэнни, вообще под форменным ботинком (пусть и маленьким, кукольного практически размера). И ниче, похоже тоже не против.
Майк усмехнулся, покрутил головой.
Да, кто бы ему сказал год назад…
Попали Ричеры, пиздец, как попали.
Захват.
– Ричер! Ричер, сука!
Капитан полиции Центра города Атланты, Джек Честер, понимая, что не успевает, все же попытался сначала доораться до слетевшего с тормозов сержанта.
Но Ричер, полностью оправдывая свою охерительно мерзкую репутацию, только зло сплюнул на асфальт, кивнул брату, молчаливой горой возвышающемуся в стороне, и рванул под оградительную ленту.
– Бл*! Да держите же дурака!
Капитан осмотрел сразу ставшие скучными лица своих подчинённых, не желающих вставать под стрелой.
Которая, как известно, убьет.
Нет, разбаловала их Леннер. Которая теперь Ричер. Никакой субординации. Никакого следования букве и духу закона. С другой стороны, это же не действующая армия. И не патрульные. Это отдел по борьбе с наркотиками. В основном, оперативники: офицеры, детективы. А они вообще плохо поддаются дисциплине. Особенно некоторые из них. Мудак Ричер, например.
Хотя, если быть откровенным, но неизвестно, как бы сам капитан поступил на его месте.
Когда твою беременную жену берут в заложники… Это не особо прочищает мозг, позволяя выбирать правильное решение и фильтровать действия.
Капитан только обреченно посмотрел на быстро удаляющиеся плечистые фигуры братьев, машинально отметил легкую звериную поступь младшего и стихийную силу бешено прущего вперед старшего, и даже немного пожалел придурков, так некстати решивших захватить в этот солнечный летний день Центральный банк Атланты.
Хотя, кто мог знать, что женщинам Ричеров именно сегодня понадобится что-то от служащих этого самого банка.
Даже сами Ричеры, похоже, были не в курсе. Потому что поздновато на место прибыли. Уже когда все полицейские службы города окопались возле места захвата и ждали только переговорщика. А пока ждали, рассуждали, кто такой смелый из сотрудников банка, успел просигнализировать о захвате?
И все сходились на том, что грабителям крупно не повезло. Потому что там явно не обошлось без их уважаемого лейтенанта Доун Ричер.
Мало того, что лейтенант Ричер, жена младшего Ричера, была на редкость жесткой стервой, так она еще и сопровождала беременную… Как это правильно называется? Сноху? Невестку? Короче, жену старшего Ричера. А, учитывая, что своего сына лейтенант Ричер оставила на попечение папаши, то можно себе представить, на каком нервяке она была. А она и в хорошем настроении нихрена не подарок. А уж здесь…
Не повезло грабителям, короче.
И теперь, глядя, как Ричеры, наплевав на ожидание переговорщика, грамотно разделились вне зоны видимости камер наблюдения и сквозанули каждый в свою сторону, наблюдатели пришли к окончательному выводу, что грабителей полиция живыми не получит.
Тут или лейтенант потеряет терпение, или ее муж и деверь просто и безыскусно всех перестреляют.
Все знали, что младший Ричер, Дэнни, один из лучших охотников штата. Так что, вполне возможно, даже шкурку не попортят.
По крайней мере, ставки уже делались.
И на милые семейные черты Ричеров ставок было больше.
– Дыши, милая, дыши, – голос Доун, обычно жесткий и металлический, отдавал напряжённостью и заботой. Она, поглядывая на стоящего неподалеку мудака с пистолетом, в маске клоуна из фильма «Оно», старалась, как могла, успокоить свою беременную невестку, Анну Ричер, чтоб та не вздумала устроить прямо здесь преждевременные роды.
А предпосылки для этого все были.
Анна тяжело дышала, ее огромный живот волнительно двигался, выпирая то в одном, то в другом месте бугорками. Похоже, младшей Ричер не нравилось происходящее, и она, как и положено истинной дочери своего отца, стремилась оценить ситуацию самостоятельно. И принять решительные меры по устранению неудобств.
– Я нормально, Доун, – тихо и спокойно отвечала Анна, спокойной при этом совершенно не выглядя. И лейтенанту это вообще не нравилось. И то, что уже столько времени прошло, а их никто не собирался вытаскивать, тоже не нравилось.
Прошло уже полчаса с тех пор, как она, умудрившись отвлечь одного из грабителей, прикрыла таким образом служащего банка, понятливо рванувшего к тревожной кнопке. Полиция приехала быстро. Прямо четко по протоколу. А вот дальше все застопорилось.
Придурки с оружием, в смешных клоунских масках, ворвавшиеся в банк этим утром и приказавшие, как в дешевых тупых боевичках, всем лечь и не шевелиться, теперь бестолково прыгали и никак не могли решить, что делать дальше.
Похоже, они не ожидали подобного развития событий. Эта тупость, а еще и совершенно дилетантские повадки при обращении с оружием, уверили Доун Ричер, что перед ней обычные неудачники. Непрофессионалы, решившие взять нахрапом. И это было с одной стороны хорошо, а с другой – плохо. Потому что, если профессионалов можно было хоть как-то просчитать, то вот таких вот тупарей обычно просто нереально. Им в голову могла прийти любая дичь, от быстрой сдачи на милость полиции, до полного и жестокого расстрела всех заложников.
Доун привычно оценивала ситуацию, понимая, что очень сильно ограничена в действиях наличием Анны. Ее невозможно было оставить без поддержки. И подвергать опасности нельзя ни в коем случае.
Еще очень сильно волновала реакция Дэнни, ее любимого мужа, младшего Ричера. Он ушел с утра в лес с их семилетним сыном, Дэнни-младшим, и Доун сильно опасалась, что, услышав про захват банка, муж может рвануть сюда и устроить решение вопроса по-Ричерски. А уж если его поддержит старший Ричер, неуправляемый и дикий Майк, а он его обязательно поддержит…
Как бы банк по камешкам не раскатали… Дураки.
Не понимающие, что Анне нельзя волноваться. А она по-любому будет волноваться, когда поймет, что ее бешеный муж пошел на штурм.
Но пока что снаружи было тихо, придурки в масках орали что-то, бегали спорили друг с другом.
А Доун надеялась, что братья Ричеры не в курсе произошедшего.
Очень надеялась.
Анна сидела на полу, уже минут десять ощущая, как начинает тревожно пульсировать низ живота, и запрещая себе паниковать по этому поводу. Стараясь отвлечься на размышления о том, какая же она дура, и чего это ее понесло в банк. Ну какая субсидия? Не иначе, гормоны в голову ударили… Все же можно сейчас через интернет сделать…
Но нет, почему-то пришло в голову, что можно прогуляться. Тем более, давно уже не была в центре. Заскучала совсем, сидя дома.
А тут и Доун позвонила, рассказала про дополнительную субсидию для беременных. И надо же, какая замечательная идея пришла в голову! Заехать в банк, уточнить вопрос, а потом спокойненько прогуляться по городу, в парк, поесть мороженного. Фисташкового. С клубникой. И, может, с шоколадом. Или пиццу с морепродуктами. Или, может, того ужасного шипучего напитка, который ей нельзя, но которого так сильно хочется в последнем триместре… Доун поддержала. У нее был выходной, Дэнни-младший с Дэнни-старшим умотали с утра в лес и обещали вернуться во второй половине дня…
Как-то все само собой сложилось.
Анна была рада компании родственницы, ее спокойному и позитивному присутствию, потому что Майк в последнее время был маловыносим. Говорили, что мужчины сходят с ума, особенно, когда жена ждет первенца, но Анна все время считала, что это точно не про ее Майка. А вот поди ж ты… Майк, едва только узнал о ее беременности, словно свихнулся на контроле и безопасности.
С чего он решил, что она – хрустальная ваза, непонятно. Но относился к ней именно так. Где можно, носил на руках, где нельзя – тоже. Это все, конечно, было очень мило, но дико утомляло. Если бы раньше Анне кто-то сказал, что может раздражать то, что твой любимый муж носит тебя на руках, она бы только удивилась. И не поверила. А вот зря. Потому что Майк Ричер ко всем делам в своей жизни относился со страстью. И с особенной страстью относился к главному делу своей жизни – Анне. И маленькой Анне, что должна была появиться совсем скоро.
И вот как бы уже не сейчас…
Анна поглаживала живот, старалась дышать и считать промежутки между спазмами. И не пугаться. Не та ситуация. В том, что их вытащат, она не сомневалась. Но все же надеялась, что для этого не придется штурмовать банк. А то рожать под пулями – это, конечно, вполне в духе Ричеров, но для нее чересчур.
– Доун, – Анна тронула лейтенанта за рукав летнего платья, – Доун, у меня, кажется, схватки. Промежутки между ними ровные. Пять минут пока что.
– Черт… Не вовремя. Хотя что можно ожидать от Ричер? – Доун успокаивающе погладила волнующийся живот и решительно подняла руку, привлекая внимание грабителя, – простите!
Голос ее при этом сменил тональность и стал нежным-нежным. Растерянно-испуганным. И вся она, невысокая, с распущенными чуть волнистыми волосами, в легком летнем платье, смотрелась восторженной феечкой, только познающей мир взрослых.
Грабитель повернулся. Уставился на нее в прорези маски.
– Понимаете… Моей подруге плохо. Ей надо в туалет… И попить… У нее последний месяц… Пожалуйста, помогите нам…
