Мария Зайцева
Учитель на замену
14.
Клуб Анне не понравился. И друг Рика не понравился тоже. И тот и другой были слишком пафосными и сладкими. Приторными.
И вообще настроение как-то упало. Девушка упорно отгораживалась от мысли, что это может быть связано с Ричером. Вернее, с его отсутствием.
Сама же послала. Вот он и пошел.
При мысли о том, что он реально мог обидеться и уйти, внезапно кольнуло. Наверно, не стоило так… Может, и правда работа…
Но Анна усилием воли задавила в себе пораженческие настроения. В любом случае, не помешает встряхнуть его немного. А то совсем совесть потерял.
Обиделся? Пусть обижается.
Она будет веселиться.
Клуб был переполнен. Даже странно, сколько людей захотели отметить День Святого Валентина еще раз.
Заказанный столик был в глубине зала, не в самом удачном месте, официанты пробегали мимо, Анну несколько раз толкнули и один раз облапали, пока они с Лори шли в туалет.
Музыка тоже не нравилась.
Анна посмотрела на себя в зеркало в туалете, подправила макияж. Никакого настроения.
Пожалуй, она посидит час, и поедет домой.
Может, Майк…
Хватит! Не думать об этом говнюке!
Она замешкалась чуть-чуть на выходе из туалета, Лори ушла вперед, стремясь к своему парню. Вот уж кому все было в кайф.
Анна проверила телефон. Ни звонков. Ни сообщений. А ведь всю неделю названивал.
Неужели…
Тут она умудрилась в кого-то вписаться, выронила телефон.
– Wow! Que niña! De donde eres bebe?(Ничего себе! Какая девочка! Откуда ты, детка? (исп)
Мужчина, которого она едва не сбила с ног, проявил чудеса ловкости, подхватив ее телефон у самого пола.
Теперь он стоял, разглядывая ее довольно бесцеремонно, и не спеша возвращать ее вещь.
– Спасибо большое! – Анна вежливо улыбнулась и протянула руку за телефоном.
Мужчина, по-прежнему нагло рассматривая ее, поймал ее запястье, пожал, будто здороваясь.
– Меня зовут Цезарь, bebe. Приятно познакомиться.
И поцеловал ее руку. Неприятно. Влажно причмокивая.
Анна передернулась от отвращения, быстро вырвала руку, еле сдержавшись, чтоб не вытереть ее тут же влажной салфеткой.
– Анна. Отдайте телефон, пожалуйста.
– Да, конечно! Не хочешь присоединиться ко мне и моим друзьям в вип-зоне?
Вопрос был произнесен хамским, уверенным тоном, не предусматривающим ее отказ. Анну это взбесило.
– Нет, спасибо! Я с друзьями.
Она оглянулась на свой столик, Рик и Брет внимательно наблюдали за ней, Лори что-то наговаривала на ухо своему парню.
Ее спутники выглядели встревоженными.
– О, я думаю, они не будут против.
С этими словами Цезарь взял ее под локоть и повлек на второй этаж, в сторону лаунж-зоны, не просматриваемой из зала.
Анна попыталась вырваться, но совершенно безрезультатно.
Мужчина был очень крепким, цепким, пальцы его сжали так сильно, что скорее всего потом синяки останутся.
Несмотря на опасность ситуации, Анна не испугалась, просто возмутилась.
Она не могла оценить всю серьезность положения, не могла поверить, что в двадцать первом веке, в Америке, может происходить такое. Что кто-то в публичном людном месте может вот так запросто взять и утащить понравившуюся женщину.
Она решила, что Цезарь просто не понял ее, что она недостаточно четко все объяснила, и, когда он приведет ее к своему столику, она все скажет так, чтоб стало предельно ясно.
Анна оглянулась на своих спутников, увидела, что к встающим Рику и Брету подошли двое мужчин-латиноамериканцев, с пугающими повадками вышибал.
Больше ей ничего увидеть не удалось, потому что Цезарь пришел, наконец, к своему столику – мягкой, практически полностью закрытой нише на втором этаже, откуда прекрасно был виден весь зал, а вот сидящих в вип-зоне не просматривалось.
Он усадил девушку на диванчик, повалился рядом, чуть приобнял ее за плечи.
– Что будешь пить, niña?
– Ничего. Вы меня не поняли, вероятно. Я хочу уйти. Мне не нравится здесь.
Анна попыталась подняться, рука мужчины внезапно стала дико тяжелой, пригвоздив ее к месту.
Девушка возмущенно посмотрела на Цезаря, собираясь высказать ему все, что думает о его поведении, и случайно заглянула ему в глаза. И подавилась несказанными словами.
Глаза мужчины были совершенно дикими, практически без зрачков, черными дырами расплывшихся по всей радужке.
Боже, да он под кайфом!
Анне внезапно стало страшно. Она начала осознавать опасность ситуации.
Он принял наркотики. Похоже, что-то тяжелое. И сейчас совершенно неадекватен. Именно поэтому так себя ведет.
И ей срочно, просто срочно надо уходить!
– Цезарь, – как можно мягче и спокойнее сказала она, – я не одна, я с друзьями. Они меня ждут. Беспокоятся.
– Не переживай, красотка. Их предупредили, что ты со мной. Они не волнуются. И ты не волнуйся. Посидим. Поболтаем. Выпьем.
– Но…
– Чшшшшш… – Его ладонь внезапно коснулась ее лица, большой палец прошелся по нижней губе, чуть приоткрывая рот. – Что пить будешь, сладкая?
Анну просто мороз пробил по коже от ужаса и отвращения. Она поняла, что оказалась в ловушке какого-то сумасшедшего.
С сумасшедшими надо соглашаться, вести себя спокойней. Она сможет отсюда уйти, усыпив его бдительность. Отпросится в туалет и убежит.
– Вино, пожалуйста, сухое. – Слова дались с трудом.
Очень хотелось отсесть от него подальше, но рука Цезаря все еще лежала на ее плече.
Он улыбнулся, сделал знак рукой, официант возник моментально. Пряча взгляд от настойчиво и напряженно глядящей на него девушки, наполнил бокалы.
Анна поняла, что ей никто из прислуги не поможет.
Может, она и не первая! Может, он часто так делает!
Эта страшная мысль возникла внезапно и не отпускала, не давая успокоиться, принять правильное решение.
Она отпила немного вина, попыталась улыбнуться.
Мужчина опять провел рукой по ее лицу.
– Hermoso (Красивая(исп) … – Его голос мог бы показаться приятным. В другой ситуации. – Похоже, мне повезло с тобой сегодня, да?
Анна замерла, не в силах побороть отвращение, и, вдохнув, решила все-таки бороться, отбиваться.
Просто потому, что больше не выдержит его прикосновений. Просто потому, что еще немного, и с ума от ужаса сойдет. Где-то на задворках сознания мелькнула мысль, что если бы она пошла сюда с Майком, то к ней никто… никто…не посмел бы…
Внезапно к Цезарю подошел один из тех латиноамериканцев, что она видела внизу и что-то зашептал на ухо. Анна оглянулась, увидев возле входа в вип-зону еще двоих.
Теперь она никуда не сбежит. Теперь ее даже в туалет не выпустят одну.
Рука с бокалом мелко задрожала, Анне никак не удавалось ее унять.
Цезарь, выслушав короткое сообщение своего человека, громко и эмоционально выругался на испанском.
Приказал коротко:
– ¡Sácalo de aquí![1]
Охранник (подручный? телохранитель?) кивнул, повернулся к выходу, и тут раздался голос, и Анне показалось, что она ослышалась. Или бредит.
Веселый голос.
Развязный.
Хриплый.
Самый сексуальный на свете.
– Привет, амиго! Че у вас тут? Вечеринка?
* * *
Майк не знал, что у него такая охуенная выдержка.
Не, он начал подозревать об этом, конечно, уже давно, примерно с тех самых пор, как девчонка плотно засела в его голове.
Сейчас он наблюдал за ней, сидя в уголке зала, и думал, что ему, блядь точно надо ставить памятник. Железная выдержка. Охуенная.
Она сидит в компании каких-то сопляков, улыбается, бля, флиртует, бля…
Вся такая секси в этом белом невинном платьишке, едва прикрывающем жопу, с этими волосами, которые так и хочется намотать на кулак и вытащить за них из этого гадюшника.
Вытащить, сунуть в машину и выебать прямо там.
И по жопе надавать.
И потом еще раз выебать.
Но пока смотрим. Смотрим пока…
Утешало только то, что часть плана своего, того, что касается секса, он воплотит в жизнь обязательно.
Вот чуть потерпит еще.
Пока есть силы.
Но сучка, вот сучка!
Маленькая стервочка!
Сидит, такая хорошенькая, невинная, бля!
И не понимает, что нельзя сюда таким девочкам ходить. Тем более с сомнительной охраной в виде двух молокососов.
Марти, сука, очень любит маленьких невинных девочек.
Беленьких. Грудастеньких. Нежных.
Таких, как она.
Майк сидел, ничем себя не выдавая, в то же время прекрасно сознавая, что его уже срисовали, и, если Марти сегодня здесь, то вниз он вряд ли сунется. И это хорошо. Хорошо.
Тут он слегка отвлекся, прикуривая, осматривая темные углы в поисках торпед Марти, а когда вернулся к наблюдению за Анной, не обнаружил ее и ее подружку у столика.
Так, девки пошли либо танцевать, либо краситься в туалет.
Точно, вон идут. Хорошо, что его девочка такая яркая, видно издалека.
Блядь, и не только ему одному видно.
И либо Марти окончательно сторчался, что так рискует, либо его, Майка, по какой-то невьебенной случайности, не срисовали.
Блядь, че, такой незаметный стал?
Или этот говнюк всех новых шестерок набрал после его последнего посещения?
Тааак… Это че? Это че, блядь? Это какого хера он к ней лапы тянет?
Майк дернулся, но (выдержка, выдержка, блядь!) притормозил, прищуренными, белыми от злости глазами глядя, как Мартинез, говнюк, которому удалось, несмотря на стопроцентную доказуху, два раза откупиться от тюрьмы, тащит его девочку, его красотку, его Анну прямиком в свое логово на втором этаже.
Надо решать, и решать быстро. Майк быстренько просчитал варианты и выбрал самый реальный.
Пока шел, слегка удивился, что ему позволили дойти до лестницы(везение!). И правда, новенькие быки. Похоже, старенькие загорают все. Скинул Марти на них весь груз. А сам чистенький. Вон, сидит, сука, основательно вдернутый уже.
И девочку его лапает.
А у нее глаза огромные, испуганные.
И Майк готов убивать только за ее такой взгляд. Любого, из-за кого она так смотрит. Любого, на кого она укажет.
Но сдерживается. Опять сдерживается.
И даже че-то говорит, отвлекающее.
И видит, как прямо на глазах его малышку отпускает испуг. Как появляется в ее лице что-то такое… Прям, невероятное, трудноописуемое.
Как будто она принцесса в замке, а он ее спаситель (принц, ебать!), и он ее сейчас вытащит из беды, и унесет на руках, и защитит от всех!
И от этого его внезапно дико накрывает. Теплой, счастливой волной.
Сейчас, девочка, сейчас все будет.
Сейчас твой Бетмен всех говнюков поставит раком.
– Че-то херовая вечерина, Марти!
Он как будто со стороны слышит свой злой-веселый голос.
– Скучная. И ребята твои вон зевают… Че-то, кстати, незнакомые ребята… И меня не знают… А ты этим новым говорил, че со старыми случилось, а?
– Ричер! ¡Fuera! Я занят.
– Неееее, Марти. Ты свободен. Вали нахуй отсюда, пока я добрый.
– Ричер, ты охуел? У тебя есть ордер? Ты на моей территории!
Майк, препираясь, косит на торпед, напрягшихся до невозможности. Они в самом деле его не знают. И боятся. И это очень, очень правильно! Значит, инстинкт самосохранения работает… Глядишь, подольше продержатся, чем предыдущая команда.
– Да похуй. Девочку отправь, побазарим. – Может, и прокатит. И не придется кулаки сбивать, запугивая окончательно малышку.
– Все, свали, Ричер. А девочка останется, она повеселиться хочет.
И обнимает демонстративно, сука, и лапой под юбку лезет.
Все, пиздец.
Майк шумно выдыхает, поводит шеей.
И отпускает себя.
Анна, открыв рот, с ужасом смотрит на бойню (по-другому не назвать), не пытаясь даже шевелиться.
Майк не дерется. По крайней мере, это не похоже на драку, такую, какой ее девушка видела в кино. Это не зрелищно, не красиво. Майк даже не особо двигается, ворочаясь, как медведь в берлоге, в ограниченном пространстве лаунж-зоны. Но крепкие здоровенные мужики отлетают в разные стороны, как кегли. Один кувыркается вниз по лестнице.
Цезарь, матерясь по испански, достает пистолет.
Анна взвизгивает, пытаясь предупредить, но этого не требуется.
Ричер все видит.
Секунда – Анна отлетает в одну сторону, на мягкие сиденья, попой вверх, Мартинез со сломанной рукой, воя, валится на пол, пистолет скользит к стене.
Анна барахтается в подушках, пытаясь выбраться, подворачивая ноги на высоких каблуках, чувствует, как ее вздергивают вверх, тащат за многострадальный локоть, на котором уже проявились следы от пальцев Цезаря.
Лестница, кухня, задний двор.
Все крутится перед глазами, летит.
Мозг отключается.
Девушка осознает только, что за руку ее тащит Майк, поэтому не сопротивляется. Да и не может, даже если б хотела.
Поворот.
Еще поворот.
Майк прислоняет ее к стене, придерживая, чтоб не упала. Приваливается рядом, тяжело дышит.
– Блядь. Че-то я старый стал.
Выравнивает дыхание, поворачивается к девушке. Медленно. Всем телом.
Анна, которая до этого стояла с закрытыми глазами, стараясь удержать равновесие и не стечь обессиленно по стене, чувствует его внезапно изменившийся ритм дыхания и замирает.
Открывает глаза. И опять зажмуривается. Потому что Майк смотрит зло, яростно, бешено.
Так, словно сейчас бить будет.
– Ну? И че это блядь, такое?
Так… Надо собраться, надо ответить…
– Майк…
– Не, погоди. Сейчас обрисую.
Он замолкает на минуту, все тем же невозможным взглядом прожигая ее насквозь, заставляя бледнеть, краснеть, а может, и зеленеть даже (темно, не понять…), явно сдерживает себя, потом начинает говорить. Тихо, размеренно, безэмоционально. И дико страшно.
– Ты послала меня на хуй. Ладно. Ладно. Ты свалила с какими-то уебками (я кстати, проясню, кто это, имей в виду) в самый отстойный гадюшник города. Вырядившись, как «Девочка – у меня все в первый раз, ебите меня». Ты пошла наверх с самым упоротым мудаком, которого только смогла отрыть в этой дыре. На че ты рассчитывала? Хотела, чтоб тебя поимели прямо там? Приключений хотела? На свою жопу?
Анна с ужасом смотрела на него, выставив вперед ладошки в глупой попытке защититься, отклоняясь назад, насколько возможно, потому что Майк, несмотря на спокойный, змеиный, так не похожий на него тон, наклонялся к ней все ближе, вжимая ее в стену.
Это было страшно, невозможно, невыносимо.
Это нереально возбуждало.
Девушка чувствовала, что еще немного, и он ее…
Что? Ударит? Толкнет? Или?…
Она все еще не могла прийти в себя от стресса, от пережитого ужаса, от драки, свидетельницей которой она была, от вида дикого Майка в эпицентре урагана, создаваемого им.
Это было неправильно и противоестественно, но Анна поняла, что она невозможно возбуждена, что еще чуть-чуть – и по ногам потечет.
Майк, все еще выговаривающий ей, увлекшийся воспитательной работой, внезапно замолчал, глядя в помутневшие, с расширенными зрачками глаза.
– Ты приняла там что-то?
Анна облизнула губы, помотала головой.
Майк широким длинным жестом провел от груди до живота, скользнул под юбку, дотронулся до насквозь промокших трусиков. Анна не смогла сдержать стон.
Майк, все еще не сводя с нее удивленного взгляда, вытащил руку, задумчиво облизнул пальцы, которыми трогал ее.
– Это че? Ты че?
Анна ничего не говорила, только тяжело дышала, так тяжело, что легкие, казалось, сейчас взорвутся, неспособные перекачивать воздух, ставший вдруг вязким, как кисель.
– Бляяяяя….
Майк резко дернул ее на себя, опять обшарил жадными руками, заглянул еще раз неверящим взглядом в темные мутные глаза, и, прочитав там окончательный ответ, разрешение, просто слетел с катушек.
Анна застонала громко, несдержанно, когда почувствовала, как ее буквально вдавливают опять в стену, грубые руки пробираются под юбку. Услышала треск белья, Майк не собирался нежничать, не мог просто.
Сильные руки, пачкая белое платье и бедра чужой кровью, подняли под ягодицы, сухие жадные губы впились в шею, кусая, оттягивая кожу, даря сладкую, возбуждающую боль.
Еще один рывок.
Он дико горячий, просто огненный внутри нее, он рычит, двигаясь, еще больше заводится, слыша ее короткие вскрики, отдающиеся эхом в пустом узком переулке.
Он не занимается с ней сексом, не занимается любовью.
Он ее имеет. Ебет. Трахает.
К этому действию, животному, дикому, подходят только грубые, жесткие определения.
И ей хочется, чтоб он был именно таким, грубым, жестким, жестоким даже. Чтоб делал больно. Так больно, так сладко…
Перед глазами все время сцена драки, рычание зверя, бешеный взгляд.
Она не знала его таким. Не видела. И теперь просто сходит с ума. С ним. От него. Такого.
– Сучка, ты просто сучка, – рычит он ей на ухо, кусая за шею, за мягкую нежную мочку, – ты не посмеешь так больше, никогда, никогда…
– Да, да, да… – Анна захлебывается эмоциями, сладостью, охренительным ощущением своей слабости перед ним, своей, такой невероятной, такой чувственной беспомощности.
Она понимает, что еще чуть-чуть – и ее разорвет просто от дикого, невыносимого желания.
– Майк! – кричит она, сжимая его бедрами, обхватывая за бычью шею, лихорадочно слизывая пот с его виска, – Майк! О Боже!
Он понимает, ускоряется еще больше, делая больно, и эта боль выводит ее на новый уровень ощущений, и Анна кричит, кричит, выгнувшись, ударяясь затылком о кирпичную грубую стену, и не ощущая этой, такой незаметной боли за дикой, накрывшей ее с головой волной удовольствия.
Майк как раз успевает кончить, рыча и матерясь, и поставить ее на ноги.
И даже платье на ней успевает одернуть.
За минуту до того, как его принимают копы.
15.
Звонок телефона вырывает Доун из сна совершенно неожиданно и грубо. Она встряхивает головой, выпрастывает руку из-под одеяла, лихорадочно шаря в поисках проклятого устройства.
Злость накатывает неконтролируемо. Ведь сказала же, ведь предупредила же! Если это что-то менее важное, чем конец света и зомбиапокалипсис, она будет убивать.
Наконец выцепив телефон с тумбочки, Доун рявкает в трубку:
– Да!
На том конце начинают быстро и четко говорить, и Доун, какое-то время послушав, уже более спокойным тоном говорит:
Да.
И отключается.
Со вздохом откидывается на подушки. Вот и все. Вот и кончился ее отпуск. Проклятый, проклятый Ричер!
Ну чего еще ждать от скота, кроме проблем!
А, может, ну его? Перетопчется пару часов. Или сутки…
Поборов в себе невероятное желание оставить ситуацию на самостоятельное разрешение, Доун вздыхает.
Потом поворачивается и шарит рукой под одеялом, нащупывая раскинувшегося на всем свободном пространстве кровати мужчину.
Поглаживает, в бесконечный уже раз с удовольствием проводя пальцами по мускулистой спине. Ужасно не хочется его будить. Учитывая, что уснуть удалось только пару часов назад.
Он такой сладкий, когда спит, такой … Аж слюнки текут.
Но надо. Он не простит, если она уйдет, ничего ему не сказав.
Все-таки брат его.
Внеплановый отпуск Доун начался неделю назад. В тот день, когда Дэнни Ричер, брат Майка Ричера повел ее показывать озеро в лесу.
На само озеро, и в самом деле очень красивое и безумно холодное из-за бьющих со дня ключей, Доун тогда едва обратила внимание, полностью поглощенная своим спутником, мерно вышагивающим впереди.
Она не могла, просто не могла не смотреть на его широкую спину, на сильные руки, с рельефно вылепленными мышцами, на крепкую шею, полуприкрытую растрепанными волосами, на подтянутый зад, угадывающийся, хорошо угадывающийся в мешковатых грязных джинсах…
Отводила взгляд, ругала себя, чуть ли не щипала, чтоб привести в чувство! И никак, никак!
Это был просто ужас. Зачем она вообще за ним пошла? Ведь знала же, что мучение будет сплошное!
Надо было уехать, вызвать такси и уехать. Но, когда он своим тихим, хрипловатым голосом, буквально царапающим низ живота, уже и без того заходящийся в мягких, томительных спазмах, предложил показать озеро…
Она не смогла сказать «нет».
Это было глупо.
Все ее поведение, все ее состояние до такой степени противоречило ее образу мыслей, образу жизни, вообще всему, что было в ее мире, что происходящее просто выбило из колеи и вынесло из головы все с таким трудом вложенные, заработанные тяжким горьким опытом установки.
Она осознавала, что сейчас это не она, это ее гормоны заставляют вести себя, словно сука в течке.
Она все прекрасно осознавала.
Но перестать смотреть не могла.
И перестать идти за ним не могла.
Озеро открылось неожиданно. Красивое, яркое в свете дня, гладкое в безветренную погоду, как стекло. Вокруг было тихо. Так пронзительно тихо, что с трудом верилось, что совсем рядом гудит большой город.
Это был совершенно другой мир.
И Доун было очень легко представить, как он приходит сюда каждый день, садится на берег, курит, смотрит на стеклянную гладь. Или, может, купается по утрам в холодной воде, ныряя с разбегу с виднеющихся неподалеку мостков.
Она засмотрелась на озеро, впервые за это время отведя глаза от своего спутника, еще больше(а разве можно больше?) покраснев от возникшей в голове картины, как он выходит из воды, и капли стекают по его груди, и…
И он смотрит на нее.
Прямо сейчас.
* * *
Дэнни не верил сам себе.
Он, вообще, категорически не умеющий разговаривать с женщинами, не способный что-то предложить толковое, кроме: «Пойдем потрахаемся», пригласил (и получил согласие, невероятно, блядь!), и привел в красивое, романтическое (это че с ним? это откуда это слово выкопалось в его башке???) место понравившуюся ему девушку!
И пиздец как странно себя ощущал, изо всех сил стараясь вести себя нормально, не пялиться на нее, как дебил, даже на вопросы ее отвечая без мата!
Она стояла рядом с ним, смотрела на озеро, такая маленькая, хрупкая, беспомощная даже.
И никак, ну вот никак в голове его не укладывалось, что она …
Что она – это она.
Та самая Леннер.
Сука Леннер. Майк без этой приставки ее и не называл никогда.
Что она – коп. И не просто коп, а лейтенант целый, блядь!
И Дерил знал, че надо сделать, чтоб этого добиться в ее (сколько же ей лет???) возрасте.
Это явно ошибка какая-то. Явно он че-то не так понял.
Она смотрит на озеро, а он смотрит на нее, не отрываясь, смотрит, как в глазах ее отражается вода.
И глаза у нее цвета этого озера, цвета глубокого, самого темно-синего омута в этом озере.
И тонуть в этом омуте – охренительно приятно.
И только в этот момент Дэнни осознает, что она уже какое-то время смотрит прямо на него. Не на озеро.
На него.
Этими своими омутами.
А он пялится.
Как идиот.
И пугает ее, наверно.
Потому что она отступает на шаг назад, а он неосознанно тянется за ней, не желая всплывать на поверхность.
Скажи, скажи уже хоть че-то, чертов дебил!
Ведь уйдет сейчас, убежит от тебя, как от прокаженного маньяка!
Еще и долбанет чем-нибудь, она же коп. Привыкла таких, как он, усмирять…
– Ну вот… Озеро…
Круто, блядь! Ты – отстой, мужик!
– Да, красиво.
Нежный голос какой. Не верится, ну не может женщина с таким голосом быть лейтенантом. Копом.
Таким голосом только мурлыкать, сладко, мягко на ухо мужику. И мужик, звеня яйцами, сделает все, что угодно, все, о чем попросит!
– Вода холодная все время.
Блядь, голос какой хриплый, словно бухал неделю.
– Да?
Она идет к мосткам, и Дэнни может опять, не сдерживаясь, пялиться на тонкую фигурку.
Опустившись на колени, достает ладошкой воду.
Весело взвизгивает.
– Ой! И правда холодная какая!
– Ее можно пить.
* * *
Доун зачерпывает воду горстью, пробует, проливая часть на подбородок и грудь.
Самое то, что надо, чтоб охладиться немного. Как хорошо, что можно сбежать от него подальше, собраться с силами, переключиться.
Вода холодная, до ломоты в зубах. И вкусная. Никогда она такой вкусной воды не пила.
Не сдержавшись, девушка плещет себе в лицо, пытаясь остудить горящие щеки.
Вот ведь дура!
Он, наверно, думает, что она дура.
Поймал ее за разглядыванием, так неловко, так глупо!
Все, вроде успокоилась, пора возвращаться.
Она дойдет с ним до дома, вежливо попрощается, и вызовет все-таки такси. Потому что ехать с ним в одной машине будет невыносимо.
А завтра опять запишется к гинекологу. И пусть что угодно назначает, какие угодно гормональные препараты, но это бешенство матки надо успокаивать.
Уже поднимаясь с колен, Доун, неожиданно поскользнувшись, неловко взмахивает руками, и понимая, что сейчас рухнет прямо с мостков, привычно группируется, чтоб смягчить удар.
Но не падает.
Как он так быстро оказался рядом?
Она даже движения не заметила.
Шустрый какой.
Придерживает ее рукой за локоть, деликатно так, аккуратно.
Внимательно и тревожно глядит:
– Осторожней! Здесь не надо падать, сразу вниз утащит.
– Ох! Спасибо! – Доун улыбнулась, помедлила, потом неловко повела рукой.
Не надо ему позволять прикасаться к себе.
Не стоит.
Выдержка-то не железная, все-таки.
К счастью, он понял, нахмурился, но руку не отпустил. Потянул за собой с мостков, явно желая проконтролировать, как она дойдет до берега.
Доун аж умилилась этому неожиданному проявлению заботы, защиты. Раньше никто, ни один человек не заботился о ее безопасности, не обращался с ней, словно с хрупкой вещью, которую страшно сжать, разбить.
Она покорно позволила довести себя до берега.
– Спасибо еще раз. Но не стоило. Я умею плавать.
Он не спешил отпускать локоть, и Доун посмотрела на его загорелую кисть, все еще придерживающую ее.
Красивые длинные пальцы, крепкая ладонь, предплечье с четкими рельефными мышцами, татуировка.
Что-то непонятное. Какая-то птица?
– Демон.
Ох, Боже! Она что, вслух спросила?
– Почему демон?
– Чтоб помнить.
– Что?
– Кто я такой.
– А ты такой?
– Да. Еще на спине есть. Тоже демоны.
– Да?
– Да. Показать?
– Да.
Господи, это транс какой-то. Гипноз. И слова эти, и голос его, и вообще вся ситуация. Бред, наваждение.
Но Доун плевать, потому что ей до безумия, до ломоты во всем теле хочется увидеть его демонов.
* * *
Дэнни свой голос, предлагающий посмотреть его татухи, услышал словно со стороны. И охренел.
Не, охренел-то он уже давно. Наверно, с того самого момента, как предложил показать озеро. Или даже раньше. Когда увидел ее во дворе своего дома.
Все утро, после ее появления он был словно в помрачении. Чего-то говорил, глупо рассматривал, вообще вел себя, как дикарь, в жизни баб не видевший.
И вот теперь явно была кульминация этого бреда.
Финал.
Финиш.
И явно он надышался чего-то, пока шел к озеру, и сам не заметил, потому что в нормальном, обычном состоянии позволить кому-то, а уж тем более привлекательной женщине, рассматривать свои татухи, свою спину, он бы не позволил.
А тут сам предложил.
Может, она ведьма? Ведь повело-то его, когда в ее глаза заглянул. Конкретно так повело. И совершенно снесло башню, когда смотрел, как она воду из озера пьет, и на грудь проливает.
И прозрачные капли текут по шее, забираясь за край майки.
И как-то очень легко представилось, что эти капли скользят до ложбинки между грудями, и ниже, по животику…
И дико, до одури захотелось сдернуть с нее эту здоровенную широкую майку, и посмотреть, не расходятся ли его фантазии с реальностью. И потом слизать с нее эти прохладные капли. И почувствовать вкус воды, смешанный со вкусом ее кожи. И…
И тут она пошатнулась. Дэнни не думал, чисто на инстинктах оказываясь рядом подхватывая ее.
И разглядывая жадно.
И, особо не вслушиваясь в ее бормотание, аккуратно ведя к берегу. Нехер. Упадет еще. Дэнни по себе знал, что бывает, когда с жары попадаешь в такую ледяную воду.
